Хесус

— Как тебя зовут, мальчик?

— Хесус.

— Сколько тебе лет?

— Две тысячи шесть.

— Ты хотел сказать шесть?

— Я хотел сказать то, что сказал, но ты услышал то, что захотел.

— Мальчик, не шути со мной. Я сейчас добрый, но могу стать злым.

— Я знаю. Так не стоит медлить.

— Он меня достал! Уведите его!

Два крепко скроенных шкафа с глазами схватили беззащитного мальчугана и выволокли из маленького кабинета начальника вокзала. В кабинете, за рабочим столом остался сидеть уже немолодой мужчина. Некогда мужественное и красивое лицо превратилось в угрюмую маску мертвеца, живыми остались только глаза – две маленьких, глубоко посаженных бусинки ненависти. Седые волосы торчали по бокам его головы, как будто рога. Если бы дьявол существовал, то он, скорее всего, выглядел бы именно так…

Он сидел и смотрел в окно, а за окном с жутким грохотом пролетали поезда. Поезда полные людей, спешащих домой, на работу, просто спешащих по жизни; весёлых, грустных, страшных, жестоких; стариков, женщин, детей. Всех их объединяло одно: им было наплевать на начальника станции со всеми его проблемами. И начальник об этом знал…

— Чёрт бы побрал этого мальчишку!

***

Его посадили в какую-то маленькую комнату и заперли снаружи дверь. Он осмотрелся и лёг на пол, закрыв глаза.

Прошло некоторое время, и дверь открылась. На пороге стояли двое: молодая женщина и один из живых шкафов.

— Что с ним, Куни? Что вы с ним сделали?

— Я его не трогал, миссис Бэрри. Клянусь, даже пальцем не прикоснулся!

— Почему же он тогда лежит на полу?

— Я просто лежу. Я очень устал, поэтому если вам ничего от меня не нужно, прошу покинуть это помещение.

Две головы дружно повернулись на звук голоса. Очки миссис Бэрри забавно съехали на кончик носа, а взгляд остолопа Куни выражал тяжёлую работу мысли. О если бы его мозг был хотя бы на треть таким же, как его мускулатура!

— Хесус, я миссис Бэрри, детский психолог. Но ты можешь называть меня просто Элизабет. Куни, выйдите, пожалуйста.

— Да, мэм.

Охранник вышел, осторожно закрыв за собой дверь, в замке дважды повернулся ключ.

— Малыш, я буду задавать тебе вопросы, а ты – честно на них отвечать. Договорились?

— Договорились.

— Как тебя зовут?

— Вы же знаете.

— Всё-таки повтори. И желательно с фамилией.

— Меня зовут Хесус. Фамилия? А что это такое?

— Хорошо, оставим. Сколько тебе лет, Хесус?

— Две тысячи шесть лет, девять месяцев и два дня.

— Какая точность. Похвально. А теперь честно.

— Я уже ответил тебе, Элизабет. Если ты мне не веришь, это твои проблемы.

— Хорошо. Кто твои родители? Ты их помнишь? У тебя есть мать?

— Да.

— Отец?

— Нет, и никогда не было.

— Что ты этим хочешь сказать?

— То, что говорю: у меня никогда не было отца.

— Этого не может быть!

— Почему?

— Не задавай глупых вопросов! Извини, я сорвалась.

— А я устал. На сегодня хватит. Я сплю. До скорой встречи, Элизабет.

Бесшумно открылась дверь. Мальчик закрыл глаза, Бет вышла в коридор.

***

— Куни, — Бетти говорила шёпотом, — Куни. Дейв, где ты?

— Я здесь, мэм.

Виновато улыбаясь и боясь встретиться с Элизабет взглядом, он выглядывал из-за двери, на которой красовалась уменьшенная копия скульптуры «Писающий мальчик».

— Мэм, я отлучился на минутку. Только на минутку. Не говорите, пожалуйста, мистеру Райли – он рассердится и уволит меня. А у меня старушка-мать и отец на искуственной почке… Нам больше не на что жить.

— Не бойся, Дейв, я ничего не скажу Райли. Скажи, это ты открыл дверь?

— Издеваетесь, миссис Бэрри? Как я мог открыть дверь, если сидел в туалете?

— Но…

— Что?

— Но кто тогда её открыл?

