Медведь

Уже стемнело, и ноги холодила роса. Девичья ватажка тишком пробиралась по перелеску. Все знали: если в венке колосья с чужого поля, то скоро-скоро приедут желанные гости за «товаром». Полелю веселила серьезность старших подружек, она рукой зажимала рот, чтобы не засмеяться в голос. То ли от того, что это первый год ее девичества, то ли от того, что у нее были незамужние старшие сестры, из-за которых сватов еще долго можно было не ждать.

Но не только ее разбирал смех — подружки то и дело хихикали под сердитый шепот других девок.

Деревья стали расти гуще, и девушки сбавили шаг, оглядываясь, и пытаясь понять, так ли идут: дорога к полю Сестринского поселка была им знакома только по слухам. Они уже совсем было решили, что заблудились, когда лес кончился, и теперь далеко-далеко вперед расстелилось непривычно большое поле.

Радостно загомонив, подружки набрали себе зеленых овсяных колосьев на венки и поспешили обратно: никому не хотелось пробегать весь праздник.

У самого Козьего ручья, где еще горел купалец[1], Полеля отстала от других и побежала в лес. Оглядевшись, девушка скинула обереги с пояском и спрятала их под куст. У нее был особый замысел на эту ночь. Послезавтра выдавали замуж ее сестренку[2] Омелицу. И Полеля решила на Купалье собрать для нее покрыш-траву. Уж больно нехорошо глядела на нее и жениха бывшая подружка Жула, совсем недавно сама так настойчиво желавшая стать женой Житника. А покрыш-трава — травка сильная, защитит молодых от злых наговоров.

Полеле страшно было идти в темноту одной, но за особыми травами с подружками не ходят. Лес в купальную неделю был опасно-живой, полный шорохов и движения. Но ее никто не замечал, не чувствуя обжигающего огня оберегов.

Нужное место нашлось легко. И в запале грибной охоты, и собирая с подружками ягоды, она всегда умудрялась найти короткую дорогу, чтобы не бить усталых ног вкругаля. За всю жизнь Полеля только однажды заплутала в лесу.

Эту луговину, лежащую далеко от хоженых троп, она заприметила еще давненько. Нежные желто-оранжевые лепестки еще только-только распустились, и покрыш-трава еще не отдала всю силу в семена, лишь наливалась могутой. Полеля нашептала нужные слова и сорвала одаренные силой праздника стебли. Связав их, она спрятала добрый подарок в суму и, радуясь удавшемуся делу, поспешила обратно, пока ее отсутствия не заметили.

Стараясь выбрать самый прямой путь, девушка и сама не заметила, как оказалась рядом с Медвежьим лесом, вставшим перед ней черной стеной. Запыхавшись, Полеля остановилась на миг, и тут же темнота, бывшая здесь куда гуще, обступила ее, живыми щупальцами касаясь тела. Ей показалось, что из чащи глядит чужой взгляд, пару раз уголком глаза она видела янтарный отблеск. Не иначе как Хозяин этого леса ее почуял и пришел посмотреть, кто такой смелый да безрассудный бродит. Отогнав дурные мысли, Полеля побежала прочь.

Наконец Полеля оказалась на опушке. Высматривая тот куст, под которым спрятала вещи, она увидела, как слева мелькнула тень, быстро превратившаяся в девичью фигуру. Полеля узнала Жулу. Она, тяжело и неровно переступая, шла со стороны Гнилого озера голая и покрытая грязными разводами. А в руках у нее что-то чуть заметно светилось. Полеля тут же узнала перелет-траву, хотя никогда ее не видела. Такую ни с чем не спутаешь. В перелет-траву мало кто верил, а еще меньше смельчаков решались идти ее искать. Трава эта просто так в руки не дается, может и погубить. Полеля никогда бы не поверила, что Жула смогла ее раздобыть, если бы своими глазами не увидела.

Воровато оглядываясь, Жула вытащила из-под выворотня рубаху и натянула ее, а перелет-траву спрятала в мешок.

Полеля дождалась, пока Жула уйдет подальше и пошла к костру. Еще не дойдя до купальца, она услышала крики девчонок: играли в «Березку». Быстро смешавшись с остальными, она нашла Омелицу. Та, уже просватанная невеста, смотрела на игру со стороны, но Полеля не заметила в ней большой грусти: ведь позади Омелицы стоял Житник, жених, любимый и ласковый. На миг Полеле подумалось: а найдется ли для нее такой добрый и красивый муж, к тому же не последний во всем прочем. Но эта мысль недолго бередила девичье сердце. Полеля знала: придет время, придет и ее суженый. Не могло быть иначе.

