Эй, вы там

(Все персонажи рассказа вымышлены. Любые совпадения имен, фамилий, псевдонимов случайны)

ЭЙ, ВЫ ТАМ...

— Виктор Андреевич! Вот вы и сами говорите, что вас перестали печатать даже детские издательства, а вы принесли вашу повесть мне. Вы хороший, добрый человек, но поймите, нельзя смотреть на жизнь, как на сказку! Время идет вперед, и то, что вы пишите, кажется наивным даже детям. А вы стоите на месте, не желая замечать тех изменений, что происходят вокруг вас. Ведь писатель творит для людей! А раз так, то он должен творить на их вкус, писать о том, что их интересует...

— Значит, по-вашему, я устарел?

— Да, не обижайтесь вы, Бога ради! Вы не устарели, а как бы вам объяснить… вы смотрите на мир с другой стороны.

Эй, вы там, на другой стороне холма...

Как вы там, на другой стороне холма?..

Я кричу, словно камни кидаю слова...

Знаю я, что мне не докричаться

До другой стороны холма...*

Странно, что эта песня, льющаяся тихонько из динамиков, почти дословно напомнила мне тот разговор, произошедший почти полтора года назад...

Интересно, а на какой стороне я сейчас?..

Да, изменилось многое. Что ж, раз уж в голову полезли воспоминания, почему бы и не поразмышлять немного? Тем более, что сегодняшняя ночь вряд ли будет плодотворной… В голове пусто, продолжение книги явно застопорилось...

А ведь сейчас я благодарен Пронцеву за тот разговор. И, прежде всего за то, что, несмотря на наше знакомство, он не стал кривить душой, а высказался прямо.

Я вспомнил те чувства, с которыми покинул его кабинет. Наверное, то же самое испытывает ребенок, услышав однажды горькую истину, что Деда Мороза не существует. Забавно. А потом, по горячим следам этой обиды, я устроился на другой же день на склад грузчиком. Зачем?

Не прошло и недели, как сел на больничный с сорванной поясницей. Говорят, что в жизни нет случайностей… А ведь, если задуматься, то кто знает, может и прав тот, кто так говорит… Вот, если бы я не устроился на эту работу, с которой, кстати, сразу и уволился, как только закрыл больничный лист, если бы не сорвал поясницу… Чёрт! Забавно… Вроде бы смотришь на жизнь, и все представляется таким хаотичным, а как начнешь размышлять, да выяснять причины и следствия, и окажется, что все идет по какому-то невидимому плану, и все события связаны между собой.

Ведь именно, идя через пустырь из поликлиники, которая находилась при районной больнице, я и вспомнил ту историю, которая легла потом в основу моего будущего романа. Романа, который стал бестселлером, и после которого ко мне вернулась былая известность, разве что в совершенно новом качестве.

История эта касалась событий двадцатилетней давности, когда я был еще подростком. Этот пустырь существовал и тогда, нисколько не изменился и сейчас; видимо он был здесь от начала века и просуществует до второго пришествия Христа. В то время в прессе не освещались всевозможные ужасы, которыми ныне пестрят, сплошь и рядом, газетные полосы, но всегда работал народный телеграф. А уж о том, что произошло буквально перед носом, да если еще учесть, что в то время почти все знали друг друга в лицо, то, конечно же, разговоров было много. На этом пустыре была задушена девушка. Совсем молоденькая медсестра, которая возвращалась после вечерней смены домой, как раз этим пустырем. А потом еще две. Убийца был найден. Суд несколько раз откладывался, видимо, преступника проверяли на вменяемость, и после того, как он был признан психически здоровым, его приговорили к высшей мере наказания. Конечно же, заседания были закрытыми, но то, что происходило за стенами суда, быстро разносилось по всей округе. И вот, возвращаясь из поликлиники, я и вспомнил эту жуткую историю, не то что вспомнил, а будто увидел, даже ощутил что-то нехорошее, тяжелое… И… почти бегом бросился домой. Бежал, чтобы скорее оказаться за рабочим столом. Мысли толпились в моей голове, и я знал, видел все, о чем сейчас буду писать. Да-да! Я напишу про него, про того маньяка из детства, но напишу этот роман так, что у читателя не возникнет к нему ни малейшей симпатии, одно отвращение, ненависть лютая. Увы, последнее время и так слишком много показывают тех же фильмов, где преступник, грабитель или еще какой-либо отрицательный персонаж, становится этаким героем. Нет, мой "герой" предстанет настоящим чудовищем. А его жертвы...

Я описывал их ярко, начиная едва ли не с детства. Пусть читатель их полюбит, поживет их надеждами, мечтами… Мечтами, которым не суждено было сбыться, которые были задушены безжалостно и подло.

"… Лена, Леночек… Глаза голубые, как цветочки льна, и волосы льняные. Вот и детство закончилось, и выпускной вечер, такой долгожданный, уже позади. Ночи сейчас короткие: не успело стемнеть, а небо уже светлеть начинает. Скоро рассвет, а не уснуть никак. Мысли покоя не дают, да и не мысли вовсе — мечты… И мечты эти сказочные. И в них не вечер выпускной был, а бал… И не Костик ее пригласил на вальс, а… самый настоящий принц, ну и что, что этот принц дергал ее раньше за косу, а на носу по весне у него выступают конопушки. Она тихо смеется и укрывается с головой простыней; свет, нежно льющийся в раскрытое окно, мешает ей. "Ленка, Ленка! И когда ты только повзрослеешь? Все сказки читаешь… Ох, дочка, тяжело тебе в этой жизни придется", — мать то ли с укором, то ли с сожалением, качала головой. А она уже знала, кем будет. Все детство кукол лечила, и нет-нет, да и притащит домой какую-нибудь живность. То голубя с перебитым крылом, то котенка больного или покалеченного… Вот и подала документы в медицинский..."

