Глава 3. Чистейшая ложь

Никто не заметил, как на город налетела промозглая злая осень. Просто однажды утром все поняли, что солнце больше не взойдёт. В тумане, серо-розовом от уличных фонарей и автомобильных фар, оно не поднимется, и небо навсегда окажется закованным в панцирь стальных туч.

Рыдали птицы, убираясь из холодного города.

— Скажи, почему они называют тебя Мифом? Почему-почему-почему?

Она была невысокая, просто одетая и очень улыбчивая. Даже если она не хотела улыбаться, у неё на щеках всё равно рисовались ямочки.

— Глупый вопрос. — Миф сунул руки в карманы. Она зацепилась за его локоть кукольными пальцами, наряжёнными в вязаные перчатки. Как будто опасалась, что может потеряться в серо-розовом тумане и больше никогда не найтись. — Как же ещё им меня называть? Иван Иванович?

— Нет, — хитро улыбнулась она. — Я знаю, они называют тебя Мифом, потому что ты такой. Мифический. Как будто вышел из легенды, понимаешь?

— Мифический. — Он покатал слово на языке, пробуя его приторный сок.

Туман поглощал их шаги, глотал фасады домов и целиком съедал подворотни. В таком тумане можно было не бояться, что их увидят вместе. Миф болезненно улыбнулся, глядя, как делаются глубже и значительнее ямочки на её щеках.

— А тебя они называют Этта. Знаешь, почему? Сначала кто-то пренебрежительно кинул «эта». А они решили, это такое красивое иностранное имя. Этта. Звучит, да?

Она засмеялась, и туман сожрал её смех.

— Не приходи больше к институту, — сказал Миф, отворачиваясь. — Мало ли. Не приходи.

По трассе сновали плохо различимые машины. Мигал вдалеке переменчивый глаз светофора. Мимо проплывали призраки людей. Всё — медленно, как на старой заедающей плёнке.

В голосе Этты зазвучала истеричная весенняя капель.

— Почему ты не хочешь? Раньше ты не говорил мне такого. Всё из-за неё, да? Теперь ты боишься, что она увидит нас вместе?

— Не говори глупости, — отдёрнул её Миф и запоздало понял, что резкость ничуть не поможет оправдаться. Ему захотелось оказаться дома, и чтобы Этта — в другом конце города, и чтобы отправить ей только одно сообщение. Всё равно она не рискнёт позвонить ему домой.

Она вцепилась в его рукав — острые кукольные коготки, бесцветно-блестящие. Как колючий снег под красную ветровку.

— У тебя с ней что-то было, да? Говори честно, я ведь всё равно узнаю.

— Прекрати. Что у меня могло с ней быть? Она маленькая.

— Третий курс. Ей уже девятнадцать. — Когда ситуация того требовала, Этта проявляла чудеса в познаниях математики.

— Всего девятнадцать. Всего, — поправил её Миф и аккуратно освободился из плена кукольных когтей.

— Посмотри мне в глаза! Посмотри. — Этта смотрела на него из-под накрашенных ресниц. Каблуком смешно вступила в лужу.

— Прекрати.

Она отстала на полшага, но быстро нагнала и снова вцепилась в его руку.

— Ты любишь меня?

— Конечно.

«Конечно» — это совсем не то, что «да». «Конечно» — это просто слово, которым можно отгородиться, как фанерным щитом. Миф поймал себя на том, что всё ускоряет шаг, и Этта уже не успевает за ним, уже почти бежит, каждый раз вступая тонким каблучком в лужу. Город рассыпал лужи по тротуарам, как ловушки для неверных. Не захочешь, а вступишь.

— Давай уедем отсюда, — несчастным голосом попросила она. — Ты же можешь всё бросить. Я так устала, давай просто всё бросим и уедем?

Миф усмехнулся, и расплывшиеся в тумане фонари усмехнулись ему в ответ. Город стоял рядом и как старый друг кивал — понимающе. К нему, словно к старому другу, можно было обернуться и бросить многозначительный взгляд: «нет, ты видел такую дуру?».

— У меня работа, — сказал он привычное.

— И семья, — всхлипнула Этта. — Я всё уже слышала. Просто давай уедем, а? Плевать на всех.

— Дай мне ещё неделю, — сказал он вдруг. Тембр голоса нервно запрыгал. — Через неделю я закончу одно дело, и тогда сделаем всё, что только пожелаешь.

Этта захлебнулась в заготовленных наперёд словах. Она собиралась утонуть в жалости к себе, а утонуть не дали. Её вдруг наградили призом, которого она добивалась много лет, и от ужаса и удивления Этта с минуту ничего не могла сказать. Она молча семенила рядом, пытаясь заглянуть ему в лицо. Миф наслаждался тишиной.

— Правда? — прошептала она наконец. Насмешливо каркнула ворона.

— Чистейшая.

Очки запотели от тумана, но Миф не останавливался, чтобы их протереть.

— Всего неделя? Правда-правда-правда?

— Ну да, всего-то. Потерпишь неделю?

Они замерли на перекрёстке, где сквозь туман проступили каменные демоны у крыльца старинного дома. Облупившаяся побелка на мордах зло топорщилась. Глазами, лишёнными зрачков, демоны смотрели сквозь людей.

