Пособие для начинающих

Окурки дешевых старых сигар были разбросаны по всей комнате небольшой гостиницы на окраине городка. Горничные ненавидели этот злосчастный номер с неряхой-постояльцем, но обязанность заставляла их хотя бы изредка заглядывать в дверь и ворчать что-то себе под нос, плюнув на уборку. Но хозяину данного номера, по всей видимости, было плевать на чистоту его временного жилища. Он заселился сюда около месяца назад, будучи приглашенным на временную работу — преподавателем в местную школу. С виду, этот человек вовсе не походил на воспитателя юных умов. Единственное, что выдавало в нем преподавателя, покоилось в старом книжном шкафу, что по ошибке оказался в его номере. Это был старый кожаный ранец, обклеенный разноцветными стикерами из разных стран и городов, что выдавало в хозяине сумки заядлого путешественника. Ранец разрывался по швам от тяжести знаний, хранившихся в нем. Это были детские книжки, учебники, тетради и пособия для начинающих преподавателей. Не смотря на то, какую ценность представляли книги и ранец для их владельца, каждый день они влетали в шкаф, ударяясь о стены и, побежденным воином оседали на пыльной полке шкафа.

Сам постоялец являлся крепким темноволосым мужчиной, с проседью на висках и в глубоких темно-синих глазах. Эти легкие серые трещины на его радужке были будто вырезаны декоративным ножом мастера-палача душ людей, медленно душащим, выжимающем из человека все. К каждому этот мастер-палач является единственным и неповторимым. Кому-то разбитым сердцем, потерей всего ценного или болезнью, душащей изнутри. Этой участью была окрещена его покойная жена. Женщина с безупречным вкусом и белоснежной доброй улыбкой. Она была идеально сложена, изящна и бела, как снег. Ее дикая неестественная белизна объяснялась болезнью, медленно убивающей ее всю жизнь. Словно клеймо, обрекающее на смертельную борьбу без единого шанса на выживание, она уничтожала юную девушку изнутри, едкой кислотой разрывая плоть и душу. С детства белолицая красавица знала, что жизнь будет короткой и сложной. Но ничего не останавливало двух влюбленных молодых людей. И на секунду показалось, что болезнь отступила. Счастливые супруги собирались на торжество, куда необходимы были новые вечерние наряды. Она всегда подбирала ему галстуки под цвет глаз, но на этот раз ее меткий взор упал на темно-синий костюм, идеально подходящий к ее платью, цвета парного молока. Со словами «Эти наряды, вероятно, идеально подойдут для предстоящего торжества…», с последними словами и удивленной от внезапной боли улыбкой уронила свое мертвое тело на холодный кафельный пол. Ее хоронили в платье, идеально подходящем к темно-синему костюму цвета его глаз.

Весь потертый и в заплатках, костюм покоился рядом с ранцем, идеально дополняя картину свинарника в комнате. А комнатный бардак уже казался вполне живописным, если бы не будильник, ударивший по перепонкам и сотрясший сознание. Одного сигнала противного механизма было достаточно, чтобы небритый хозяин комнаты подскочил со стула, на котором мирно дремал всю ночь. От резкого движения, шаткий стол пошатнулся, опрокинув стопки непроверенных тетрадей с сочинениями учеников, запоздавших со сдачей работ. Их преподаватель очень любил детские сочинения. Любил, когда дети начинают описывать что-то, пытаются передать свои тоненькие мыслишки на бумаге, выписывают в тетради не всегда уместные метафоры и эпитеты, передавая свои чувства. В эти моменты кажется, что сознания этих ребят у тебя на ладони.