Лена стала его первой жертвой. Имена двух других девушек я не помнил, да это было и неважно. А вот имя душителя вспомнил — Илья. А фамилия… Странная какая-то у него была фамилия… А ведь вспомнил тогда! Как подсказал кто-то. Тонарин. М-да...

"… Она возвращалась домой через пустырь, хоть и обещала матери, что после вечерних смен, ни за что не будет ходить этой дорогой. Но, немного задержалась, и автобус ушел перед самым носом. А ждать следующего… На автобусе ехать всего три остановки, а через пустырь минут пятнадцать ходьбы… Она шла быстрым шагом, на душе было как-то тяжело и неуютно. Это чувство появилось еще утром, и потом нет-нет, да и напоминало о себе, вот и сейчас тоже. Еще во время смены она пыталась понять, что не так? Что ее тревожит? Так хотелось найти причину… Может быть, это чувство появилось из-за смерти старушки из седьмой палаты? Это была первая смерть, с которой ей пришлось столкнуться во время своего дежурства. И было очень грустно, страшно, тоскливо… Ведь в прошлую смену старушка была еще жива, хотя, конечно, уже тогда была плоха… Ну, да, вот тогда-то это чувство впервые и возникло в ней. А потом вспомнились и слова Веры Антоновны, которая, заметив, что ей не по себе, сказала: "Привыкай. Всех не оплачешь..." Может, еще и поэтому так плохо на душе? Ей стало еще тяжелее, именно из-за мысли, что может настать тот день, когда она, действительно, привыкнет...

Лена перевела дух, замедлила шаг. На душе стало чуть легче — она нашла причину. И тут за спиной явственно услышала приближающиеся шаги. Она вновь пошла быстрее, было страшно оглянуться, а между тем тяжелые шаги звучали все ближе и ближе… Впереди уже замаячил забор с широким проемом, а за ним шоссе… Люди, машины… И дом..."

Да… Вот увидеть дом ей больше и не пришлось… Никогда.

Ладно, надо заканчивать с этими воспоминаниями. Хотя… Без ложной гордости могу сказать, что роман удался на славу. В меру психологический, если вспомнить путь этого самого маньяка — та сюжетная линия, которая целиком и полностью была мною придумана, в меру романтический и… в меру жестокий, в угоду читателям. Даже жутковатый. Разве не жутко, когда приходит ясное понимание того, что все, это конец, что не будет не только сказок, но не будет никогда и простой, реальной жизни, не будет завтра? Когда меркнет сознание вместе с последним вопросом — почему?.. И даже, чуть-чуть мистический. Вспомнились тогда разговоры, что "мало"… "Мало" — это смертная казнь. Что ж, есть и ад, ад для маньяка… Куда я его и отправил в самом конце...

Но, что это?.. Мне показалось, что по кабинету прошла чья-то тень… Да, нет, просто показалось. Но, стало не по себе. У противоположной стены, почти напротив моего стола, стоит зеркало, трюмо… В нем отражается коридор. Разве я не закрыл дверь? В коридоре не горит свет, и в зеркале в открытую дверь глядит чернота… Чёрт! Не нужно было думать о всякой ерунде. Я почувствовал, как ладони слегка вспотели. Вероятно, я просто краем глаза увидел в зеркале эту черноту, и мне показалось, что прошла тень. Я закурил, и… увидел в зеркале силуэт! По спине пробежал неприятный холодок… Между тем, силуэт двигался, и я уже отчетливо видел его. И понял, что в зеркале лишь отражение, а кто-то идет по коридору, ко мне в кабинет! Но, входная дверь закрыта! Кто это? Грабитель?.. Кто?! Вскочить, бежать… но я не мог сдвинуться с места. А он уже вошел в комнату. Вот только… вошел ли?.. Уж слишком легко движение, будто по воздуху, хотя я отчетливо вижу фигуру, лицо… Страх сжимает сердце, разум отказывается верить в происходящее, и страшна мысль — неужели я сошел с ума? И еще страшнее — это не сумасшествие...

Это мужчина… Если он сделает еще хотя бы шаг или вот это плавное перемещение — мое сердце разорвется. Оно колотится с такой силой, что кровь пульсирует в глазах… Он замирает у дивана и медленно опускается на него.

— Не бойся, — это звучит у меня в голове? Но, нет, его губы слегка шевелятся. Но этот голос… так нечеловечески тих, как шелест… Я делаю глубокий вдох, но страх не исчезает, лишь чуть отступает, но и это дает мне возможность перевести дыхание.

— Не бойся, — вновь повторяет он. На этот раз его голос звучит чуть громче. — Я не причиню тебе вреда. Ты мне нужен так же, как и я нужен тебе...

"А вот это, вряд ли", — мелькает в голове мысль, и тут же вновь накатывает волна ужаса — что если он читает мысли?

— Ведь у тебя не идет новая книга, не так ли? — спрашивает он, и вот теперь мне, наконец-то, становится немного легче. Да, он прав, и если говорит об этом, если начал разговор с того, что я ему нужен, что ж, может, и впрямь, он не причинит мне вреда… Но… кто, он-то?

— А ты не догадываешься? — мужчина или… призрак усмехается.

"Не может быть!"

— Ну, почему же не может? Или не может потому, что ты отправил меня в ад? — и, заметив вероятно, что я вновь изменился в лице, он успокаивающе поднял руку и сказал. — как видишь, все немного не так. И пришел я не за тем, чтобы отомстить тебе за твою вымышленную историю, а затем, чтобы ты написал обо мне правду. Как все было, а не как ты заставил всех увидеть. Что ж, если первый роман назывался "Путь маньяка", то напиши и второй — "Исповедь маньяка". И если ты перестанешь, наконец-то, трястись и сможешь меня выслушать или лучше сразу примешься за работу, то сам поймешь, что второй роман будет не менее популярным, чем первый. А начало… что ж, вот так и начни… с моего прихода, — и он вновь усмехнулся.

