Закат на набережной падал и падал.
Кудрявый фотохудожник заприметил парочку у воды: он — истый студент (будущий комсомолец) с белизной волос и морем синевы в глазах, она — красотка (ну явно из вожатых) с черными косами из-под красной косынки; и уж глаза, конечно, боевой подруги лет Революции.
Парочка целуется. Летят как будто даже искорки, так их знобит друг другом… Над парком вдалеке кружат летучие змеи (а на невидимых дорожках тает тьма сердец (ведь комсомол внутри… ведь комсомол внутри, а что же еще надо-то, люди(!?))).
Кудряш-фотограф, сделав пару-тройку снимков (крайне фактурных), уходит прочь, чтобы вернуться в свою тесную квартирку, где по средам (время от времени) ему удается трахаться с пареньком-моделью из фотоателье, а уж по пятницам (что бывает чуть чаще) они с друзьями («кухонными диссидентами») напиваются под Окуджаву и Высоцкого.
А парочка «влюбленных», завидев ушедшего (врага народа, должно быть), разлепляются… И блондин говорит:
— Срисовал козла… А ты молодец такая… Ничего, умеешь…
— Да и ты целоваться горазд, я смотрю. — Она отодвигается, нескромно трогает его за промежность (поверх моднявых джинс). — Продолжим, может? У тебя?
— Да нельзя нам… — он резко отодвигается (будто в горячке). — Товарищ майор четкие установки дал…
— Значит, как обычно всё у вас… — девушка закатывает глаза, затем смотрит на закат (густой и даже жгучий), затем разворачивается, затем уходит прочь. Задание окончено.
Парень злобно смотрит ей вслед. И произносит (не менее злобно):
— Пошла ты, пизда смазливая…
Мы, значит, с дядей Мишей на рыбалку пошли…
А не морозно, вот и хорошо же…
Доехали на автобусе, вышли, потом через лесок такой, к пойме поближе, дядя Миша места-то знает…
Дошли, значит, с мужиками поздоровались, их там всего-то пара человек и было…
Стали место подыскивать, тут дядя Миша ухо-то ко льду прижал, расчистил снег сначала, а как же…
Послушал минуту почти…
И на два шага правее перешел, тут, говорит, рыть будем…
Ну, не рыть, конечно, а рыбалить, это дядя Миша шутит так, поговорочка привычная, чтобы ловилось…
Прорвали почву, так сказать, глыбина такая, лед как бы, но и земелька тоже есть…
Сели рыбалить…
Минут через пять — поклевка первая, кисть руки, без пальца безымянного, татуировочка по казанкам, «Прости Отец Судьба Такая»…
Дядя Миша засмеялся даже, так она выпрыгнула, за икру ухватилась, а у меня вот другая наживка, вместо пластиковой икорочки-то я себе колечки на крючок обычно цепляю…
Ну первая, ага, с почином…
Водочку достали, дядя Миша в сумке там еще что-то на потом оставил, а то ведь жена-то у него к этому делу очень строгая, не даст…
Но если за гаражами где чего допить, после ловли-то, уж и домой с уловом можно, а там его и на сковородочку, улов, а как уж больше поймаешь — в холодильник и на будущее, даром их Партия ударникам труда, что ли, дает…
Ну выпили, дальше сидим, ждем, погода: ясный свет, хорошо…
Оп, у меня поклевочка: синюшная, но без морщин и мелкая, ну точно бабья…
Отметили опять, вообще похорошело…
Дядя Миша пару историй с работы рассказал, посмеялись, там у них весело, на заводе, и платят справно, нормально в общем…
И тут бац! Целая нога ломится, пинается, падла такая, а ни сачка, какой там, зима же заканчивается…
Дядя Миша мужиков соседних, что тут же рыбачили, покричал, те подскочили, все за ступню-то взялись — вытянули падлу…
Большая…
А ведь прошлой весной вообще труп выловили, целый…
И все по закону, главное, как надо…
В нем и дырки от пуль, и НКВД пометка, штамп такой как бы, печать даже, чернила несмываемые, как татуировка…
А уж брыкался он как да руками махал…
— Ты че, поговорить давно не выходил?!