Мужчина судорожно метался по комнате, разбрасывая и швыряя вещи, разводя в комнате еще больший свинарник. Распахнув шкаф, скрипнувший от столь дерзкой неожиданности, он протянул бледную руку и нащупал костюм и ранец, рывком доставая тех из хранилища. Сонный взгляд скользнул по пиджаку костюма и небольшому дефекту на нем — разрезу от гвоздя прямо по шву плеча. Презрительно фыркнув, мужчина пошатнулся, но судорожно схватил пиджак, нащупал в кармане шкафа нить и иглу и старательно принялся заштопывать рукав. Криво улыбнувшись своей работе, хозяин номера надел пиджак поверх мятой рубахи и бережно смахнул пыль с воротника. Ему было достаточно пяти минут, чтобы собраться на работу.

А работал этот человек, как было сказано ранее, в школе. Имея прекрасное педагогическое образование и немалый опыт в работе с детьми, его с радостью приглашали в разные центры для детей и школы, куда он не решался идти. Но со смертью жены, неугомонный начинающий педагог решил попробовать себя в работе в школе с младшими классами. Пара месяцев курсов и бессонные ночи упорной работы и учебы привели его к новой цели преподавателя в школе.

Его класс был небольшим — всего полтора десятка десятилетних ребятишек. Они сразу же подружились. Можно сказать, эти ребята стали главной его опорой и радостью.

Стремглав примчавшись в старое здание школы, которую уже потрусило время, молодой преподаватель заскочил по пустой лестнице, повернул ключ в замке и мгновенно очутился в любимом кресле преподавательского стола. Ему достался довольно чистый и уютный кабинет с новыми партами, чистыми окнами и стенами. Цветы на подоконниках и шкафах перешли от предыдущего преподавателя, вместе со старым зеркалом, висевшим прямо напротив учительского стола на противоположной стене. Неизвестно, как оно здесь оказалось и почему, но эта маленькая деталь добавляла немало уюта.

Оставалось еще добрых два часа до начала занятий. Не удивительно, что в школе, кроме мирно посапывающего на первом этаже, под аккомпанемент приглушенного ночного шоу, идущего по телевизору, охранника, никого не наблюдалось. Лишь одной маленькой ученице пришло в голову явиться в школу в столь ранее время. Она сидела подле окна, поджав худые бледные ноги под себя. Ее глаза казались пустыми, будто она всегда глядела куда-то сквозь. Только здесь она не улыбалась. Ее губы устали носить натянутую улыбку каждый день.

Уже четвертый раз она оказывалась здесь в такую рань. И уже четвертый раз сгребала тоненькими ручками ранец и бежала на звук открывающейся двери классного кабинета. Солнце только выглянуло из-за горизонта, а в окна уже били лучи, играя на мертвом бетонном полу

Каблучки малышки были слышны на всем этаже. Только она пересекла пару коридоров и оказалась на пороге кабинета, как синие глаза преподавателя засияли, приглашая своим свечением в класс.

— Фиби, ты опять в такую рань!, — он проводил глазами девочку, медленно ступающую по холодному полу, двигаясь к окну.

— Они не ходят., — задумчиво ответила ученица и плюхнулась за любимую парту, не отводя глаз от рассветного неба за окном.

— Значит их просто нужно починить.

— Нет. Они больше никогда не пойдут. Нет, нет. Нельзя их чинить, они не хотят., — Фиби замотала головой и взглянула на преподавателя.

— Ну же. Дай им шанс и они обязательно пойдут. Мы должны попытаться помочь им., — вдруг ему стало так легко и радостно, что он неловко улыбнулся и потянулся к листку бумаги, где вскоре был набросан рисунок.

— Нельзя. Это их судьба., — отрезала девочка, поправив русую косу, грозно глядя на преподавателя.

— Быть сломанными? Стоять, когда их суть — бесконечный путь… — на листе бумаге появились первые черты грифеля от карандаша.

— Я выброшу их. Они предали меня. Предали, предали, предали. -, Фиби едва сдерживала слезы, пока ее глаза судорожно метались, наблюдая за движением руки человека за учительским столом, активно вырисовывающим что-то на бумаге.

— Не смею вам противиться, юная леди. Распрощайтесь с ними, если на то ваша воля., — не поднимая глаз от стола, демонстративно ответил человек.