На этом перекрёстке они обычно расставались. Этта коснулась плеч Мифа, сползла ладонями ниже.

— Ты только не болей больше, а то знаешь, как я за тебя испугалась? Ничего ты не знаешь.

— Ещё неделю, — повторил Миф, как заведённая игрушка.

— Тогда заканчивай быстрее, а я не буду тебя тревожить. Честно. Я тебя люблю-люблю-люблю. — Двумя пальцами Этта ткнула его в уголки губ и заставила игрушечно улыбнуться.

Никто больше не открывал окна. Никто больше не выключал в институтских аудиториях свет, и здание с раннего утра до глубокого вечера светилось из тумана жёлтыми прямоугольниками окон, как будто множеством глаз.

В перерывы больше никто не выходил в коридор, как будто боялись, что остынут нагретые места. В аудитории скучал заметно погрустневший философ, и рубашка его была застёгнута не на те пуговицы, так что правый край воротника топорщился вверх. Замечаний ему не делали: философ он всё-таки или кто? Ему позволительно.

— Тьфу ты, кажется, я подхватила простуду. — Надя полезла в сумку за платком. — Вчера до ночи лазали по какой-то недостройке. Сыро, холодно, я промокла насквозь.

— Я больше не разговариваю с тобой про Мифа, — уныло напомнила ей Сабрина и поправила сползшую с плеча куртку. Чуть тёплые батареи не прогревали даже самые крошечные комнаты института.

— Я Ляле рассказываю.

Замершая у подоконника Ляля подняла голову от чахлой аудиторской фиалки и сделала заинтересованное лицо.

— И что в этой вашей в недостройке? Призраки воют?

— Живёт какая-то ерунда. Даже не знаю, как называть. На призывы не откликается, данные по приборам колеблются еле-еле. Зато по всему периметру — куча собачьих трупов разной степени свежести. Вот как это называется?

— Отстрел бездомных животных? — предположила Ляля, заводя глаза под потолок.

— Я бы даже поверила, если бы у них у всех головы не были откушены. Да уж, и запах там…

Философ натужно кашлянул и дёрнул плохо застёгнутый ворот рубашки.

— Эй, вы могли бы ради разнообразия поговорить на другие темы? О косметике там, о колготках? — Рауль хлопнул тетрадью по краю стола. Из тетради на пол посыпались бумажные квадраты, исписанные мелким почерком.

Никто больше не улыбался. Надя думала, сколько же пройдёт времени, прежде чем снова выйдет солнце. Она скучала на занятиях и почти не разговаривала с Сабриной. Почти не писала записок, а те, что были написаны раньше — вытряхнула из сумки, скомкала и выбросила в мусорную корзину безо всяких сожалений.

Надю тянуло прочь от надоевших бежевых стен, от выскобленных парт и преподавателей с промозглыми голосами. В комнате общежития ей тоже не сиделось, всё раздражало, даже стук дождя в окна. Ей хотелось туда: в подвалы, на чердаки, в грязные недостроенные и брошенные дома.

Она думала порой, что она устала от людей. Что говорить с сущностями города куда проще, чем с Сабриной. Наде нравилось так думать, но стоило хоть изредка, хоть время от времени признаваться самой себе, что дело вовсе не в людях. Дело в человеке. В одном единственном человеке. В Мифе всё дело.

Она вспоминала, как недели две назад в аудиторию ещё до звонка вбежал Максим.

— Скоро срезовая контрольная. Должники, я жду от вас отработки, иначе не допущу. Я предупредил, потом не обижайтесь.

Прямо на ходу он развернул журнал и едва не налетел впопыхах на кафедру. Притаившаяся тут же Ляля заботливо отодвинула Максима от опасного угла. Он покопался в прозрачных страницах. Надя со своего места безразлично различила галочки и плюсики напротив чьих-то фамилий.

…— Так, Калашников — один семинар, Орлова — два. А, нет, извините, вам не надо. Вот. — Он со значением захлопнул журнал и говорил ещё что-то, о датах, темах, времени.

Надя не слушала — Сабрина обернулась на неё и смотрела долго и выразительно. Надя всё ждала, когда она заговорит, но этого не случилось. Сабрина моргнула и отвернулась. Словно бы её очень интересовали подробности отработки.

Как и было положено по расписанию, с восьмой недели начались лекции Мифа. Первый раз он вошёл — шлёпнул конспекты на кафедру — привычный полосатый свитер и волосы, собранные в хвост. Девушки из второй группы захихикали за Надиной спиной. Есть неписаное правило — если видишь симпатичного преподавателя, нужно немедленно захихикать.

Миф поправил очки, разглядывая аудиторию, которая амфитеатром поднималась вверх. Курсанты рассыпались по ней, как редкие звёзды над городом, — их было слишком мало, чтобы заполнить аудиторию полностью.

— Приветствую. Это все, или ещё явятся опоздавшие?

— Все, — мяукнула староста второй группы, и взрыв хихиканья повторился.

— Отлично. Тогда опустите жалюзи везде. Опустите, вы ничего не будете писать.