Есть разные одержимости — я одержим работой. Едва затихли его последние слова, как во мне тут же возникла легкая дрожь, этакое возбуждение, которое вероятно испытывает собака, взявшая след. Мои мысли также взяли "след", и я не то что отпечатал, а прямо-таки станцевал на клавишах вступление моего будущего "шедевра", описав это неожиданное и невероятное появление. Но, после этого, в голове сразу же возникла та неприятная пустота, которая мучила меня на протяжении двух недель. Я посмотрел на него. Мой более, чем странный гость, попросил принести ему стул и поставить его рядом со мной, чтобы легче было диктовать, да и связь, как выразился он, будет более крепкой. Не задумываясь, я выполнил его просьбу. Теперь он находился совсем близко, и я мог хорошо его разглядеть. Наверное, мой ровесник или немного моложе. Волосы темные, густые, глаза также темные, почти черные. Черты лица довольно приятные, правильные, я бы даже сказал — изящные, как и… руки. Пальцы длинные, нервные, как у музыканта или… Я вздрогнул, вспомнив, что именно этими руками...

— Время уходит, — сказал он, — может, начнем?

Я вставил в машинку чистый лист...

Это было похоже на гонку. Я видел, как слева ложатся отпечатанные листки бумаги, в то время, как справа бумага постепенно убавляется. Печатал, почти не вникая в смысл и лишь иногда, отдельные отрывки его рассказа доходили до моего сознания, и тогда я не только чувствовал, но и видел… Видел так ясно, будто это было моими воспоминаниями...

"… Автобус остановился передо мной, гостеприимно распахнув двери, как объятия. Я медлил сегодня дольше обычного. Но, как бы мне не хотелось остаться на месте, я знал, что войду в него. И автобус это тоже знал, поэтому терпеливо ждал. Я вздохнул и медленно поднялся по ступеням. Автобус быстро захлопнул двери — так захлопывает пасть удав, заглотнув свою жертву. Все, что будет происходить дальше, я знал наизусть, и постепенно в душе стало нарастать чувство безысходности, которая превратится в итоге в бесконечный ужас. А вот и мое сиденье — пустующее, одинокое место кондуктора. Только это место постоянно оказывается пустым — остальные места все заняты. Люди сидят спинами ко мне, и мне редко удается разглядеть их лица. Но вот лица водителя, я не видел никогда; окно кабины всегда плотно занавешено. Я мог бы пройтись по салону, но вместо этого буду смотреть в окно. Мне не хочется смотреть, но… я буду. Здесь все происходит помимо моей воли, да и воли у меня нет.

Я обреченно поворачиваю голову к окну. Автобус едет по возвышенности, откуда открывается странный вид. Изумрудные поля, а за ними панорама города. Черные силуэты высотных домов и заводские трубы ясно вырисовываются на фоне грязно-багрового неба. Слева чернеют башенные краны новостроек. Сквозь пустые оконные проемы режет глаза восходящее солнце, создавая жуткую картину черных домов с кровавыми отверстиями. Я знаю, что таким багрово-красным может быть только закат, что таких восходов не бывает, но здесь есть много того, чего не бывает. Например, таких миражей, как эти черные, могильные кресты, которые вместе с восходящим солнцем поднимаются из-за крыш и заслоняют собой полнеба… Я буду их видеть, пока солнце не встанет над городом, и небо не примет привычного голубого цвета. Но вот потом, когда я приеду… Нет, лучше не думать об этом сейчас! Ехать еще долго, будут и остановки, и, может, сегодня мне повезет, и я выйду раньше. Но я… не верю в это… Скоро поворот, и автобус въедет в город.

А, вот, и поворот. Я чувствую, как во мне нарастает страх, он будет становиться все сильнее. За окном корпуса новых домов, подъездами к шоссе, по которому едет автобус. У подъездов сидят люди, играют дети. Все выглядело бы обычно, если бы вместо деревьев не возвышались могильные стелы. Кладбищенские участки вместо палисадников… "Как же они могут так жить, постоянно глядя из окон на эти могилы?" — каждый раз думаю я с тоской. Мужчина, что сидел передо мной, встает и идет к передней двери — сейчас его остановка. Я хочу встать и идти за ним, хоть здесь и страшно, но… живут же люди? И остаюсь на месте. Но, как только автобус трогается с места, страх с новой силой возвращается ко мне. Новые высотные дома постепенно переходят в пятиэтажки, и вместе с домами стареют и могилы. Гранитные и мраморные стелы начинают чередоваться с узорчатыми крестами. Люди на остановках выходят по одному и по нескольку человек. Автобус постепенно пустеет, в него никто не садится. В него никто никогда не садится… Когда он подъезжает к предпоследней остановке, за окном всего лишь несколько двухэтажных деревянных бараков, и вид не такой унылый, потому что могилки утопают в густой зелени, и, как на всех старых кладбищах, каждая имеет свое лицо. Последние попутчики выходят из автобуса, и я остаюсь один. Ужас наполняет все мое существо. Когда автобус открывает двери, на этот раз уже для меня, у меня появляется слабая надежда, что вот сейчас я не смогу встать. Но, ноги, тяжело переступая, самостоятельно от моего парализованного страхом тела, несут меня к двери и опускают на траву… Автобус закрывает двери и уезжает. Все! Конечная остановка. И на этой остановке я один...

Я медленно оглядываюсь вокруг, напрасно успокаивая себя, что бояться нечего. И, действительно, то, что я вижу, многим не покажется чем-то особенным. Ну что страшного, например, в этом огромном пустыре? В полосе редких деревьев у горизонта? Небо голубое, ясное; светит самое обыкновенное солнце. Разве что, вот эта, полуразвалившаяся изба, одним боком вросшая в землю и деревянный покосившийся крест? Да и это скорее должно навевать грусть, но не страх. И еще… эта странная тишина, без единого звука… Но меня охватывает такой дикий ужас от этой картины, что мой крик разрывает на части эту гнетущую тишину, даже не крик, а вой, полный тоскливого ужаса".

