Партийное замужество

Наша семья Колчиных из большого рода старообрядцев, потомков купцов, судовладельцев и меценатов. Однако, Первая мировая война, революция и последующие репрессии обескровили и распылили Колчиных по всей России.

Волей судьбы и я оказалась далеко от родной Нижегородщины. В самом холодном на Северном полушарии месте — в долине Оймякон, затерявшейся между отрогами хребтов Черского и Сунтар-Хаят в Восточной Якутии.

Одноимённый посёлок располагался на берегу Индигирки и представлял из себя ряд бараков, зажатых с трёх сторон, будто подковой, чумами местных жителей эвенков-оленеводов.

В бараках жили семьи вольнонаёмных, администрации и охраны лагеря. Выстроены они были из кругляка лиственницы длинными оштукатуренными прямоугольниками. Внутри барак делился по вдоль на две половины: жилую из четырёх комнат на четыре семьи и общую гостиную-кухню. В общей половине у входа была кирпичная печь, которую топили углем; по середине располагался длинный стол со стульями; в проёмах между окнами у стены стояли четыре буфета — по числу проживающих в комнатах семей. В дощатых пристройках к торцам здания зимой на полках, как в холодильнике, хранили мясо, рыбу, замороженное молоко, заготовленные полуфабрикаты. Летом, всё это богатство перекладывали на хранение в выкопанную здесь же в пристройке яму со льдом. Благодаря вечной мерзлоте лёд в яме никогда не таял. Именно здесь я впервые узнала вкус сухих овощей и фруктов, научилась готовить омлет из яичного порошка.

В бараках вольнонаёмных и охраны быт был организован по принципу коммуналок. Составлялся и строго соблюдался график дежурств: одни топили печь, другие готовили на всех еду, третьи производили уборку в помещении. По выходным, собираясь за общим столом, жильцы лепили пельмени, вареники, котлеты и пели песни, читали стихи, шутили...

В бараках администрации подсобные работы выполнялись вольнонаёмными из числа бывших заключённых. Освободившись, многие из них не торопились возвращаться на "материк", как тут называли центральные районы страны. Там их никто не ждал. Отказывали в прописке, в жилье, в работе...

К моему ужасу, на момент моего прибытия в Оймякон, я оказалась единственной русской женщиной. Местные жители эвенки приходили смотреть на меня, как на экзотическое или инопланетное существо. С испугом пытались дотронуться до моих ярко-рыжих волос. Заключённые, отправленные в посёлок для выполнения различных лагерных работ, выстраивались вдоль улицы при моём появлении, толпились под окном моей комнаты. Помню, этот жуткий страх, который сковывал меня, когда приходилось идти вдоль выстроившихся коридором обезумевших зеков.

Допустить инцидента с молодой учительницей, членом партии администрация не могла. Мне была выделена охрана.

Необходимо отметить, что Оймяконье — необычайно богатое место на рассыпное золото. Индигирка, спускаясь с гор, несёт в своих бурлящих потоках вымытый из породы золотой песок. Донные горячие ключи не дают промёрзнуть реке даже в самые лютые морозы.

Бараки заключённых стояли на некотором отдалении от посёлка почти у самой реки. Они были сколочены из досок, а стены и потолок обтянуты изнутри парусиной. Дровяная печь-буржуйка, в лучшем случае две, отапливала длинный продуваемый барак.

Заключённые, в подавляющем своём большинстве, уголовники мыли на реке золото. Мыли его круглый год. Без выходных и праздников. Крайне редкие дни отдыха предоставлялись зимой в сильные морозы при условии выполнения плана.

Зеки были разбиты по бригадам. До каждой бригады доводился план. В случае не выполнения плана всю бригаду расстреливали.

Больных не лечили. Они подлежали расстрелу во избежание распространения заразы.

Летом трупы умерших и расстрелянных сбрасывали в общую яму, отмечая в учётной книге номера покойников. Имён и фамилий у заключённых не было. Их заменяли номера. Когда яма заполнялась, её закапывали и вбивали колышек с номером захоронения.

