ДЗНП

Глава двадцать вторая

В ожидании казни

Кормить его стали получше. В борще обнаружилось мясо, а вместо размазни давали салаты и чай пахнул чаем. «Хоть одна есть хорошая сторона!» — усмехнулся Гуль. «А чем должен заниматься человек, приговоренный к смерти? — подумал он. — Наверно, самым важным, что может быть в жизни. А что же это самое важное? Думать о вечной жизни, писать письма родным, вспоминать прошлое, просить прощения у всех, кого ты обидел, молиться и отмаливать грехи? Тогда нужен священник». Но Гуль не считал себя верующим человеком. Хотя и допускал, что существует нечто сверхъестественное.

Прислушивался к каждому шороху, шуму за стенами камеры. Когда слышал шаги, то сразу думал, что это за ним. Лоб его покрывался испариной, сердце летело в пропасть, в ту самую, откуда не бывает возврата. «Это моя смерть», — беззвучно шептал он. Он боялся смерти, панически боялся смерти. И порой стыдил себя за это. Невыносимо было ждать. День превращался в пытку, а каждая ночь переживалась как последняя. И каждый звук за дверью отзывался учащенным сердцебиение.

Это было невыносимо. Порой ему казалось, что он сходит с ума и тогда смерть ему представлялась лучшим выходом из этой постоянной пытки. «А сам я смогу дойти до эшафота? — думал он. — Или меня дволокут, как бежизненную куклу, чтобы потом расстрелять, повешать или обезглавить? Почему я раньше не поинтересовался, как здесь казнят. Хорошо, если бы это было быстро. А если казнь будет долгой и мучительной? Хочу быстрой смерти, чтобы даже не почувствовать боли и не успеть подумать о смерти, а ты уже мертв. А выдержу ли я долгую и мучительную казнь? Смогу ли я вытерпеть адские боли?»

Звякнул затвор. Гуль превратился в комок пронизанной страхом плоти. Неужели это всё? И через короткое время все закончится?

Вечернее время. Почему вечером? Сколько он читал, смотрел фильмов, всегда казнили на рассвете. Даже кое-где это называли утренним ритуалом. Все еще спят, а приговоренных выводят на эшафот. Наверно, чтобы они в последний день жизни не увидели даже солнца?

— На выход! Живо!

Он оттолкнулся от нар. Ноги откзаывались слушаться его. Первый шаг ему дался тяжело. Как будто его парализовало. Шеркая ступнями, дошел до двери. Остановился.

— Чего ползешь, как черепаха? Можно побыстрей?

Охранник перебросил дубинку из одной руки в другю. Окинул Гуля взгядом с ног до головы. Смотрель почему-то с подозрением.

Ноги были тяжелыми, как бьудто к ним привязали пудовые гири. Каждый шаг отзывался болью в спине. Он стонал.

— Всё? — тихо спросил он охранника, заглядывая ему в глаза.

Глаза охранника были пустые. В них ничего: ни интреса к нему, ни жалости, ни простого человеческого сочувствия. Наверно, это профессиональная особенность тюремщиков.

— Давай шагай! Руки за спину! Пошел!

Его провели в тюремный дворик. Снова загремел затвор. Железная дверь раскрылась. Он оказался перед зданием тюрьмы. Огляделся вокруг.

Эшафота здесь не было. Не было и тех, кто его будет казнить. Вышел начальник тюрьмы, платочком вытер лысину. Надел фуражку.

У стены стояла колесница с возничим и двумя бойцами. Значит, казнят в другом месте. Конь нетерпеливо перебирал копытами. Он был молод и ему нужно было движение. Смерть откладывалась еще на какое-то время. И Гуль был почти что счастлив. Запрокинул голову. Если там кто-то есть, пусть ему подаст сигнал. По небу плыли мягкие зефирные облака. Может быть, это души умерших. И он тоже превратится в такое же облачко. Кто-то же должен быть там. Если никого нет, то жизнь тогда бессмыслена и нечего за нее цепляться. Исчезнет, истлеет твое тело и превратится в прах. Из праха пришел и в прах обратился.

— В колесницу! Живо!

Охранник сзади ткнул его кулаком между лопатками. Гуль пошатнулся и направился к колеснице. Помогли подняться. Он сидел между двумя бойками. Они плотно сжимали его с обеих сторон. Это какие-то статуи с неподвижными лицами. «Умеют ли они говорить? — подумал Гуль. — Может быть, в эту службу специально отбирают немых?» Но всё-таки он не удердаося и спросил:

— Далеко ли ехать? Где это?

Ему не ответили, хотя он и не ожидал от них ответа. Да и говорить с заключенным не положено. Можно только отдавать приказы и подгонять, если заключенный замешкался. Скоро его не будет. Они же понимают это. Неужели в них ничего нет человеческого? Что же они сейчас чувствуют?

Скоро его не будет. И они же понимают этого. Неужели в них нет ничего человеческого? В этот раз могли бы ослушаться приказа, сказать ему что-нибудь утешительное. Еще раз поглядев на лица бойцов, он убедился, что они не нарушат приказ. Да, может быть, они нисколько и не жалеют его, как не жалеют комара, которого прихлопнут на себе. Кто он для них?