Купалье и вправду было волшебным временем: пробегав и протанцевав всю ночь, Полеля не только не устала, но и как будто набралась новых сил, и, встречая зарю, она чуть неуверенно в первый раз подпевала подружкам:

Ночью на Купалу я не спала, все не спала.

Ночью не спала, на ранках ключи брала.

Ключи брала зарю отмыкала.

Зарю отмыкала, росу выпускала.

Роса хрустальная, трава шелковая...

Полеля так ясно представляла, как Заря Утренняя встречается со своим суженым, и вслед за их свадьбой, идет пора плодов и зерен вместо поры цветения, и завязи, что ей будто бы слышались легкие шаги, хрустальный смех невесты. И думалось в этот час, что жизнь человеческая точно так же отражается в вечной небе, как и годовой круг: в детстве — зеленые листочки, в юности — пестрые пахучие цветы, в молодости — завязи, если цветение было не пустым, в зрелости — плоды, в старости — семена, которые в следующем году-поколении дадут новые зеленые листочки. И она, Полеля, часть этого коловращения, позади ее стоят ее предки, а впереди совсем скоро встанут потомки и не будет этому ни конца, ни края.

Песня уже кончилась, и сердце ее застучало: вот-вот взойдет великое светило, пригреет всех людей, обласкает каждую былинку.

Но, когда поднялось солнце, послышались испуганные возгласы.

Впервые, сколько Полеля себя помнила, на Купальской неделе солнце всходило не в ясном небе. Весь восход был заткан сизым маревом, не пропускавшим ни одного луча. Кроме этой серости нигде не было ни облачка, но что за радость от голубого неба, если солнце не благословит ни праздновавших, ни поля, ни леса, ни озера первыми лучами?

Прошли минуты, и марево рассеялось. Принужденно, стараясь забыть о страшном видении, селяне продолжили праздник: быть может, если на земле все будет идти своим чередом, там, на небе, тоже выровняется порядок. Но тяжелый осадок на сердце оставался: каждый гадал, как отзовется виденное, что будет.

Вечером Полеля с девками повели Омелицу в баню, отмывать перед свадьбой. Невесте полагалось бы плакать, но Омелица только пару раз для порядка вытерла слезинки, да и те, как подозревала Полеля, были скорее от счастья, чем от горя расставания с девичеством.

Поначалу все шло как и положено, но совсем скоро они почувствовали себя больными. Сначала решили, что банник отчего-то не в духе. Полеля приоткрыла дверь, чтобы пустить воздуха, и тут едва различимая тень метнулась в предбанник. Испуганные, девки поспешили вслед: если хозяин бани спешит прочь, значит что-то не так.

Обряд был сорван и, гадая, как теперь быть, они пошли в дом, надеясь, что мудрая прабабка Забела скажет, что делать. Но несчастье поджидало их и там. Забела едва могла подняться на ноги. И не только она. Оказалось, что вода была испорчена. Все, кто ее успел попробовать лежали хворыми.

Настало новое утро, только мало кто смог порадоваться его приходу. Треть селения не могла подняться с постелей, да еще многие едва ходили.

Тяжелее всего заболела Омелица. По ее лицу и телу рассыпались кровавые струпья, до неузнаваемости коверкая тонкие черты. И остальные девки, мывшиеся в бане, слегли едва живыми, но гнойные отметины достались лишь невесте. Только Полеля не заболела. Помучилась ночь, а к утру была здорова. Но это принесло ей мало радости: мать и отец были больны, а любимый всеми сестрич[3] — едва жив.

Воду пробовали брать из реки, но и там она оказалась порченной.

Старший наутро же собрал совет, ища выход. После долгих поисков, охотники нашли заброшенную крыницу в глубине леса, которой не коснулась порча. Новых хворых больше не появлялось, но ни знахарка, ни хранитель святилища не смогли очистить колодцев и реку, вылечить тех, кто успел отведать воды.