Зимой трупами умерших и расстрелянных обкладывали снаружи стены бараков, так сказать, утепляли. Весной, когда трупы оттаивали, добровольцы за дополнительную пайку стаскивали их в яму для захоронения.

Знали ли мы, вольнонаёмные, об этом? Коробило ли нас это? Жалели ли мы заключённых?

Знали!

Не коробило!

Не жалели!

Понять причину такого отношения можно из двух эпизодов, которые произошли в тот недолгий период моей жизни в Оймяконе.

Лагеря ГУЛага были закрытого и открытого типа. Закрытого — это когда бараки заключённых охранялись. В Оймяконе лагерь был открытого типа. Никаких высоких заборов и ограждений с колючкой. Никаких вышек с автоматчиками по периметру. Бескрайняя тундра за высокими хребтами гор, поросшими непролазной тайгой; голодное зверьё; отсутствие жилья на тысячи километров вокруг; жестокий холод зимой и тучи безжалостного гнуса летом — были лучшими стражами в этой тюрьме без замков. Побеги случались, но беглецов не торопились ловить. Просто через несколько дней находили их в тайге обессиленных, почти полумертвых. Тут же расстреливали без суда и следствия, отрезали уши или пальцы для отчётности и оставляли без погребения на съедение волкам.

В бараках ГУЛага на ряду с неимоверно крупными, с ноготь мизинца, нательными вшами кишела ещё одна человекообразная безликая и жестокая биомасса. И к ней ни у кого не было ни жалости, ни сострадания.

Так вот, в первое лето моего пребывания, в лагерь на свидание к заключённому приехала его жена. Женщина высокая, полная, с длинной почти по пяты русой косой. Счастливцу разрешили не выходить на работу и провести день с женой. Вечером, женщина покинула лагерь и отправилась в посёлок по лесной тропинке вдоль реки. Но в назначенное время так и не появилась. Водитель, с которым у неё была договорённость о поездке, прождал её до утра и был вынужден доложить дежурному. Несчастную нашли почти сразу, в лесу, недалеко от лагеря разрубленной и частично съеденной. Опознали по раздробленному черепу с длинной русой косой. Зеков-канибалов взяли с поличным у костра с варевом из человечины. Здесь же их и расстреляли.

Событие, произошедшее месяцем позже потрясло посёлок на столько, что зеков пришлось охранять от самопроизвола односельчан.

Заключённый, отправленный в посёлок за хлебом, увидел играющую у чума трёхлетнюю девочку, изнасиловал и принёс истерзанное, ещё живое тельце ребёнка с вылезшими из орбит глазами в дежурку, заявив, что мол нашёл. Дежурный офицер потребовал снять с зека штаны. Все увидели окровавленные "причиндалы". Выпнув зека на крыльцо, офицер выпустил в него всю обойму автомата...

По окончании учебного года меня вызвали в райком партии. После долгого разговора о недопустимой опасности моего положения мне было, не столько рекомендовано, сколько приказано в двухнедельный срок найти себе жениха. Иначе, я буду выдана замуж по велению партии...

Конечно, жениха я не нашла. Да и не верилось, что меня двадцатипятилетнюю, образованную и самодостаточную девушку могут вот так вот, запросто, выдать замуж за первого встречного.

Однако, по истечении срока, как обычно, вдоль строя зеков и под стражей меня доставили в райком партии. В кабинете первого секретаря мне был представлен жених — крепкий седовласый мужчина пятидесяти семи лет, водитель райкома, вдовец, воспитывающий семилетнюю дочь… Тут же был оформлен акт бракосочетания. И из барака с надписью "райком партии" я вышла под руку с мужем и без уже привычной мне охраны. История моего замужества не была долгой. Через три года мы разошлись. Я переехала. И вскоре встретила свою единственную и большую любовь.