Тридцать первое августа

Из окна в комнату лился свет — тёплый и мягкий — я улыбался и радовался ему, как маленький мальчишка, ведь с завтрашнего дня его будет всё меньше и меньше, а мрака, сырости и серости всё больше и больше...

Ты знаешь: не люблю осень. Да, она красива и элегантна, и всё же… есть в ней что-то отталкивающее, холодное и болезненное. Очень-очень болезненное… то воспоминание не выдернуть, не вырвать из памяти — оно намертво въелось в подсознание.

Я всё ещё слишком ясно и отчётливо помню тот день: горящие золотисто-рыжей листвой-огнём деревья, серые небеса и невыносимую печаль в сердце, медленно его пожирающую. Помню, как шёл по аллее, пытаясь хотя бы прогулкой расслабиться, успокоиться и перестать думать о...

… той внутренней боли, что извивалась змеёй в тебе, и все твои слова были ядом, выливающимся наружу, поражающим любого, с кем ты заговаривал. Яд поражал и меня, но я был способен противостоять ему — было больно, как и другим, но эта боль — слаба, ничтожна по сравнению с тем, как действовали мои слова.

Они — чудесный эликсир-противоядие, усыпляющий змею-боль, исцеляющий тебя, твою душу. Достаточно всего одного слова — и в твоих карих глазах тут же рождалось новое солнце, оно согревало своим нежно-мягким теплом, дарило надежду: плохая, тёмная пора жизни вот-вот уйдёт, растворится предрассветным туманом.

Всё обязательно наладится — мрак не может существовать вечно, иначе считай, что наступил конец света.

Помогал тебе, знал, как — проходил через подобное однажды. Помню — как сам сходил с ума, думал, представлял, что ещё чуть-чуть, ещё одно неосторожное — острое, как наточенный кинжал, спрятанный во внутреннем кармане пальто — слово, действие, и всё сгорит в синем пламени, не оставив ни-че-го, что было дорого и любимо. Как ходил по обугленным останкам, обломкам, дышал пеплом, въедающимся в лёгкие, дышал тенью прошлого, уже полностью (или почти) забытого.

Говорил тебе: «Друг мой драгоценный, нельзя позволять внутренней боли овладевать собой, позволять себе ранить других, когда самому плохо». И, забывая о старых-старых шрамах на теле, о собственной старой боли, иногда вспыхивающей где-то внутри, продолжал тянуть к тебе руку, ибо верил в лучшее, всегда верил и говорил тебе об этом.

Улыбаясь, собирал твою внутренюю боль, обматывал старым аквамаринового цвета платком, завязывал белой лентой и убирал в шкатулку, ключи от которой потерял где-то на границе миров. А шкатулку бросал в синее бушующее море, что находилось недалеко от дома.

Сегодня — в последний день лета — я по-настоящему счастлив — ведь ты свободен от боли-змеи, ты улыбаешься и веселишься, наслаждаешься теми мгновениями жизни, что обычно ускользают от нас; о них нельзя забывать — иначе рутина и серость поглотят и уничтожат тебя. А я этого не хочу — больно видеть тебя разбитым, почти уничтоженным изнутри.

Я счастлив и совсем-совсем неважно, что внутри — острая, пахнущая мятой грусть. Сам впустил её, позволил погостить сначала несколько часов, день… и вот она со мной уже месяц.  

Пожалуйста, не волнуйся за меня — наслаждайся жизнью, счастливой и яркой, как огненная осень. Наслаждайся каждым её крохотным или большим моментом и не думай о плохом.

Пожалуйста, ради меня, не думай.

Обещаешь?..