Хотя по-прежнему шла купальная неделя, в селении было невыносимо тихо. Не до игрищ стало людям, не до праздников. Выходя на улицу, Полеля едва сдерживала себя, чтобы не пробежать бегом короткий путь между своим и теткиным домом, такая жуть на нее накатывала, стоило увидеть пустую улицу, услышать ревущих в пунях недоеных коров. А ведь в эти дни все должно звенеть от смеха, шуток, песен.

На второй день умерло трое. Белян, единственный сын материной сестры, стал совсем плох. Он уже никого не узнавал, и по лицу разливалась восковая бледность. Стало ясно: эта ночь станет для него последней.

Стараясь даже не думать о том, как мертво лежал за перегородкой Беляй, которого в обычное время было бы слышно в доме и во всем селении, Полеля сидела у сестренки, помогая ей, насколько хватало разумения. Только толку от той помощи было мало. На лице Омелицы не осталось ни одного чистого лоскутка, она лежала тихо-тихо, потому что каждое движение, даже глубокий вдох, причиняли боль.

Житник, чудом не успевший хлебнуть водицы, места себе не находил, только по слухам зная как она. С самого утра он сидел на крыльце. Но невеста не хотела пускать жениха. Пожалев его, Полеля попыталась было уговорить упрямицу впустить Житник, но от ее ответа мороз продрал по коже. Грустно улыбаясь, Омелица прошептала:

— Пусть он меня красивой помнит. Не хочу, чтобы он меня такой вспоминал, когда к чурам уйду.

Строго одернув старшую сестренку, Полеля, не в силах более смотреть на ее улыбку, ощущать вокруг себя болезнь и приближающуюся смерть, убежала в лес и там выплакалась. Она долго еще лежала, сомкнув горящие огнем после слез веки, стараясь не думать, забыть хоть на секундочку хриплое дыхание, кровавые струпья, стоны боли, все то горе, что принес прошедший день. Но легче не стало.

Все еще не находя в себе мужества вернуться обратно, Полеля побрела не приглядываясь к дороге, и вдруг далеко впереди увидела черную тень Медвежьего леса. Она думала о том, что никто в селении не знал, что делать. За последний день каждый, кто хоть что-то в этом смыслил, пробовал ворожить, отчитывать, лечить травами, но без толку. Знаменитый ведун, живший при князе, уже пять зим как ушел к чурам, сын его силы не унаследовал. А больше никого, сильнее здешних ведающих, в округе не было. Полеле пришло в голову, что прабабка Забела может и могла что-нибудь подсказать. Она не была ворожеей, но помнила много такого, что не знали и опытные знахарки да хранители. Да только она говорить не могла, мечась в бреду.

Нет, надежды не было. Тут ей привиделась бабка Забела, не теперешняя, лет на десять моложе, сидящая в кругу своих внучек. Старые руки что-то быстро-быстро плели, а дети слушали историю. Вот Забела подняла голову и посмотрела на Полелю. И, будто открылась потаенная дверца в памяти. Полеля ахнула: ну как же не было?! В голове вихрем пронеслась шальная мысль.

Подчинившись безумной затее, Полеля побежала, спеша до темноты пересечь границу Медвежьего леса. Уж слишком страшно было ночью даже рядом с ним находиться, не то, что внутрь зайти. Когда она пришла на место, небо еще светилось, но последние солнечные лучи уже отгорели. По всей границе Медвежьего леса шла борозда, очертившая границу нелюдского владения.

Прабабка Забела рассказывала, что прежде медведь-оборотень, владевший тем лесом, был куда суровее, и к его лесу даже днем приближаться было опасно. Но потом, лет пятнадцать назад, в лесу стало светлее, а жить подле него — спокойнее. А еще бабка Забела сказывала, что Хозяин Медвежьего леса — могучий ведун и может исполнить просьбу. Но только он потребует платы. Полеля силилась вспомнить, что за плата, но бабушка не говорила об этом. Девушка помнила только, что особенно часто Забела повторяла, что девушкам на выданье — и тут она бросала строгий взгляд на старшую внучку Первушу, которая уже в пятнадцать была бойкая и рисковая — ни в коем случае нельзя ходить к Хозяину. Для них у оборотня одна плата. Полеля покраснела, наитием поняв, на что намекала прабабушка.