***

Райли сидел в своём маленьком кабинетике, именно кабинетике. По другому и не скажешь. Да, не об этом он мечтал, когда с отцом слонялся по железной дороге и с немым обожанием смотрел на паровозы, поезда, с глухим ворчанием проезжающие мимо него…

Он хотел стать машинистом, ездить на своём паровозике по всему свету, смотреть из окна на проносящийся пейзаж других городов, стран, а потом на нём же улететь на Луну…

Отец был фантазёром, странным человеком. Мать не любила его, и это чувствовалось. Бедняге очень сильно доставалось, у него не было друзей, стабильного заработка и, в общем-то, семьи, если не считать маленького Бенни. Сына. Единственного белого пятна в бездонном, адском мраке его жизни.

А по ночам он писал стихи и рисовал чертежи никогда не взлетающих в небо самолётов…

Райли до сих пор ненавидит мать, обвиняя её в ранней смерти отца.

***

А Хесус продолжает спать. Он спит потому, что должен спать. Он ещё очень слаб. А потом можно будет начать, снова начать помогать людям…

Однако всё чаще его посещает мысль: зачем? Нужно ли людям то, что он делает? Ради чего всё это? Ради чего?

Этот вопрос он мысленно задаёт Тому, Кто Его Создал, но в ответ получает лишь тишину…

И снова спит.

***

Снова утро. Уже больше двух тысяч лет он просыпается каждое утро. Как же он устал… Однако он должен. Кому?..

Отогнав от себя мрачные мысли, Хесус сел на полу и устремил свой взгляд на дверь. Губы начали что-то шептать на давно мёртвом и никому неизвестном языке.

***

Кабинет Райли. Он с кем-то говорит по телефону, очень раздражён, голос срывается на крик, потом успокаивается. Тихо кладёт трубку на рычаг, переводит дыхание и кричит во всё горло, сметая всё со своего стола.

— Мистер Райли, у вас всё в порядке? – в дверь просовывается симпатичная головка молоденькой секретарши.

— Да, Кэрри, спасибо. Свари мне, пожалуйста, чашечку кофе. А как там мальчик?

— Какой, сэр?

— Хесус. Маленький мальчик, которого мы вчера нашли на вокзале.

— А-а, с ним всё в порядке, шеф. Ваш кофе будет готов через пару минут.

— Спасибо, деточка.

Мягко закрывается дверь. Бенджамин Райли впервые за сорок лет плачет…

***

Дверь комнатушки Хесуса открылась, за ней стоял Куни.

— Эй, малец, держи завтрак. Скоро мы передадим тебя в детский приют, а там, скажу по секрету, жизнь – не сахар. Поэтому советую тебе рассказать всё о себе миссис Бэрри.

— Спасибо за завтрак и совет, Дейв. Но мне уже нечего добавить. Я рассказал всё.

— Откуда ты узнал моё имя?

— Я знаю многое. Слишком многое. У твоего отца приступ. Он умирает и его уже ничто не может спасти…

— Что ты такое говоришь? Ешь свой завтрак и заткнись!

— Я могу заткнуться, если ты этого хочешь. Я бы рад его спасти, но я ещё слишком слаб, а ждать нельзя… Поздно. Извини, Дейв… Я, пожалуй, поем позже – мне нужно отдохнуть. Уходи.

Сильно озадаченный Куни выходит из маленькой кладовки. Как только за ним закрывается дверь, Хесус вновь закрывает глаза.

***

Райли не может сдержать слёз. Он отослал Кэрри, отпустил всех, отменил свои встречи (важные и не очень) и остался один. На столе початая бутылка «Джек Дениелс», давно не мытая пепельница переполнена окурками, Бен сидит в своём обшарпанном кресле и плачет, закрыв глаза.

— Райли, очнись!

— Мальчик? Как ты здесь оказался и откуда знаешь моё имя?

— Не важно. Она жива.

— Кто? О ком ты?

— Твоя мать, Бенни. Она жива. Не верь никому. Он благоволит тебе сегодня. Одна смерть – одна жизнь. Закон прост, не правда ли?

— Какой закон, что ты мелешь?! Я, наверное, схожу с ума.