Витька и двое парней привстали со стульев, но Серега Анохин так мощно ёбнул ближнему из них, что тот повалился на других, забирая Витьку с собой под стол, который тут же перевернули кореша Анохина, а тот уже ногами начал добивать упавших, как делал, обычно, его отец по пьяни, наползая на такое особое состояние зверства, что даже уличные кошки, светя глазами в темноте, боялись приближаться, но при этом знали о закопанном складе на случай голода и повсеместной смерти людей от страшной небесной бомбы, который располагался за разрушенной церковью, а в ней еще, говорили, призраки по ночам бродят, но если в ночь полной луны с крестиком нательным поближе подойти, то скажут тебе сокровенное, а уж когда под первый морозец поздней осенью там появиться и спросить вообще о самом важном, услышишь:
— Не надо было тебе, Витя, в тот кабак-то идти…
— Вот, пошли мы с корешами в киношку. А там кассирша одна смену заканчивала, кинотеатр круглосуточный, а мы там еще пивка взяли… Так вот, кассирша — девка классная, симпатичная такая, сиськи большие, явно вставленные, но смотрятся очень круто… Вот, я с ней познакомился, говорю: «Давайте вместе фильм посмотрим…» А там кино-то гавно полное, мы просто так пошли, вечер скоротать, от не хер делать… Ну и вот, сеанс последний, она согласилась, билеты купили, в зал пошли, сели… Я от корешей подальше с ней засел, на задний ряд почти, там еще от стены холодом несло, и гул такой странный слышался, как будто голоса глухие за стенкой, стремно, короче… Вот, фильм начался, кассирша сидит такая, аж жаром от нее, горячая, переговариваемся, смеется, красавица, блядь, короче, вообще… Ну вот, встал у меня, значит, она ко мне целоваться полезла, и в штаны рукой… Кореша чутка бухнули, на меня зыркают, лыбятся… А мы с кассиршей там чуть ли не ебемся уже… И главное — я к ней под юбку-то в трусы полез, а у нее там — хер!.. Буквально больше моего!.. Хуище такой, ага, огроменный… Ну я опешил, а он… она… мне и говорит: «В туалет пошли…» Ну, пошли мы вдвоем в туалет… Закрылись… Там, кстати, чистенько так было, просторно… Вот… Ну начал я его… ее… ебать, в общем… Сначала в кабинке, потом вообще у зеркала… Кончили оба… Круто получилось, ниче не скажешь, нормально… Вот, а потом в зал вернулись когда, я у нее и спрашиваю: «Тебя как по паспорту звать-то?» А она усмехнулась так, по-блядски, и говорит: «Сидоров. Кассир…»
Из магазина «Тысяча мелочей» мама принесла Максиму набор юного техника.
Набор состоял из винтиков, гаек, различных железячек, реек и колес. Всё выглядело дешево, но надежно.
В объемной коробке располагались детали и запасные части конструктора. Коробка была зеленая. Максиму понравился цвет, поэтому коробку он решил хранить не на шкафе, в пыли антресоли, а прямо под кроватью, чтобы иметь к ней доступ в любое время.
Сначала Максим собрал лицо: глаза из резиновых колес глядели так, будто не хотели ничего видеть (но им всё же пришлось), вертикальная рейка в центре конструкции блестела носовой перегородкой, губы из двух горизонтальных реек скрепились в вечной невозможности улыбнуться или что-то сказать.
Закончив голову, мальчик стал конструировать корпус…
Примерно через час Человек был полностью готов. Максим смотрел на свое творение. И восхищался. И ужасался.
Человек мог всё. Но ни на что не был способен.
Максим убрал его в шкаф.
С неожиданной грустью где-то под сердцем мальчик-конструктор сел к подоконнику, а за окном стал капать мелкий дождь. И понял конструктор главное…
Человек — это набор.
Петров вернулся с работы даже раньше обычного. Включил кинескоп, там сразу стали запугивать Афганом, Америкой, китайским суперпоездом и еще какой-то херней…
Петров, смотря этот шлак, улыбнулся страшной своей улыбкой и на кухню пошел. К холодильнику, к табурету у старого стола, к бутылке водки, к стакану и ржаной корке. Хлебница раззявила пыльную морду, над головой застыла тусклая лампочка, а в темноте окна маячили лица (мертвецы в последнее время наведывались чаще обычного)…
Петров опять улыбнулся (с тяжелой горечью в глазах) и выпил первый стакан.
В морозилке осталась пара кистей от предыдущей жертвы (Петров подкараулил эту тетку в парке, оглушил, затащил в ночную тьму кустов, связал, пытал, недолго, но жестоко, затем зарезал и расчленил, почти не испачкавшись кровью). Он жил неподалеку от того парка и знал его хорошо: где смыть кровь с рук, куда спрятать останки, где лучше остаться с жертвой наедине…
А сегодняшнюю малолетку он после службы задушил и сбросил в колодец.
Пионеры сгрудились шумной толпой возле креста на красном постаменте, но притихли, когда вожатый (красивый молодой комсомолец) произнес:
— Здравствуйте, юные товарищи! Сегодня для вас очень значимый и важный день! — Вожатый оглядел толпу. Дети внимательно смотрели на него, ожидая продолжения речи, смутно осознавая торжественность момента.
— Дело всё в том, что сегодня День Рождения Вождя, дети! Нашего бессмертного владыки, свергнувшего кровавый режим царя и буржуев! День Рождения Великого Ленина!
От этих слов у детей перехватило дыхание, у многих закружилась голова… Из сквера неподалеку взметнулась стайка голубей.
— И ваш класс, юные товарищи, путем торжественной жеребьевки, впервые!.. — комсомолец на пару секунд умолк, подчеркивая радость счастливой улыбкой. — …дарит дорогому Вождю героиню-мученицу!
Все задрали головы вверх, подчиняясь силе момента. На кресте висело тело девочки в пионерской форме. На красный галстучек капала кровь изо рта.
Впрочем, дети знали, зачем они сюда пришли: отдать последний праздничный салют своей избранной однокласснице. Ей очень повезло. Она стала даром.
Распятая девочка была еще жива. И смотрела на всех грустными голубыми глазами.
