Артефак

Когда богу становится скучно, он начинает Быть.

То есть он и так Есть, но неявно. Явное же бытие бога всегда чревато и непредсказуемо: он снисходит, он самовыражается, он влияет на.

Жуткое дело, если кто понимает...

Итак!

Творческое начало, отягощенное скукой, стало Быть и создало артефак.

Собственно, изначальный замысел был иной. Совершенно перпендикулярный и даже лежащий в другой плоскости.

Бог задумал обобщить две разнородные категории, для чего скрестил инфинитив с двигателем внутреннего сгорания. Для придания процессу сакрального темпа, творение сопровождалось мелодичным речитативом в непритязательной гармонике русского рока времен перестроечной ремиссии:

ДВС. ДВС.

Двигатель внутреннего сгорания.

ДВС.

Сфера особого внимания.

ДВС.

Универсальная машина.

Универсальная машина.

Закончив, бог отёр пот со лба, и сказал он, что это — хорошо! После чего сформулировал непротиворечиво, а сформулировав, сию формулировку записал. Чтоб не забыть.

Куда записал? Ну, допустим, на скрижалях. Это такая полезная штука, на которой очень удобно записывать. И даже рисовать разноцветными фломастерами индефинитные схемы того самого этого, которое хорошо. Для вящего понимания мы рискнем процитировать божественную формулировку. Тут уместней было бы сказать "даже рискнем", но оно уже было буквально только что, а повторы суть смертный грех не только теологических текстов, но и текстов вообще — любых, хотя бы и научно-фантастических.

Вот она, формулировка.

Артефак преобразует трансцендентную энергию в механический номинатив, исходную форму бытия, отвлеченность которой представляется внешнему наблюдателю простым голым выражением идеи действия, без тех осложнений, которые вносятся в неё другими сущностными категориями.

Просто и без затей.

Тем не менее!

По сути, артефак — это некий онтологический парадокс, изящный и изощренный. Но вот с практическим его применением в земной юдоли у бога не заладилось, он вообще был чистый теоретик, ну и снисхождение уже приобрело весьма агрессивный характер, влиялось не только на, но и в, и под, и над, а посему бог решил отдать рекомый результат своим грешным детям на забаву. Скрыв, ясное дело, его истинное имя, дабы дети не поранились, не отравились и не сожгли бытие к чертовой матери вдребезги и пополам.

Дети с восторгом приняли благую весть. Тем более, что бог предусмотрительно оформил ее в виде погремушек: блестящих — для услады глаз, и многозначительных — для возбуждения пытливости ума.

Расхватав сии погремушки, дети стали ими незамедлительно греметь — всяк на свой лад. А для пущего веселия, пересобрали их по собственному разумению.

Кто-то насытил свою погремушку свежей красной кровью и лихорадочным экшном, да так, что полетели клочки по закоулочкам — мозги, кишки и потроха, невнятные до полной неузнаваемости. Сверкали шпаги и шторма ревели, и по наклонной кренилась корма. Она кренилась вкось, презрев склоненье, и вдрызг летали брызги там и сям. Шипели бластеры окрест, врагов пронзая, сквозные дырки в них наскрозь сверля. И застя взор, висела тьма пространства, и космос выл в сто горл и тыщу глоток, безжалостный, бессмысленный, бездушный, и неопределенность жгла вопросом: быть иль не быть, попал или пропал? Какие фабулы! какие повороты! какой напор сюжетов и интриг!

Кто-то тщательно насобирал чужеземных жемчугов, броских метафор, звучащих гордо, богохульно и непонятно, и камлая в бубен постмодерна, вызвал эстетического кэле, одноглазого, с длинными зубами и ногтями. Ползучий ужас, накачиваемый в позвоночник пульсирующими дозами. Звуки, звяки, тоненькая струна дребезжащего саундтрека, сюр и саспенс, и смазанные силуэты, и размытые очертания, и маленькая девочка — а как же! она идет (топ-топ) по коридору, паутина гирляндами, тараканы стаями, пентаграммы по стенам разбросаны как бы намекая, на что? кому? девочка маленькая и читать не умеет, но она топ-топ по коридору, и кто-то рядом за стеной и под полом, шуршит, как гусеница в мозжечке, и предощущается, как курс рубля на завтрашних торгах.

Кто-то честно гремел на оба уха и рассказывал вовне о своем акустическом оргазме. Подход, подъем, переворот. Соскок и отход на красивых ногах спортивной походкой. Внятные диалоги, безусловные рефлексы, беспроигрышные конфликты. Неопределенность скрупулёзно препарируется, раскладывается на фокалы, а потом сшивается в историю. Читабельно аж до зависти. Предсказуемо аж до зевоты. И эта противоречивость тревожит, заставляет присматриваться и вычислять: кто таков? почему не знаю?

А один, самый шаловливый и креативный, обмотал игрушку ватой, чтоб не брякнула невпопад, покрался сзади к отдыхающему богу — и треснул его погремушкой по башке, после чего бог перестал Быть. Причем, не просто перестал Быть, но помер полностью и насовсем.

И вот дети осиротели.

Их жалко, конечно. Как же они без бога-то?

Кто им даст новые погремушки?..

Поэтому их жалко. И грустно.

Но грусть светла. Как ни странно.

Потому что гораздо грустнее — это бездетный бог.

Ему просто незачем Быть.