Утро

Чем примитивнее общества, тем более сходства между составляющими их индивидами.

(Эмиль Дюркгейм)

УТРО.

Пробуждение было неприятным.

Сон был неуютным, неправильным, в нем было одиноко, однако пробуждение сулило намного больше неприятных ощущений. И намного более реальных.

Настя с неохотой открыла глаза. Их ничто не ослепило, смотреть можно было беспрепятственно, ведь в комнате девочки всегда царил полумрак. Шторы на небольшом окне были плотно задернуты, и лишь наиболее напористые лучи света проникали в Настину комнату. Самой же Насте, в силу свойственного ей пессимизма казалось, что дело тут совсем не в напористости и целеустремленности лучей. «Им просто плевать, куда они попадут. — думала она. — Плевать, что они окажутся в такой мрачной дыре. Также как и всем нам. Мы — лучи в чертовой дыре этого мира».

Мысль показалась ей достаточно оригинальной и интересной. Виталик тоже будет с этим согласен. Отметив для себя, что было бы неплохо затвитить ее, Настя откинула одеяло и, с усилием подняв с кровати свое неуклюжее полное тело, включила ноутбук. Лента твиттера была заполнена обычными для субботы сообщениями о прошедших вечеринках и пьянках с прикрепленными фотографиями, иллюстрирующими эти события. Девочка меланхолично пролистывала ленту, выполняя свой обычный утренний ритуал пробуждения и вхождения в околосоциальную жизнь. Таким образом Настя приобщалась к одногодкам, с которыми у нее не было почти никаких контактов, за исключением шапочных приветствий во время школьных перемен. Читая про коктейли и бары, случайный секс и рвоту в клубных туалетах она ловила себя на том, что завидует всем этим парням и девушкам, завидует вплоть до ненависти. «Перестань, Настя — обычно говорил Виталик в таких случаях. — Твои сверстники — просто амебы, ведущие примитивное существование. Ты не такая как они. Ты — лучше». Его слова, возможно, было не так уж и далеко от истины, однако не всегда утешали.

Из кухни раздавался приглушенный звук радио — значит, отец уже проснулся и собирается на работу. Настя осторожно прикоснулась к щеке — та отозвалась тупой и ноющей болью, лицо явно опухло. Однако, до крови отец не ударил, и все зубы были на положенных им местах — это девочка проверила еще вчера, сразу после скандала.

«Какой же папа урод…» — сказал проснувшийся в этот момент Виталик, и Настя была с ним согласна. Вчера отец пришел домой пьяный, что за последний год стало практически нормой для него. Но ударил он ее только дважды, и чтобы так сильно — впервые. Он вошел в квартиру, покачиваясь, и прямо с порога громко потребовал ужин. Настя в это время сидела за компьютером и редактировала стихотворение, над которым работала целый день. Стих был с претензией на оригинальность, но девочка чувствовала что он примитивный и пошлый, его не спасают даже обилия различных иностранных слов. С неохотой и раздражением она вошла в кухню и, стараясь не обращать внимание на отца, принялась готовить ужин. Особого таланта к кулинарии у Насти никогда не было, но справиться с жареной картошкой вперемешку с яичницей она могла.

Ужин начался насилием, для Насти он этим же и закончился. Оставив картошку поджариваться, девочка решила уделить еще несколько минут редактуре и, как это часто бывает, засиделась над текстом слишком долго. Запах горелой еды, донесшийся из кухни, красноречиво сообщил, что спасать ужин было поздно.

— Вот дура! — рявкнул пьяный отец, появляясь на пороге кухни, куда буквально за секунду до него влетела Настя. К этому моменту он успел лишь разуться, и стоял в куртке. Его носки были несвежими и плохо пахли, как будто специально дополняя заполненый запахом гари воздух небольшого помещения. — Уже и картошку пожарить не в состоянии, идиотка… Дай сюда…

Плохо координируя собственные движения, мужчина прошагал по направлению к плите. Девочка попыталась возразить, что мол она все сделает, картошки еще достаточно осталось. Однако не успела она сказать и слова, как отец взялся за железную ручку сковороды, забыв, что она раскалена.

— Папа, полотенце! — крикнула Настя, но отец уже орал благим матом, потрясая обожженной рукой в воздухе. Включив холодную воду, девочка обернулась к воющему от боли отцу. И тут же ощутила отцовский кулак, обрушившийся на левую сторону ее лица. Больно было, наверное, почти так же, как от ожога. Выражение «попасть под горячую руку» приобрело довольно буквальный смысл.

— Марш отсюда! Идиотка! — надрывался отец, подставляя руку под холодную воду. — Ничего ты не умеешь, дура! Дура!

Настя стояла посреди кухни, тяжело дыша, и прижимая ладонь к пылающей от боли щеке. Слово «обидно» недостаточно описало бы ее состояние. Обидно ей бывало почти каждый день. Сейчас она чувствовала себя униженной. Виталик тихонько смотрел из-за дверей и манил ее пальцем. Мол «уходи, иди ко мне, Настенька».