И он такой: а давайте ко мне…
Ну, и я такая, типа: давай…
Он красавчик, весь из себя прям…
Папа у него важный какой-то…
Приехали, бухнули слегка…
Красавчик целоваться полез, затем трусы с меня сдернул…
Трахаться стали, я только-только кончать начала, телефон зазвонил…
Он меня ебать бросил, к трубке подскочил, встревоженный такой…
Там блядь какая-то, судя по разговору, жена, что ли…
Может, любовница, не поняла я…
В общем, хуйня там у него с ней какая-то…
То ли она ему абортом угрожает, то ли алиментами…
Сразу и то, и другое быть же не может?
Или всё же может?..
Ну, договорил он, водки налил, выпил…
Весь такой всем озабоченный…
И полез дальше меня трахать…
Ну, ебемся, пять минут, десять…
Я уже…
А!...
Ох, блядь…
Ага, вот так…
Ай…
О…
А, сука…
Давай…
Ленин!..
Хуй, блядь, тычь чаще!..
А!..
Ох, круто…
Ленин…
Опять Ленин…
Опять, блядь, Ленин!..
Снова, сука, Ленин…
Бюст Ленина…
В смысле: на подоконнике в спальне десять белых бюстов Ленина!..
Блядь!
Суй чаще…
О, да…
Ай, хорошо, блядь!..
За сиськи меня схвати!..
О, да, вот так, сука…
Трахай……………..
Ай, блядь!..............
Кончила, короче, он тоже, мне на жопу, спать сразу же отвалился…
А я лежу и думаю…
Нахуя ему столько бюстов?
— Так вот, коллега, если ход времени можно искривить, то потенциальная энергия пути частиц будет определяться исходным числом массы всех составляющих, — профессор остановился у окна и улыбнулся своим мыслям.
— А как же крайние константы? — спросил Телурин с недоумением. В его смешных очках поблескивал свет солнца.
— А они, мой дорогой, — профессор ласково глядел через решетку на улицу, — останутся в позитиве при любых возможных условиях.
— Но это значит, что переход во времени вполне возможен!.. — с почти священным трепетом вымолвил Телурин, сжимая подушку.
— И даже объясним, — торжественно подытожил профессор, возвращаясь на свое место.
— Поздравляю вас… — Телурин даже боялся пожать руку собеседника. — Это Ленинская премия, коллега… Наверняка… Это гениальное открытие!
Профессор благодарно улыбался.
В палату заглянул суровый врач:
— Опять таблетки выхаркали, твари… На уколы оба. Быстро!
Веня, аккомпанируя себе на гитаре, заканчивал песню (пока другие слушали с налетом трепета и обожания):
Только с голой жопой
Только с голой жопой
Мы войдем в ООН
Может, перестройка
Может, перестройка
Будет там потом
Веня завершил мелодию эффектным трио ударов по струнам. Все стали аплодировать ему. Когда овации смолкли, Веня с довольной усталостью на лице потянулся к своей рюмке, которую услужливо наполнил кто-то из публики. Квартирник явно удался…
Опрокинув в себя еще одну, Веня направился в туалет, оставив гитару в зале, где уже ставили «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады» на виниловый проигрыватель, готовясь продолжить вечер в непринужденной атмосфере легкого танца и общения.
Вениамин зашел в довольно большую по площади ванную комнату (квартирник проходил в просторной мастерской одного из друзей-художников), закрылся, украдкой горделиво взглянул в зеркало над раковиной из нержавейки, подошел к унитазу, но помочиться в него не успел. Веню схватил за сердце инфаркт, оно тут же перестало биться, Веня упал спиной на кафельный пол, моча потекла по штанине…
Через двадцать минут, не получив ответа на стук и крики, участники вечеринки взломали дверь ванной. Вениамин лежал мертвый. Возможно, его успели бы спасти, но посчитали, что Веня благостно уединился с очередной поклонницей, и не стали тревожить великого поэта-песенника просто из вежливости.
Смятая синева неба накрыла казаков на привале. Они ждали, когда подойдут другие отряды, спали, коротали день… Первая Конная перебрасывала войска на восток. Обходной маневр. И прямо по врагу!
Ладный казак Керя Лютый потянулся, сплюнул в сторону от седла, к которому прислонил свою спину, после снова прикрыл глаза. Солнце стремительно рушилось в лес, словно сбитый истребитель.
Кони кемарили неподалеку, иные спокойно щипали густую траву, встречая вечёру, будто в мирное время. Закат разливался по небу, как разорванный красный флаг.
Чтоб не сидеть во тьме, развели костерок, как водится, стали байки травить:
— А про «зеленых» — то слыхали? — спросил Семен Сивоха, бойко жуя кусок сушеного окуня.
— И шо там у них? — отозвался казак Дубравин, скребя по грязной бороде. Керя Лютый с умеренным любопытством прислушивался к болтовне товарищей.
— Так хто в их войска вступает — зеленеет весь, говорят, как кикимора поганая, вот чаво! Болотная сила, знать, с ими… — доверительно поведал Сивоха, обводя хитрым взглядом сидящих у костра красноармейцев. Те молчаливо переглянулись. И только.
В ту же ночь на отряд Лютого напали. Белогвардейская разведка, тоже малое число бойцов. Красноармейские казаки были умелыми вояками и не растерялись, не повелись на внезапность. Будучи разбуженными посвистом часового, смахнули моментально сон и обратили сабли, штыки, винтовки к врагу, что надвигался из ближнего подлеска, укутанного теплой как кровь тьмой.
Быстро завязался бой. Суровая луна следила за его исходом.