Те, кто ближе всех сидели к окнам, несмело поднялись и дёрнули вниз пластиковые шторки. Следом за ними Миф выключил лампы. Сероватый дневной свет ложился тонкими полосками на пол. Его хватило ровно настолько, чтобы Надя различила, как Миф вышел перед кафедрой и как опёрся на неё поясницей, привычно складывая руки на груди.

Потом прошла бездна времени, и вверху аудитории, у той самой двери запасного выхода, которая всегда была заперта, чуть слышно скрипнула половица. Призрачно-невесомые шаги зачастили вниз и замерли примерно на первой четверти спуска. По аудитории прошёлся шёпот. Даже нет. Наде показалось, что так могли бы звучать мысли, очень громкие мысли, и если бы у всех они вошли в резонанс.

Она сидела за первой партой, но всё равно отчётливо слышала эти шаги в тишине и полумраке застывшей аудитории. Слышала и боялась обернуться. Она видела, как расцепляет руки Миф и поворачивает их ладонями вперёд. Или не видела, а просто её воображение и память, сливаясь в страхе, выдавали эту странную картину?

— Выходи ко мне. Ну! — сказал Миф потусторонним тембром, или опять показалось.

И шаги зачастили снова, нечеловеческие, больше похожие на кошачьи, но только если бы кошка имела шесть ног и отбивала бы ими чечётку.

— А! — не выдержал кто-то из девушек, сидевших в середине аудитории. Крик вышел рваным и хриплым.

— Тихо, — скомандовал Миф и на грани слышимости прошипел что-то.

Всё стихло. Теперь уже зазвучали шаги Мифа. Он щёлкнул выключателем, и дрожащий свет ламп выбелил всю аудиторию разом.

— О боги, — выдохнула рядом Сабрина. Её сбившееся дыхание медленно восстанавливало ритм.

Все оглядывались, как потерянные дети, все заглядывали в проход между двумя рядами парт. Надя не выдержала и тоже заглянула туда. Она чуть не упала, хорошо хоть вцепилась мёртвой хваткой в край парты.

Никого там, конечно, не было. На тусклом паркете ступеней валялась чья-то потерянная ручка.

— Ну что, вы прошли две полевых практики, сдали четыре сессии. Кто расскажет мне, что это было?

Миф ждал, отсвечивали стёкла очков, и по паркету скакали солнечные зайчики, больше похожие на волчьи глаза. Миф ждал. Надя несмело потянула руку вверх.

— Итак? — он улыбнулся ей, едва заметным жестом требуя подняться.

Надя выбралась из-за парты, как улитка из домика. Впервые за кучу времени ей было неудобно стоять одной под взглядами однокурсников. Хотя, казалось бы, чего уж там, все свои. Видели всякое.

— Обычная сущность шестого порядка, созданная из энергетики живых. Ну, его ещё домовым иногда называют. Вероятно, очень молодая. Живёт почти во всех обитаемых помещениях, только если её не прогнала более сильная сущность. Ещё она очень редко показывается, если не вызывать специально. — Надя смотрела в парту. Сказанное вполголоса разнеслось по всей аудитории.

Мгновение Миф молчал, сея в Наде панику, а потом кивнул, спуская очки на кончик носа. Так было привычнее. Так он мог смотреть поверх стёкол.

— Абсолютно верно. Садись. — А потом обратился ко всем сразу. — У Нади талант, она управляется с сущностями, как с дрессированными хомяками. Опасайтесь её.

Он усмехнулся, давая понять, что шутит, но сказанное уже обсуждали, уже потянулась позёмка шёпота от парты к парте, от ряда к ряду.

— И что это? — одними губами спросила Сабрина, красноречиво выгибая бровь.

Что она хотела получить в ответ, интересно?

Надя зашуршала страницами тетради, надеясь, что Сабрина не выдержит долго. И она, наконец, не выдержала. Она отвернулась.

…На одном из семинаров к ней подсела Ляля. Миф изучал журнал, и гроздь его брелоков лежала тут же, на краю стола. Отвечал Мартимер — рисовал на доске странные схемы зелёным мелом, крошки летели на пол. Ляля щурилась, пытаясь разобрать его каракули, остальные притихли.

— Да, — выдохнула Ляля наконец. — Всё-таки самое главное в мужчине — это ум.

— Правда, — кивнула Надя, глядя, как Миф поджимает губы, рассматривая зелёные письмена.

— Ум — это всегда сексуально, — со знанием дела продолжила Ляля полушёпотом.

Они посмотрели друг на друга, как близнецы, которым только что случилось впервые увидеться. Надя растянула губы в улыбке.

— Ты меня понимаешь.

…Так всё и было. Грянул звонок, философ оставил в покое торчащий ворот, Сабрина нехотя отложила в сторону лекции по военной истории. Надя спрятала в сумку блокнот. Философия, Миф, философия. Что-то было общее, что-то знакомое было во всём этом. Философия, Миф… ах, да. Любовь.

— Я покажу тебе что-то интересное, — сказал Миф, захлопывая за собой дверцу машины.

Он улыбнулся — а улыбался он теперь так редко, что Надя ловила каждую дрожь его губ. Она чувствовала себя уютно в тёплом салоне автомобиля, отгороженная от осени прочным стеклом и улыбкой Мифа.