Эти сны снились мне постоянно последнее время. Просыпаясь от крика, я шел на кухню и благодарил Бога за то, что моя соседка туга на ухо, иначе не избежать сплетен… Я сидел на кухне остаток ночи, а потом, не выспавшись, шел на работу.

Понимал, что со мной что-то не то, но не решался идти к врачу. И все же, когда этот сон стал повторяться постоянно, стоило мне лишь задремать, я не выдержал и записался на прием. Но не к районному врачу, а к частному, благо тогда стали появляться платные медицинские центры. И пусть это было дорого, но… я мог быть уверенным в том, что о моем посещении ТАКОГО врача никто никогда не узнает.

— Итак, что вас беспокоит?

Я медлил с ответом, хотелось встать и уйти. Было стыдно признаться в том, что меня беспокоят… сны. Но, в этот момент картина сна встала передо мной с такой пугающей ясностью, что я просто прирос к стулу. Это заставило меня, наконец-то открыть рот и в деталях описать ночные кошмары. Врач внимательно слушал, делая какие-то пометки на листе бумаги...

— Ну, что могу сказать, — начал он, едва лишь я замолчал, — я не верю в мистическую сторону снов. Наши сны, чаще всего — это наши опасения, тревоги, которые откладываются глубоко в подсознании и потом формируют те образы, которые нам и снятся. Но так как наяву мы частенько гоним наши тревоги и опасения, боясь принять их и осознать, то в снах это самое подсознание иногда стремится не только показать нам их во всей красе, но даже и подтолкнуть на решение нашей проблемы. У меня был пациент, и его сны постоянно были связаны с огромным зданием, в котором он метался, ища выход и не находя его. А всему виной был любовный треугольник. Вас же, вероятно, тоже что-то пугает, в чем вы не хотите себе признаться, и эта проблема принимает в вашем сне такие причудливые формы. Я думаю, что ничего страшного нет, но для начала я хотел бы задать вам несколько обычных, в таких случаях, вопросов… Ваша мать или отец...

— У меня нет родителей.

— А… умерли?..

— Нет. У меня их никогда не было. Нет, наверное, все-таки были, но я их не знал. Я вырос в детском доме...

— А родственники?

— Меня усыновила одна женщина. Старшая няня… Она умерла два года назад.

Она сразу же возникла перед моими глазами. У всех в детдоме кто-то был: мать ли, отец ли, или какие-нибудь родственники. У меня же не было никого. Может, поэтому я и мама Валя, как до последнего дня я называл Валентину Федоровну, и нашли друг друга. У нее тоже никого не было. Последние годы она постоянно болела, моя жизнь была ограничена институтом, магазином, аптекой и домом. Жизнь сиделки...

— Что? — я не сразу очнулся от воспоминаний.

— Вы женаты?

— Нет, — ну как я мог объяснить этому доктору, что уже привык к этому замкнутому миру, что вся моя жизнь являлась подчинением чьим-то приказам, что всю жизнь я следовал чьим-то советам. Я всегда был исполнитель, а не командир. А последний командир умер два года назад...

— Вас пугает мысль о смерти?

— Не знаю. Я никогда не думал о смерти прямо. Когда умерла мама Валя, я одно время жалел, что не я первый...

— Почему?

— Я-то ее похоронил… Понимаете?

— Да, я прекрасно вас понял, и теперь могу объяснить ваши сны. Проблема, прежде всего, в одиноком образе жизни, хотя вы и держитесь за него, боясь что-либо изменить. Вы даже не пытаетесь сделать усилие над собой. Но в глубине души это вас тревожит. Вы даже можете не замечать этого, но вы боитесь. Вы боитесь своего одиночества. Боитесь его даже в смерти, особенно в смерти. Вот отсюда и эта страшная картина ваших снов. Люди в ваших снах такие же смертные, как и вы. И пусть они выходят к таким же смертным, но они не одиноки. Вы мне сказали, что во сне пытались выйти вместе с ними. Все правильно. Наверняка вам известна пословица — "при народе и смерть красна". Я могу сказать вам только одно. Никакие лекарства вам не помогут. Я, конечно, выпишу таблетки, но это просто для того, чтобы вы хорошенько выспались. Будете принимать по одной таблетке на ночь. Сначала может наблюдаться небольшая слабость по утрам. Но самое главное лекарство — меняйте свою жизнь. Если вы комплексуете, и вам трудно заводить знакомство на улице, то есть ведь и клубы для знакомств. Вам просто необходимо изменить свою жизнь...

Я поблагодарил его, взял рецепт и вышел. Всю дорогу я думал об этом разговоре. Думал, когда ехал в метро, думал в аптеке, покупая лекарство… Врач прав в одном — действительно, человек старается иногда не думать о чем-то. Но… если старается, значит, эта мысль где-то уже живет? В подсознании? Нет! В моем сне. Мой сон — это не просто картины, выдаваемые мозгом. Это вторая реальность. Ведь не мысли мои сейчас блуждают по городу, а я сам. Вот и там тоже. Ведь помнил же я запах травы! Откуда же я взял и сохранил этот запах, если сейчас февраль?

Я даже не заметил, как пришел домой, поэтому, не раздеваясь, продолжал ходить взад-вперед и думать, думать...

Что сказал этот врач? "Есть клубы для знакомств"? Ну, конечно же, есть. Там собираются одинокие идиоты, и каждый думает, что теперь он не один — вон, вокруг, сколько таких же, как и он! Но на самом деле, каждый из них один. Остальное всё иллюзия. Нельзя думать, что если есть столько похожих на тебя, то ты уже не одинок. В своих проблемах, например, ты всегда одинок. То же самое и на кладбище. Рыдающую вдову не утешит вид другой рыдающей вдовы. Людей не объединяет даже общее бедственное положение, при кораблекрушении всегда возникает паника, и каждый борется за себя...

