Пять минут для счастья

Я всегда беру место в правой половине салона и всматриваюсь в облака, пытаясь разглядеть силуэты целующихся змей. Чувствую себя птицей, возвращающейся на родной остров.

Каждый раз — словно впервые. Самолет выныривает из облаков, спускается ниже, и я вижу знакомый абрис: две змеиные головы, любящие или пожирающие друг друга, и лишь тонкая ниточка моста связывает их с реальностью, с материком.

Сердце мое замирает, перепрыгивает через ноль и вновь начинает разбег. Я дома.

— Смотри не упади...

Так и сейчас. Я возвращаюсь спустя год, но, кажется, минуло несколько жизней. Нелюбовь чудовищно сжимает время. Безжалостно кромсает и поедает его. Порой без остатка. Надежда воскрешает счастливые минуты, достает угольки из потухшего костра, вдыхает в них жизнь, а нелюбовь вновь превращает все в пепел, выжигает дотла. Бесконечный цикл горения. Точнее моего внутреннего сгорания.

Первый вдох после приземления и сразу становится легче. В легкие проникает запах моря, в кровь — предвкушение встречи.

Каждый раз — словно первой.

Когда моя нога ступает на венецианскую землю, происходит маленькое чудо — гулко стонет Мараньон на пьяццо, и в этот момент я рождаюсь заново. Здесь не зря говорят — колокол встречает родные или случайно пойманные души. А случайностей не бывает, вы знаете.

Хоть раз попавшие сюда люди или навеки проникаются завораживающей, запредельно опасной красотой или никогда больше не возвращаются, ставят в памяти сухую галочку — «были».

Как детство хранит секреты с увядшими цветами и мятыми фантиками под стеклами, отмытыми в лужах, так и Венеция верно хранит мои тайны.

Первая маска для коллекции. Их будет еще много.

Первый карнавал для вдохновения. Сколько раз я уже возвращалась за вдохновением?

Пять минут для счастья. Последние?

….Я очень боялась сан— марковых голубей. Их неприхотливый разум, плотоядное курлыканье вызывало почти животный страх. То ли дело белоснежные чайки, пронизывающие небо и ловящие крошки из рук смельчаков.

Июльская жара плавила город, и он растекался зыбкими мутными отражениями в ожидании прохлады. Жара владела людьми. Человеческие толпы, устав от царящей вокруг красоты, бестолково и лениво кружили по Славянской набережной, спасались от зноя под маркизами кафе. Напрасно! Дыхание сирокко, пыльное, сухое, проникало в каждую щель и требовало, стучало ладонями по столам, изнеможенно обмахивалось:

— Еще! Prosecco, cold! Prego! Скорее!

Африканский ветер всегда был в доле у местных кафе и остерий, приносил им невероятные барыши.

В тот день я стояла на самом краю деревянного мостка, около старинного фонаря в окружении пустых, мерно стучащих черными бортами гондол и кормила птиц. Вода дарила прохладу, таинственно шепталась, рассказывала сказки.

— Смотри не упади!

Его голос ворвался в мысли и сбил с ног. Я обернулась и чуть не поскользнулась на влажных досках.

— Простите, я не хотел вас напугать.

Моя злость мгновенно растаяла в задорных глазах незнакомца. Он торопливо снял очки, протер стекла, водрузил на место.

— Чайки всегда кормят чаек, это понятно. Олег.

Имя прозвучало как — бы между прочим. Словно так и должно было случиться, когда пришло время.

— Лариса.

— Вот я и говорю, Чайка….

Славянская набережная плавится, качается в раскаленном мареве, встречает привычным многоголосьем. Бурлит, торгуется, обманывает. Воздух уже парит, и город готовится к дождю, он замер, окаменел в предвкушении первого вздоха.

Колокол хладнокровно отсчитывает удары: ciao-ciao, заглушая приветствия:

— Белла синьора, прего гандола!

Извиняясь, спешу, хотя пройти остается всего несколько шагов.

… — Я остановился неподалеку, в Даниэли, очень удобно, отель прямо на набережной. Завтра вылетаю домой. Давай поужинаем на крыше? Там неплохой ресторан, дают неплохого лангуста и неплохое вино. Все очень неплохое, как и я. Или мне так кажется?