— Как дела с учёбой?

— Хорошо, — отозвалась Надя. Она скучала на занятиях, но делала всё, что требуется: ей не хотелось, чтобы Миф снова кого-то просил за неё. Это было даже не унизительно. Это было так, словно он растрачивал на пустяки весь запас драгоценного внимания к ней. Надя знала, что запас внимания не бесконечен, и ей не хотелось тратить его на ерунду.

Куда они ехали, Надя не очень понимала — видела только, что к окраинам. Улицы становились всё тише, небо опустилось на крыши девятиэтажек и нанизалось на антенны. Жемчужные бусы фонарей растянулись вдоль дороги, так что от одного до другого приходилось ехать в тумане. Изредка навстречу им из тумана выныривали машины, приветственно сигналили фарами и исчезали снова. Они плыли в тумане, словно призрачные корабли.

Надя не смогла бы вернуться обратно сама. Ей казалось, что вокруг был уже не город — другой мир. Призрачная девятиэтажка проплыла справа, и Миф остановил машину в просторном кармане дороги. Толстый провод повис совсем низко над её крышей. Надя задела его, когда выбралась наружу.

Она выбралась и мгновенно продрогла. Она тут же увидела: рядом с высоткой, приткнувшись, как ребёнок ко взрослому, стоял двухэтажный деревянный дом. В пустые окна не рисковал забираться даже туман.

— Это? — Не церемонясь, она ткнула пальцем в ту сторону. Миф неопределённо качнул головой.

У него были ключи от висячего замка на дверях, хотя вообще странно, зачем потребовался замок, если окна всё равно щерились наружу давно разбитыми стёклами. Наверное, у Мифа были ключи от всего города.

Они вошли. Внутри пахло обычным заброшенным домом, было тепло и сыро. Под ногами хрустели битые стёкла и мусор, нанесённый ветром. В углу валялась размокшая школьная тетрадка, Надя видела, как сквозняк тревожит её листы, пытается перевернуть и затихает, ощущая полное бессилие. В проходе пылился стул без ножки, и Миф пинком отправил его в сторону.

— Ребёнок, — сказал Миф, обращаясь к Наде, — ты же можешь. Почувствуй здесь хоть что-нибудь. Вызови его ко мне. Я ничего не могу здесь найти.

Надя замерла в дверном проёме, растерянно оглядывая размокшие оторванные обои. Когда-то они были в игривых розовых цветочках, теперь на стенах расцветали только пятна плесени и грязи. Она переступила на месте, прислушиваясь к скрипу половиц. Ничего. Совершенно ничего. Дом не откликался на мысленные призывы.

Она заглянула за поворот и нашла там всего лишь прогнившую лестницу. Столбик перил врос в половицу, и только это спасло его от краха. Столбик перил — единственное целое, что осталось от всей лестницы.

Она могла впустить в сознание темноту, но делать это при Мифе не хотелось. Надя вернулась в общий коридор — Миф стоял там, сложив на груди руки. Сузив глаза, он смотрел в угол, обычный угол с куцым огрызком обоев у самого пола.

— Какой автобус сюда ходит? — сказала Надя просто. — Можно я приеду сюда завтра, и тогда…

Он обернулся, и очки сами собой поползли на кончик носа.

— Нет. Сейчас. Тебе не нужен автобус и не нужно никакое завтра.

Наде стало не по себе.

— Я не умею так сразу. Вы думаете, я смогу, если не смогли вы?

Миф медленно покачал головой.

— Просто попробуй. Я не знаю, как это у тебя получается, но они сами к тебе выходят сами, я же видел. Они к тебе тянутся.

Она разглядывала его профиль и не могла понять, что же с ним не так. Почему вечно поджатые губы поджимаются сегодня чуть по-другому. Почему цепкий взгляд поверх очков сегодня особенно цепок.

— Это вроде как контрольная, да? — произнесла она с надеждой.

— Вроде как. Пусть это будет так называться, если хочешь.

Надя нервно заправила за ухо прядь волос и снова пошла бродить по короткому коридору — две квартиры вправо, две квартиры влево, рухнувшая лестница между ними. Осторожно ступая по гнилым половицам, она взялась за столбик перил и заглянула на второй этаж. Там, подхваченная ветром, струилась грязная капроновая лента.

Отыскав самый тёмный и отдалённый угол, она опустилась на колени, прижалась плечом к стене, чтобы не упасть. Битые кирпичи больно впились в колени, но вскоре она перестала их ощущать. Темнота нахлынула так быстро, что мурашки побежали по спине.

— Эй, — шёпотом окликнула Надя, и старый дом отозвался. Потянул ей навстречу щупальца сквозняков. Зашелестел клочками сорванных обоев.

Она увидела, как дрожат под потолком неясные тени. Здесь не было ауралов, потому что ауралы паразитируют только в жилых помещениях. Этот дом был мёртв так давно, что все коридоры наполнил серый кладбищенский туман.

Разводя туман руками, Надя потянулась к дверному проёму. Вывороченные кирпичи пахли болотной тиной. Дом стонал от боли, тихо, но когда она касалась выщербленных стен, она чувствовала его боль. От неё мутилось перед глазами.

