Глава 1. Король и Солнце

Перед самым восходом, когда маяк еще боролся с тьмой, в Хаубере уже поднялась вся прислуга. Поварята разожгли огонь в печах, судомойки зазвенели посудой, отряд горничных выдвинулся в Большой и Малый залы, чтобы прибраться после ночных гуляний. С верхнего двора опустили мост, и от конюшен к дверям кухни помчались собаки, прыгая по свежему снежку. Старый неповоротливый замок, казалось, чуть приоткрыл глаза, чтобы встретить рассвет.

Когда лучи солнца наконец коснулись серых стен, комната в самом верху замка первой озарилась светом. Заиграла красками роспись стен, на пол легли глубокие тени, а простыни на высокой кровати засияли белизной. Под балдахином, окруженный подушками и одеялами, лежал хозяин замка, король Вилиам Светлый. Он не спал, но держал глаза закрытыми — бессонница отнимала силы. Часто и неглубоко дыша, король ожидал звона колоколов, чтобы начать свой день — тогда он откроет глаза и попросит поднять подушки повыше. Вилиам Светлый уже несколько месяцев почти не вставал с постели.

От кресла у камина раздался шорох — там сидела высокая, статная женщина, склонив голову на резную спинку. Ноги ее были укрыты шерстяным одеялом, черные волосы окутывали плечи, спадая волнами до самого пояса. Она сидела так всю ночь, неотрывно наблюдая за королем и ожидая его просьб.

Колокол, наконец, прозвонил.

Когда по едва заметному знаку женщина подала королю воды — Вилиам всегда молчал, когда был не в духе, — в дверь постучал караульный и тяжелые створки медленно разошлись в стороны. На пороге появился немолодой мужчина, одетый в длинный старомодный камзол. Слуга нес за ним деревянный сундучок и несколько мешочков, источавших аромат трав.

— Доброе утро, мой господин. — Он согнулся в поклоне и через несколько мгновений не без усилий распрямился. — Симель. — Пренебрежительный кивок. — Ночь без происшествий?

— Доброе утро, — не оборачиваясь, ответила женщина.

Лекарь прошел за ширму к дорогому, инкрустированному перламутром столику, где слуга выгрузил из сундучка горелку, миниатюрную медную посуду и склянки с лечебными настойками. На столе уже были черные отметины от донышек котелков и раскаленного масла, но Вилиам запретил менять мебель и превращать комнату в госпиталь.

Симель заглянула за ширму. Тевдиану не помешает узнать, что его новое снадобье обречено на провал.

— Из-за кивалиса король не мог уснуть, караульные — и те пьют меньше. Умерьте дозу.

Лекарь ожег ее гневным взглядом и оглянулся на Вилиама. Тот, казалось, ничего не слышал.

— Твое дело не требует вмешательства и уж тем более — никакой ответственности!

Напыщенный индюк. Теперь ни за что не признает, что был неправ. Что ж, ей не составит труда приготовить подобный отвар без кивалиса. В замковой библиотеке хранились нужные травники, архивариус, когда бы она ни пришла, всегда был на месте, так что пару часов после завтрака можно посвятить рецепту.

Лицо Тевдиана все еще было перекошено от возмущения.

— Ты свободна.

— Не тебе решать.

Симель отвернулась и прошла обратно к королевской постели. Вилиам молча кивнул. Он знал, что порой Симель подменяет зелья лекарей своими собственными, однако эффект и от первых, и от вторых был настолько мал, что король не придавал спорам целителей никакого значения. Единственное, что привлекало его внимание — это смелые шпильки Симели и ее честность. Она никогда не обещала, что завтра ему станет лучше.

— Можешь идти. Жду тебя вечером.

Симель поклонилась так же низко, как Тевдиан и, молча кивнув последнему, вышла из королевской спальни. Гвардейцы закрыли за ней дверь.

После жарко натопленной комнаты воздух снаружи казался холодным. Толстые гобелены защищали коридор от сквозняков, но Симели все равно пришлось запахнуть меховую накидку, чтобы не замерзнуть. Ускорив шаг, она направилась к лестнице, и, когда гвардеец у спальни наконец отвернулся, незаметно протянула руку к самому древнему из полотен. Грубая техника отличала его от прочих: угловатые воины застыли друг перед другом в нелепых позах, земля была выткана большими неровными стежками, а кольчуги обозначены одними полосками. Ведя пальцами по истертой кромке, она будто касалась самой истории — полотно занимало место рядом с комнатами короля уже больше трехсот лет и останется здесь, пока не расползется по ниткам.

