Плохо, нормально, хорошо.

Воровать, так миллионы

Если трахать — королеву

Если ссать в бассейн, то с вышки

Получите, распишитесь

Календарь теряет числа

И с часов сбегают стрелки

И, конечно же, щас полночь

В Петропавловске-Камчатском

Сергей Рудаков «Дурак»

Я ненавижу слово нормально. В жизни все должно быть либо хорошо, либо плохо — никакого нормально. Если тебе плохо, то это — стимул сделать так, чтобы было все хорошо, это — мотиватор. Если все хорошо, то это повод наслаждаться жизнью, быть счастливым, просыпаться каждый день с ощущением того, что секунды твоего бытия не давят на тебя, а стрелки часов не шагают по тебе тяжелыми сапогами действительности. Если у тебя все нормально, то это — стагнация, а она хуже регресса. Ты замурован в темнице комфортного состояния, ты не движешься, ты существуешь с четким ощущением отдаленной зависти к счастливым людям, но и с понимаем, что может быть еще хуже. Ты не голодаешь, но и икру ешь, дай бог, раз в год. Ты ездишь отдыхать, но на местное грязное, провонявшее тухлыми водорослями море с такими же вечно недовольными люди, в нутре которых скопилась вся агрессия за год и все, что они хотят — это успеть выплеснуть свое провинциальное невежество за отведенную им неделю, когда они чувствуют себя теми персонами, кому все вокруг должны. Ты ездишь на машине, но отечественной, ты живешь в своей квартире, но в маленькой, в панельке. Вроде все нормально. Вроде и живешь не в глухомани, но до работы ехать полтора часа на электричке. Ты даже книги читаешь, но в мягкой обложке. И чай пьешь, но из пакетиков. И все вроде бы есть и все вроде бы нормально, но сумрачное счастье так и не идет тебе в руки. Подобное состояние отравляет, делает тебя спокойным и мягким, инъекция нормальности разъедает твое тело и разум, делает его мягким, податливым. Люди в стране не живут в шалашах и нормально. Лечить в больницах все одной таблеткой и нормально. Платить людям денег, чтобы хватило на то, чтоб не сдохнуть с голода и набить брюхо картошкой с хлебом и запить пивом и нормально же. Поезда провоняли запахом разлагающихся маргиналов, пассажиры бегают из вагона в вагон, стараясь ускользнуть от вездесущих контролеров, рискуют, падают на лед, но едут же, нормально. Стражи порядка не нашли ни одного вора или убийцу, но работают же, нормально, стабильно выписывают пачки протоколов молодежи, которая пьет синий суррогат на лавке во дворе, потому что в бар пойти денег нет, но пьют же, нормально. Вся эта нормальная действительность фиксирует тебя в моменте между плохо и хорошо. Верхи не хотят и низы не хотят делать хорошо, проще делать нормально. Все в жизни среднее — класс средний, доход средний, амбиции средние, КПД средний, все нормально. Жена нормальная, дети нормальные, дела нормально. Критерии хорошо или плохо — у всех разные, но нормально у всех одинаково. Рудименты человеческой психики, такие как лень, не дают человеку развиваться, разум начинает буксовать в привычном, типичном, нормальном состоянии. Когда тебе комфортно, ты смотришь вперед и думаешь, что туда тебе не очень-то и хочется.

К сожалению, или к счастью я родился в нормальной семье, нормальном городе, в нормальном доме и на нормальном районе. Мой город — православный городок, расположенный недалеко от Москвы. Православный городок — это, как военный городок, только вместо военной части — монастырь, а вместо военных по городу ходят священники. Семья полная, но с вечными ссорами, потому что в свое время родители сделали так, чтобы было нормально. Как мне кажется, отец после первого развода пытался приткнуться хоть куда, чтобы не быть одиноким, а мама, подгоняемая биологическими часами, тоже особо не разбиралась. Получилась нормальная семья, завели ребенка, квартиру купили, машину, дача даже есть. Весь необходимый набор для мнимого благополучие присутствовал. Все необходимое по списку обеспечивалось, в том числе и мне. Одели, обули, накормили, на кружки отдали, считай воспитали, а все остальное — излишки. Понимать своего ребенка — излишек, дружить с ним — излишек, поддерживать — излишек, уважать, ценить — излишек. Обеспечили и нормально. Чего жаловаться, все ж есть. Как следствие сколько я себя помню мне было хорошо где угодно, только не дома. Детство мы проводили во дворе в поисках приключений, благо нас не обременяли податливые технологии, и мы даже собственный район становился страной чудес.