Дико заинтересованный взгляд маленькой ученицы упал на ранец преподавателя, где красовались наклейки разных размеров, сортов и форм.

— Вы много путешествовали?, — тихо спросила девочка, вновь переводя взгляд на стол, где яростный карандаш в руке человека в синем костюме терзал грифелем лист бумаги.

— Ни сколько. За забор родного дома и обратно.

— Не острите, прошу вас. Вы много путешествовали?

— В молодости, достаточно.

— Один?

На секунду карандаш замер в дрогнувшей руке.

— Нет, у меня была жена. Мы путешествовали вместе., — тихо ответил преподаватель и продолжил рисовать.

— Почему вы не путешествуете сейчас?

— Она ушла от меня. Я не хочу один.

— Моя мама ушла, когда я была совсем маленькой. Сейчас я живу с папой и сестрой.

Сначала ему было тяжело, но он справился. Вы тоже справитесь, я верю в вас.

На секунду он понял, что его маленькая собеседница действительно права. Солнце уже было совсем высоко. Просачиваясь в окна, свет заполнял каждый уголок, освещая все самое темное и тайное. Крадясь, уничтожая тени, свет наконец добрался до его лица. Старого, осунувшегося, бледного. Но все еще живого.

— Скажите, сударыня, сколько на них было, когда они замерли?

— Четыре. Не больше, не меньше., — пожав плечами, ответила девочка.

— Немедленно бегите домой, обнимите отца и скажите, как сильно вы его любите. Прямиком домой. Никуда не сворачивая., — человек в синем костюме вдруг почувствовал такое тепло, будто пробудился от вечного сна, восстал из мертвого тела, — и несите их мне. Я хочу лично взглянуть им в глаза и уговорить вернуться к вам.

— Но…

— Никаких «но»! Скорее, я жду вас здесь же!

Лицо Фиби преобразилось. С радостной улыбкой, неподдельным удовольствием, она вскочила со стула и ринулась домой.

Как только шаги ученицы стихли, а комната вновь погрузилась в гудящую тишину, рука человека за учительским столом сжалась, комкая рисунок и швыряя его в урну. Рывком поднявшись, начинающий преподаватель зашагал по кабинету, нервно подергивая запонки на рукаве, такой ненужный, но любимый элемент одежды. Живые глаза жадно метались, сжирая все, что попадалось. Мертвые мышцы на лице, плохо представляющие, что такое искренняя улыбка, зашевелились. Не прошло и пары минут судорожного обдумывания внезапной дикой идеи, как на стол плюхнулся кожаный ранец, откуда посыпались учебники и тетради. Руки метались, выкладывали книги и кладя их обратно. Казалось, весь мир сжался в ожидании принятия решения. Сомнение. Оно терзало, как воспоминания. Мысли и идеи. Прежний азарт возвращался, притесняя страх. Он был готов, но подсознание говорило, что ничего не выйдет. Он слишком глубоко зарос табачной плесенью и страхом. Он не умел улыбаться, он не мог улыбаться. У человека в синем костюме был один путь, которого он не пытался избежать. Ничего не выйдет. Ничего. Ничего…

Яростный поток сомнений вырубал его сознание, заставляя остановиться. Плюхнувшись в кресло, его одурманил солнечный свет и годовой недосып.

— Нужно отдохнуть… я жду, Фиби… я жду… — тело обмякло в кресле и замерло в тихом ожидании.

Когда по коридорам бегают веселые ребята, повсюду слышится суета и детский смех, мир не кажется таким унылым. Эти мелочи способны украсить даже разваливающиеся здания школ, что насквозь пропитаны стрессом, слезами, однотипными знаниями, вдалбливающимися все прочнее и прочнее в бетонную крепость знаний в виде посланий на стенах, выцарапанных обреченными улыбками.

Минуты тянулись, как годы жизни, приводя детей одного за другим в эти стены. Охранник сонно подтягивался, разбуженный веселым смехом первых учеников. Люди заполняли кабинеты своими мыслями о новом учебном дне.