Надя заглянула в каждую комнату, пока не дошла до последней, тупиковой. Там у окна замер Миф. В его пальцах тлел янтарный кончик сигареты, туман доходил ему до пояса. Она различила тихое рыжее свечение внутри Мифа и поборола отчаянное желание приблизиться и согреть руки. Наверное, именно так выглядели люди для сущности — тлеющий уголёк посреди тумана.

Она замёрзла. В доме было холодно, леденели пальцы и щёки. Леденело всё внутри. В углах шевелились аморфные сгустки мрака. Они разбегались от звука её шагов. Ни один из них не был сущностью, но сущность всё равно была рядом. Она раздражала Надю тяжёлым дыханием спиной, и человеческое внутри Нади сжималось от страха.

Верх лестницы потерялся в сумраке. Надя потянулась выше, опасно удаляясь от едва живого тела. Она стремительно теряла силы. Идти вверх было всё равно, что шагать против штормового ветра. Стиснув зубы, она сделала ещё шаг и замерла. Дальше ей хода не было. На столбике перил трепетала от сквозняка капроновая лента. Если там кто-то и был, он не желал показываться.

— Выходи, — тихо попросила Надя. Голос сбился на нечеловеческие нотки. — Мне очень нужно тебя увидеть. Выходи, пожалуйста.

Силы кончились быстрее, чем она хотела. Её дёрнуло назад. Тело свело судорогой, так что оно разучилось дышать. Надя открыла глаза и подавилась стоном. Одну страшную секунду она не видела перед собой ничего, кроме тумана, и думала, что никогда и не увидит.

Руки дрожали. Она поднесла их к глазам, рассмотрела мелкие ссадины на ладонях, прилипший мусор и пыль, кривую подживающую царапину наискосок — напоролась на осколок стекла. Жизнь понемногу возвращалась в онемевшее тело. Кожу покалывало, как будто электричеством.

Сквозняк принёс едва различимый запах табачного дыма. Надя отряхнула с коленей песок и, касаясь одной рукой стены, пошла к Мифу. Он стоял у окна, как будто в середине комнаты ему не хватило бы света, и листал блокнот, щурясь поверх очков.

Он не сразу её заметил. Потом заметил всё-таки — Надя поняла это по тому, как напряглись его плечи, — и ещё несколько мгновений не шевелился, словно надеялся, что Надя уйдёт или растворится. Она осталась, и Миф нехотя закрыл блокнот.

— Вы уверены, что здесь вообще что-то есть? — спросила она, осмелев. В другой раз она никогда бы не поставила под сомнение слова Мифа, но сейчас было не до вежливостей.

Миф смерил её взглядом, утвердительно кивнул.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо. — Она всё ещё дрожала, хотя холод остался по ту сторону. А в привычном мире к окнам поступала октябрьская ночь. Ничуть не холоднее, чем все прочие. Подхваченный насморк, конечно, был не в счёт. Вряд ли о нём стоило сообщать Мифу.

— Замёрзла? Ну ладно, идём. — Он тяжело вздохнул и зашагал к выходу.

Надя бросилась следом, именно — бросилась, потому что, оцепенев в нерешительности, успела потерять его из виду. Оставаться одной в мёртвом доме она не хотела, хоть и заблудиться тут было невозможно.

— Сегодня понедельник? — Миф стоял у двери, покачивая в руке ржавый навесной замок. — Хорошо. Значит, до пятницы ещё есть время.

Надя хотела спросить, зачем дожидаться пятницы, но не успела: Миф загремел ключами, отчаянно застонали дверные петли. Утроба дома отгородилась дверью, и разом исчез запах истлевающего прошлого. Надя прошла к самому ближнему окну, глянула внутрь.

Ничего там не изменилось: стул с отломанной ножкой валялся у стены, и клок обоев свисал в том же самом месте. Но она поразилась, как разительно было отличие — смотреть изнутри или же снаружи.

— Эй, — тихонько позвала она ещё раз, напоследок, и дом снова отозвался.

Тяжёлый, трупно пахнущий сквозняк лизнул её лицо и тут же растворился в осеннем ветре. Наде стало не по себе, она отпрянула от окна и побежала к Мифу, прямо через размякший от дождя газон, наискосок, по щиколотку утопая в грязи. Мёртвая коричневая трава налипала на кроссовки.

Ей больше не хотелось спрашивать, уверен ли он, что кто-то живёт в доме. Теперь она и сама знала это наверняка. И не знала только, хочет ли она встретиться с ним лицом к лицу.

— Ещё есть время, — снова произнёс Миф. Говорил он с таким видом, будто пока Нади не было рядом, он всё равно повторял эту фразу. Повторял и повторял одним и тем же тоном.

Надя молча зашагала позади него. Она ждала, что Миф отдаст ей ключи, как он всегда делал, но он не глядя сунул их в карман ветровки. Может, он просто задумался и забыл — какая, простите, мелочь, — но Наде она запала в память. Что же, ключи от этого дома он не доверит ей? Не заслужила, выходит?