Керя Лютый, лихо рубая шашкой направо-налево, в первые секунды схватки насмерть посек двоих «белых» и сильно ранил одного. Тот с разодранным брюхом повалился в кусты, стараясь не вывалить кишки на землю.
Вражий унтер-офицер (молодой испуганный парень), выставив отчаянно наган перед собой, будто ненамеренный оберег от большего, чем смерть, бежал прямо на Керю. Первые две пули улетели в темноту, никого не задев. А третья угодила прямиком в старую сухую березу.
Четвертый выстрел офицерик сделать не успел. Керя рубанул ему руку с бесполезным наганом (она упала в траву, пальцы судорожно продолжали сжимать оружие), «беляк» закричал от шока и боли, а после — получил резкий удар шашкой по шее и рухнул под ноги Лютому, захлебнувшись кровью и собственной смертью.
Достреляв-дорезав последних белогвардейцев и прикончив раненых, бойцы Первой Конной с довольными возгласами принялись «делить добычу»: начали осмотр трупов в поисках ценных вещей, оружия и боеприпасов.
Теплая ночь точно одобрила мародерство стрекотом сверчков.
На следующий день отставшие части красноармейцев так и не подошли. Отряд казаков двинулся дальше, гадая, что же могло случиться. Но в штаб армии необходимо было попасть согласно предписанию...
Весь день пересекали поля, луга и редколесья. Попалась пара запустелых деревень, но останавливаться казаки не стали ни в первой, ни во второй, сберегая время дороги. К вечеру добрались до холмов. Перешли вброд какую-то речушку, напоили коней. Решили заночевать.
У костра сели столоваться с тяжелыми думками. Вечер быстро исчезал, покрывая холмистую местность чернилами ночи. Желтушная луна скособочилась над чередой оврагов…
Керя Лютый привычно дремал, привалившись к седлу, как суматошный шумок товарищей пробудил его.
— Белополяки, што ль, ебёна мошка?.. — тревожным шепотом пробормотал Семен Сивоха, показывая на кого-то вдалеке.
С холма, на котором расположились казаки, хорошо просматривалась небольшая долина и речка. Звезды сияли, как свечи в покойницкой хате. А бледный свет низкой луны будто специально разгонял темень вокруг. И сейчас это пространство земли пересекали сотни бойцов…
В сторону маленького отряда красноармейцев шел батальон армии «мертвых». Медленно и неотвратимо.
Ехали тачанки с пулеметами, рядом держались всадники, чуть позади угрюмо брела пехота. Мертвецы двигались к намеченной (явной только для них) цели, вооруженные трехлинейками и берданками, пулеметами «Льюис» и револьверами, саблями и штыками…
Батальоном командовал сам атаман Мертвый на страшном вороном коне. Глаза атамана мерцали огнем нетленным, будто две домны ярились, а грива коня его вздымалась черным крылом, как погребальное полотно на ветру.
Среди сотен солдат были заметны почти все участники Гражданской: «красные», «белые», «зеленые», русские, хохлы, татары, евреи, казаки, казахи… Смертные шрамы блестели лунными рубцами. Простреленные лица словно смеялись дырами от пуль. На месте отсеченной в бою головы у некоторых «мертвых» крепились черепа.
Много мертвоармейцев было на марше… Там был и молоденький унтер-офицер, тот самый. На месте отрубленной Лютым кисти руки имелся «костяной протез», в котором бывший белогвардеец крепко сжимал маузер вместо потерянного после смерти нагана.
Увидев всё это, оробевший, должно быть, впервые за всю войну Керя Лютый сразу же понял одно: не избежать ему этих войск. Вот где будет нести он дальнейшую службу.
Мертвецы дошли до реки. И начали переправляться на другую сторону.
— Это что? «Конармию» Бабеля экранизировали, что ли? — Геннадий Петрович выключил телевизор и в полном недоумении уселся на диван. Простого советского пенсионера очень озадачила увиденная сцена. Он отчетливо помнил, что в великой книге про Первую Конную ничего подобного не было и быть не могло… Или же?..
— Да нет же, нет!.. — Геннадий Петрович насколько мог быстро вскочил с удобного пуфика, прошел в соседнюю комнату и засуетился у книжного шкафа. Домашняя библиотека его была обширна. Все самые лучшие книги классиков и многих современников имелись в ней. Геннадий Петрович с раннего детства любил литературу, а сами книги рачительно хранил в таком безукоризненном порядке, что эти драгоценные тома и томики были бы завидным украшением в коллекции любого библиофила.
Хозяин библиотеки взволнованно глядел на корешки и вспоминал:
«Преступление и наказание»… Старуху-ведьму находят на питерских болотах и сжигают… После этого на Петербург обрушивается загадочная хворь… В «желтом пожаре» эпидемии гибнет много людей… Гениальный студент-медик изобретает лекарство от этой неизвестной болезни… И спасает всех, его награждают, он становится всемирно известным… В конце он женится на продавщице сладостей.
«Старик и море»… Умирающий от рака алкоголик участвует в местечковом чемпионате по армрестлингу… И умирает, одержав последнюю победу.
«Космическая Одиссея 2001 года»… Операторы сознания с другой планеты превращают людей в големических обезьян, а затем закидывают их в другую галактику… Весь проект затевается ради обнаружения какого-то суперценного Камня.