Сейчас многие думали, что в лесу уже нет Хозяина: рассказы про дела медведя-оборотня были как один старинные. Но Полеля видела его дважды. Первый раз, когда ей было тринадцать, она, потерявшись, оказалась на дальнем краю Медвежьего леса. Он вышел на ее крики из-за ели. Полеля смотрела на Хозяина, застыв, а, когда медведь шагнул к ней, побежала. Тогда она очень быстро оказалась у самого дома, будто кто-то спрямил дорогу.

Другой раз случился этой весной. Она тогда первый раз в жизни шла с подношениями в девичью рощу, граничащую Медвежьим лесом. А когда возвращалась, отстала от подружек, и увидела, как оборотень мелькнул между деревьями.

Когда-то он ей помог, может, и сейчас не откажется?

Вздохнув, Полеля отогнала дурные мысли, ругавшие ее еще сильнее, и решительно перешагнула борозду. Стоило сделать шаг вглубь Медвежьего леса, как кольцо елей разомкнулось, и перед ней раскинулась светлая сосновая роща, в глубине ее плавно текла в обхвате высоких берегов река, а от страшной темноты не осталось и следа.

Может, чтобы позвать оборотня, требовались особые слова, но Полеля их не знала. Дойдя реки, Полеля нашла спуск к воде. Она стянула с себя рубаху и нагая пошла в реку. Вода — быстрая, говорливая — мигом расскажет здешнему Хозяину, что пожаловали гости.

Полеля только разок успела окунуться, когда у нее в голове раздался голос: «Зачем пришла?».

Она обернулась, и чуть не глотнула воды, оскользнувшись: на берегу сидел огромный зверь. Полеля едва ли на голову была выше его, стоящего на четырех лапах. Его шерсть отливала золотом, только вокруг глаз, да на загривке темнея карими подпалинами. На лбу и плечах медведя виднелся тонкий узор из цветов.

— Здравствуй, Хозяин леса. Я с просьбой.

«Чего ты хочешь?»

— У нас в селении беда. Кто-то испортил воду. Уже несколько человек умерло. И еще несколько при смерти. А невеста, которую обмывали в бане, сестренка моя, покрылась кровавыми струпьями, чистого места нет. Помоги!

«Почему ты решила, что я могу помочь?»

На секунду задумавшись, она ответила:

— Мне прабабушка рассказывала, что ты можешь. — Показалось, что он сейчас уйдет, или погонит ее прочь. Быстро-быстро Полеля заговорила: — Наши старшие каждый год тебе подарки носят. Наша знахарка и хранитель не справились ни с колдовством, ни с болезнью. Больше никого нет. Неужели ты не можешь помочь?

Медведь сел рядом с ее рубашкой. И Полеля поняла: он согласится. Она начала замерзать в воде, но выйти не решалась.

«Только знаешь ли ты, что такие вещи не делаются за просто так?»

Знала. Прошептала:

— Скажи, чего ты хочешь?

«Скажу. А покуда выйди из воды».

— Поклянись, сперва, что поможешь.

«Я буду помогать, насколько моей силы хватит. Мое слово верное».

Полеля вышла на берег, тут же почувствовав на нагом телом холодный речной ветерок.

У березок оказался постелен тяжелый княжеский плащ — зеленый, как еловые иголки, с меховым подбоем и родовыми знаками. Только не знала Полеля такого рода. Медведь медленно приблизился, нюхая воздух возле нее.

«Ляг».

Полеля послушно опустилась на спину, чувствуя, как огромное существо оказалось совсем рядом. И, не в силах смотреть в темные, поблескивающие янтарем глаза, отвернулась, но увидела рядом с лицом лапу, со страшными когтями. В груди захолонуло от ужаса, но деваться было некуда: она ведь пообещала. Девушка крепко зажмурилась. Да только так еще острее чувствовалось тепло медведя, шерсть, касающаяся бедер. Она не удержалась и всхлипнула, когда влажный язык прошелся по сведенному от страха животу.

«Хочешь разорвать уговор?»

Полеля заставила себя оставаться на месте.

— Нет!

Вдруг ощущение огромного существа ушло.

Она открыла глаза. Медведя рядом не оказалось. Чуть в стороне, прислонившись к березке, сидел молодой мужчина. Полеля искоса поглядывала на него. Лет двадцати пяти, хорош собой, средний ростом, но широкоплечий, с темно-русыми волнистыми волосами. Одет обыкновенно, а на голове зачем-то венок с засохшими мелкими цветками. Захотелось его сорвать, будто тот был лишним, мешал. И цветы эти она уже где-то видела.

