Глава вторая

Первый раз в советский санаторий я попала в шесть лет. Схема была такая ребенок отправлялся на лечение на три месяца один без родителей. Если учесть, что мы там были разной степени тяжести: ходячие, неходячие и лежачие, оставленные на попечение нянечек, воспитателей и медперсонала, то ад был еще тот.

Но меня спасал Бабайка. С ним всегда можно было поговорит. И он на меня никогда не ругался.

Санаторий — это распорядок дня плюс жесткое выживание. Нужно все делать самому иначе накажут. Именно там я поняла, что колготки нужно одевать двумя швами назад, потому что так обозначается попа. Самое убийственое это пуговицы и шнурки. Потом мама старалась покупать мне одежду без пуговиц. Со шнурками помогали ребята постарше, а если обуться не смог, так и ходи в одних колготах.

Всю одежду нужно было подписывать, потому что вся грязная сгребалась в одну кучу в банный день, а потом ее постиранную выдовали воспитатели ориентируясь на фамилии, написанные на подолах, воротниках и поясах брюк и колгот.

Первый раз меня мама привезла в Барнаул. Главное здание старинное купеческое выглядело солидно и деловито. Мы спустились в цокольный этаж, помню что там на форточке были приклеены разноцветные бумажки, которые отгоняли мух. Эти полоски забавно шуршали от ветра.

В цокольном этаже распалогалось фойе, заставленное длинными столами и скамейками. Повсюду были таки же как мы: мамаши с больными детьми, иногда даже попадались папаши. Но редко. Всех нас по очереди принимал невропатолог, а потом старшая сестра-хозяйка, которая смотрела нет ли у меня вшей, делала опись вещей, одежды привезенных с собой. Так происходил заезд в санаторий.

Потом незнакомая женщина — нянечка взяла меня на руки и понесла в “группу”. Мама сказала:

— Не надо плакать.

Но я чувствовала, что она сама готова заплакать. В тот момент я впервые в жизни с ней рассталась. И я осталась одна среди чужих людей.

Оказалось, что “санаторий” состоит из двух спален одна для мальчиков, одна для девочек и игровой комнаты — “группы”. Все это располагалось на цокольном этаже. Само здание было трехэтажным. Мы были “первой группой”, а этажом выше находилась “вторая группа”. Еще выше был этаж отведенный под школу. Грязелечебница и физиотерапия нажодились в других зданиях, куда ходячие ходили сам, а неходячих таскали нянечки.

Мы, дети, между собой сразу сдруживались. И со сверстниками я редко конфликтовала. Основной моей проблемой было то, что я не умела ходить. Потому мне приходилось просить нянечек посадить меня на горшек. На горшек могли посадить в любом месте: в группе, в школе. Среди мальчиков и девочек, и взрослых. Где нянечке удобнее. С меня просто снимали колготы и садили на горшок, как будто я была существом без пола. Так поступали не только со мной, со всеми неходячими.

Так в пять лет я поняла разницу между мальчиками и девочками. В санатории мы вообще узнавали все прелести жизни быстрее чем “домашние дети”.

Наш культурный досуг сводился к тому, что мы рисовали, лепили. Нам давали такие методические пособия: специально сшитые имитации петель и пуговиц или дырочек, сквозь которые нужно было продернуть шнурок. Еще нас развлекали мозаиками, конструкторами и чтением книг воспитателем. В принципе советские санатории давали общее развитие и образование детям-инвалидам.

Вот такое несчастное советское детство без американских мультиков, кукл барби и Интернета.

Еда в санатории не отличалась от больничной. Все что можно украли, ешь что дали. Когда я была в Барнауле мама часто привозила мне что-нибудь вкусненькое. У нас в “группе” стоял холодильник и туда складывались пакеты с фруктами и конфетами, которые привозили родители. Каждый пакет подписывали фамилий ребенка. Потом воспитатели выдавали нам понемногу из каждому из своего пакета.