«Белый клык»… Где-то в снегах на севере находят оборотня… И привозят, кажется, в Чикаго… Проходит первое полнолуние, но все хорошо… В итоге выясняется, что это был вампир, а не оборотень.
«Двенадцать стульев»… Весь роман представляет собой заседание некоего суда, странного и почти сюрреалистического… Главный герой как будто уже осужден, однако пытается спастись от неизбежной смерти, выступая в роли своего адвоката… Сам он — преклонный старик… Но перевоплощается в молодого и энергичного юриста, когда дают слово Защите… В конце концов несчастный старик не выдерживает подобного раздвоения. И вешается в местном сортире.
«Архипелаг ГУЛАГ»… Довольно подробное, если не сказать — дотошное, исследование Соловецких островов… Автор повествует о Соловках, местной природе, Белом море и прочих географических изысках… При этом упоминаются трудовые будни летчика-истребителя, Соловецкие святые, лабиринты и некое Вечное Движение.
«Мастер и Маргарита»… Из зоопарка (или зоомагазина) сбегает кот, умеющий разговаривать… Также он может гипнотизировать людей… Все начинают считать его то Сатаной, то Иисусом Христом… Многие моменты книги посвящены атеизму и явным непотребствам различного толка… А именно: пожар в кабаке для богемных писак; голая беготня по Ялте; опять какой-то пожар, но уже на набережной; кошмары в задушевном дурдоме; письмо Сталину якобы от самого Бога; ограбление кинокритика; куртуазные перестрелки с НКВД и прочие «чудеса».
«Три товарища»… Компания забулдыг с автозаправки отправляется в Лиссабон, где им встречается человек, который готов на спор пролететь под парижской Триумфальной аркой… Но пари не суждено состояться: гестаповцы дивизии «Обелиск», зверски убив летчика-лихача, начинают преследовать друзей, которые скрываются от них в сумасшедшем доме (где и проводят последующие три года)… По окончании войны они возвращаются на свою автозаправку и вместе пишут книгу про «западные» перемены Европы… Книга становится хитом продаж.
«Зов Ктулху»… Инопланетное говно под видом осьминога пытается захватить Землю, но тонет в глубинах Тихого океана… Мрачный фотограф устраивает выставку, на которой случается скандал: оказывается, что все его работы до ужаса порнографичны плюс по-расистски нетерпимы (и навеяны они тем самым осьминогом из другого мира)… Фотографа благополучно упекли в психушку, а осьминог, издав пространный звук, зарегистрированный военными, от нехер делать погрузился в спячку.
«Вий»… Уволенный за пьянство священник неожиданно для себя влюбляется в деревенскую девушку, которая оказывается древней богиней Сглаза… Священник отрекается от своей веры, умирает во время специального обряда в Чертовой Церкви и обретает счастье вместе с возлюбленной.
«Фауст»… Два алхимика, обманывая доверчивых сограждан, разыгрывают из себя демона и святого… В результате они получают немалую сумму на изготовление Философского камня, опять обманывают всех и женятся на сестрах-близняшках из маленького поселения в горах.
«Анна Каренина»… Пресыщенная жизнью графиня сбегает из поместья и становится простой машинисткой паровоза… На вокзале она встречает свою любовь — заядлого посетителя ипподрома, шулера и сердцееда… В итоге беспринципный жиголо проигрывает графиню-машинистку в местный бордель, а сам погибает, угодив в нетрезвом виде под поезд.
«Улисс»… Престарелый гомосек весь день пытается совратить соседского юношу… Соблазняемый не дается… И вместо однополых приключений трахает жену соседа-гомосека… Книга заканчивается всеобщими поминками по какому-то ирландскому еврею…
«Пикник на обочине»… Студент-метеоролог приезжает в опустевший город, невдалеке от которого случилась катастрофа (взрыв на атомной станции)… С честью преодолев тяжелые испытания (сражения с мутантами, поиск провизии и безопасных укрытий), студент постепенно утрачивает человечность, превращаясь в изгоя-сталкера.
«Над пропастью во ржи…» Малолетний подонок терроризирует студенческий городок, а когда ему надоедает это занятие — переезжает в большой город, где превращается в первую порнозвезду… Из-за сложных отношений с младшей сестрой он пытается утопиться, но его спасает (во всех смыслах) некая девушка (хорошая и скромная)… Главный герой женится на ней, а младшая сестренка, окончив колледж, пишет книгу на основе этих событий…
«Почтамт»… Спившийся интеллигент устраивается на почту… Работник из него никудышный, но остальные еще хуже… И вот этот новый почтальон, практически не просыхая, умудряется за несколько лет дослужиться до должности большого начальника… В конце жизни о нем снимают фильм, главную роль в котором исполняет бывший боксер…
Вспомнив и осознав всё это, Геннадий Петрович с ужасом пришел к выводу, что у него начался старческий маразм вместе со склерозом.
31-го декабря советский бог шел по великой стране, не замечая счастливых и скорбных, замученных и расстрелянных без вины, лауреатов и аутсайдеров, задавленных автомобилями и покалеченных на заводской службе, висящих на доске почета и повесившихся за ее пределами, гениев и безмозглых, мертвых во гробах и живых во Христе, застрявших в лифте и завязших в болоте, приехавших на вершину и вылезших из топи, глядящих вдаль и скорбно насмотревшихся; не обращая внимания на любимых, ненавидимых, одаренных, неимущих, пьющих и непьющих, берущих и дающих, раздетых и одетых, живых и мертвых, позитивных и негативных (в ВИЧ-контексте и без него), прекрасных и уродливых, целомудренных и блядовитых, старых и молодых, видящих и видевших…
Идущий по стране бог затронул почти каждого.