Стоило им отойти от дома шагов на десять, как в мир, парализованный тишиной, хлынули звуки. Поднимая фонтаны брызг, неслись по трассе машины, и утробно, на одной ноте, завывала музыка из чьей-то открытой форточки. Надя отогревалась.

— Мифодий Кириллович, а почему вы спрашивали меня…

Поймав его взгляд, она замолчала и молчала долго — до машины, и в машине. Наверняка он был разочарован. Об этом думала Надя, наблюдая, как тянутся вдоль дороги жемчужины фонарей, нанизанные на провода. Фонари никто не выключал даже в полдень, и это впервые показалось ей разумным. Следующий раз, когда придётся сюда ехать, она возьмёт фонарь посильнее. В памяти дом предстал сумрачным, хоть на деле он был почти прозрачным от ветхости и был весь в дырах окон.

Только за квартал до общежития Миф как будто оттаял. Или притворился, что оттаял, и криво улыбнулся, поймав Надин взгляд в зеркале заднего вида.

— Завтра мы не увидимся. Я позвоню.

Надя ощутила резкий прилив радости. Завтра она не вернётся в мрачный дом на окраине города! Можно даже отложить на потом поиски фонаря.

Она даже не заметила, как из переулка они вывернули к общежитию.

— До встречи, — сказал ей Миф в зеркало, не глядя поймал за руку и несильно сжал.

***

Надя подняла взгляд от тетради: женщина-архивариус сидела напротив, по-ученически правильно сложив руки на краю стола. От того, как бесшумно она подкралась, и ещё от её прямого взгляда сделалось не по себе.

— Я положила читательский билет вам на стол, — осторожно произнесла Надя и покосилась на ряды папок: не переставила ли чего случайно не в ту секцию. Вроде бы нет.

Женщина близоруко прищурилась. У неё были очень светлые волосы и глаза, и выцветшая брошь, скалывающая серую шаль. И платье в пол, туго обхватывающее колени.

— Простите меня. Но так вышло, что я случайно подслушала ваш разговор с преподавателем.

И голос, такой же бесцветный, как свет ламп.

Надя молчала, представляя себе, что она могла бы услышать.

— Вы говорили, что сущность можно освободить, если рассказать её историю?

— Это курсантская байка. Поверье, — быстро сказала она, пока женщина, сидящая напротив, не успела развить мысль. — Как и то, что нельзя наступать на седьмую ступеньку. Или ещё про трубы… Вы же не верите в такое? Никто из преподавателей не верит.

— Но ведь другого способа нет? Вы как думаете? — Руки у неё были тоже бледные, с длинными ногтями. Узловатые пальцы, похожие на паучьи лапки. Указательный направился на Надю. Архивная паучиха в паутине светлых волос.

Надя неопределённо потрясла головой. Она догадалась, к чему весь этот разговор.

— Но разве Плакальщицу не уничтожили? Я слышала, что Мифодий Кириллович говорил с оперативниками.

— Нет. Пока что они заперли её за дальним стеллажом, а вернуться обещали через неделю. Сказали, нужно подождать. Через неделю и уничтожат, думаю. Но всё-таки я бы очень хотела, чтобы вы мне ответили.

— Это было написано на стене в общежитии, — буркнула Надя, теряя последний шанс выпутаться из бесцветной паутины.

— Но мы могли бы попробовать?

Зависла неловкая пауза. Надя смотрела на неё снизу вверх. Женщина перебирала пальцами, как будто держала в руках невидимые бусины. Она решила объясниться.

— Простите, что обращаюсь к вам с такой просьбой. Я знаю, что это тяжело. Знаю, что ваши преподаватели были бы против такого. Просто я семь лет работаю здесь. И семь лет здесь она. Я не хочу, чтобы её уничтожали. Так нельзя. Поверьте мне, так нельзя.

Вот она и призналась. Надя смотрела на загнутый уголок своей тетради и судорожно соображала, что ей на это ответить. Не может быть так, чтобы человек защищал сущность. О таком не пишут в учебниках.

Её молчание приняли за согласие. Женщина заговорила, прядя пальцами, как будто свивая невидимую нитку в узор.

— Она жила здесь много лет назад, когда на месте института стоял жилой дом. Она жила здесь вместе с мужем. А он был плохим человеком, понимаете? Запойный пьяница, в тюрьме сидел за грабёж. Она его выгоняла, а он приходил, пытался дверь взломать, орал под окном гадости, пока она его обратно не впускала. Кажется, потом он подался в какую-то секту. Бил её, а соседи знали и молчали. Не лезть в чужие дела — вечное оправдание. А потом случилось между ними что-то, в очередной раз. Соседи слышали крики, но вмешиваться никто не стал. В общем, нашли её потом, обожженную, привязанную к трубе в ванной. Запах стоял такой, что не описать.

Надя наблюдала за её руками и понимала, что теперь ей не отвертеться. Не хватит решимости просто так встать и уйти.

— Откуда вы всё это знаете? — спросила она, глядя в сторону.

— Я работаю тут семь лет.

Надя нашла десяток причин, чтобы отказаться, но закрыла глаза и сказала только:

— Давайте попробуем.