Три шага, пять, десять — гобелен все тянулся темной полосой, рассказывая о подвигах Гарольда, основателя династии Саврайсов. Вот он брал штурмом Хаубер, вот очищал побережье от варваров, отражал натиск мятежников и объединял под своей защитой все окрестные земли. В самом конце, сидя верхом на низкорослой лошади, он держал меч над головой, грозя востоку скорой расправой. Впрочем, ему не удалось отбросить варваров так далеко, как обещала надпись в витиеватой рамке. Дело это осталось потомкам и большая часть гобеленов в коридоре изображала войны за обладание полноводной Броганой. Подвиги многих Саврайсов нашли здесь свое место, но никто из них не прославил свое имя больше, чем Вилиам.

Он взошел на престол, когда междоусобицы раздирали Объединенное королевство, созданное Гарольдом, на части, и сделал то, на что был способен лишь величайший из его потомков. Статут «Во имя мира», изданный на следующий день после коронации, запрещал военные действия ради выгоды и объявлял стычки, не подкрепленные угодным богу поводом, незаконными. Любой, кто вопреки статуту воевал с соседом, объявлялся личным врагом короля. Подданные встали перед нелегким выбором — быть с Вилиамом или против него.

Немногие из высших лордов согласились поступиться наживой ради мира. Казалось, молодой король, решившийся на невиданную меру, будет тут же раздавлен союзом знати. Однако Вилиам легко с ними расправился. Поддерживая слабых, мелких, притесненных подданных, в каждом графстве он ставил под копье тысячи недовольных, готовых драться за лучшую жизнь без пощады. Так Корона получила своих верных союзников, вошедших в новую, служилую знать королевства.

Симель очнулась, когда поняла, что уже какое-то время неподвижно разглядывает строки статута, украшавшие квадратный гобелен на противоположной стене коридора. Текст занимал большую часть полотна, но над ним было вышито изображение короля с соратниками — всего около полусотни разноцветных фигурок. Всадники были совсем крошечными и знамена над головами заменяли им лица. Симель отвернулась от изображения отца, но взгляд против воли скользнул по черному знамени с серебряной собачей головой. В груди кольнуло и, кашлянув, Симель зашагала дальше. Не для того она бежала, чтобы снова видеть этот герб.

Как можно быстрее миновала она еще несколько полотен, не глядя по сторонам — черное знамя мелькало то тут, то там, пробуждая болезненные воспоминания. Но сегодня был повод задержаться у лестницы, где висел большой гобелен со сценой подчинения Берении — самого отдаленного герцогства страны.

Отец гордился осадой герцогского замка и его герб, конечно же, был выткан на кромке полотна среди прочих. Но Симель смотрела не на него, а на герцога, преклонившего колени перед Вилиамом и молитвенно сложившего на груди руки. Дерик Беренский покорился воле короля последним, после поражения в долгой кровопролитной войне. Художник не пожалел северного властителя, изобразив его босым, без доспеха, в одной рваной рубахе. И тогда, и сейчас Берения оставалась глухой провинцией, известной на юге одной лишь своей древесиной, а беренские герцоги уступали любому южному графу и в богатстве, и в воспитании. Но отцовская земля была провинцией куда более мелкой и для своего замка он заказал гобелен, где герцога изобразили на равных с победителями — в броне и со знаменем. Симель горько улыбнулась. Знал бы отец, как далеко она забралась. Но писать ему было бессмысленно — конверты, по словам управляющего, отправлялись в камин нераскрытыми. А никому больше, кроме старика эконома, она не писала.

Пытаясь отвлечься от неприятных мыслей, Симель склонилась к яркому полотну и провела пальцем по золотой короне на шлеме Вилиама и по красному знамени со стоящим на задних лапах львом. Тридцать лет прошло с тех пор, как он принял у герцога клятву верности, и Берения ни разу не давала повода для беспокойства. Теперь же в замок доставили письмо от нынешнего герцога, который, очевидно, не придавал своей клятве такого же значения, как его дед.

Скрепленное печатями еще дюжины беренских лордов, письмо содержало жалобы на сбор отмененных пошлин, на конфискацию строительного леса, на нерадивых королевских наместников и другие проблемы, решить которые можно было и без угроз. Однако герцог заявлял, что если король не выполнит своих обязательств по защите порядка, то и он не намерен выплачивать налоги и поставлять войска в ополчение. Вызов, брошенный вопреки клятве верности, шокировал двор. Что это было — глупость или бунт?