Это было в пять лет, когда я на три месяца уехала из дома в Барнаул. А когда мне исполнилось шесть мама узнала еще об одном санатории в Курганской области: “Озеро Горькое”. А железнодорожная станция, до которой нужно было доехать называлась Алакуль. И мы поехали туда втроем: мама, сестра и я. Мы поехали на “прямом” поезде без пересадок. И хотя санаторий “Озеро Горькое” имел статус всесоюзного значения, поезд на станции стоял одну минуту. И вот мамаши с больными, поколеченными детьми должны были успеть спрыгнуть на платформу. Это было что-то потрясающее.

Моя мама была молодой, прыткой и мы как-то успевали “выгрузиться”, “выкинуться” из поезда. Потом мы заходили на железнодорожную станцию и сидели, ждали пока из санатория не придет специальный ПАЗик и заберет прибывших на лечение. ПАЗик ходил два-три раза в день, видимо к приезду поездов по расписанию в дни заезда. От самой станции санаторий находился в десяти киллометрах и регулярный транспорт там просто не ходил. Несколько раз мама с сестрой не успевали на этот ПАЗик и шли пешком, сдав меня медперсоналу. Конечно же гостиницы для родителей в санатории всесоюзного значения не было.

В Барнаул и “Озеро Горькое” мама возила меня каждый год до тех пор пока мне не исполнилось четырнадцать лет. То есть все это время с шести до четырнадцати меня по полгода не было дома. Это было трагично и в тоже время здорово. Потому что маме удавалось за взятки достовать путевки и отправлять меня на три месяца в каждый санаторий лечиться. Без этого я вряд ли бы научилась самостоятельности и смогла лучше передвигаться и обслуживать себя. Да, то что многим дано по умолчанию мне досталось потом и кровью.

“Озеро Горькое” был большим санаторием. Длинное прямоугольное двухэтажное здание. Там было много групп разделенных по возрастному признаку. Первый раз я попала в младшую группу. Там тоже была грязелечебница, водолечебница, физиокабинет. Все это было разбросано по территории и находилось далеко от жилого корпуса. Нас неходячих возили на знакомом уже санаторском ПАЗике. Загружал нас в него всегда пьяный грузчик дядя Леша. Он был добрый и мы его обожали. Он закидывал нас неходячих в этот ПАЗик, а потом выкидывал там где было наше место назначения.

В “Озеро Горькое” была большая игровая, спальни и отдельно столовая. В Барнауле столовой не было, нам приносили еду прямо в “группу”. А в “Горьком” нам нужно еще было дружно в ряд ходить в столовую. Ну я в основном передвигалась везде ползком. И вот в “Горьком” меня впервые в жизни посадили в инвалидную коляску, принадлежащую санаторию. (про Руслана)

И тут в “Горьком” случилось первое чудо в моей жизни. В плане реабилитации. Местный нервапатолог Мансур Нургалиевич показал мне “устройство”, которое наверное называется ходунки, но оно было удивительной конструкции. Оно представляло собой полуовал, довольно длинные поручни сваренные из металлических труб небольшого диаметра. То есть с боку были такие бортики, на которые я могла навалиться, повиснуть всем телом на руках, а спереди был такой конус. И все это дело оснащено было колесиками.

Теперь я могла повиснув на “ракете” (так я ее про себя называла) перебирать ногами. Оказалось, что у меня совсем не плохо получается передвигаться на “ракете”. Она вызвала у меня восторг и бурю эмоций. Теперь вечерами после ужина, мы проходили все процедуры до обеда, потом был тихий час, потом школа, ужин; и вот после ужина когда наччинались игры с мозаиками, шашками, шахматами и прочей дребеденью (теперь меня это все не интересовало) потому что я “гоняла” на своей “ракете” по длинному, как казалось мне в дестве, коридору. Метров сто или сто пятьдесят в одну сторону, затем разворот и обратно. Я упаенно “гоняла” по нему, пуская слюни от удовольствия.

До “Горького” мама доехать с передачей, конечно не могла. Ведь вся дорога туда и обратно занимала пять дней. Поэтому мне приходили посылки и письма. В санатории был специальный “посылочный день”, который мы все ждали.