Медведь внимательно разглядывал ее янтарно-карими глазами.

— Ты смелая.

Голос был негромкий, но сильный. Полеля, остро ощутив свою наготу, обхватила ладонями плечи и подтянула колени к груди.

— А ты не такой, как в рассказах. Почему ты остановился?

Он усмехнулся.

— Не надо мне этого. Я только хотел тебя испытать.

— Но ты поможешь?

— Конечно, я же дал слово.

Полеля не сумела скрыть радости. Она поспешно натянула рубашку и подпоясалась. Уже оправившись от страха, не удержалась, спросила:

— Скажи, у тебя есть имя?

Ей показалось, что оборотень улыбается, хотя в его лице ничего не изменилось.

— Моя мать звала меня Марич.

— Когда ты поможешь?

Он чуть заметно улыбнулся ее поспешности.

— Не спеши. Расскажи, что произошло.

Рассказала. А потом чуть слышно добавила:

— Мне кажется, я знаю, кто это сделал.

— Скажи мне.

Полеля заговорила быстро, не давая себе времени для сомнений.

— Я думаю, это Жула. Житник здоров остался, а у Омелицы струпья по всему телу и лицу. Ни у кого таких нет. А Жула любит Житника, уж как она только к нему не приставала. Как банный лист. На заручины пришла, Омелицу страшными словами проклинала. С тех пор ее все чураются.

— Быть не может. Девка незамужняя не может такое сотворить.

— Это не все. Я ее ночью вчера видела. Она шла со стороны Гнилого озера и несла перелёт-траву.

Оборотень задумался.

— Перелет трава и не такое может. Мне бы глянуть на воду...

— Пойдем скорее!.

Полеля вскочила на ноги и снова будто почувствовала: медведь улыбается.

На границе Медвежьего леса, она оглянулась, и зажмурилась: человеческая фигура таяла, поверх нее проявлялась медвежья шкура, морда, когтистые лапы. Через мгновение ничего уже не напоминало о человеческой личине, надетой оборотнем.

«Веди, что застыла».

Показалось ли ей, или голос и вправду был досадливый, будто Марича огорчила ее щепетильность?

Отойдя от Медвежьего леса, Полеля оглянулась. С этой стороны он по-прежнему выглядел чужим и темным, будто всем своим видом отталкивал.

Река встретила их тихим шелестом камыша и редкими плесками играющей рыбы. Не знай она наверняка, что игривые воды несут смерть — никогда бы не поверила, так спокойно было на берегу. Медведь подобрался к самой кромке, наклонился, замер на мгновение, слушая. И отпрянул, замотал головой.

«Зло».

С замиранием сердца. Полеля прошептала:

— Ты можешь помочь?

«Я еще не сказал платы».

— Но ты… — Она покраснела, вспомнив, что было у лесной реки.

«Это было испытание. Я не называл цену».

Вспомнился разговор: и правда, не называл. Девушка не знала, чего может пожелать оборотень. Может и самой ее жизни.

«Я хочу, чтобы ты ушла со мной. Мне тоскливо в лесу одному. Будешь мне женой».

Она растерянно смотрела на медведя. Первыми пришли слова: «Я не могу», но Полеля не дала им слететь с губ. Она сможет.

«Прежде чем ответить, знай: все, что обещаешь Хозяину Медвежьего леса — нерушимо, пока я жив. Нарушишь слово — все кого ты спасла, умрут, а сама ты пойдешь рука об руку с Недолей и всем, кого по пути встретишь, принесешь беду».

Полеля отвернулась. Она не откажется. Но и духу произнести вслух не было. Через силу шепнула:

— Обещаю.

«Пойдем. Одолень-трава поможет. В моих землях одолень-травы никогда не было, как только я ни искал, ни приманивал ее все эти годы, а вчера расцвела, будто специально для тебя. Жаль, всего одна».

У Полели мелькнула мысль, что можно поискать одолень-траву, собранную в особый день, у ведающих. Будто услышав ее мысли, медведь сказал:

«От такой беды простая трава не поможет. Только та, что выросла в сильном месте, собрана в нужную ночь, да не человеком».