Пустой класс больше не был пустым. В нем поселились маленькие ожидания в телах детей.

До начала уроков оставалось совсем немного времени, но Фиби все еще не пришла.

В очередной раз, вскочив с учительского гнезда, человек в синем костюме схватил ранец и быстрым шагом, мимо радостных наивных голов, учителей в разноцветных масках и заботливых родителей проскочил вниз, по разогретому десятками ног мертвому бетонному полу и мигом оказался на улице. Спрятавшись, за гигантской тучей, солнце светило уныло, сея ростки тоски на душе. Но он не замечал этих ростков. Швыряя камни ногами, не видя луж слез облаков, он бежал в сторону улицы, где жила Фиби с отцом. Дорога становилась все темнее, собирая со всего района на себе дрянных кошек и убитых жизнью серых людей с безразличными мертвыми лицами. Он почти бежал, будто чувствуя, что что-то не так, что он не успел. Не успевает. Еще пара переулков и покажется старый кирпичный дом с деревянным забором и одинокой рябиной, свисающей за ограду.

Ранец рвался по швам, обнажая все содержимое, тетради улетали, словно птицы из клетки, унося за собой первые думы осмысления бытия юных умов, пока не замеченных и недооцененных. Он не видел их. Он не видел ничего, кроме этого перекрестка, что отделял его от кирпичного дома с деревянным забором и рябиной, свисающей за ограду.

А вот и она. О, Фиби, счастливая девочка, так похожая на его покойную любимую, несла в себе столько света. Завидя бегущего знакомого человека, она ускорила шаг, улыбаясь и маша руками, придерживая огромный механизм рукой. Они улыбались друг другу, освещая слишком мрачную улицу без солнца. Остался лишь перекресток, куда она неслась со всех ног.

Две огромные машины, словно черные тучи, приводящие в сир мрак и ливень облачных слез на огромной скорости пересекли границы перекрестка, смывая горизонт, словно дворники на лобовом стекле. Женщины кричали, автомобили вопили, тормоза скрипели. Все превратилось в один сплошной гул, густой и тяжелый, растекающийся, приторной жидкостью, как платина, душа сознание. Человек в синем костюме ринулся навстречу убийственной силе автомобилей, но не успел.

Надавив по тормозам, водители плавным дрейфом встретились лбом ко лбу, сокращая расстояние и поворачиваясь в сторону малышки, казавшейся здесь малюсеньким карандашным рисунком, что вот, вот сотрут или выбросят в урну.

Мертвое тельце откинуло шагов на десять, пока яростные водители пытались справиться со своими автомобилями.

Ему хватило секунды, чтобы оказаться у бледного человечка, которого уже нельзя спасти. Молча подняв трясущимися руками легкое тело, покинутого душой, человек в синем костюме последний раз взглянул в стеклянные глаза девочки, глядящие на него пустым, невидящим взглядом.

Вскоре подоспели орущие женщины, доктора, отец с мертвенным лицом и люди, люди, люди. Пустое маленькое тело отобрали и унесли мучить, выкачивая последние силы, которые уже не нужны. Толпа, породившая в его голове вечный гул, укатилась прочь, моля и плача.

Красные лужицы крови, оставшиеся на месте, где душа покинула неокрепшее тело, пытаясь проникнуть и осквернить, окружили тот самый замерший механизм, убивающий гораздо больше людей, нежели нашу милую Фиби.

Горничные ненавидели это злосчастный номер с постояльцем-неряхой, но обязанность заставляла их хотя бы изредка заглядывать в дверь и ворчать что-то себе под нос. Если бы не эти предусмотрительные женщины, человека в синем костюме врятли бы нашли в ближайшее время. Его пустые, поблекшие синие глаза глядели сквозь мир, отражая помутневшим зеркалом кричащую душу, оставившую здесь лишь оболочку, грязную и пустую. Обездвиженное тело в темно-синем костюме висело над вновь идущими часами.