Скопление на одной небольшой территории домов с двузначными номерами называлось блоком. Блок моих домов начинался с цифры 6 и представлял собой несколько пятиэтажных панельных домов, которые по канонам постсоветского стиля отличались только цветом этих самых панелей. Мне повезло, мой дом был бело-голубой под эротичным номером 69. Остальные дома не блистали креативом и зачастую были либо просто серые, либо осветленные и покрытые облицовочным бесполезным известняковым кирпичом. К каждому дому прилагался вход в подвал, который был окружен бетонной стеной и формировал парапет, а вниз шла лестница к двери, ведущей в подвал. Спустившись по лестнице можно было обнаружить кучу мусора и импровизированный общественный туалет, что делало проход в подвал той еще задачкой с точки зрения эстетики. Подвал служил местом обитания различной флоры в виде кошек, собак и наркоманов. Сам вход запирался на висячий замок, а ключ хранился у человека, которого назначали старшим по дому, зачастую ключ принудительно доверяли человеку, который живет в квартире под номером один, чтобы слесарям было проще заполучить ключ от подвала, которые прибыли на вызов, потому что в подвале прорвало трубу, и она огромным горячим гейзером хлещет по всему подвалу. Как правило, они не спешили приезжать на такие вызовы и мужики, проживающие в доме, решали проблему самостоятельно. Под зиму, когда включали отопление, напора воды не хватало, чтобы пробить застоявшийся за лето в трубах углекислый газ и все тем же рукастым мужикам приходилось ходить в этот подвал и спускать воздух, чтобы заполучить искомое домашнее тепло. По периметру всего дома были прорубленные в подвал окна, чтобы в нем циркулировал воздух и плесень в подвале распространялась чуть медленнее. Эти отверстия служили своеобразным входом для бомжей, которые грелись в подвалах зимой, наркоманов, которые устраивали там импровизированный притон, а летом — для детей, которые искали там приключений и нянчили котят и щенят от дворовых любимцев. Это приводило к тому, что жильцы ставили на эти окна решетки, которые сваривали из нескольких арматур, тем самым ограничивая доступ посторонних в подвал. Но на каждое креативное решение найдется решение еще более креативное, поэтому в местах, где фундамент дома проседал, можно было найти подкопы, через которые люди таки проникали в подвал, но такое случалось редко.

Жители дома пестрили разнообразием. Почти в каждом доме проживала бабуля, которая своими силами под своим окном разбивала подобие сада, который служил не только развлечением, источником эстетического удовольствия, но иногда и ресурсом для пропитания. Кто на что горазд. Участок примерно в пять квадратных метров окружали плетёнкой из веток, а некоторые не заморачивались и создавали забор из картона. По борту забора высаживали что-то высокое, какие-то растения похожие на бамбук или кусты, тем самым создавая замкнутое пространство своего сада. Внутри сажали цветы, иногда даже кусты крыжовника или смородины, некоторые даже картошку, но почва, обычно, была для этого непригодна. Обязательно была яблоня, строили будки для собак или кошек, обязательно стоял стул для того, чтобы отдохнуть и подумать о важном. Меня всегда восхищала способность этих бабушек развлекать самих себя в условиях урбанистической скуки. Для полива протаскивали на улицу шланг с водой, который подсоединялся в квартире к крану на кухне. Степень сумасшествия таких бабушек разнилась. Бывали и милые и добрые, которые пускали детей в свой сад и разрешали угощаться выращенными там ягодами и яблоками, а были те, кто на пушечный выстрел не пускали никого, а особенно детей. Днем, когда такая бабуля работает в своем палисаднике, нам нужно было находиться на безопасном расстоянии и, как стае гиен, наблюдать за происходящим. А когда бабуля уходила, можно было разграбить ее владения, но бабуля могла дежурить у окна сутками и стеречь свои сад, зазеваешься и она обольет тебя ведром горячей воды или ведром, которое она использовала, как ночной горшок. И то, и то неприятно, но совершать набеги было забавно.