Он не пустил ее в свой лес, оставил ждать у границы. Вернулся человеком, встал у самого края леса и с непонятной грустной улыбкой протянул белый цветок одолень-травы

— Подойди ближе. — Когда Полеля встала на край борозды, он остановил ее и положил в руку сочный стебель. — Слушай, что надо делать...

Полеля слушала, как-то легко, с первого раза запоминая. Проговорив нужные слова, оборотень вдруг потянул ее в себе и крепко поцеловал в губы.

Девушка замерла, сначала от испуга, а потом от непривычного томления: оказалось, невыносимо приятно ощущать на своих губах чужие губы, касаться неведомой силы, которая, будто чувствуя это касание, полилась в нее, только сильнее распаляя. Руки Марича, такие сильные, обхватили, прижали к горящему огнем телу. И она уже совсем забыла, что боялась его. Прошло мгновение, но Полеля изменилась за это время больше, чем за последний год. И не только сила, переданная медведем, бушевала в ней — но и другая, впервые пробудившаяся от близости мужчины. Она прильнула к оборотню, вжимаясь в него, подняла руки, перебирая пряди на затылке, чуть коснулась венка. Оборотень замер, а потом с рыком оттолкнул ее.

Растерянная и сбитая с толку Полеля глядела прямо в глаза, сверкающие янтарем и не могла найти ни одного слова. Оборотень отвернулся, глухо прорычал:

— Идем.

— Ты пойдешь со мной?

— Нет. Скажи мне, как найти дом Жулы. Даже одолень-трава не спасет воду от порчи, пока наведший ее в силе, только зазря истратишь.

— Ты ее убьешь?

Пристальный взгляд чуть светящихся глаз обратился к ней.

— Жалеешь?

Полеля знала, что Жула заслужила смерть. И она должна была желать для злодейки возмездия. Но не могла. Тихо, со стыдом, она прошептала:

— Да.

Оборотень вздохнул.

— Не бойся доброты, бойся подлости. — И добавил. — Не знаю, осталось ли в ней то, что еще можно очистить.

— Я покажу дорогу.

— Нет, это дело не для тебя.

— Но как я узнаю, можно ли просить одолень-траву помочь?

— Почувствуешь, ведь моя сила в тебе.

Больше оборотень не сказал ей ни слова до самого жилья. Полеля впустила оборотня внутрь защитного круга. Она подумала, что предает этим чуров. Простят ли?

«Иди к колодцу».

Марич ушел к дому Жулы, а Полеля пошла было, куда он сказал, но передумала и вернулась. Наитие подсказало: дав своей силы для ведовста, оборотень не сможет ее почуять.

Она затаилась, глядя как огромный зверь неслышно подходил к дому. Навстречу полетели черные тени. Одна из них ударила его в грудь, заставив покачнуться, хотя казалась бесплотной. Оборотень поднялся на задние лапы и заревел. Тени отшатнулись, но не далеко. С силой опустились на землю передние лапы, и в воздухе растекся гул от удара. По траве побежали искры, попадая на тени, отчего те, кричали и взвивались в небо, мелькая на небе уродливыми силуэтами и растворяясь.

Полеля с удивлением огляделась: околица по-прежнему спала, на шум даже собаки не залаяли.

А оборотень замер, глядя на дом. На крыльцо вышла Жула. Она застыла на последней ступени, чуть покачиваясь, как завороженная. Марич рыкнул, и Жула очнулась. Увидев зверя, она не побежала прочь, а, раскинув руки, вмиг ставшие когтистыми лапами, бросилась. Марич легко ушел в сторону, но Жула нечеловечески извернулась, и кинулась снова.

В этот раз оборотень не стал отступать, и они покатились по земле. Полеля отвернулась, не в силах смотреть, на то, как страшные медвежьи когти разорвут Жулу.

Но, когда раздалось закладывающее уши шипение, вой, перемежавшийся медвежьим рыком, она не удержалась, взглянула. То, с чем боролся Марич, уже не было человеком. Длинные, с аршин, когтистые кисти, серая кожа, перекрещенное тенями лицо, болотные огни, горящие в провалах глазниц, волосы шевелящиеся на ветру, хотя ветра никакого не было — это был не человек.