Я знал это по детскому дому. Мы все были одинаковы, мне даже не нужно было смотреть в зеркало, достаточно было посмотреть на кого-нибудь. Одежда, стрижки, распорядок… и только в уборной каждый обретал своё "я"… Хотя в раннем детстве нас лишали и этого, усаживая на горшки всех одновременно. Ну и что же? А то, что каждому из нас хотелось вырваться из этой одинаковости, обрести индивидуальность. Но, вот индивидуальность — это уже одиночество.

Я вспомнил тот день, когда после похорон остался один, и, как это не кощунственно прозвучит, первое время упивался своей свободой! И что это мне дало? Ни-че-го! Потому что некому стало давать команду, что делать. Ведь это под руководством мамы Вали я сначала окончил школу, потом институт, устроился на работу. Поживи она чуть дольше, глядишь, сейчас был бы и женат. Хотя… вряд ли. Ведь именно, ухаживание за ней и лишило меня ухаживаний за другими. Жизнь по подсказкам, никаких независимых мыслей и решений… Да и сейчас? Что изменилось? Подъём по будильнику, ожидание автобуса, путь на работу, работа от звонка и до звонка, путь домой — и всё это с тысячами и тысячами других. Но разве от этого я менее одинок? А они? И пусть у них есть семьи, друзья, так называемые, близкие люди, но… предложи им возможность читать мысли друг друга, разве это не стало бы для всех катастрофой? А, значит, никогда даже двое не станут одним. Есть, правда, те, кто верит в Бога. Видел я их как-то. Стояли с плакатами: "Впусти в свое сердце Иисуса". Вот такие, может, и не одиноки — каждый из них верит, что с ним Бог. Но я, как не старался, не мог поверить в Бога. Даже не поверить в Бога, а поверить Богу. Довериться. Бог — это власть. А разве может даже такая власть снизойти до тех, кто ниже, понять? Будь так, не было бы столько страданий.

Я почувствовал, как в моей груди поднимается тяжелая злоба. "Вам надо изменить свою жизнь". Да как он мог такое сказать! Это было похоже на то, как если бы я, никогда не имеющий семьи, стал бы улаживать семейный конфликт. Никто никому не смеет давать советы! Можно успокаивать тяжелобольного, ласково говоря, что ничего нет страшного, что все пройдет, потерпи… Но вот, когда болезнь коснется того, кто так ласково пел? Будет ли он следовать своим же советам и утешениям? Нет и нет, он будет скулить от боли, от страха. И если ему сказать, что в этой боли он не единственный — его это не утешит, потому что ТЕ — это Они, а не ОН!

Я понял в тот момент совершенно ясно, что в этом мире ничего не смогу изменить. И эта мысль поразила меня! В этом… А в другом? Я заметался по комнате. Мне предстояло принять решение. Это будет первое решение, принятое мной самим. Я стал лихорадочно выковыривать таблетки. Их получилось так много… Я усну, усну навсегда… Пусть подъезжает автобус. Я сяду в него, но страха уже не будет, потому что я упустил одно… Любой автобус ездит по кругу, а, значит, я сяду на траву и буду ждать, и когда он подъедет, я снова сяду в него и увижу другую сторону маршрута. И мне некуда будет торопиться. Я уже не проснусь и смогу ждать его хоть целую вечность.

Но мне не хотелось уходить вот так. Мне хотелось написать что-то… что-то для тех, кто меня обнаружит, что-то такое, что заставит задуматься. Не это, тривиальное… "В моей смерти прошу никого не винить". Это не было бы правдой, потому что я обвинял...

Я взял лист бумаги и написал:

"Эй, вы там… на другой стороне холма..."

От неожиданности я перестал печатать, взглянул на него. Мелькнула мысль: "Как? И ты тоже считал себя на другой стороне?" Он не заметил наступившей тишины, не заметил моего взгляда — смотрел куда-то вдаль, и… показалось мне или нет, что очертания его фигуры стали более прозрачны?..

— Светает, — сказал он, — на сегодня хватит. Жди меня завтра ночью, после полуночи...

И исчез.

Странные чувства овладели мной: и изумление, и сожаление, и… страх. Подумал — а вдруг это был всего лишь сон? Эта мысль и заставила меня испугаться… Но, нет! Слева от машинки лежала довольно плотная стопка напечатанных листков. Мой роман? Я перелистал эту стопку, пробежал глазами случайно выбранные строки. Был уверен, что текст не нужно даже перечитывать, что его мне не нужно ни проверять, ни править… Количество листов поразило мое воображение — немыслимо за одну ночь, пусть и долгую, отпечатать так много! Но это было. Мистика, да и только! А… разве само появление Ильи, ведь так его звали, разве не мистика? Внезапно навалилась страшная усталость, с трудом дойдя до дивана, я, не раздеваясь, рухнул на него, и провалился во тьму...

Проснулся поздно. Кое-как перекусил, и снова стал пересматривать отпечатанное. Теплая волна радости поднималась в душе все сильнее, по мере того, как я перечитывал случайно выбранные страницы. Никаких сомнений не было — эта книга, если будет дописана, затмит первую. И я уже не то что боялся его появления, я с нетерпением ожидал его, поминутно глядя в зеркало — не появился ли знакомый силуэт? Потом до меня дошло, что в зеркале отражается закрытая дверь. Чертыхнувшись, я уже было встал, чтобы открыть ее, как мой вчерашний гость неожиданно появился в кабинете… В первый миг, я вновь испытал укол ужаса, но, быстро справившись с собой, поприветствовал его: "Доброй ночи, Илья..."