Никакой инфраструктуры для развлечения детей во дворе, конечно же, не было. Словосочетание "детская площадка" появилось в нашем лексиконе уже когда своих детей иметь пора. Мы развлекались чем придется. Строили шалаши из строительных материалов, которые можно было найти на помойке. Молоток и гвозди брали у отцов, если такие имелись. Лазали по деревьям, а зимой по огромным кучам снега, которые сгребал, приезжающий раз в неделю трактор. Однажды мой дядя привез целый камаз песка, который он позаимствовал в пожарной части, где и работал. Кучу песка просто вывалили посреди двора и это стало песочницей, где можно было покопаться, но зачастую откапывались только экскременты кошек и собак. Недалеко от моего дома была водокачка, которая представляла собой ограждённую бетонным забором территорию, где стояла водонапорная башня, маленький домик, где сидел смотрящий за этой водокачкой человек и яблоневый сад. Вся территория охранялась собакой. Летом мы перелезали через забор и выбирали каждый себе по яблоне, залазили на нее, рвали яблоки, до каких получалось достать рукой со своего места, грызли их, огрызки бросали вниз и читали газеты, которые утром вытащили из соседских почтовых ящиков и обсуждали насущное. Однажды на нас спустили собаку, от которой мы еле-еле успели убежать. Еще можно было играть в магазин. Витриной служила большая бетонная плита, которая лежала почти в каждом дворе. Мы находили пустые стеклянные бутылки, наливали в них воду из лужи и продавали друг другу за листья деревьев. Чем красивее бутылка, тем она дороже, чем больше лист, тем больше его номинал, что, конечно же, всегда рождало споры. В зимнее время можно было развлекаться с трубами, по которым шла горячая вода. Сами трубы были обтянуты толстым слоем стекловаты, а сверху листом железа, покрашенного в голубой цвет, который со временем превратился с ржаво-синий. Отодрать этот лист железа не составляло труда, потому что закреплен он был простой железной проволокой, далее удаляешь стекловату и добираешься до самой трубы. На этой трубе можно было плавить снег. Зачем — не знаю, но время убивало, шел пар, снег плавился, это почему-то увлекало. Труба в конце концов уходила под землю, а вокруг этого места был построен бетонный короб, внутри которого было тепло и там всегда было полно тараканов и крыс, которых можно было покормить тем, что найдешь.

С обоих сторон блок был окружен гаражами, которые служили для многих целей, кто-то использовал их по назначению и хранил в них на свой страх и риск автомобили. Мужики находили в своих гаражах место, где можно спрятаться от проблем и сварливых жен, кто-то хранил выращенные за лето на даче овощи и фрукты, которые были бережно размещены по десяткам трехлитровых стеклянных банок. Кто-то хранил всякий хлам, который не помещался на балконе, а кто-то не использовал вообще и держал его так, на всякий случай. Я жил на первом этаже, мои окна выходили прямо на гаражи, и я видел многое, что происходило на улице под окном. Я видел, как ехала БМВ, а человек на пассажирском сидении высовывался из окна наперевес с автоматом. Из гаражного кооператива выходили и заходили крайне странные люди, тогда я не понимал, кто они и зачем они туда ходили. Из-за спины матери, которая пыталась спрятать меня в комнате, я видел разбитое в кашу лицо какого-то знакомого отца, который заходил к нам все из тех же гаражей, я прятался в коридоре и подслушивал, как он на кухне рассказывал, как задушили какого-то мужика его же трениками и бросили там же в гаражах. Я видел, как в соседнем подъезде прям на крыльце застрелили бухгалтера какой-то конторы, а киллер убежал в лабиринт гаражей. Я видел и знал, где местные наркоманы держали общаг, я его обчистил и целый день потом ел мороженое, я никогда не забуду запах этой краденой пачки мятых десяток. Помимо десяток в тайнике лежали какие-то ампулы и во дворе мы играли ими в аптеку. Тогда я не знал, что это, но полагаю, что метадон или типа того. Я с восторгом смотрел на старших на районе и ловил отдельные слова, чтобы собрать мозаику и понять, что они натворили сегодня. Периодически за нами по всему двору бегал сосед с белой горячкой, зачем я не знаю, а на втором этаже прямо надо мной жил пересидок, который отмотал небольшой срок, вроде как, за угоны, он вечно орал на свою мать, слушал громко музыку в независимости от времени суток и периодически бил дворовых собак бейсбольной битой. Немногим позже у него дома нашли фальшивую ксиву, пистолет и фальшивые номера на машину, мои родители были понятыми, а сам он подался в бега и что с ним дальше стало я не знаю. Напротив моей квартиры жила семья с двумя детьми, отец которых частенько, а точнее почти всегда, напивался и бил всех, кто попадется под руку дома, поэтому через день приезжали менты и увозили его в отдел, после чего он возвращался с похмелья и еще более злой. В конце концов он сел в тюрьму, чем-то там серьезно заболел и уже на свободе склеил ласты и его семья зажила спокойно.

Подъезды тогда были без замков, кодов, домофонов и прочей безопасности, поэтому в подъезде всегда кишела какая-то жизнь, зачастую негативного характера. Почти всегда в понедельник, выходя утром из квартиры, можно было заметить зевающую уборщицу, которая смывала кровь со ступенек или пола подъезда. В другой соседней квартире жила порядочная семья, мама семейства была художницей и писала иконы, мне нравилось приходить к ним и нюхать запах масляных красок, который стоял по всему дому. Чем занимался отец я не знаю, но он не пил, а значит уже хороший.

