Сомнение

Сомнение.

— Я хочу, чтобы никто никогда не болел. Я хочу, чтобы человек после смерти превращался в светлую искристую пыль, а не гнил в земле, пожираемый червями.

— Как же ты в этом случае представляешь себе войну?

— Я не понимаю войн. Всех людей объединяет одна очень глубокая связь, — глубже, чем родство или принадлежность к одному народу. Все мы закинуты в этот мир, неизвестно кем и для чего. Иными словами, все мы братья и сестры по несчастью, то есть, по существованию. Зачем же убивать своих братьев и сестер?

— Я знаю, чем вызвано твое отчаяние. Ты усомнился. Скажи, был ли ты когда-нибудь счастлив?

— Был, но теперь я знаю, что надо послать к черту все эти ваши иллюзии о счастье, о которых трещите с утра до вечера. Ведь это всего лишь иллюзии, которые рано или поздно обесцениваются на фоне реальных несчастий. Мне приснился сон позавчера, как взбесившаяся собака, которую терзали блохи и еще какие-то твари, накинулась на меня. Она прыгнула мне на бедро и застыла. Потом подошла одна мерзкая девушка и, наклонившись, увидела на моем здоровом теле одну букашку, нет, не одну, несколько. Собака была мертва, так что это были вовсе не букашки. Я уже говорил о них. Понимаешь ли ты, что твои мысли и идеи суть ничто перед такими «букашками»?

— Глупый, глупый ребенок. Бедный, запутавшийся. Еще недавно ты жаждал благодарить за те возвышенные чувства, которые испытывал, слушая «Адажио для струнных» Самюэля Барбера. И сейчас ты слушаешь и плачешь, и благодаришь, только теперь тайно. Ты не только просил о благополучии своих близких, но и благодарил, и твои глубокие чувства были для тебя особым доказательством его присутствия. Никогда ты не избавишься от своего желания благодарить. Даже если не веруешь в образ, ты его любишь, любишь как то, что содержит в себе абсолютную идею добра. Ты ставишь между ним и абсолютным добром знак тождества, и это тебя поддерживает каждую минуту твоего существования. Любишь жизнь за то, что у тебя есть то, что у тебя есть родные люди, за литературу, философию и за Барбера.