И чудище совсем не проигрывало. На боках и груди оборотня темнели раны. Торжествующе хохоча и подвывая, Жула придавила медведя к земле и пыталась добраться до горла. Марич исхитрился сбросить ее, но Жула тут же вскочила ему на загривок. Медведь поднялся на задние лапы и опрокинулся, подминая под собой чудище. Жула отшвырнула его на землю, оставив на плечах, глубокие разрезы. Раздался медвежий рев, через мгновение прервавшийся. Даже чудище на секунду опешило: вместо медведя на земле лежал человек.

Сомнений не было: сейчас Жула его убьет. Полеля поняла, что всем сердцем хочет, чтобы Марич жил. Она даже прошептала чудищу: «Уйди!»

Будто по ее слову, к Жуле полетела золотистая искра. Она ударила чудище в лицо, ярко вспыхнув. Завыв, Жула схватилась за глаза, дав Маричу время опомниться. Он снова ударил ладонями о землю. Огненные нити окружили Жулу.

Марич встал на ноги, покачнулся, но устоял. Медленно, с натугой, он поднимал разведенные руки с обращенными к земле ладонями, что-то приговаривая. Чем выше поднимались руки, тем громче становился голос. Последние слова он почти прокричал, прежде чем выбросить вперед ладони.

Жула завижжала и — Полеля не поверила глазам — взвилась вверх на целую сажень, выгибаясь, будто пытаясь вывернуться из тела. Зависнув, Жула металась, будто ее пришпилили к чему-то неколебимому.

Марич шел на нее, отчитывая, как отчитывают каженника. Было видно, как тяжело ему дается каждый шаг. Жула перестала кричать и по-звериному тоскливо завыла. Марич бросил в нее Слово, и, не удержавшись, припал на колено. Жула замолчала. Из ее горла, груди, живота, полезло грязно-серое марево, такое же, как то, что вчера спрятало солнце. Едва марево от нее отделилось, Жула обмякла и страшно, мертво, рухнула на землю.

То, что вышло из Жулы, рванулось к границе круга, закричало криком, едва коснувшись огня, рванулось вверх, но и там его встретили искры.

Марич тяжело встал на ноги, снова поднимая руки. Огонь оторвался от земли и превратился в шар из горящих нитей, внутри которого билось серое марево.

Вдруг оно заговорило:

— Остановись! Что ты хочешь? Я все дам! На тебе мертвый цвет, страшная трава, я бы помог снять. — Марич не ответил. Отчаянно закричало чудище: — Я могу, ты сам знаешь, что могу!

Оборотень хлопнул в ладоши и, подчиняясь его жесту, шар сжался в золотистую точку и разлетелся пеплом. Эхо последнего крика чудища разошлось по округе.

Полеля подбежала к Маричу. Она охнула, увидев вблизи его раны. Но оборотень улыбнулся.

— Все хорошо. И ты помогла. Только не делай так больше, погибнешь ведь.

Полеля поверила ему: прямо на ее глазах на месте самого маленького пореза осталась только розовая полоска свежего шрама, она побелела и стала едва заметной, как будто ему уже много-много лет.

Марич отвел ткань на плечах от ран, и Полеля увидела, что на белой, не видевшей солнца коже, нарисован черный узор: те же самые цветы, что красовались у медведя на шерсти и были в венке. Сейчас рисунок был располосован ранами, но они быстро срасталась.

Полеля спросила:

— А как же Жула?

Оборотень пожал плечами, тут же скривившись от боли:

— Выживет — будет как прежде. Нет — через три дня встанет упырем.

— Можно к ней подойти?

— Подойди. Только ты ничем не поможешь.

Полеля опустилась возле Жулы на колени, взяла за руку. Синюшная кожа была прохладная, а рука — вялая, будто тряпичная. Девушка смочила оторванный от рубашки кусок полотна, обтерла Жуле грязное лицо. Но та даже не пошевельнулась.

Марич окликнул:

— Полеля!

Девушка вздрогнула: она ему не называлась.

— Откуда имя узнал?

Марич усмехнулся. Поглядел на зарастающее плечо, посерьезнел:

— Тебе пора. Времени мало.

Девушка подняла глаза к небу и ахнула: как оно быстро светлеет! В груди мерзко задрожало: не получится. Она придет домой, а сестрич, Омелица, все родные и соседи мертвы.