Рано или поздно в жизни каждого ребенка появляется магазин. Зачастую родители считают иррациональным желание ребенка съесть мороженное или погрызть сухую лапшу в прикуску с белым хлебом. Но дети не умеют мыслить рационально, поэтому зарабатывать на свою сухую лапшу я начал примерно лет в 5-6. Так как мои родители считали иррациональным и излишним все, что выходит за рамки базового набора благополучия ребенка, институт карманных денег в моей жизни отсутствовал как таковой. Поэтому мне приходилось зарабатывать деньги самому. Источником заработка были местные помойки, которые находились в основном все в тех же гаражах. Сама по себе куча мусора — это, конечно же, плохо, она воняла, стремилась к тому, чтобы отравлять все вокруг себя, отчего растущие рядом деревья болели и молились на топоры и бензопилы, если бы они обладали возможностью издавать звуки, то они бы круглосуточно стонали. На этих помойках жили крысы, бомжи, тараканы, кошки, собаки, вороны, они растаскивали мусор по небольшому радиусу от самой зловонной кучи, но меня всегда поражало, что люди несли свой мусор именно туда, а не бросали куда попало, что, в общем то, не может не радовать. Почти каждое утро летом, в каникулы, мы с товарищами, как на работу, выходили на рейды по крупным помойкам, которых было всего три. Нас интересовали следующие ресурсы: алюминиевые банки, которые можно было сразу смять, чтобы экономить место, они занимали последнее место в рейтинге доходности, потому что они очень легкие и сдать их можно было по 50 копеек за штуку, далее шли стеклянные бутылки, они были подороже, по несколько рублей за штуку, уже точно не помню, но сложность заключалась в том, что принимали далеко не все бутылки, а только коричневого или зеленого цвета, которые имели определенную форму, в народе они назывались «чебурашки», почему не знаю, но форма у них была примерно такая, как у современных бутылок Ессентуков или Боржоми. Более того, их необходимо было подготовить, а именно снять все этикетки, чтобы бутылки не имели ничего, кроме стекла, а иначе их могли не принять или принять, но дешевле, что конечно же нам не надо. Снять этикетки было не сложно, достаточно было замочить их в луже или речке, и бумага отставала от стекла, но оставляла под собой след клея, который также необходимо было удалить путем соскабливания чем-нибудь острым и тонким. Самое выгодное было сдавать цветной металл, но найти его было, достаточно сложно, потому что приходилось выдерживать конкуренцию с местными бомжами, которые только этим и зарабатывали себе на жизнь. Каждый из нас имел при себе магнитик, который обычно добывался из старых динамиков. В основании динамика, например, от старого магнитофона всегда был большой магнит, который и использовался нами для определения пригодности металла под сдачу его в пункт металлолома. Собирали с основном медь, алюминий и свинец. Медь добывалась из непонятных мне катушек, где тонкий медный провод был намотан по спирали и защищен тонкими острыми железными пластинами. Пластины необходимо было удалить, чтобы добраться до меди, одной такой ржавой платиной я порезал руку, причем достаточно глубоко, чтобы рану нужно было зашивать, но я, конечно же, этого не делал, зажило само, остался шрам на память. Медь также добывалась из проводов, за день в один клубок собирались все найденные провода, а в конце дня нужно было разжечь костер, бросить туда этот моток с проводами и обжечь, чтобы вся обмотка сгорела, после чего оставшаяся обнаженная медь очищалась и тогда ее можно было нести сдавать. Алюминий добывался в основном из различных сломанных технических приборов неизвестного происхождения, он легкий и дешевый, поэтому на нем никогда не получалось нормально заработать, труд чаще всего того не стоил и алюминий собирался постольку поскольку, так заодно. Свинец добывался из автомобильных аккумуляторов. Редко получалось найти аккумулятор на помойке, потому что мужики обычно сами не брезговали сдавать их в пункты металлолома. Но если удавалось найти, то это что-то вроде джек-пота. Просто сам по себе аккумулятор можно было сдать за 50 рублей, но можно было и разобрать его самому, достать оттуда свинцовые пластины и сдать подороже, но это было достаточно опасное занятие, потому что внутри аккумулятора свинцовые пластины залиты серной кислотой, поэтому здесь требовалась сноровка, дабы не получить химический ожег и не получить пиздюлей от матери. В конце дня все найденное собиралось в одну кучу, и мы шли сдавать это на местный пункт сдачи металлолома, а вырученные деньги формировали общаг, который мы делили по-братски на всех. Пункт приема металлолома находился прям рядом с моим домом, представлял он собой поставленные в форме буквы Г, два морских контейнера, в одном принимали сам металл, а в другом его хранили, откуда отправляли куда-то дальше. Держал этот пункт человек по имени Серега. По моим подозрениям Серега воевал в Чечне или Афганистане, потому что он был очень физически сильным человеком, который всегда носил тельняшку, летом просто на голое тело, а зимой на голое тело, но сверху надевал тулуп, который никогда не застегивал, чтобы тельняшку было видно. Серега всегда был пьяный в усмерть и у него не было обоих кистей рук, из его плеч просто торчали две палки, на конце которых была кость, обтянутая кожей. Как мне кажется, но доподлинно это неизвестно, Серега вернулся с войны без обоих кистей, его нигде не брали на работу, и он стал стартапером до того, как это стало мейнстримом. Жить без рук он приспособился, кружку с водкой он держал просто, зажимая ее обрубками своих рук, причем он никогда не пил из рюмки, то ли ему было мало, то ли неудобно, но пил он из кружки. Сигарету держал также, зажимая между руками, ложку с вилкой держал также, только сигарета была направлена от него, а ложка к нему соответственно. У Сереги была газелька с кузовом, который был покрыт тентом, на ней он возил собранный металл и бутылки куда-то дальше на заводы переработки или еще куда. На руле была сделана специальная металлическая ручка в форме чаши, куда он вставлял свою незаконченную руку и таким образом мог крутить руль. На рычаге переключения передач была точно такая же. Он умудрялся достаточно филигранно управлять этой газелькой таким образом, причем пьяный и с сигаретой в зубах. Серега также до того, как это стало мейнстримом, сколотил себе команду фрилансеров, которые и приносили ему металл со всех близлежащих помоек, гаражей и т.д. и т.п. Эти люди представляли собой весь маргинальный слой района, а именно бомжи, алкоголики, пересидки, старики, сумасшедшие и прочие люди, которые зарабатывают себе на хлеб и водку таким образом. Они целыми днями собирали где только можно металл, обрабатывали его там же рядом с контейнерами Сереги, для чего у них было даже рабочее место в виде большого камня и инструмента типа кувалд, ножовок, плоскогубцев, которые предоставлял им Серега. Земля в радиусе метров 50-ти вокруг предприятия Сереги была мертвая, она была черная от бензина, масла, серной кислоты из аккумуляторов, блевоты, мочи и прочих нечистот, воняло это место за километр и напоминало средневековый рынок. Далее он платил своим наемным деньги, и они там же вечером их вместе пропивали. Иногда во время таких попоек Серега мог словить какие-то флешбэки и становился жутко злой, он рычал на весь двор, картинно рвал на груди тельняшку, что не всегда получалось из-за отсутствия рук и избивал собутыльников. Серегу боялись все его работники и никто с ним никогда не хотел ссориться, но Серега хотел. Он был сильным мужиком и своими культями мог врезать достаточно сильно, я лично видел, как он дал апперкота какому-то бедолаге и тот отлетел метра на два и приземлился в сугроб.