— Все мы когда-нибудь теряем рассудок, но это не твой случай. Она жива, но очень слаба. Ты должен её простить, по сути дела, это ты её убил. Из-за тебя она сейчас прикована к постели и несколько часов назад пережила клиническую смерть. Она не виновата в том, что твой отец вышиб себе мозги, не виновата! Пойми! Пойми и прости! У твоего отца была саркома, его мучили жуткие боли, он буквально выкашливал свои лёгкие…

— ПРЕКРАТИ!!!

— Прямо сейчас отправляйся в больницу к матери, прости её и успокойся.

— Убирайся!!! – бутылка виски летит туда, где секунду назад был Хесус, но его уже там нет. Звон бьющегося о стену стекла возвращает начальника станции к реальности.

Райли вскакивает из-за стола, накидывает пиджак и, со взглядом безумца, уносится из своего затхлого мирка, забыв даже закрыть дверь.

А на улице начинается дождь…

***

«Я ведь ему помог. Почему мне так плохо? Никаких ответов. Я обречён, всего лишь пешка в чужой и ненужной мне игре. Странное ощущение. Зачем я был создан? И закончится ли когда-нибудь эта бесконечная партия?»

***

Дождь всё лил. Потёки на стенах лишь подчёркивали убогость и уродливость строений. Ветхое, почти разваливающееся сооружение. Оно давно в очереди на снос, но никому уже не хочется залезать в эти трущобы: людям большого города наплевать на проблемы бедняков. Здесь жил Дейв Куни.

Он, не спеша, шёл к дому. Глаза как будто остекленели, смотрят в одну точку. Дождь хлещет его по лицу, рабочая форма промокла до нитки, но он не обращает внимания и продолжает механически передвигать ноги.

Криком подстреленной птицы скрипнула открываемая дверь. Дэвид тяжело поднялся на второй этаж, каждая ступенька была маленьким болотцем, ноги словно налились свинцом, сердце ныло, на глаза наворачивались слёзы – он знал, что его отец мёртв. Знал, но не хотел верить, поэтому и не спешил заходить в квартирку…

***

Он плакал. Снова плакал. Плакал и держал её руку. Она была холодная словно лёд. Никаких признаков жизни. Свистящий звук искусственных лёгких. Куча каких-то проводков, две капельницы, желтоватый катетер уходит в живот, нитевидный пульс высвечивается на экране монитора.

— Прости меня, слышишь? Прости. Всё будет хорошо. Я остался один. Ты – это всё, что у меня есть. Ты и поезда… Только они мертвы, их не потрогаешь, с ними не поговоришь… А ты – родная кровь. Я знаю, что ты не убивала отца, знаю, что это не ты. Знаю, что был последним ублюдком… Но теперь всё изменится. Даю слово. Только живи! Живи! Живи, чёрт тебя подери!!!

***

— Где шлялась, дрянь? – хлёсткий удар по лицу.

— Не смей меня бить!

Мерзкий, жестокий смешок и ещё один удар. Девушка падает на пол. Улыбка-оскал искажает его лицо, создавая образ жаждущего крови волка. Ещё один удар. Ногой в низ живота, девушка до крови закусывает губу – лишь бы не закричать (это раззадоривает его ещё больше).

— Я, кажется, спросил тебя. Где ты была?! Отвечай! – ещё один удар.

— Я работала, — голос срывается. Сплёвывает кровью.

— Дрянь! Ты запачкала ковёр!

— НЕТ!!!

***

Он вскрикнул от боли и проснулся от собственного крика. Снова стены этой порядком надоевшей ему комнаты. Снова закрытая дверь. Ещё ночь. Ещё можно спать, но он уже не может.

Странная штука жизнь. К кому-то она поворачивается лицом, к кому-то задом, однако отличить одно от другого часто становится невозможным…

Что же ему снилось? Хесус начинает напряжённо вспоминать. Девушка. Её бьют. Очень сильно. Лица не видно.

Он становится девушкой, чувствует её боль, и мужская нога постоянно мелькает перед ним. Кто эта девушка? И почему ему до сих пор больно?

Ответов нет, и Хесус укладывается спать. Утро вечера мудренее.

***

Дверь. Обитая дешёвым дерматином. Исцарапанная разными непристойностями стена. Дейв медленно приближается к своей квартире. Рука тянется к ручке двери и тут же опускается – он не хочет входить. Не хочет, но идёт. Ключ медленно поворачивается в скважине, со скрипом открывается дверь.