Симель нашла взглядом фигуру брата королевы — графа Валленийского, высоченного рыцаря в синей накидке. Должно быть, его сын, нынешний граф Валлении, уже достиг замка герцога и со дня на день пошлет в Хаубер гонца. Симель надеялась на хорошие вести — выдержать еще одну войну отец уже не сможет.

Заметив, с каким удивлением смотрит на нее караульный гвардеец, Симель прогнала с лица озабоченную мину и, отойдя от гобелена, ступила на широкую лестницу. Ощущая на себе пристальный взгляд, она быстро спустилась на три пролета и повернула к кухне, еще от самых складов чувствуя запах свежего хлеба.

В помещении, занимавшем половину первого этажа замка, чадили большие очаги, повара трудились над сотней блюд, в воздухе разливался влажный пар. За огромным столом уже сидело три десятка человек: здесь были горничные, судомойки, разнорабочие, кузнец с подмастерьем и главный конюх со своими работниками. У священников была своя трапезная, а наемные мастера завтракали позже.

Слуги болтали о разной ерунде и обсуждали каменщика, завалившего дымоход, из-за чего пироги вчера чуть не прокоптились насквозь. Симель поздоровалась и села на свое обычное место — с края, подальше от остальных.

— Копченые пироги на ужин, вот это номер! — тараторила Селда, кудрявая служанка со вздернутым носиком. — Я уж думала, нам всем достанется. А братец твой, — обратилась она к одной из белошвеек, — видать и глаз не сомкнул, до сих пор трясется? — она кивнула на повара, как две капли воды похожего на дородную румяную сестру.

Та махнула рукой:

— Уж и вещи собрал, а я говорю ему — сиди на месте, пока волоком не потащат!

— Ему-то чего бояться? Реик не доглядел, один и пошел по миру, — прокаркала пожилая служанка, отвечавшая за чистку серебряной посуды.

Симель взглянула на другую половину кухни. Место у большой печи, где обычно работал Реик — главный повар — действительно пустовало.

— Сенешаль сказал, быть ему коптильщиком, — уже начала хихикать Селда, но тут дверь открылась и на пороге возникла хозяйка прачечной, пристально оглядывая кухню. Женщины смущенно замолчали. Уже год она твердила, что получит от повара предложение, а теперь тот уволен и слушать им о горестной судьбе не меньше.

Пожилая служанка подвинулась, освобождая место.

— Девочки, — прошептала прачка так, будто ее окружали девицы с косичками. Симель не понимала, как они это терпят. — Где Реик?

Селда открыла было рот, чтобы сообщить новости, но ей помешали два повара, подавшие на стол котел с рагу и корзину хлеба. Разговор прервался звоном посуды и стуком черпаков, боровшихся за куски получше. Когда мужчины уже наполнили миски, Симель встала, чтобы вместе с другими женщинами получить свою порцию. Но те, как обычно, оттеснили ее, протягивая руки к половникам и лениво бранясь друг с другом.

— Ишь, растолстела, переждешь.

— Давай за мной, куда тянешься!

Воевать за еду с прислугой было унизательно, но жидкий бульон, остающийся на долю последнего в очереди, не насытил бы и ребенка. Служанки только что проснулись, но им, похоже, было наплевать, что кто-то мог всю ночь работать.

Симель протянула вперед руку и тут же получила шлепок по запястью.

— У короля со стола тащишь и того мало?! — Воскликнула Селда. Служанки рядом одобрительно хмыкнули и, забрав у кузнеца один из черпаков, стали разливать похлебку по мискам. Главный конюх, следивший, чтобы его работники сытно ели, и набиравший свою долю последним, зачерпнул со дна гущу, наполнил миску и молча протянул ее Симели. Разгневанная, готовая ударить Селду за то, что та посмела сделать, она не сразу это заметила и еще несколько мгновений медлила, прежде чем взять рагу. Эта забота была лишней. Мужчина из такой среды едва ли способен на бескорыстный поступок, а женщины не простят ей заступника.

— Спасибо, — как можно бесцветней проговорила Симель и отдала Кормаку свою пустую миску. Служанки, усердно опустошавшие котел, прожгли конюха свирепыми взглядами, но все, как одна, посторонились, когда он опустил свой черпак в остатки супа. За спиной они перемоют ему все кости, но открыто перечить этому мрачному, рослому человеку не осмеливались даже мужчины.