Я очень сильно сомневаюсь, что Серега платил какие-то налоги и как-то официально оформлял свое предприятие, поэтому к нему периодически приезжали менты на бобике и, насколько я могу судить, брали с него дань. Однажды они имели неосторожность приехать с визитом, когда Серега был злой и, само собой, пьяный. Он хорошенечко врезал одному из представителей закона и те начали его заламывать, но заломить Серегу не так-то просто по ряду причин, во-первых, он физически крепкий мужик, во-вторых, на него не надеть наручники, ибо рук у него нет. Серегу можно понять, государство неплохо так ему насолило, он же все-таки инвалид, но кормить приходится себя самому. После долгого сопротивления менты справились с ним, уж не знаю выдохся ли Серега или они его уговорили, но они поместили его в бобик и отвезти в отдел. Что они там делали история умалчивает, но из отдела Серега вернулся еще более пьяный и злой.

Серегу во время его деятельности всегда сопровождала жена, она находилась с ним круглосуточно на его месте работы, причем жена выглядела, как обычная, средне статическая женщина, она не пила, нормально выглядела, одевалась нормально, красила волосы и ногти. Она кормила Серегу ложечкой, успокаивала его во время его психов и таскала пьяного домой и обратно. С одной стороны, мне всегда было жалко эту женщину, а с другой стороны я ей восхищался и мне нравилось верить, что когда-то Серега был хорошим парнем, который попал на войну, героически там сражался, потерял обе руки, а когда вернулся домой стал никому не нужен, разочаровался в Родине, спился и дошел до такой жизни и единственный человек, который остался ему верен — это его жена. Может быть, конечно, он просто спился и отморозил эти руки, но мне хотелось верить в красивую хоть и грустную историю.