Советский бог Алкоголь.
Видеосалон постепенно заполнялся народом. Были всякие: от полуспившихся грузчиков или скучающих одиночек-инженеров/бухгалтеров с завода до интеллигентов с дамами на первом свидании. На стенах тесного коридора при входе висели потрепанные плакаты с голливудскими актерами, актрисами и постеры разных фильмов.
Петька торопливо отдал деньги за вход и юркнул в низкое помещение «Видеоподвала» в надежде занять место получше. Сразу за компанией студентов с бутылками пива, разговорами разбавляющих ожидание, когда выключат свет, чтобы начать сеанс, в дальнем конце зала, у батареи темно-зеленого цвета, почти в обнимку расположились Серега и Света. Петька подсел к ним.
Поздоровались, обменялись новостями и слухами. Серега жил в Петькином дворе, а Света в соседнем. И ходили все, конечно же, в одну школу (только Серега со Светой были на год постарше).
Наконец свет погасили. На экране телевизора пошла заставка студии, началось кино… Гундосый голос переводчика объявил название.
— «Кошмар на улице»?! — изумился Петька. Он-то пришел совсем на другой фильм.
— Это же про Фредди Крюгера вроде? — не понял Серега. Света нервно поджала губы, посмотрела на своего парня, который тоже ответил ей тревожным взором стремительно темнеющих глаз. А Петька уставился в маленький экран, который будто стал отдаляться, словно вжимаясь в стену, в пространство. Картинка в телевизоре, наоборот, как бы наползала на зал, забирая с собой зрителей…
Посетители видеосалона исчезли, буднично и бесследно. Петька потерянно огляделся. Серега и Света тоже пропали: он связался с нехорошей компанией после армии, стал наркоманом и умер от передоза в темном подъезде; она после школы пошла по рукам, став элитной шлюхой, а в лихолетье ей перерезали глотку…
Петр поднялся со стула, оглядел полутемный подвал, устало вздохнул, взял метлу и пошел на улицу. Повсюду, как всегда, валялся мусор. Под вязами опять насрали.
В уборке территории перед заводом текстильной продукции принимали участие: парторг (похмельный седой мужик), комсорг (довольно юная социально-активная девушка), начальник цеха (почти всегда страдающая недосыпом полустаруха) и простые рабочие люди.
Грабли, мётла и лопаты… Чистота земли, чистота души, чистота страны… Красота космоса, сутулость неправды, небывалость бытия… Окейчики, ребятушки… Но всё же — насколько ебическая жопа вон у той комсомолочки.!.. Эпическая прическа Бога вместо бороды… Мести вместе, шатать честно, грести грустно… Кратер на луне, кратер под водой, кратер на картине… Катерина, Марина, Ирина… Всплеск ультрамарина, выводок за поводок, мусор на савок… Соло под гитару, сам валяюсь пьяный, кожаный кусок… А вот говна кусок, и только что его убрали… Но через космос полетим, и никуда ж не денешься, но и планету не оставишь… Пересмерть и воскрешение нации заводской, трубопродув и воскресение, трупорасход и разложение… Летит по миру небо, сверкают звезды в глубине, сидит бухой на глыбине… Переманил меня наш комсомол ебучий… Опять грозил всем наш генсек великий… А шоколадные какашки снова на совке… Из воска все основы, из стали все опоры, из меди все запоры… Трахал треугольник, плакал старый школьник, серая судьба без капли молока… Цок-поцок, красное копытце, заметает осень сердце у девицы… Мед полей, мед метлы и мед славы… Старый апрель, слишком старый… Окать, акать, какать и срать… Жизнь уже не пытаться понять…
Перестав незримо бредить, парторг тряхнул седоволосой головой и увидел Эпштейнов (мужа и жену), идущих по дороге прочь.
Внутренне прихуев, парторг обратился к прогульщикам:
— Эпштейны! Вы почему не на субботнике?!
Супруги с улыбками поглядели на него:
— А мы евреи. Мы в субботу не работаем.
Чернобыльский саркофаг, казалось, фонил темнотой. Яркая ночь над окраиной Припяти трещала счетчиком звезд.
Михаил открыл банку тушенки и сел есть под трескотню радиоэфира (старый приемник стоял на столе, чтобы экранировать воздействие Чумака: такое прозвище носил один из местных мутантов, способный гипнотизировать людей на расстоянии выстрела как минимум дробовика).
Михаил учился на метеоролога. И за неуспеваемость на практику был сослан сюда, в пустую Припять, смотреть на небо Чернобыля и делать замеры. Собирать данные и материал для диплома. Правда, в том, что место, бывшее когда-то городом при АЭС, опустело не совсем, Михаил убедился сразу же после приезда. Привез его сюда, конечно же, какой-то военный, в шутку назвал сталкером, дал ружье и патроны (плюс сухпаек) и укатил прочь… Практика студента-метеоролога должна была продлиться две недели.