Прачка, все еще оглядываясь, не обратила никакого внимания на то, что котел опустел и ей придется довольствоваться последними крохами. Когда подруги сели рядом, она снова зашептала, но не успела сказать и двух слов, как Селда протянула:

— Фу, ну и гадость! Да что же это!

Симель попробовала похлебку на кончике ложки и чуть не подавилась. Что за помои?

Глаза прачки покраснели.

— Так это правда? — Тихо заныла она, дергая Селду за рукав.

— Выкинули твоего Реика, — проговорила старуха, опередив товарку. — Говорят, он уже на пути в Керк, его берут в гостиницу. Найди себе кого получше.

Лицо женщины сморщилось и она закусила губу, пряча глаза.

Симель отложила ложку, не в силах съесть ни кусочка, и завернула в льняную салфетку два ломтя хлеба, чтобы взять их с собой. Прачка всхлипнула и вытерла глаза передником. Она была из тех немногих, кто действительно нравился Симели: никого не задирала и ни над кем не смеялась. Она подвинула женщине свою миску и встала из-за стола.

— Напиши ему в Керк, тут ответа ждать — полдня. Может, следом поедешь.

— Ну, Белоручка, — приподняла бровь Селда, а Симель передернуло от этого прозвища, — может ты и медяк на писца подкинешь? А вообще, подкинь нам все по золотому, чего тебе? Мы все кому-нибудь напишем, а лучше прибережем на черный день. Нам, видишь, красть негде.

Симель не помнила, когда в последний раз столько людей смотрело на нее с молчаливой ненавистью. И дело было не в деньгах — кто хотел, тот брал все, что плохо лежит. Они все не умели писать. Конечно же. Кто бы научил их? Ничего не говоря, Симель перешагнула скамью и направилась к выходу.

— И жрать не будешь, Белоручка? Видали! К другому привыкла!

Симель хлопнула дверью так, что та отскочила и снова распахнулась.

— И не стесняется!

Пройдя быстрым шагом через весь этаж, Симель повернула у склада к лестнице. Лицо ее горело, руки сжали сверток так, что хлеб внутри раскрошился. Не было ничего более невыносимого, чем каждый день завтракать с этими людьми. Ей было жаль времени, потраченного на попытки наладить отношения с прислугой, но уже через месяц эту затею пришлось бросить. Женщины не любили ее, считая заносчивой, а мужчины не знали, с какой стороны подступиться, чувствуя, что их ужимки проходят лишь с горничными.

Видел бы ее отец. Вынужденную есть за одним столом с прислугой, унижаемую глупыми женщинами. Такого падения он бы ей не спустил и добавил бы, что все женщины глупы, от судомойки до герцогини. Говорили, правда, что жена его была многих герцогинь поумней, но Симели оставалось только верить словам — мать умерла, когда ей не было и года.

— Смотри, куда идешь!

Азох Ран, высокий, худощавый лекарь из Корсии, столкнулся с ней у поворота на лестницу и, выругавшись, стал отряхиваться от хлебных крошек. Симель едва сдержалась, чтобы не разразиться бранью, обещая ему положенные сто палок за оскорбление леди. Но высокомерный взгляд лекаря вовремя напомнил — он видит перед собой не леди, а одну из служанок. За все семь лет с тех пор, как она сбежала, Симель не чувствовала себя настолько униженной. Что ж, это было платой за свободу, не так ли? Поклявшись, что никто не вернет ее домой, она отказалась от титула и никому не доверяла свою тайну. Никому, кроме Вилиама.

Азох Ран в последний раз ругнулся по-корсийски и пошел дальше, не удостоив ее внимания. От него пахло дорогим вином и сладкой выпечкой. Лекари завтракали в Малом зале со знатью и это еще раз напомнило Симели о том, что она потеряла. Когда осенью двор искал лекарей для короля, она решила, что умения наконец принесут ей достойное место, а происхождение удастся держать в тайне. Но, увы, ей дали понять, что ничто, даже покровительство именитого магистра, не поможет женщине овладеть профессией лекаря. Если быть честной, рекомендация от него еще ни разу не пригодилась и ее можно было смело выбросить. Так что, если Симель хотела прекратить скитания по городам, где каждый богатый лавочник мнил себя аристократом, а верхом благородных манер считалось мыть перед едой руки, она должна была использовать свое имя. К судебной сессии в Хаубере принимали личные обращения к королю и этим можно было воспользоваться.