— Сам ты дурак! — не выдержала девочка. Сердце колотилось, адреналин бешено носился по кровотоку. — Я не виновата, что ты пьяный! Не соображаешь ничего, что делаешь…

Она не успела договорить, потому что отец размахнулся, намереваясь снова ударить ее. Но на этот раз он лишь пригрозил кулаком. А потом он гаденько улыбнулся, и, тщательно выплевывая слова, прошептал:

— Ну давай же. Иди к себе. Пожалуйся Виталику.

Настя почувствовала страх. Почти панику, такую, которую чувствует зверь, попавший в капкан, пойманный, осознающий, что его поймали и ему теперь не сбежать.

— Что? — прошептала она тихим голосом. И тут же поняла, что допустила непоправимую стратегическую ошибку. Она захлопнула капкан, дав понять, что испугалась. Подтвердила, дала охотнику в руки ружье, сама зарядив его патронами.

Отец вскинул бровями:

— Ха! А разве не с ним ты разговариваешь ночами? Разве не с Виталиком? Ты думала, что я не вкуриваю что ли…

— Заткнись! — крикнула Настя, и почувствовала слезы, которые предательски собирались в уголках глаз. Она почти физически ощущала издевательство отца, и это было больнее, чем удар по щеке. — Я ненавижу, ненавижу тебя!

Девочка убежала к себе в комнату и горько разрыдалась. Виталик жалел ее, он гладил ее по плечам, но она была безутешна. Всхлипывая, девочка прислушивалась — не зайдет ли отец к ней в комнату, не сделает ли ей еще больнее. Но он не заходил. Видимо, даже чудовища понимают, когда нужно отступить, чтобы жертва могла отдышаться. Чтобы потом поиграть вновь.

Настя легла спать, стараясь не переворачиваться болезненной щекой на подушку, которая через несколько минут стала мокрой от слез.

Послышался щелчок замка, а после этого хлопнула входная дверь — отец ушел на работу. Девочка была рада, что проснулась поздно, и ей не пришлось видеться с ним до ухода. В ее комнату он заходил редко, отдавая предпочтение крику на всю квартиру, чтобы позвать ее для очередного мелкого поручения, которое он любил именовать «помощью отцу». Помощь обычно состояла в том, чтобы сбегать за пивом или сигаретами, которые ей редко продавали — в конце концов ей лишь недавно исполнилось шестнадцать лет. Однако продавщица в ближайшем киоске жалела ее, вникая в ситуацию, и на свой страх и риск продавала девочке нужное. Иногда, когда удавалось взять с собой Виталика, ей даже нравилось ходить в киоск. У нее была компания, и по дороге они могли смеяться и вспоминать прошлое. Но Виталик не очень любил куда-то ходить, поэтому и Настя предпочитала быть дома.

Захотелось позавтракать — учитывая, что вчера она пропустила ужин, а покушать любила, чувство голода было очень сильным. Решив напоследок обновить ленту твиттера, Настя удивленно посмотрела на экран. Вся новостная лента была заполнена одним и тем же сообщением, которое все массово ретвитили. Что-то про аварию. Где-то на севере. Просили массовый репост, написано было заглавными буквами. «КАТАСТРОФА В СЕВЕРНОЙ АЭС. КОД БЕДСТВИЯ. МАССОВЫЙ РЕПОСТ. НЕ ВЫХОДИТЕ ИЗ ДОМА». «Опыть что-то взорвалось. — с тоской подумала девочка. — Что за страна…». Ее удивило, что это сообщение смогло заполнить весь твиттер, вытеснив все остальное. Обычно так не бывало, однако она тут же вспомнила про мемы, в несколько минут заполняющие интернет-пространство и отбросила от себя эти мысли. Затвитив фразу про лучи, девочка вышла из комнаты.

Убедившись, что отец действительно ушел, девочка отправилась на кухню, где собиралась позавтракать. Она не пошла умываться, поскольку ей не хотелось смотреть на последствия отцовского удара. К тому же она не любила смотреть в зеркало — оно отражало ее полную фигуру и некрасивое лицо, что всегда расстраивало ее. «Ты красивая» — всегда говорил Виталик. «Что ты в этом понимаешь, дурачок» — всегда отвечала она ему.

Радио монотонно передавало какие-то новости. Не слушая, Настя свернула регулятор громкости на минимум — этот прибор вызывал устойчивые ассоциации с отцом. Девочка подозревала, что он на самом деле никогда не разбирал слов, а просто включал радио, чтобы заглушать собственные мысли. «Вполне понятно, почему он это делает. — сказал однажды Виталик. — У него ведь в голове столько дерьма». Виталик был молодцом. Он был единственным близким для Насти. Единственным.