Всё пропитано печалью. Всё. Даже стены и воздух. Дышать уже нечем…

— Дейв, это ты?

— Да.

— Сынок… Папа…

— Что случилось?

— Папа… Его… Его больше нет… – падает в объятия сына, плачет. Тихо, беззвучно, только содрогается хрупкая спина под огромной ладонью Дейва…

***

Утро. Открывается дверь его пристанища. За дверью Элизабет.

— Здравствуй, Хесус. Сегодня мы отдаём тебя в приют. Через два часа приезжает машина, так что у тебя последний шанс рассказать мне всё о своей семье.

— Что ты хочешь знать, Элизабет?

— Для начала как зовут твою мать.

— Её зовут Мария. Звали…

— Она умерла?

— Да. Очень давно… В Иерусалиме. Мне тогда было тридцать три года…

— Что ты говоришь? О чём? Тебе не больше шести-семи лет.

— Ты не веришь мне, Бет?

— А как ты думаешь?

— Нет. Но должна… Он бьёт тебя. Он не понимает твоей работы, не хочет понимать. Ты любишь его, точнее любила. Сейчас эта любовь сгорела… Сгорела дотла, осталась лишь ненависть, а ненависть – это смерть. Ты хочешь умереть?

— Я не…

— Ответь на мой вопрос.

— Естественно нет.

— Тогда освободись! Чего ты хочешь? Чего ты хочешь на самом деле? Ты хочешь его смерти? Ты хочешь этого?

— Нет! Ни за что на свете! Я просто хочу, чтобы он исчез…

— Его уже нет. Десять минут назад он вышел за сигаретами и попал под автобус… Разрыв кишечника, обильное внутреннее кровотечение, разрыв правого лёгкого и перелом основания черепа. Ты свободна, Бет. Ты свободна… Верь мне.

— Что? Что ты такое говоришь? – ладонь поднимается ко рту, слёзы произвольно, двумя тонкими ручейками стекают по гладкой коже молодых щёк, — Я не верю тебе!!! Ты – монстр!!!

Элизабет схватив сумочку, выбегает из комнаты. Хесус спокойно провожает её взглядом.

— Я не монстр, Бетти. Монстр — твой муж. Я всего лишь хотел сделать тебе приятное, тебе нужна была помощь. Твой срок ещё не пришёл…

***

Он почувствовал, что кто-то сжал его руку. Райли мгновенно очнулся. Первое, что он увидел это глаза. До безумия огромные глаза. Они смотрелись особенно огромными на исхудавшем лице. По щеке катилась одинокая слеза. В слезе Райли увидел своё отражение. На мгновение он превратился в маленького мальчика, который с немым обожанием смотрел сначала на отца, а потом на поезда, а потом на мать… Она всегда была чем-то объединяющим и бесконечно любила своего мужа… Мальчик плачет: на месте отца труп и сквозь дыру в его затылке виден лес, домик. Их домик…

Мальчик плачет навзрыд и вместе с ним плачет Райли. Он ногой распахивает дверь больничной палаты и кричит в пустокафельный коридор: «Она жива! Слышите вы, убийцы в белых халатах?! Она жива и будет жить!!! Она не умрёт никогда! Назло всем вам!!! Назло всем вам!!!»

Сразу палату наполняет какой-то шум, куча белых халатов, вся палата становится белой, они что-то делают с его матерью, тем самым оттесняя его, а он кричит и рвётся напролом. К ней… Только к ней. Он должен сказать ей… Боже, сколько же он должен ей сказать!

«Пустите же меня, твари! Пустите, Ангелы Смерти! Пустите к...». Лёгкий укол. Почти неощутимый, на грани всех ощущений. Его тело неожиданно становится мягким, ватным, руки ещё пытаются рвать белые халаты. Руки цепляются за чей-то халат и тянут за собой. Мягкая ткань рвётся, обнажая чёрный пиджак. Пиджак превращается в чёрную бездну, он вытесняет весь мир, заполняет его собой и Райли падает в эту бездну. Падение бесконечно. Последнее воспоминание – кафельный холодный пол, и зовущий Луну крик паровоза…

***

Снова открываются двери… Он не спит. Ждёт. Чего?

Ничего конкретного. Просто ждёт. Ждёт, что будет дальше.