Говорят, бумага терпит все. Но представиться дочерью барона Марскеллского оказалось не легче, чем явиться домой с повинной. Столько лет скрывала Симель это имя и не думала, что злость на отца была все так же сильна. Будто снова он смотрел и не узнавал ее, а чтобы заслужить его внимание, нужно прятать волосы и одеваться по-мужски.

Симель вздрогнула, не зная, что было причиной: холод или ярость, — и чуть не выронила из рук сверток с хлебом. Спустившись по лестнице, она свернула в узкий коридор, потирая замерзшие пальцы.

Ее спальня находилась на самом нижнем, вросшем в землю, этаже. Тесная, низкая — окна были вровень с землей — эта комната располагалась в помещениях для прислуги, тогда как все остальные лекари жили в гостевых покоях двумя этажами выше. Комнатка была совсем крошечной, но она жила здесь одна и могла запереть дверь на ключ — это было необходимо, так как среди ее вещей попадались предметы как ценные, так и совсем не подходящие сиделке. Что сказала бы судомойка, найдя у нее золотые кольца и монеты, зашитые в пояс? А гвардеец — обнаружив дорогой, остро наточенный кинжал?

Когда ее приняли на жалование, отвели эту комнату и определили в ночные сиделки, негодованию Симели не было предела. Но в первый же день она по достоинству оценила то, как распорядился ее судьбой король. Вилиама мучила бессонница и Симель оказалась вовлеченной в долгие беседы, будучи рядом в самое тихое время суток, когда люди погружаются в воспоминания, сбрасывают маски и не участвуют в придворной суете. Король был великолепным собеседником, а его блистательная жизнь — неистощимым источником рассказов и поучений. Образование позволяло Симели поддержать разговор, хотя Вилиам, уставший от лицемерия, гораздо больше ценил ее смелость и прямоту.

Войдя в свою комнату, Симель взяла со стула плащ, надела высокие сапоги и поспешила обратно. Если она хочет приготовить для короля отвар без кивалиса, пора навестить отца Таудула.

Первый снежок поблескивал на солнце, едва выглянувшем из-за северной стены. Галерея кончалась входом в башню — одну из восьми защитных башен верхнего двора — но через улицу путь был короче и Симель спустилась по лестнице во двор. Когда она обогнула храм, миновала ворота и вошла в церковный дом, караульный на стене едва успел проделать свой путь и развернуться обратно.

В холле было тихо, монахи уже покинули свою трапезную, а работа писцов еще не началась. Симель поднялась на второй этаж и постучала в массивную дверь молоточком в форме писчего пера. Вскоре раздались шаркающие шаги, и дверь отворилась. На пороге стоял Таудул, пожилой архивариус, закрытая лампа в его руках почти не давала свет. Солнце еще не добралось до высоких окон и стеллажи с пирамидами свитков тонули в полутьме. Лишь над столом в центре зала теплился огонек еще одной лампы. Под сводами библиотеки царила тишина: писцы переехали в скрипторий этажом выше и уделом этой комнаты стало молчаливое ожидание редких посетителей.

Симель поздоровалась, попросила принести травники, и прошла к столу с лампой. Там уже лежала стопка манускриптов — исторические хроники вперемешку с балладами и легендами северных земель.

— Составляете свою хронику? — Спросила она, принимая из рук архивариуса тяжелые фолианты.

— Что ты, это для господина Эймара. Все мои заботы — о настоящем.

Он аккуратно подвинул стопку, на всякий случай отставил подальше лампу и уложил открытый травник на подставку, чтобы Симели было удобно читать. У каждого свое призвание, улыбнулась она про себя, погружаясь в поиски нужного рецепта.

Время тянулось невероятно медленно, рецепты приходилось переписывать целиком, а найденная альтернатива кивалису все еще была спорной. За два часа до полудня на кухне можно было получить немного рагу с мясом и Симель надеялась успеть туда, чтобы не ждать обеда и поскорей лечь спать после вахты. Когда оставалось уже совсем немного времени и она как раз заканчивала перевод с торпийского, в дверь громко постучали, вспугнув задремавшего Таудула.

— Если это опять те прохвосты… — Потрясая кулаком, забормотал архивариус, подходя к дверям. — Кто?

Что ответил пришедший, слышно не было, но Таудул тут же открыл двери, и внутрь проскользнул импозантный молодой человек с лютней подмышкой. Легкими шагами он пересек комнату и, остановившись у стола, отвесил легкий поклон:

— Симель.

Она встала и, закрывая свои книги, коротко присела в ответ:

— Добрый день, Эймар.

