Москва. Весна 1471 года

Плывут над Москвой праздничные звоны. «Христос воскресе!» — зачинают радостную перекличку колокола Успенского — главного собора Белокаменной. «Воистину, воистину!» — тут же откликаются их собратья от Дорогомилова до Болвановки, от Петровской слободы до Заречья. Гуляет московский люд без различья чинов и званий :

Сей день, eго же сотвори Господь,

Возрадуемся и возвеселимся в онь.

Пасха красная! Пасха! Господня Пасха!

Пасха всечестная нам возсия!

Пасха! Радостию друг друга обымем.

О Пасха! Избавление скорби, ибо из гроба днесь,

Яко от чертога возсияв Христос,

Жены радости исполни, глаголя:

Проповедите апостолом.

Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки веков.

И только двое далеки от праздничных дум во всем стольном городе. Два властителя его. Светский государь — Великий князь Московский Иван Васильевич, коему всего пару месяцев как перевалило за четвертый десяток. И духовный владыка — митрополит всея Руси Филипп, что в отличие от своего собеседника ветх деньми. Один Господь знает, скольких сил ему стоило провести достойно праздничную службу. Но пересилил плотскую немощь и согласил на встречу с Великим Князем, ибо не могут пождать дела, грозящие отпадением Нова Города во власть круля Казимира и богоотметной унии.

— И паки реку тебе, сыне, се еще один знак, что посылает Господь нам! О том, что не попустит он недоброго. Так что укрепись духом и делай, что потребно для вразумления заблудших.

— Прости, отче, но смущает дух мой сомнение. Триста лет тому благоверный князь Андрей Юрьич приступал с войском тьмочисленным к городу. Но силой иконы чудотворной низринуты были полки суздальские...

— Неисповедимы пути Божьи, порой милостью своей оделяет и грешных, в надежде на покаяние и исправление малых сих! Но видящий очи да разумеет: не попустил Он избрание в архиепископы злонамеренного супротивника Москвы Пимена, а князь Михайло Олелькович не восстал на брань с князем великим, а отъехал в свой удел отний. Это ли не подтверждение, что не попустит Господь умаления власти верного чада своего — государя Московского?

— Не мог бы ты, молитвенник наш, повестить о том мужам новогородским, дабы предостеречь и отвратить ото зла колеблющихся да устрашить супротивных силой слова своего пастырского? — морщины на лбу великого князя расправились, видно ответ Филиппа снял часть сомнений с души.

— Уже посылал единожды и вновь пошлю, сыне. Но и ты согрешил перед Господом…

— Чем же?

— Небрежением к храмам святым! Стены церкви соборной града Москвы, что построена еще пращуром твоим Иваном Даниловичем, обветшали изрядно, своды подперты древием! — митрополиту нелегко давались слова укоризны, могущие вызвать недовольство великого князя, но отступать он и не думал. — Доколе сей сором, что вызывает хулу и насмешки богомольцев, продолжится? Неможно терпеть умаление таковое церкви православной!

— Сознаю, отче, нечаянную оплошку свою, токмо заботы господарские с Казанью и Новым Городом мешают мне, — Иван склонил голову, признавая сугубую правоту Филиппа. — Но не умедлю приказать готовить все потребное для обновления храма Успенского.

Митрополит удовлетворенно прикрыл глаза — главное было сказано. На прощанье он снова благословил великого князя, прибавив тихим усталым голосом, что послание Новугороду велит составить тотчас.

В покои к матери, вдовствующей великой княгине Марии Ярославне, Иван пришел задумчивый. Та, увидев состояние сына, едва ответившего на праздничное приветствие, все поняла правильно:

— Новгород?

— Хоть и послано уже не по раз к ним и от меня, и от владыки, но, опасаюсь, что зададуться они за круля литовского. Иван Топорков сказывает, что уже и ряд с Казимиром подписан. Борецкие да Селезневы перетянули-таки вече на свою сторону. Яжелбицкий договор с отцом для них не указ, — Иван в гневе стукнул кулаком по столешне. — Понеже со времен Ярослава Киевского вольны суть во князьях.

— По старине оно так и выходит, конечно. Но не сумуй, пришлю я тебе дьяка своего старшего…

— Степана Брадатого?

— Да. Другого такого искусника в делах о судах и договорах сыскать мудрено. И вернейший из верных, еще родителю твоему служил. Небось, сумеет выискать все неправды новогородские!

Молчаливые прислужницы, повинуясь скупым жестам великой княгини, быстро уставили стол праздничным ужином. Мария сама наполнила чару легким медом и протянула сыну. Иван улыбнулся — когда бы не пришел, она первым делом старалась накормить его, будто он воротился из дальнего похода. Чтобы не обижать мать, пригубил хмельное и отдал дань пирогу.

— Неправды неправдами, а без похода все одно не обойтись, — утолив первый голод, он снова вернулся к днешним заботам. — С митрополитом уж говорено, он благословит рати, яко идущие на изменников провославию. Тверь и Псков обещались подмогу прислать. Но кому началовать всем? Колготы не было чтоб? Хотел Данилу Холмского со Стригой, но…

— Токмо сам, сын! — твердо отмолвила великая княгиня. — Тогда никоторому подчиняться незазорно будет. Холмскому же достоит передовой полк. Но совсем старые московские роды обижать не след! И так княжата величаются, все не забудут, что у каждого свой удел был.

— Пожалуй, — Иван задумчиво потер лоб. Совет был к месту, отталкивать старомосковское боярство отнюдь не следовало. — Пошлю с ним Федора Хромого.

— Вот и не зазрит тогда никто. Он из Акинфичей, что еще прапрадеду верно твоему служили, да и воевода добрый, Холмскому поди не уступит таланом ратным, — Мария удоволено кивнула головой и перевела разговор совсем на другое. — Обитель Вознесенскую обновили, не видел ли? Владыка хвалил зело, да и ты поглянь.

— Недосуг пока, скоро Думу собирать заради дел новогородских.

— Поглянь, — настойчиво повторила она, — если по сердцу будет, то я велю тем мастерам потребное готовить.

— Ах, вон оно что! — Иван с пониманием взглянул на мать и с благодарностью поцеловал ее маленькую сухую ладонь. Уже не в первый раз она брала на себя часть его господарских забот. — Обещаю, что завтра же навещу обитель и добро дам мастерам…