Этюд пятый. Молчание зари

Свет вскоре неизбежно вытянет из темной памяти ночи волшебный шум кипящих мгновений. Но до тех пор, в очаровании собственного небытия, естество противоречия в отсутствии ее наличия, хранит молчаливый покой черной королевы, доживающей короткий миг своего безмолвного царствования. Скоро все исчезнет, растаяв прошлой тоской в накрывающем волной будущем. Пусть царственный закон Чарльза скормит быстротечные мечты, забывчивым туманом оседающие на дне умирающей души, последними воспоминаниями о несбывшемся выпадающие в осадок за ослепительной вспышкой истирающегося мгновения, пусть отдаст их на съедение прожорливому, вечно голодному детищу. Миг тишины безбрежным шармом холодного безразличия сковывает юношескую горячность уставшего, но готового вновь сражаться истока. И так останется тюрьмой его собственное слабоумие, пока не исчерпается весь жар его молодого сердца, и не погаснет яркий свет его бессмертной души. Сейчас она свободна в тихих объятиях нежного мрака смертельных пучин, зовущего голосом сирин утонуть в мягкой перине ее величественных крыльев. Бездушная нагота ее серого простора утомляет сонный ветер, заплутавший на своих тропах и уснувший на листве зеленых стражей, единственных блюстителей неистребимого покоя. Вокруг наглым божеством хвастает могуществом своего бессмертия тот, кого нет. Пустота аккуратным рисунком украшает минимализм отсутствием красок, а уходящая вдаль черта, распластавшись на бескрайнем покрывале вселенной, зовет в белое молоко остывающего пара, оставленного влюбленной королевой черноты стынуть в бездне ее страстей. Полное безмолвие скрипом и писком выворачивает душу, холодным ужасом наполняя грудь, чтобы отвратить последнего возлюбленного искать ее томной нежности на шершавой коже хладнокровной властительницы. Слизь устилает тропы, лишь бы в рваных чувствах госпожи не оставлять еще одной царапины неизбежно выгорающей королевской слезы по исчезнувшему покорителю. Но сонный луч безверия мечты зовет пронзить ее сердце острием неутолимого копья, жаждущего лишь напитаться званным чувством возлюбленной, прячущей от глаз свои красивые черты. Нежным холодом гонит последние чувства обезвоженная чаровница, умирающая на руках собственного небытия, обреченная снова упасть в мертвые руки чужой любви, неспособной оживить ее взгляда и коснуться кожи. Распластанная черта зовет мгновенным бликом снова юркнуть в бульон кипящего отвара, но ядом готовится он обернуться против того, кто видит лишь белый свет его нечаянного рока. Розовой нитью тянется среди черного безумия великолепие ее предсмертного нимба. Холодными пальцами она еще способна касаться угасающего сердца простившегося возлюбленного, бесконечно расстроенного ее безотлагательным исчезновением, точным, как последняя цифра нерасшифрованной окружности. Последним вздохом чистоты она окружает преданное сердце, чтобы навсегда исчезнуть, оставив розовую ниточку разгораться на полотне зеркального безумия первым лучом распаляющейся болезни. Отчаянным признанием вырывается крик последнего восхищения тихим мужеством ее слабого духа, никогда не остывающего своими недостатками, а пламенем воли сжигающего проклятые метки собственных несовершенств. Нежной, холодной тишиной растворяющегося в тумане мрака снова покидает она вселенную, никогда не рассчитывая вернуться. Ласковый дух последней каплей тает в нежности тепла, прогоняющего туман остывающей страсти. Вновь тихий шепот небытия исчезает призрачным мерцанием за плечом уставшего сознания, воображаемый умом сонного приведения, возникшего на месте исчезнувшей красоты. До следующей встречи прощается она, умирая навсегда, но каждый раз невинно снова возвращаясь. До следующей встречи.