Короче говоря, именно вот этому Сереге мы сдавали свой металл. Он нас всегда обвешивал, все это понимали, но что мы, дети, могли ему предъявить? Так или иначе я заработал свои первые рублей 100 и решил сразу же их инвестировать. Я купил колоду карт таро в киоске "Союзпечать", которые воняли, как сама смерть. То ли лак такой, то ли картон, но открывать карту со смертью было вдвойне эффектно с таким запахом. В то время почему-то была мода на все эзотерическое и мистическое или это просто детское — любить фантазировать, но это заходило. Я гадал рублей за 10 всем желающим, кропил колоду, чтобы мои рассказы выглядели правдоподобней и интересней, открывал определенные карты, как это делать я придумывал сам, т.к. загуглить не было возможности, а знакомых цыган у меня не было.

Зимой, когда собирать металл было проблематично, можно было ходить по гаражам и навязчиво предлагать свои услуги мужикам, которые занимались своими мужскими делами. Рублей за 10 на человека можно было расчистить снег, отнести скопившийся мусор на помойку. По весне можно было прочистить желоб, который служил для того, чтобы по нему стекала талая вода. Чаще всего он был забит мокрым снегом, грязью и прочим мусором, который мешал воде спокойно проходить и поэтому вода не уходила и скапливалась в подвалах гаражей, мы прочищали этот желоб и получали за это плату.

Еще один интересный проект был, когда я уже учился в средних классах школы. Мы как-то с другом нашли у него в гараже среди забытого хлама надувную горку, высотой метра в три, с рабочим насосом. Что-то вроде батута, только горка. Стали думать, как нам монетизировать эту находку. Недалеко от нашего города есть озеро, на берегу которого есть облагороженный пляж, мангалы, лежаки, домики, беседки, в общем, что-то типа турбазы, куда людей пускают за деньги, и они могут провести уикенд у воды. Было решено начать свой бизнес там. На территории турбазы стоял небольшой домик, где сидел местный, смотрящий за порядком, молодой человек, который ничем толком не занимался, а только сидел в этом домике, спал, смотрел маленький пузатый телевизор и пил то пиво, то квас. Мы договорились с ним, что установим свой батут на вверенной ему территории и будем катать детей на нем в обмен на твердый рубль. Решили, что мы будем отправлять людей к нему за оплатой, взамен он будет давать им билет, с билетом уже можно было вернуться к нам и посетить наш аттракцион. Цены установили демократические — 100 рублей за 10 минут. Билетов у него, само собой не было, он просто отрывал кусок бумаги, ставил на нем свою подпись и отдавал человеку, который приносил его нам. По итогу прибыль делили на троих поровну. Когда условия сотрудничества были обговорены, мы установили свой батут, все работало отлично, насос дул, горка стояла. Дети по этой горке каким-то образом должны были скользить, никакой автоматической подачи воды на горку не было, поэтому мы поставили наш батут поближе к воде и ведрами руками таскали воду с озера и поливали горку раз в определенное количество времени. Вода, конечно же, была грязная, дети заносили на батут ногами песок, траву и прочее, в итоге это все выглядело как будто они поросята в хлеву, но довольные. Наше место работы находилось в достаточном отдалении от человека, который выписывал самодельные билеты, поэтому зачастую я брал деньги у родителей просто в карман, но каждого третьего отправлял-таки за билетом, чтобы создать видимость того, что мы люди честные. В итоге в конце дня я имел 66% чистой выручки в кармане и плюс забирал 66% от проданных билетов и это все мы делили с другом пополам. Не совсем по нашим договоренностям, но и работа, прямо скажем, была в основном на нас.