Женщина вышла из архива, а Надя медленно измерила шагами коридор от картотеки до дальнего стеллажа. Он был окружён красными лампочками, как будто россыпью новогодних огоньков. Провода опутывали весь угол, а огоньки отражались в кафеле.

Надя села на пол и скрестила ноги.

Она закрыла глаза, впуская в сознание уже привычную темноту. Мысленно обыскала пространство вокруг себя и нашла Плакальщицу — зажатую между стеной и гирляндой алых ламп. Комок бесформенного мрака в углу. Сущность тонко застонала, ощутив прикосновения. Развернулась и цапнула не глядя. Надя успела отстраниться, а красные огни не дали Плакальщице вырасти сильнее.

Надя её не боялась. Сопротивление было — не более чем рык умирающего зверя. Она кашлянула, сбивая голос до нужного тембра, запрокинула голову, чтобы вдохнуть полной грудью воздух, ещё не испорченный запахом жжёного мяса. Поймала нужный тембр и сказала:

— Послушай меня…

***

Миф не позвонил ни завтра, ни в среду, и Надя везде таскала с собой телефон, чтобы не пропустить. Сначала она делала вид, что совсем не переживает и даже рада, потом забеспокоилась всерьёз. Даже могильный образ дома отодвинулся на задний план по сравнению с пропажей Мифа.

Приходилось с содроганием ждать лекции в пятницу. Уж если бы Миф не явился и тогда, Надя дала бы волю панике. Но телефон зазвонил раньше — в четверг ночью. Нащупав мобильный и кое-как попав ногами в тапочки, Надя выскочила из комнаты, чтобы не приводить в ярость Сабрину, которая только что улеглась спать.

В комнате отдыха горела бледная лампа, и вялые листья растения, похожего на папоротник, опускались на подлокотник продавленного кресла. Надя отвела листья в сторону и села.

— Мифодий…

Договорить приветствие он ей не дал.

— Надя, как ты себя чувствуешь?

Она растерянно помолчала. С чего бы Мифу было интересно её здоровье? Или он помнил о том насморке? По утрам Надя разводила в горячей воде шипучую таблетку и пила безвкусную молочно-белую жидкость. От этого насморк проходил, и возвращался он только потом, в горячке учёбы, когда ей до него уже не было дела.

— Хорошо. А почему вы…

— Ты обдумала моё задание? Готова съездить туда ещё раз?

«Его нужно было обдумать?» — едва не ляпнула Надя. Она старалась не вспоминать мрачный дом, и что уж там обдумывать? Ей не хватило бы знаний. Ей не хватило бы даже интуиции. Но как это высказать Мифу?

— Ну да.

— Отлично. Тогда увидимся завтра. Приходи после занятий. И знаешь, что? Когда мы наедине, не называй меня по отчеству. А то чувствую себя старым нудным профессором.

Она не успела попрощаться или хоть что-то мяукнуть в ответ — Миф бросил трубку. Надя ещё посидела на подлокотнике кресла, чувствуя, как листья щекочут ей поясницу — голую полоску тела между джинсами и футболкой. На экране телефона отразилась привычная заставка — летучая мышь с раскрытой ярко-алой пастью.

Двадцать семь секунд. Миф не потратил на неё и полминуты. Но спросил, как она себя чувствует. Стоило ли ради такого будить Сабрину и нестись через всю комнату, подальше от хлопнувшей двери?

Потерев поясницу, Надя встала и с раздражением сунула телефон в карман. Ей пришла в голову мысль, что стоило бы сказаться больной. Никуда не убежит этот мерзкий дом. Но время было упущено, глупо было бы звонить Мифу снова и отпрашиваться на завтра. А завтра… завтра шарахаться от него по институту, чтобы не поймал на обмане.

Надя побродила по пустому коридору, чтобы успокоиться. Она всё равно не сумела бы заснуть. Закрывала глаза, и перед ними вставал дом с дырами окон, из которых лезли наружу щупальца тумана.

Ей хотелось поговорить, но было не с кем: Сабрина не жаждала бесед, Ляля, наверняка, уже легла спать. Не будить же её — это выглядело бы как жест отчаяния. Ещё отчаяннее было звонить Мифу. Только ему позволительно будить Надю посреди ночи. Наоборот — никак.

Не с кем поговорить, совершенно не с кем.

Надя вернулась в комнату отдыха и с ногами забралась в кресло, бросив тапочки рядом. Растение, похожее на папоротник, отгородило её от всего мира. Снова экран телефона — снова алая пасть летучей мыши.

Миф однажды спросил, как её зовут. Её звали Эми. Надя дала ей имя просто так, совсем не задумываясь, почему Эми, а не Сьюзи, например.

Она не услышала шагов — Сабрина всегда ходила бесшумно — зато Надя успела заметить движение за узорчатой перегородкой. Сабрина, как была, в спортивных брюках и футболке, непривычно — с распущенными волосами, возникла из полутёмного ответвления коридора.

— Еле нашла тебя. Ты быстро сбежала.

Белая футболка с надписью на спине — что-то многозначительное о лепестках сакуры. Сабрина села на подлокотник кресла, на тот, что был дальше от приставучих листьев.