Он улыбнулся, "проплыл" к своему стулу и опустился на него:

— Ну, что? Продолжим?

Я заправил в каретку чистый лист...

" Эй, вы там… на другой стороне холма...

Будем знакомы или… не будем. Трудно сказать, кому повезло больше: Тому, Кто меня знает или тем, кто и не подозревал о моем существовании.

Нас много. Почти столько же, сколько и вас. Мы живем с вами, помогаем или осложняем вашу жизнь, даем счастье, приносим огорчения, оживляем воспоминания...

Слушайте. Нужно сделать лишь усилие, которое под силу человеку. Оторваться оттого, что окружает вас. Обесценить то, что вы накопили за всю свою жизнь, приобрели правдами и неправдами. Пусть это существует, но не занимает главного места в вашем сердце. Оставьте в себе лишь то, чем многие из вас когда-то жили: честность, понимание, сострадание, любовь… и пусть будет хорошо тем, кто рядом с вами. Сделайте шаг навстречу, один лишь шаг...

Трудно, очень трудно… почти невыполнимо...

Земля усыпана перьями белых ворон, но… разве вы сделаете себе из них крылья?"

Весь этот мир неправильный и жестокий. Хотя я могу его изменить. Для себя… Мне нужно сделать лишь усилие и оторваться от него...

Я очнулся в больнице. Случилось так, что соседка бабуля, которая никогда не заходила ко мне в комнату с тех пор, как умерла мама Валя, зачем-то зашла… Потом она говорила, что ее будто кто подтолкнул сделать это, и воображала, что не иначе она услышала глас Свыше… Интересно, а когда меня присудили к высшей мере наказания, чьим гласом она стала объяснять свой приход ко мне и невольное спасение будущего душителя?.."

Он засмеялся.

"Лена, Ленок? Девушка с голубыми глазами, с мечтой в сердце… О, если бы она была такой, как ты ее описал!

Я полюбил ее, полюбил так, как не любил никого… никогда… Это и должно было случится. Она ухаживала за мной, и, впервые после двухлетнего перерыва, мной вновь кто-то управлял… Да и сама, вот эта, больничная, казенная обстановка… Где все равны, где все зависимы от врачей, сестер, даже нянечек...

Но, с чего ты взял, что она была такой доброй и милосердной? Я любил ее и… ненавидел, даже боялся… Я не мог смириться с ее откровенным цинизмом, почти неприкрытой брезгливостью, ведь это было психоневрологическое отделение… А порой даже жестокостью по отношению к больным. Как и многие другие, она поступила в медицинский только потому, что провалила экзамены в другое учебное заведение… Да, она мечтала, но ее мечты не были сказочными, разве что она стремилась построить свою жизнь так, чтобы та была похожа на сказку… Разве я мог дать ей эту сказку? Конечно же, она не могла не заметить моих чувств, думаю, что это было ей приятно. но… не более того… А потом… потом, она быстро нашла им применение. Ведь я не мог отказать ей ни в чем… Сначала были просьбы, с улыбкой и стрельбой этими самыми цветочками льна… а, потом она уже не рассусоливалась со мной, просто говорила, что я должен сделать. И я делал. А благодарность? Благодарность была от тех, кого я мыл, переодевал… мне бы бежать, а я находил все новые недомогания, чтобы как можно дольше иметь возможность видеть ее… Я хотел разлюбить и не мог. Я хотел потерять окончательно голову, чтобы не понимать своего унижения и не испытывать к себе презрения и… тоже не мог..."

Лист за листом, страница за страницей, и все пропитано болью… Что это? Кажется, я начинал чувствовать сострадание к убийце...

"Меня выписали. Но уже в тот же вечер, злополучный вечер, я отправился к больнице. Я ждал ее на остановке. Подъехал автобус, но она так и не появилась. Водитель немного подождал, ожидая, что я сяду, а потом закрыл двери и уехал. И тут я увидел, как по пустырю движется чья-то фигурка. И я бросился догонять… Зачем? Чтобы все рассказать? Чтобы поставить все точки над и, которые она поставила почти сразу, но которые никак не мог поставить я.

Когда я догнал ее, и она обернулась, я увидел в ее глазах мимолетный страх, который тут же сменился недовольством и насмешкой. Разве это уже не были те самые точки? Зачем же я схватил ее за руку и начал говорить… потом мне было стыдно вспоминать те слова, те признания, даже мольбы… И эта, самая смешная и глупая фраза: "Я не смогу без тебя жить"… Если бы она ответила тогда мне серьезно, пусть даже грубо… Если бы… Если бы ПРИКАЗАЛА никогда больше не беспокоить ее… Но не так!.. Она усмехнулась и спросила: "Что, опять наглотаешься таблеток?" Даже сейчас я не смогу передать того своего состояния, в которое упал, как в пропасть.,. а потом… взлетел! Я вырвался из ее пут, я освободился, я больше не боготворил ее! Я схватил ее за плечи и с силой встряхнул. Она не удержалась на ногах и упала, увлекая меня за собой. А я продолжал трясти ее и высказывал всё, что во мне накопилось за все это время. Нет, я не кричал о своих чувствах, я перечислял все ее пороки, всю низость ее мыслей, ее поступков, ее души. Она не сопротивлялась… затихла… И только тогда я увидел, что мои руки не на ее плечах, а у нее на шее… Наклонился над ней, пытаясь найти в ней хоть маленькую искру жизни, но она была мертва… Дикий ужас охватил меня, захотелось тут же лечь рядом и умереть! Если бы рядом нашелся камень, я бы проломил им себе череп. Но… потом… Потом ужас стал проходить, уступая место пьянящему чувству свободы. Это звучит страшно, но второй раз смерть любимого человека приносила с собой освобождение...

Я огляделся; кругом было пусто, ни одной живой души… Тишина… Но я не встал с колен. Пригибаясь к земле, почти ползком, я двигался по пустырю. Я полз домой.