А потом я закончил школу и поступил в университет. Если вы живете, предположим, в Сибири и вы поступаете в долгожданный университет, то вам предоставляется общежитие, которое помимо жилья дает какую-никакую свободу и независимость от родителей, а самое главное окунает тебя в целый социальный институт, школу жизни среди таких же дорвавшихся до свободы людей. Это целый мир с бесконечными тусами, алкоголем, наркотиками, порочными половыми связями, дошираками, грязными носками, неадекватными соседями по комнате, продажными комендантами, а главное открывает тебе дверь на просторы Москвы, где есть развлечения на любой уровень испорченности и размер кошелька. Человеку свойственно устраивать иерархию везде, к чему он прикасается и студенческая жизнь не исключение. В том университете, где учился я, первокурсники жили в специальном общежитии для первокурсников, только вот качество этого места оставляло желать лучшего. Однажды я был там в гостях. Здание представляло собой трехэтажную старую советскую, а, может, и царскую постройку посреди студенческого городка. Сказать, что оно было ужасное — ничего не сказать. Ремонта там не было, кажется, никогда. Это ужасное старое обшарпанное здание, с отваливающейся штукатуркой, которая свисала прямо с фасада здания, как отмершая кожа с тела сгоревшего на солнце человека, зато есть свежий воздух, потому что студенческий городок по факту был в лесу. Еще плюс был в том, что там были высокие потолки, хотя плюс это или нет — утверждение сомнительное, так как до них было проблематично добраться и они были вечно грязные. Хотя, я думаю, никому до их чистоты просто не было дела и их недосягаемость была не при чем. Чтобы попасть в общежитие достаточно было поставить на стол пузырь водки престарелому охраннику, который сидел на входе. Этот синий шериф благоволил всем, кто потакал его алкоголизму и вуаля — ты в мире расового разнообразия и бесконечного движа разного сорта. В огромных коридорах пацаны играли в футбол, комендант, пожилая уже женщина, шныряла по этажам и гоняла бухающую молодежь, что является ее непосредственной обязанностью, помимо получения взяток за то, чтобы поселить кого-то побогаче в комнату получше. Туалет был общий на этаже, причем никаких гендерных предрассудков не было, загнивающий запад был бы доволен этой системой, туалет был общий как для парней, так и для девушек, там же был душ. Дверей на кабинках туалетов и душа не было, так как эти кабинки легко использовались предприимчивыми студентами для употребления наркотиков. Зайдя туда, например, руки помыть, можно было легко застать на унитазе скучающего, залипающего в телефон человека, который обязательно с тобой поздоровается, почему они непременно здоровались я не знаю, возможно, потому что момент был достаточно интимный, и вы автоматически становились близкими людьми. Комнаты напоминали больше тюремную камеру, чем комнату для студентов. Она достаточно большая, метров, может, 20. Справа от входа у стены стоял стол, предназначенный для приготовления еды, на нем же стояла электрическая плита с двумя конфорками, а на ней стояла кастрюля с пельменями, которые не выдержали проверку временем и покрылись плесенью. Стены были покрыты просто побелкой, что давало огромное поле для творческого потенциала плиты, которая щедро выделяла на нее все, что только могла выделить и рисовала на нем гарью и маслом огромные пятна аж до потолка. Других столов в комнате не было и где они делали задания по учебе я не знаю, но, похоже, что учеба — это последнее, что их волновало в процессе обучения. По бокам стен у окна стояли три двуспальные кровати. При помощи несложных математических вычислений можно понять, что в комнате жили одновременно шесть человек. На одной из кроватей лежал какой-то тип и слушал в наушниках музыку. Кровать напротив была занавешена верблюжьим одеялом и там кто-то совокуплялся. Нам предложили обосноваться в центре комнаты на деревянных стульях, вокруг, стоявшей на полу, кастрюли, которая использовалась в качестве пепельницы. Курили прям в комнате, пепелили в кастрюлю. На самом деле это удобно, мала вероятность промаха. Я обратил внимание, что стена сбоку от каждого спального места была вся в черных точках. Их было так много, что это казалось дизайнерским решением, она была буквально в горошек. Я поинтересовался, что это. Мне ответили, что это следы от жестокой расправы над клопами, которых студенты ловко научились избавлять от существования одним движением пальца. С этого момента стало понятно, что лучше оставаться на деревянном стуле. Мы сидели, пили водку и периодически прятали ее от коменданта, которая заглядывала и следила, чтобы все было спокойно. Ребята рассказывали истории о том, на каком этаже какую наркоту можно купить, рассказывали, что на прошлой неделе на лестнице родила какая-то девушка, естественно непонятно от кого, в соседней комнате кто-то недавно умер от передоза, а буквально вчера кого-то зарезали в лифте, скорая немного не успела, они рассказывали, сколько стоит полностью закрыть сессию и к кому за этим обратиться.

И это было прекрасно. Это был мой мир. К тому моменту я уже знал, как жить в таком мире. Я был молод, неприхотлив, умен, у меня был подвешен язык, я читал людей, я искусно врал, еще искусней убеждал, я знал и умел, как обращаться с такими людьми и как получать от них выгоду и при этом оставаться чистым. Это было интересно, весело, но в плане учебы там было делать нечего и через год я оттуда свалил в универ, где было образование, но вместе с этим дикая скука.