Полеля шагнула со двора, но Марич встал у нее на пути. Он зачем-то разомкнул уже почти сошедшуюся рану на плече и из нее снова пошла кровь, заливая рассеченные черные цветы на коже. Оборотень притянул Полелю к себе и, в этот раз безо всякого ведовства, поцеловал. После, оглохнув и ослепнув, девушка прижалась щекой к его груди. С громким щелчком ее руку обхватил тяжелый створчатый браслет, напоминая про обещание. Жаркое дыхание обожгло шею:

— Будешь ли петь про красно солнышко, когда мои сваты придут[4]?

Не помня себя от смеси неги и страха, Полеля прошептала:

— И про вербу. Все буду.

Он слегка подтолкнул ее:

— Беги. И мне возвращаться пора.

Уже повернув, Полеля почувствовала, что Марич снова обратился в медведя. Она не стала оглядываться.

У колодца Полеля набрала воды, опустила в нее одолень-траву, и стала ждать. Уже совсем-совсем зарозовел восход, но солнце все никак не показывалось. Полеля пыталась унять волнение, но когда яркой зеленью засиял самый первый луч, она дрожала так, что едва стояла. Не поддаваясь страху, Полеля зашептала нужные слова, прося жаркое солнце и одолень-траву очистить подземные ключи от порчи.

Зеленый свет отразился в воде, осветил белый цветок на ее поверхности, и ведро будто вспыхнуло зеленым огнем. Полеля опрокинула ведро в колодец, и на миг округа осветилась зеленым. Но погас первый луч, солнце взошло и свечение пропало. На столбе под самой колодезной крышей остался выжженный цветок одолень-травы.

Набрав воды, Полеля побежала к тетке. Беляй был еще жив, но уже погрузился в страшную дрему, от которой не просыпаются.

— Миленький, проснись, — с плачем Полеля пыталась напоить его чудесной водой. Сначала ничего не получалось, но потом Беляй вздохнул и открыл глаза. Едва только убедившись, что он выздоравливает, Полеля бросилась к Омелице. На крыльце, прислонившись к столбу, спал постаревший Житник.

Слабым голосом, Омелица спросила:

— Что ты, Полеля?

— Все кончилось, Омелица, все...

Горло перехватило, так страшно было смотреть на изуродованное лицо и слышать родной голос.

Полеля обмыла Омелицу. Струпья мгновенно отваливались, а сестренка здоровела на глазах. Лицо она обмывала уже сама. Но, хотя все зажило, совсем как давеча затягивались на Мариче раны, следы от струпьев остались. Издали или в тени они были не видны, но солнце безжалостно показывало мелкие рубчики, оставшиеся навсегда. Не слушая больше возражений Омелицы, Полеля позвала Житника, а сама побежала к общинному дому.

Она стукнула в било. Люди выскочили на улицу, и Полеля закричала:

— Люди, вода очистилась!

Всю купальскую неделю вода оставалась целебной. Любые хвори проходили у того, кто напивался из колодца. Вся округа собралась, чтобы взять хоть по ковшику.

А, когда все поуспокоилось, Полелю зазвала к себе знахарка.

— Расскажи-ка мне, что случилось.

Полеля и врать-то не умела, однако пришлось учиться: не хотелось ей, чтобы кто-то знал про то, что она пообещалась оборотню.

— Я по темну к Беляю пошла, плох он был сильно, боялась не застать. Гляжу — первый луч упал в колодец и вода засветилась зеленым. Я подумала, что солнце не сделает плохого и попробовала ее. Она оказалась хорошей.

Знахарка покачала головой, сказала только:

— Смотри, коли так.

Полеля поклонилась ей и вдруг в глаза бросилась связка мелких розовых цветов на дальнем крючке.

— Тетя Данута, а что это за трава?

Данута удивленно глянула на Полелю.

— Тирлич это, плохая трава, злые колдуны ею пользуются, глупая усхопова баба в том году ее собирала, лечиться вздумала. Еле отобрала. Висит теперь, и уничтожить ее нельзя, волшебная она. А тебе зачем? — Она подозрительно прищурилась: — Видела ее где?

Полеля подошла ближе, будто приглядываясь и во второй раз соврала:

— Нет, перепутала видать. У той листочки другие.

[1] Купалец — большой, выше человеческого роста шатровый костер, который зажигали на Купалу.

[2] Сестренка — двоюродная сестра.

[3] Сестрич — двоюродный брат.

[4]

Традиционная песня, которую невеста поет при удачном сватовстве.