А в первый час по прибытии на него напал Бухгалтер: хиленький с виду мутант с огромными «линзами» глаз. Михаил пугливо застрелил это чучело, разметав содержимое большой башки Бухгалтера по асфальту. Жидкий мозг мутанта, струясь вонючими ручейками, будто сам заползал в трещины на дороге.
Дальше «сталкеру» попались Продавец, Повар и Милиционер. Первый хитрил и зазывал, второй был просто каннибалом, а третий являлся «оборотнем». Михаил пристрелил их всех, сам поражаясь собственной хладнокровности.
Оказалось, что «сосланный» студент-метеоролог вполне прилично стреляет. И способен выжить в радиационном Аду возле мертвой АЭС…
Он нашел старую сторожку на окраине города. И начал в ней жить, полноценно и впервые за многие годы — правильно (по крайней мере, именно так ему и казалось)…
После трех месяцев жизни в Зоне, питаясь консервами со складов, охотясь на зверей и мутантов, обыскивая местность в поисках интересных вещей и явлений, Михаил изменился. Он понял, что сам становится мутантом. Он превращается в Сталкера. Самого первого.
Великолепным весенним вечером Тамара шла на почтамт. Рабочая смена почти началась, но девушка непременно успеет, ведь всё вокруг так и дышит счастьем: и красные флаги на зданиях, и стрелки часов на почтамте (показывающие без пяти девять), и желтоголовые фонари, и телефонные будки, и киоски «Союзпечати»…
Тамара прошла во внутренний двор, свернула к двери, ведущей на «телефонку», поднялась на второй этаж и очутилась на работе. Здесь размещался коммутаторный зал. Некоторые Тамарины подруги уже начали службу. На девушках были наушники с микрофоном, каждая сидела на стуле перед своей панелью, принимая очередной вызов. Над залом высились четыре осветительные лампы.
— Семенова, опять чуть не опоздала… — строго обратилась старшая телефонистка к Тамаре, складывающей свою сумочку в шкафчик с номером 45 и берущей оттуда рабочую гарнитуру.
— Но не опоздала же, тетя Таня, — весело ответила ей Тамара и пошла к своему месту у дальней стены. Кивнув подружкам-сотрудницам, девушка подсела к коммутатору, подключила к нему наушники и начала свою смену. Привычно гасли и зажигались лампочки, штекеры ловко ходили в умелых руках, через эфир летели обрывки фраз и обращений, разговоров и просьб.
«Девушка, родная… Мне бы ей только про могилку пару слов сказать…»
«Здравствуйте… А вот я ему и докажу, гаду, блядь, такому, что зря он меня молотком-то убил тогда… Такая пьянка ведь хорошая начиналась…»
«Ну отреклись вы от меня перед лагерем… Но помянуть хоть раз в годик же можно…»
«Когда именно?.. Да сразу после испытаний… Оформили всё как несчастный случай, ага…»
«Служил я в ГПУ, служил… Так за что же мне теперь каяться?»
«А опосля мне пулю в затылок, да и все дела…»
Мертвецы звонили и звонили. Некоторым — особо буйным или ненастоящим покойникам (бесам, демонам, чертям и прочим сущностям, под них подделывающимся) — приходилось отказывать в разговоре, но большинство Тамара соединяла с абонентами. И тихо слушала их беседы с живыми…
Посреди смены тетя Таня отпустила ее вздремнуть. В комнатке отдыха располагалась старая кровать, накрытая простецким одеялом. Девушка взяла из прикроватной тумбочки небольшую подушку, сняла туфли и улеглась прямо на одеяло, положив подушку под голову…
Тамаре приснилось советское красное небо, через которое летело черное солнце в желтом ободе короны. Тревожный ветер подгонял луну, что тоже здесь была и мрачно зеленела в облаках тумана (ретивый ветер быстро их разгонял, но они наползали опять, словно силясь спрятать неуместное светило).
Маленькие шрамы внутри смерти на строгом заборе между мирами истекали золотом спермы, как будто закрывая проход. Но Тамара смогла ловко поднырнуть под перемычку, после чего поле перед ней заколосилось, заиграв маревом тьмы под черным солнцем…
Тамара увидела дом в этом поле, до него было далеко идти, но все-таки она пошла… Дверь отворилась почти бесшумно. В доме за пустым столом девушку-телефонистку ждала Сорока-Ворона:
— Да ты садись, девица… — существо жестом правого крыла пригласила Тамару за стол. Та послушно села. — Набегалась, поди?..
Девушка кивнула, соглашаясь.
— Ну что, позванивают, неугомонные? — Сорока-Ворона покачала клювом, словно осуждая звонки мертвецов. — А чаво ж им еще делать-то, родимым!.. — Хозяйка дома всплеснула крыльями, затем свела их и прижала к столу, как будто оперлась локтями. Оперенье меняло цвет с черно-лилового до сине-зеленого со всею мрачностью оттенков. «Пальцами» крыльев Сорока-Ворона картинно обхватила клювастую голову:
— А ты вот думала, красавица, почемуй-то вам ничего нельзя? — существо с хитринкой в блеск-глазах зыркнуло на Тамару из-под «пальцев».