В общежитии я был лишь гостем по причине того, что вместо общежития мне полагался хуй на лопате. Оно полагалось только тем людям, которые жили дальше, чем за сто километров от Москвы. До моего дома было около семидесяти и это уничтожало еще одну существенную часть жизни человека еще задолго до жестокого изнасилования банком в виде ипотеки. Находясь в относительной удаленности от Москвы, приходится ездить на учебу и в дальнейшем на работу на электричке. Это такой пригородный поезд, находиться в котором было невозможно два раза в год — летом и все остальное время в году. Это такое место, где едут люди со всей области на работу или учебу, эти люди встали утром в лучшем случае в шесть утра и приходящие домой в лучшем случае в девять вечера. Это люди, настроение которых обречено на провал еще задолго до того, как они открыли глаза утром. Стоя в шесть утра на платформе и сонно переваривая наспех съеденный бутерброд, люди ждут прибытия этой адской машины, в которой по идеи должно ехать в вагоне сто человек, а едет двести, поезд открывает перед людьми врата в мир духоты, тесноты, неудобства, шума и боли в спине и там нужно провести ближайшие полтора часа. И стоит эта роскошь само собой не дешево с учетом, что ездить нужно каждый день. А дальше метро. Это в принципе тоже самое, только без солнечного света. И вот представьте, что в этой свежести нужно добраться, к примеру, на собеседование. Лучше сразу брать с собой что-то переодеться, потому что видок будет помятый. В этих поездах зарождается безумие, злость, усталость и плохие запахи. Первый и последний вагон были всегда относительно посвободней, поскольку там был сортир, причем не в самом вагоне, а в тамбуре, но, увы, это не спасало. Чувствительные люди обходят первый и последний вагон поезда стороной. Туалет представляет собой дырку в полу, воды нет, света нет, бумаги нет, в лучшем случае будет закрываться дверь и лежать кусок мыла ГОСТ 78. А в худшем случае стены в туалете будут обмазаны гавном, как в камерах ирландцев в фильме «Голод». Это наскальные рисунки маргинального общества Подмосковья. Ночью в электричке лучше не ездить вообще, потому что велика вероятность ограбления или причинения телесных повреждений все от тех же людей, которые рисуют на стенах в туалете, а если доедешь до конечной, то могут забрать в обезьянник, потому что полицейские просто отказываются верить в то, что в такое время там может ехать кто-то трезвый.

И так каждый день! Каждый! У многих на протяжении всей жизни. Ты едешь не пойми откуда, не пойми на чем, чтобы тебя подразнили нормальной жизнью, а вечером ты уставший поедешь обратно не пойми куда, не пойми на чем с тысячами таких же людей. Они едут обратно в мир, где ничего нет, а если даже и было бы, то времени на это нет. Это мир, где ты встаешь на работу, когда еще темно, а когда приезжаешь домой, то уже темно. И это стоит по большому счету ничего. Россия — удивительное место, где работает правило 99-ти и 1-го процента. На 1-ом проценте самой большой страны на Земле есть все, а на 99-ти процентах — нет ничего. Здесь 1 процент людей имеет все, а 99 процентов — не имеют ничего. Может быть, я преувеличиваю, но у меня есть такое ощущение. И я родился на 99 процентах этой страны и отношусь к 99 проценту населения.

Наверное, примерно в это время я стал понимать, что у нас это нормально, но это не нормально в принципе. Я знал людей, которым отрезали пальцы на ноге секатором, я знал людей, которым выкалывали глаза лыжной палкой, я знал людей, которые вешались, умирали от передозов, воровали, чтобы просто пожрать и садились в тюрьму, я знаю людей, которые убивали собственных матерей, я знал барыг, сутенеров, проституток, я знал людей, чьих сыновей менты запытали до смерти, я хоронил друзей, разорванных на куски поездом. Я начал понимать, что нужно уезжать из этого города, уезжать от этих людей, от всего, что тут считается нормальным. Я стал осознавать, что, чтобы что-то изменилось, нужно что-то делать. Нельзя воспринимать существующую вокруг тебя действительность, как данность и жить в ней. Кто-то задолго до нас обозначил условия нормального существования, нормальной оседлости и нормального потребления, и смирения. Я понял, что я так не хочу. Социальная среда формирует действительность. Делать так, чтобы было хорошо — это труд. Это желание развиваться. Я понял, что я не хочу, чтобы мои дети рылись по помойкам и ездили в электричках. Я понял, что никто и никогда не будет заниматься моей жизнью кроме меня, никому не выгодно, чтобы тебе было хорошо. У жизни человека нет смысла, нет никаких религиозных или каких-либо других целей, мои условные 70 лет жизни — это мелочь для вселенной, мы появляемся из неоткуда и уходим в никуда. Все, что происходит и случается ни за чем и ни почему. Никаких высших целей не существует, никаких предназначений, я никому и ничего не должен, и никто и ничего не должен мне. Плохо я видел, в нормальном я жил, хорошо я хочу достичь. Все, что у меня есть — это отрезок времени здесь и сейчас длинной в мою жизнь и я хочу, чтобы было хорошо, а не плохо или нормально.