Его мальчишеская улыбка обезоруживала.

Мы стояли на мосту и смотрели на погружающийся в сумерки остров. Прогнав дневной зной и неугомонные птичьи стаи далеко за Лидо, он постепенно затихал, весело подмигивал огоньками, заманивал на бокал терпкого Кьянти. Риалто пустел, торговцы один за другим закрывали свои лавочки.

К Венеции подкрадывалась ночь. Ночь — уже неизбежность. Всего одна ночь.

Мои пальцы скользили по выщерблинам в мраморе, считывая признания в любви, слова, навсегда остающиеся в памяти, как и те, что прозвучали:

— Смотри, Чайка, Венеция живет в двух измерениях, это город-перевертыш. Не известно, какое отражение реально.

— Я согласна…на лангуста. Тебе не кажется.

— Палаццо Дандоло к вашим услугам, синьора. Ваш номер с видом на лагуну на третьем этаже, по лестнице повернете налево….

Я не слушаю услужливого портье. Дверь в прошлое с латунным номером 32 уже распахнулась. Прошел год с небольшим, но для Венеции время не имеет смысла. Как и не имеет смысла только что начавшийся дождь.

Оставив сумку у входа, прохожу в гостиную. В ней ничего не изменилось. Хотя нет, тогда на столике стояли винные розы, сейчас корчатся орхидеи.

И тогда был совсем другой дождь, кроваво-красный, душистый, лепестковый, кружащийся змейками по комнате, кружащий голову. Были безжалостно разорванные бутоны, взрывающиеся в крови пузырьки прохладного просекко, не утоляющего жажду. Были слова, проходящие иглой по коже, оставляющие след.

Я подхожу к кровати и закрываю глаза.

Сердце — предатель вновь перепрыгивает через ноль.

Замирает. Ждет.

Удивительная штука — относительность. Пугающая и смешная одновременно. Бесконечная Вселенная порой устремляется к нулю, становясь размером с обычную кровать, в обычном отеле, но не совсем в обычном месте. В городе, где все имеют свое отражение, а значит и второй шанс.

В ту ночь случайная, заблудившаяся среди бесчисленных каналов любовь не давала мне спать. Я разговаривала с Богом, глядя ему в глаза, и молила об одном — Полюби меня!

Он молчал, отвечал лаской, и я почти верила, сегодня возможно все. Мгновения переспорят Вечность, пока мы рядом.

Усталость подкралась с первыми мазками рассвета и грустными криками чаек.

Утро — еще одна неизбежность.

Признавая ее, я отодвинулась на самый край вдруг ставшей огромной кровати. Чертова относительность! И закрыла глаза.

— Смотри, не упади, Птица! — услышала я его голос.

Он обнял меня как самое дорогое, крепко прижал к себе. И уткнувшись носом в ухо, затих. Мальчишка.

Я смотрела на таймер часов, неумолимо отсчитывающий секунды и старалась не дышать. Словно мое дыхание могло подстегнуть время, помешать мне — воровке украсть чужое счастье.

Пять минут абсолютного покоя, показавшиеся вечностью. Пять минут искреннего тепла. Всего пять минут чудовищной иллюзии, пока он погружался в сон. И медленно, почти незаметно разжимал объятия, а потом отодвигался все дальше. К другой стороне кровати. К прежней, правильной, размеренной жизни. Где его любят и ждут. Где Чайки не кормят чаек, стоя на краю.

Я лежала на остывающей постели, слушая его дыхание и дождавшись, когда оно станет ровным, ушла...

Венеция.

Здесь единственное место на земле, где у каждого человека есть отражение. А у каждого события — повторение. Стоя на балконе, я смотрю на погружающуюся в лиловые сумерки лагуну, на затихающую набережную, на омываемый дождем, очищающийся от пыли город, скольжу пальцами по балюстраде и вновь слышу слова о «городе-перевертыше».

Пусть будет так! Пусть произойдет чудо! Чья-то рука на небесах перевернет часы.

Я прошу еще один шанс. Вымаливаю его для себя.

И вновь кровать кажется мне огромной и очень холодной. Я ложусь на самый ее край и, свернувшись в комочек, закрываю глаза.

Всего пять минут. Пожалуйста!

Всего пять минут…

— Смотри не упади, Птица!