— Да почему же нельзя-то? — изумилась телефонистка. — Всё у нас вроде можно… Всё есть. Живем счастливо…
Хозяйка-птица «усмехнулась» клювом:
— И мертвецы звонят, ага… Я ж на Архипелаге Архетипов бывала, а ты мне говоришь… Не понимаешь, девица… — Сорока-Ворона снова покачала головой, расцепила крылья и опустила их под «подол» столешницы. — У вас же вся Реальность под надзором… Да и не реальная она вовсе…
Девушка удивленно уставилась на хозяйку странного дома. За окнами стал виться ветер, перегоняя тьму над полем с края на край, неправильные солнце и луна как будто поменялись местами, а красный небосклон раскололся вспышками молний. Сорока-Ворона раскинула крылья: ее оперенье превратилось в экран, на котором зашептались нездешние звезды в густом тумане тишины, и мертвый мороз завихрился куда-то на запад бесконечности космоса, а голоса, возопив, резко смолкли в испуге, ведь Королева Снегов и Огня взошла над зарей мироздания, заржавели цветы вечности, распустились вулканы мороза, заиграл снегопад белой рябью, забросал белизной Красный Кремль, но только напрасно, ведь Вечный Генсек, сменяя эпохи, оставаясь над властью, награждая, карая и ограждая, будет всегда внутри красных стен. А Бога придется оставить.
Вздрогнув всем телом, Тамара проснулась. Огляделась по сторонам (полутьма кутала комнату, из коммутаторного зала доносились фразы и щелчки), потянулась на одеяле, поднялась, покидая кроватный «остров сновидений», влезла в туфли и вернулась к работе.
Мертвецы продолжали звонить…
Сосед Семена начал стучать в 11.20…
Соседу был ответ в 12.15…
Милиция приехала в 13.02 (и соседа забрали)…
Другой сосед (пьющий мужчина, одинокий вдовец) возобновил стук в 17.05…
В 17.12 Семен снял трубку и позвонил (отстучав «за два прошлых раза»)…
Всё было тихо до 18.06 (пьяные соседи снизу устроили поножовщину с диким криком, стуком и грохотом)…
На самого Семена настучали ближе к полуночи.
Кожаный Комиссар вышел на середину помоста. За его спиной, блестящей мрачной чернотой, вились высокие красные флаги.
— Ликбез! — сурово рявкнул Комиссар в пространство перед собой. И словно космос пошатнулся от этого…
Люди на площади глуполицо переглянулись.
— А чаво эта? — недоверчиво спросила туповатая баба в первых рядах. Комиссар косо ухмыльнулся и резко дернул рукой, словно саблей. И в тот же миг с бабы, задавшей идиотский вопрос, слетело лицо. Она глухо охнула, но осталась стоять, тревожно ощупывая голову руками. Вслед за ней по толпе прокатился вал осознания.
Довольный Комиссар с помоста смотрел на то, как толпа постепенно становилась безликой. Люди послушно лишались личностей под трепет красных флагов и молчаливое одобрение представителя власти.
— БезЛик… — угрюмо пробормотал один из крестьян, снимая шапку вместе с лицом.
Савелий впервые увидел Двойника через окно автобуса.
Дело было так: Савелий (обычный заводской парень) зашел в двери общественной машины, пробил билетик компостером, сел на свободное место (людей было немного), оглядел салон слегка унылым взглядом и стал смотреть на город в окно, когда автобус двинулся…
Его Двойник шел по двору, засунув руки в карманы куртки. Он являлся точной копией Савелия, только одежда была другая. Причем работал Двойник тоже каким-нибудь грузчиком, дворником, штукатуром или кем-то еще в подобном разбросе…
Сначала Савелий опешил, автобус умчал его прочь, Двойник скрылся из виду, Савелий успокоился… А уже на работе, в душном цеху, среди гула и грохота, Савелий опять наткнулся на Двойника. Тот вышел из каптерки, бегло осмотрелся, стрельнул сигарету у мастера цеха и направился на перекур. Одет он был уже по-другому: в простую рабочую униформу. Савелия Двойник не заметил…
В заводской столовой бренчали ложками по посуде, торопливо поглощая пищу. Савелий прошел к раздаче, коротко поздоровался с парой приятелей, взял чай и пюре с котлетой, занял освободившийся стол, когда его Двойник мелькнул в проеме дальних дверей, скрываясь в туалете…
Двойник явился снова после смены: на уличном транспаранте вместо молодого комсомольца, мужественно сжимавшего кирку, Савелий увидел себя. И сразу же ускорил шаг, почти переходя на бег…
У автомата с газводой Двойник Савелия спокойно ждал, когда стакан наполнится крем-содой…
Двойник с букетом цветов стоял под памятником…
В винно-водочном отделе гастронома «Ландыш» Двойник приобретал бутылку водки (затем завернул за плавленым сырком)…
Двойник заходил в кинотеатр «Родина»…
Девушка, продававшая пломбир у Сквера Пионеров, мило беседовала с Двойником о погоде…
Пивная прямо за парком культуры приглашала Двойника с друзьями на пару-тройку кружек пива…
Измотанный Савелий, затравленно мыча, бежал по набережной. Сумасшедший закат валился в воду: красный шар солнца почти соединился со своим отражением…
Остановившись, чтобы отдышаться и привести мысли в порядок (хоть на мгновение почувствовать себя собой), Савелий заприметил кудрявого фотографа, который снимал целующуюся пару. А закат продолжал падать в свою красную колыбель…