Разбив на скоровороду два яйца, она взяла сыр и собралась было сделать себе бутерброды. В ящике кухонного стола был один-единственный нож — эту меру предосторожности придумала в свое время мама. Она посчитала, что будет безопаснее держать в доме всего один нож, пусть его и придется чаще мыть и пусть это будет не совсем удобно. Зато можно будет не переживать, что где-то валяется острый предмет, который упустили из виду, и которым может пораниться ребенок. Это было придумано в тот день, когда родился Виталик. Он еще даже не умел ходить, но за него уже беспокоились. «Гораздо больше, чем обо мне» — с горечью подумала Настя, и сразу осеклась, опасаясь, что Виталик может услышать и обидеться.

Отрезав ломтик, Настя подняла нож, чтобы отрезать еще, но рука дрогнула и девочка порезала себе палец. Было довольно больно, из пореза засочилась кровь и пришлось идти в коридор в поисках бинта. Виталик помог ей найти аптечку и подал бинты. Она встала над раковиной и, сцепив зубы, облила палец медицинским спиртом. Кровь медленно стекала в грязную раковину. Девочка напряженно смотрела в сливное отверстие и чувствовала, как на нее накатывается страх. Он находил волнами, медленно, слизывая песок сознания, обнажая что-то внутри. Неожиданно в раковине что-то заурчало и булькнуло. «Бульк» — острая мысль пронзила Настино сознание. «Он булькал. Боже мой…».

Это произошло когда Насте было одиннадцать лет. Ее родители зарабатывали немного — к первому сентября они могли позволить лишь один комплект одежды растущей и все больше полнеющей девочке. Заводить второго ребенка было совершенно не в их планах. Однако, в один прекрасный день утренняя тошнота, тест на беременность и отсутствие денег на аборт развернули ситуацию в совершенно другую сторону. С момента осознания, что денег потребуется вдвое больше, о Насте забыли. Девочка сама научилась заливать себе «Ролтон» кипятком на завтрак и покупать газировку на небольшие карманные деньги, которые остались единственным способом коммуникации с родителями. Намазывая хлеб маслом для завтрака, она наблюдала, как родители обсуждают покупку детской одежды и прекрасно понимала, что ей в этом году обновок в школу ждать нечего. Она научилась сглатывать обиды. Научилась закрываться и не показывать эмоций — ведь за проявление «истерик», как их называли родители, можно было схлопотать.

Мальчик родился здоровым и крепким. Уже потом Настя загуглила значение имени и задумалась, знали ли родители, почему назвали своего сына Виталиком.

Когда малышу было около шести месяцев, у мамы воспалилась киста. Ее забрали на скорой помощи, отец уехал вместе с ней. Настя не очень помнила детали, она лишь помнила, что сидела на балконе и смотрела вниз, через железные прутья, на монотонный медленный трафик города. На машины, лениво едущие по улицам и на столь же ленивых, копошащихся внизу, жителей. Совершенно одна, маленькая девочка на балконе девятого этажа. С тех пор она всегда смотрела на людей отчужденно, так, как будто не имела к ним ни малейшего отношения.

Из больницы отец вернулся поздно. На его лице была странная отрешенность. Уже тогда Настя знала, что он хорошенько напился. Через год она уже научится различать все тонкости алкоголизма. Отец сказал, что у мамы «осложнения» и она вернется из больницы через некоторое время. Он сказал, что нужно искупать малыша, сказал, что ему так велела мама. Детскую ванночку они себе позволить не могли, поэтому Виталика купали в обычной ванной. Настя стояла у дверей в ванную, и наблюдала, как папа грубыми движениями растирает мыло по тельцу ребенка, как трет ему голову. Мальчик мычал, размахивал крохотными ручками и фыркал от воды, попадавшей ему на лицо.

Отец подозвал ее, и показал как держать ребенка под мышками. Сказал, что пойдет за полотенцем. Он попросил Настю подержать Виталика, пока он не вернется. Настя держала, сколько могла. Насте было одиннадцать лет. Она не удержала малыша и он упал в воду. Девочка попыталась достать его, но он выскальзывал из рук, и снова падал. А потом он стал булькать.

Девочка выбежала из ванной и со всех ног побежала в комнату к отцу. Он лежал на земле и храпел. Настя стала трясти его и кричать. Она трясла и кричала его, слыша из ванной бульканье. Она не смогла его разбудить.

От послеоперационных осложнений на следующее утро скончалась мама. Она так и не узнала, что случилось с Виталиком.

В нос ударил неприятный запах, который как нашатырь, резко выдернул Настю из воспоминаний. Она осознала, что стоит над раковиной с пальцем, сочащимся кровью и бинтом в рук, и что яйца давно сгорели и она испортила яичницу.

— Дура! — обругала она сама себя. — Правильно отец вчера сказал! Ты вообще ни черта не умеешь!

И от горечи собственной беспомощности, ощущения боли в пальце, воспоминаний про детство, в котором о ней никто не беспокоился и банального чувства голода девочка разрыдалась. Она сидела на кухонной табуретке и горько плакала, одновременно жалея и ругая себя. Она жалела себя, Настю, начиная с самого детства, вспоминая все детские обиды. Вспоминая Виталика. Вспоминая мамину смерть.