К счастью, форточка была открыта. Я жил на первом этаже. Опустив руку через нее, я открыл створку окна, и оказался в комнате. Переодевшись в домашнее, пошел на кухню, поставил чайник. Меня слегка познабливало, и все произошедшее казалось приснившимся, нереальным… На кухню вышла соседка и, увидев меня, сказала: "Захотел чайку? Я вот тоже с тобой попью. А то что-то замерзла, уж, скорей бы затопили! А ты никак спал?" Да здравствует начинающийся склероз бабы Дуни! Увы, но потом, на следствии, она не подтвердит этого, придуманного же ей "алиби"...

Я не спал до утра и думал, думал...

Нам кажется, что наша жизнь — это череда случайностей и совпадений, что она хаотична. Многие проповедуют то, что все в наших руках, но… так ли это? Обдумывая всё, что со мной произошло, я приходил к выводу, что есть некое провидение. Что мы управляемы кем-то, что являемся лишь орудием для каких-то непостижимых нашему пониманию целей. Неисповедимых...

Я выжил благодаря соседке. Выжил чудом — так сказал врач. Мало того, что выжил, так еще и не остался инвалидом. А мог бы! Например, ослепнуть… Бывают и такие побочные явления. Но выжил лишь для того, чтобы убить. Вспоминая ее, вспоминая ее натуру, далеко не светлую, жестокую, вспоминая ее грязные помыслы, я увидел в ней змею, змею опасную и ядовитую. Змей убивают, чтобы уберечь людей от смертельных укусов. Она не сможет больше никого ужалить, она ужалила лишь меня, и… если вспомнить приговор и его исполнение, то ужалила смертельно. Я выжил, чтобы стать палачом, а потом был отдан другим палачам.

И однажды за мной пришли… "

Вероятно, я стал прекрасным стенографистом, потому что, печатая, мог не только видеть и ощущать, но еще и размышлять по ходу. Невеселые размышления были у меня. И тут я вспомнил, что жертв-то было три! Руки соскользнули с клавиш, и я спросил:

— Но были же еще две жертвы.

— Я их не убивал. Я больше никого не убивал.

— Что?!

— Я говорю правду. Подумай сам, зачем мне тебе врать?

— Но… кто тогда?

Он лишь пожал плечами:

— Этого уже никогда не узнать. Ни мне, ни тебе. Да и зачем теперь? А тогда… Видно на того, кто вел это дело здорово давили сверху, и вместо того, чтобы идти по свежим следам, следствие вернулось к первой жертве… К Елене. Вот тогда нашелся и водитель автобуса, который вспомнил, что видел на остановке мужчину, не севшего в автобус. Нашлось и несколько больных, за которыми я убирал дерьмо, когда те лежали в лежку… Они и рассказали о том, как я неровно дышал при взгляде на несчастную сестричку. А потом был допрос, и я все рассказал. А двух других мне просто приписали… до кучи. Кто бы мне поверил, что это сделал не я?

— Но ведь не было никаких улик! Ты мог бы всё отрицать.

Он как-то странно посмотрел на меня, и я всё понял. Вспомнил его вчерашний рассказ о детстве, который сегодня вечером как раз перечитал. Как он сказал? "Невозможно было что-то скрыть, нас заставляли признаваться в любом проступке. Я покинул детский дом с совершенно чистой, ангельской душой. Если я и совершил за эти годы что-то, то меня заставили признать все, что было и чего не было, и раскаяться..." Неудивительно, что на допросе, он сразу же раскололся. Ему достаточно было лишь приказать: "говори!"

Илья поднялся.

— Мне пора, — сказал он, — моя история закончена, осталось лишь совсем немного. Финал, без которого твой роман, — при этих словах он усмехнулся, — будет неполным. Жди меня завтра, как обычно, и не забудь записать наш последний диалог. А что касается судебного заседания, то это есть в твоем первом романе, — и горькая улыбка тронула его губы.

Я смотрел, как он медленно исчезает, на душе было муторно, но, оставшись один и увидев эту солидную стопку напечатанных листов, я вновь почувствовал радость, едва ли не счастье. Сел за машинку и стал печатать. Я немного расширил наш диалог, вплетя в него свои мысли, и будто почувствовал его немое одобрение.

Поспал где-то три часа. Я не помнил, что мне снилось, но проснулся с ощущением такой тоски… Попытался сосредоточиться, вспомнить свой сон, но всё было бесполезно, только эта тоска, тяжелая, гнетущая, и чувство какой-то невыносимой потери… что-то такое я потерял, что вернуть уже невозможно, но это что-то было самым важным, самым необходимым… Мне удалось успокоить себя мыслью, что и сон, и эти чувства, не что иное, как последствия этого странного контакта.

Я вновь отправился к столу. Перечитал последние страницы. Что ж, завтра же с утречка, я отвезу роман Пронцеву, а потом буду ждать его звонка. Я был уверен, что долго ждать мне не придется, и я услышу вновь его восторги, однажды уже слышанные мной. Как же давно это было! Год назад. Я гладил рукой эту, пока еще рассыпанную по листкам будущую книгу, а воображение уже рисовало стоявшие рядом два тома: "Путь маньяка" и "Исповедь..." Сел за машинку, снова перечитал последнюю страницу… Финал… Понимал, что нужно-то совсем немного, каких-то несколько фраз и всё! И не нужно никого ждать, мог бы уже сейчас ехать в редакцию. Нужно что-то такое… такое… но, в голове было пусто. Да и нечестно, наверное, это было бы по отношению к моему ночному… Музу. Я засмеялся. Ладно, днем раньше, днем позже — это уже не имеет никакого значения. Главное, что вот он, роман, написанный и ждущий лишь логичного своего завершения.