Живой шкаф заходит в его обитель и выводит в коридор. Долгие коридоры, в которых слышно даже дыхание мышей под полом. Странные ощущения: каждый шаг, как удар молотом по голове. Фонтанчики чёрной крови постоянно играют всеми своими красками над перламутровой поверхностью мозга… Куда его ведут?..

***

— Твой отец, Дейв… Всё случилось так неожиданно… С утра всё было в порядке. Он даже смеялся… Смеялсяяяя… – плачет. Дождевая вода смешивается со слезами и сероватой жижей стекает на щербатый паркет… Дейв гладит мать по волосам, что-то шепчет на ухо.

— Он смеялся… Его улыбка… Он хотел жить, сынок, он хотел жить. Почему он умер? Бог забыл о нас, малыш, Бог забыл о нас…

***

«Что они там говорят? Ни о ком никто не забыл. Просто есть Баланс. Баланс. Его нарушать нельзя: не будет Баланса – не будет Порядка, а не будет Порядка – не будет Жизни. Всё очень просто. Куда же меня привели?»

Фургон. Ничем непримечательный. По вашему городу ездят тысячи подобных машин. Старенький, побитый «Форд». Открываются задние двери, внутрь заводят мальчика. Двери захлопываются, фургончик трогает.

***

Стол. Круглый, из красного дерева, ни царапинки. Витые ножки твёрдо упираются в мягкий палас цвета свежевыпавшего снега. На столе сиротливо приютилась кофейная чашечка. Кофе давно остыл.

За столом сидит девушка. Взгляд устремлён в пустоту, в ту пустоту, которая образуется в квартире, когда теряешь близкого человека.

Это особая пустота. Она злая и ядовитая, самое страшное, что она непустая: каждая вещь напоминает о потере. Именно в эту пустоту и устремила свой взор Элизабет Бэрри. Успешный детский психиатр, верная и любящая жена, неудавшаяся мать…

Однако она не чувствовала боли, не было слёз. Только пустота, пустота и пепел… Пепел и пустота. Она чувствовала, что её сердце превратилось в сожжённый лист бумаги. Дунет лёгкий ветерок, и всё закончится.

Она хотела, чтобы всё закончилось…

***

Прошло двенадцать лет. Как вполне можно догадаться, мне уже восемнадцать. Я стар. Стар как небо над моей головой, стар, как вечность или ветер… Время каплет на листья клёна прозрачным серебром дождя или слёз…

Мне не страшно. Куда меня привезли двенадцать лет назад? Вам ведь интересно, не так ли? А мне нет. Однако следует вам рассказать обо всём, что со мной случилось, поскольку больше некому рассказывать…

Двенадцать лет назад чёрный фургон увёз меня из затхлой кладовки полузабытого вокзала в ничем непримечательный детский приют имени какого-то старого, никому ненужного святого. В этом приюте (кирпичное здание с облупившейся фасадной штукатуркой, деревянная дверь с отвалившейся ручкой (пружина двери давно испытывает голод и, скорее всего, сдохнет через несколько лет), вечно заляпанные окна) я провёл всё это время.

Через пару лет после кладовки мне на глаза попалась газета «Нэшвилл Ньюс». Нечто привлекло моё внимание, что-то заставило меня взять её и начать читать.

В общем-то ничего интересного не было, и я уже хотел было отложить газету, если бы не последняя страница: несколько строчек в чёрной траурной рамке, сухой, формальный некролог, сообщающий что доктор Элизабет Бэрри скончалась такого-то, такого-то числа, такого-то года, и что прощание с телом состоится там-то и там-то…

Я медленно нашёл руками стену, выронил газету и, обхватив руками голову, сполз на холодный паркетный пол своей комнаты.

***

Глаза мои были закрыты, но я видел всё. Я видел её. Я видел Бет. Вот она сидит за столом. Вот она плачет. Вот её чашка с давно остывшим кофе.

Она встаёт из-за стола, медленно идёт к окну, белоснежный палас скрадывает звук шагов.

Неожиданно громкий, напоминающий выстрел, звук открываемого окна. Её ноги на подоконнике. Она делает шаг…

Пустое, печальное окно, занавески, треплемые злым ветром, как тянущиеся руки ребёнка, пытающегося поймать, ухватить, дотронуться, удержать…

Глухой звук удара тела об асфальт. Всё…