— Как чувствует себя его величество король? — Менестрель присел на край стола, взял лютню и, легко коснувшись струн, извлек из нее нежный звук, как будто ожидающий ответа.

— Хотела бы я сказать, что хорошо. Но это не так.

— О… Грустно это слышать. — Эймар положил ладонь на струны, приглушая звук. — А я уже целую неделю исполняю за ужином новую песню, думаю, она понравилась бы его величеству.

Архивариус тем временем отложил травники и с нетерпением открыл фолиант в кожаном переплете, лежавший наверху стопки.

— Вот, это Хроника Кэларьяна Корсийского, как вы просили. Здесь он пишет, что северные варвары взяли Хорн в тысяча тридцать пятом, а здесь — архивариус увлеченно зашуршал страницами, — что в то же время мы потеряли устье Броганы, а варварские князья устроились на южном побережье, как дома.

— Вот оно! Отлично. — Эймар достал из поясной сумочки сложенный вчетверо пергамент и развернул его на столе. Лист покрывали пляшущие строчки нот и закорючек, понятные одному только автору. Менестрель отметил что-то в середине текста, похожего на стихотворные строфы.

— Взятие Хорна? — Переспросила Симель, насторожившись. — Кому это сейчас интересно?

На самом деле, с отъездом наследного принца варвары серьезно потрепали восточные гарнизоны и Вилиам надеялся, что слухи об этом не расползутся прежде, чем туда прибудет подмога.

— Не слышала? За Броганой снова жарко. Пора вспомнить о прошлом, не то варвары опять возьмут нас в клещи, как в тридцать пятом.

Этого и боялся король. Представить в клещах территорию в четыреста миль было сложно — королевство граничило с варварскими княжествами только на востоке, а о северном племени уже триста лет ничего не было слышно. Певцу дай палец — откусит руку.

Эймар удовлетворенно кивнул, считая, что она молчит в замешательстве, и поудобнее взял лютню.

— Берения подарила мне пару месяцев на доработку. Когда Валлени улестит этих провинциалов, я как раз закончу. Слушай. «Призрак замка Хорн».

Он стал наигрывать отрывистую, тревожную мелодию и уже через несколько куплетов Симель не могла отделаться от чувства, что потерянные южанами замки принадлежали лично ей, а призраки неотомщенных в прошлом воинов требуют немедленного возмездия в настоящем.

— Проходит дикарь по ступеням дворца,

Где леди ступала в шелках…

— Дворца? — Перебила его Симель, моментально выйдя из под чар мелодии. — Это был пограничный форт, он едва ли тянет на замок. Какие дворцы в тридцать пятом?

— А я говорил вам! — Воскликнул Таудул, отрываясь от чтения. — Если даже, — он запнулся, не зная, как выразиться, чтобы не задеть Симель, — если даже женщина видит разницу, нужно следовать истине!

Эймар поднял глаза к потолку.

— Никого это не волнует. О чем должна быть моя баллада? О крестьянах, пасущих овец за частоколом вашего форта? Бросьте. Как будто, слушая «Лето шестьдесят шестого», вы думаете о том, что армии Вилиама наверняка не заслоняли собой горизонт, а тучи стрел беренцев не погружали землю во тьму.

Симель улыбнулась, сдаваясь. Она не раз об этом думала, но подпевая знакомым с детства строчкам, всегда чувствовала, как щемит в груди от восторга. Если менестрели и правят умами, то делают это с блеском.

Эймар подмигнул, угадав ее мысли, и продолжил подбирать слова. Последние куплеты еще не были готовы и, тихонько мурлыкая под нос, он снова и снова перебирал струны, а Симель не могла заставить себя уйти.

— Жаль, что мы бываем здесь в разное время. Я не слышала баллад с тех пор, как его величество последний раз ужинал в зале.

— Так, может быть, король захочет принять меня в своих покоях? — Эймар отложил лютню и взял со стола Хронику Кэларьяна. — Я приду, когда бы он ни пожелал.

— Непохоже, чтобы его занимала музыка, — ответила Симель. Однако настроение, испорченное с утра, чудесным образом выправилось и она подумала, что отказывается от того, что действительно может помочь. — Знаешь, я попробую это устроить. Жди известий!

Воодушевленная новой идеей, Симель распрощалась с менестрелем, и библиотеку снова наполнили звуки рождающейся песни. Нехотя вышла она на холодный двор и зашагала в сторону кухонь, вполголоса напевая «Призрак».