Я оделся и вышел на улицу, хотелось хоть как-то убить время. Был день, но уже во многих окнах горел свет. До чего же унылая и тоскливая погода, как и мой сон, который я так и не вспомнил… Ну, вот, опять! Зачем только подумал об этом? Ко мне вернулось утреннее состояние. А, может, виной на этот раз была просто погода? Низкие тучи висели над городом, не проливаясь, а лишь разбрызгивая повсюду мелкие, острые, холодные брызги. Уж лучше бы выпал, наконец-то, снег, хоть я и не люблю зиму. Ярким пятном промелькнула пожарная машина...

Пока ты пылал неизвестно зачем,

Потушен и погашен твой юношеский пыл

Пожарной командой...*

Эти строки моих любимых Урфинов не только прозвучали в мозгу, а прямо-таки пропелись. Хм, Пронцев — один из пожарных? Сколько же на протяжении всей моей жизни было этих пожарных команд… И вот результат… Ведь меня даже не мучает совесть за то, что завтра я выдам "чужой" труд за свой. Хотя… почему бы Илью не назвать вдохновением? Просто вдохновением… Да… видно, полностью переполз на другую сторону, если вот так, запросто могу успокоить свою совесть. До чего же мерзко на душе! Ладно, сегодня поставлю точку, отнесу книгу в редакцию и примусь за старое. Ведь лежит же в ящике стола у меня начатая книга. Не сказка. Фэнтези. Но чем хорош этот стиль, так это тем, что он не ограничивает твоих фантазий.

Вернувшись домой, первым делом посмотрел на часы. Еще ждать и ждать...

И все-таки время, хоть и медленно, но ползло. Дождавшись, когда стрелки сравняются на двенадцати, я взял чистый лист, заправил в машинку и, не отрываясь, стал смотреть на дверь. Пять минут первого… Никого! Я вышел в коридор, прошелся по квартире, вернулся в кабинет… Илья сидел на своем стуле. Нужно было бы уже привыкнуть к его неожиданным появлениям, но… Впрочем, страх на этот раз был таким мимолетным, что я его почти не осознал.

Сел, положил руки на клавиши:

— Итак?

"Я никогда не думал о смерти, до того момента, как увидел ее разливающейся по лицу мамы Вали. Вот после этого мысли о ней частенько стали посещать меня. Наверное, мало найдется людей, которые не боялись бы смерти. Но, именно этот страх и приводит людей к мыслям о душе, о вере, о Боге… К надежде на то, что смерть еще не есть конец. Так думал и я, и надеялся. Пока сам не испытал ее, после той моей попытки покончить с собой. Ничего не было! Между моим погружением в сон и пробуждением в больнице была пропасть, черная, бездонная пропасть — меня не стало, и я снова стал. Вся вера рухнула, появился страх перед ней, жуткий страх. Жизнь возможна только здесь и сейчас. Так я думал… Поэтому, можно представить мои чувства после того, как прозвучал приговор, обрекающий меня на полное уничтожение...

Но это не так. Все не так. Душа есть, и я сам разве не являюсь ее прямым доказательством? Но вот сам духовный мир куда как разнообразнее, и не такой однозначный, каким его представляют. Есть много душ, которые не нашли успокоения ни в одной из обителей. Причины на то разные: месть, дела, которые не исполнены, любовь, желание рассказать правду… А сны… Сны также доказывают существование той же души. Находящаяся в плену днем, ночью она свободна, летает, где хочет, а порою стремится на чей-то зов, разве что зов может исходить от разных сущностей… А тело… Тело ждет ее возвращения. Иногда душа, упоенная свободой, улетает так далеко, что не может возвратиться, и тогда человек умирает во сне. И… бывает так, что в этот момент рядом с ним оказывается чья-то чужая душа, которая только этого и ждала, чтобы занять этот пустующий гроб… И человек пробуждается, но не помнит ничего из той жизни, которой до этого жил. Амнезия. А бывает и иначе. Душа, вырванная из тела именно тогда, когда осознала себя, и хотела бы еще жить и жить, не может найти успокоения и выбирает себе кого-нибудь. Изучает его жизнь, наблюдает за ним, чтобы потом, как только представится нужный момент, занять тело этого человека, и человек этот выбирается ей по родству мыслей, чувств… Бывает и так, что изгнанная душа также возвращается, и тогда начинается борьба… Но, в отличие от меня, ты нагрешил не так уж и много; я не думаю, что тебе захочется возвращаться… Я отпускаю тебя в твою сказку..."

Что это? Почему мне так трудно дышать? Я чувствую что-то холодное на своем горле! О, Боже! Боже… Почему?..

"Что это? Почему мне так трудно дышать? Я чувствую что-то холодное на своем горле! О, Боже! Боже… Почему?.."

Я перечитал последнюю страницу. Что ж… Неплохо, совсем неплохо. Вполне логичное завершение. Я засмеялся. Положил готовую книгу в портфель; немного отдохну, попривыкну… А потом поеду в редакцию.

Звонок от Пронцева раздался куда раньше, чем можно было ожидать. Услышав его восторженный голос, я улыбнулся, и с удовольствием, не перебивая, слушал его излияния, лишь изредка вставляя: "да… да… благодарю вас..." Наконец, восторги стали стихать, и я услышал, то, чего и ожидал:

— Виктор Андреевич, на титульном листе у вас стоит псевдоним. Вы, действительно, хотите опубликовать вторую книгу под псевдонимом? Нет, я, конечно же, не против, дело ваше, но какой-то он весьма странный. Хм, Илтон… Это что-нибудь означает или...?

— Как? Разве вы не догадываетесь? Ведь все так просто… Илтон… Ил… Тон — Илья Тонарин. Думаю, что это придаст роману особый шарм, — и я засмеялся, услышав, после минутной паузы, такое знакомое поцокивание языком...

Эй, вы там, на другой стороне холма...

__________________________________________________________________

*Группа "Урфин Джюс"