Пролог. На пороге Вечности.

Хан Касим умирал.

Умирал медленно и трудно, совсем не так, как подобает правителю, в чьих жилах течет кровь Потрясателя Вселенной.

Да что там правителю — как простому степному богатуру. Увы, мечта со славой пасть в бою исчезла окончательно сегодня утром — при одном только взгляде на судорожно потирающего руки и отводящего глаза ученого табиба хану все стало понятно.

— С-с-сколько? — сиплый шепот еле протиснулся сквозь воспаленное горло, вынуждая лекаря склониться к губам умирающего. — Мне… осталось?

— Мой господин...

— Правду… Иначе, — тяжелая ладонь, привыкшая сжимать рукоять сабли, стиснула тонкие пальцы целителя.

— День, повелитель, — лекарь потерянно отвел взгляд. — Много два. Терьяк, что долгое время успокаивал твою боль, уже почти не оказывает действия.

— Готовь… какие хочешь… снадобья, — хан в изнеможении откинулся на подушки. — Должен… успеть… с сыном...

— Разве Даньяр-хан не в Москве? Знаю, что гонца отправляли позавчера. Но ведь ледоход...

— Наш господин имел в виду Иштугана, своего младшего, — старик, подошедший поправить подушки, счел необходимым разъяснить недоумения табиба, — за ним уже послали.

— Юсуф… — хан взглядом поблагодарил верного слугу, — на воздух… меня… душно...

Роняющий хлопья пены жеребец стремительно влетел в дворцовые ворота и встал, тяжело поводя боками. Невысокий юноша, почти еще мальчик, ловко соскочил с седла и, небрежно бросив повод конюху, немедленно принявшемуся выхаживать коня, поспешил к ближайшему входу. Он уже почти достиг дверей, но был остановлен негромким окликом:

— Не сюда, Иш-оглан!

— Разве отец не у себя в покоях, Юсуф?

— Повелитель пожелал поглядеть на реку, пойдем!

Узкая тропинка, начинавшаяся от неприметной калитки, быстро выскочила на высокий речной берег к летней ажурной беседке. Безмолвный нукер отступил с прохода и, повинуясь едва заметному знаку старого слуги, отошел вместе с ним на самый край обрыва, оставив хана с сыном наедине.

— Ата! — встав на колено, Иштуган почтительно прикоснулся лбом к безвольно лежащей на подлокотнике кресла руке отца. — Табиб сказал… Неужели никакой надежды?!

— Кысмет! — на смертельно осунувшемся лице Касим-хана не дрогнул ни один мускул, лишь глаза, сосредоточенно созерцавшие буйство весенней своенравной Оки, слегка затуманились. — Все в воле Всевышнего!

— Но я… не за этим, — он сделал глоток из небольшой пиалы, что издавала пронзительно-терпкий лекарственный запах, и помолчал, набираясь сил. — Сразу после похорон… в Москву, к коназу Ивану… Там поможет… Бектыш, сын Узгена… Сделает настоящим богатуром… Возьмешь с собой Юсуфа...

— А… можно еще Ису-беркутчи? — и такая отчаянная надежда была в словах сына, что невольная усмешка тронула губы хана.

— Возьми… Если согласится...

— Согласится, конечно, согласится! Я уговорю!

— Якши… И еще, — слова давались Касиму со все большим трудом, — прощения хочу… попросить у тебя, сын… Твоя мать не умерла… Вот возьми...

— Где? — Иштуган, не помня себя от волнения, схватил маленький образок. — Что с ней?

— Не зна… — тонкий фарфор жалобно зазвенел, распадаясь на осколки, голос перешел в хрип, тело умирающего выгнулось в последней судороге и застыло.

— Отец!!!