Надя быстро, как будто её застукали за преступлением, убрала телефон в карман. Алая пасть Эми и запись о том, что ей звонил Миф, канули в темноту. Сабрина сделала вид, что не заметила.

— Надя, ты же понимаешь, что у тебя с ним ничего быть не может?

Её волосы пощекотали Наде плечо.

— В каком смысле? — растерялась она. Впервые за много дней Сабрина заговорила с ней о Мифе. Впервые за много дней Сабрина заговорила с ней. Дежурные вопросы-ответы не в счёт, конечно.

— У него жена и, судя по всему, любовница. Все вакантные места заняты. На что ты вообще надеешься?

— Я же… — испугалась Надя и не смогла договорить. Она никогда не думала о таком — не приходило в голову. И вообразить себя претендующей на что-либо подобное было унизительно, как будто стоишь в очереди в дамскую комнату, а очередь всё не движется.

— Слушай, я понятия не имею, что он тебе наговорил и что у вас там уже было. — Сабрина смотрела сверху вниз, участливо и так всепрощающе, что унижение внутри Нади выпустило когти и угрожающе царапнулось. — Но это безнадёжные отношения. Он поиграет с тобой и бросит, как ты не можешь понять.

Чувствуя, как горячая волна захлёстывает её с головой, Надя зажмурилась посильнее, потом открыла глаза. Волна схлынула, но на щеках наверняка остались следы — вот они и горели.

— Всё не так, — сказала она механически, потому что нужно было что-то сказать.

— А как? — Сабрина сидела на подлокотнике кресла, такая прямая и правильная, что позавидовала бы Горгулья.

Она сказала совсем не то, что собиралась. Не то, что было бы правильно и разумно. Она сказала то, что диктовала рванувшая наружу обида.

— Слушай, ты не хотела говорить о Мифе, вот и не нужно. Я сама разберусь с этим. Бросит, значит, бросит. Не твоё дело.

Она ощутила, как Сабрина сползла с подлокотника. От движения воздуха шевельнулись резные листья. Надя отвернулась, чтобы не видеть. Щёки пылали по-прежнему, спрятанный в карман телефон жёг кожу через тонкую подкладку джинсов.

Сабрина всё ещё стояла рядом — и пыталась успокоиться, — это Надя знала, даже не оборачиваясь. А если бы обернулась — прочитала бы ещё раз претензионную надпись о лепестках сакуры.

— Я ждала, что ты это скажешь, — жёстко произнесла Сабрина, пока Надя размышляла, куда ей сбежать. — Но я всё-таки надеялась, что ты будешь вести себя разумнее. Ну теперь мне придётся идти на крайние меры. Пойми, я только хочу защитить тебя.

Надя всё-таки обернулась: Сабрина стояла к ней вполоборота, очень собранная, и сосредоточенно щурилась в угол комнаты.

— Что ещё за крайние меры?

Сабрина не ответила. Она кривила губы и размышлениями не делилась. Надю затрясло. Она повторила снова, уже не надеясь на ответ.

— Какие меры?

Что ещё ей было делать? Уронить голову на подставленные руки и расплакаться? Обещать, что больше никогда? Уйти, чтобы не видеть этого и не слышать? Надя собиралась сделать хоть что-то, но она так устала, что просто сидела, цепляясь ногтями за облезлую обивку кресла.

Сабрина обернулась.

— Все, которые потребуются. Я добьюсь, чтобы он отстал от тебя. Я пойду на кафедру и рассажу всё. Они должны разобраться. Я, в конце концов, поговорю с его женой. Он не имеет права так себя вести. Надя, так не может продолжаться, потому что не может и всё!

Ночь, которая до того казалась неприятной, стала вдруг абсолютно невыносимой. С лестницы потянуло запахом гниющих листьев. Навязчивый, горький аромат разлился в воздухе, от него першило в горле, слезились глаза. Надя зажмурилась.

— Ну как, как он себя ведёт? Ты что, свечку держала? Ничего не было, пойми. А то, что я чувствую — мои личные проблемы. При чём здесь Миф?

— Я понимаю, — обречённо сказала Сабрина. — А вот ты не понимаешь. Если бы он вёл себя, как следует, ты бы ничего не чувствовала. Он должен был заметить и тут же провести черту. Он не имел права такое допускать. Ты что, не понимаешь, что он нарочно тебя влюбил?

Ночь сыпалась на её голову новыми обидами, сколько их было — не сосчитать, и каждая норовила придавить к полу.

— Сабрина, нет.

— Что? — она запнулась на полуслове. Порозовевшие в пылу спора щёки горели теперь истерическим, нездоровым румянцем.

— Сабрина, не смей. Если ты сделаешь… если ты скажешь… мы с тобой больше не подруги.

Надя говорила медленно, потому что каждое слово ещё предстояло вытолкнуть из себя.

— Так, значит, — после секундной тишины сказала Сабрина. Надя больше не поднимала голову. Она видела колени Сабрины, обтянутые узкими брюками. Напряжённые, выпрямленные ноги. — Ну ладно. Как скажешь.

Она развернулась и пошла. И шла невозможно долго, пока не скрылась в темноте коридорного отростка. Надя подумала, что нужно заплакать. Так было бы правильно, честно. Ведь она причинила боль Сабрине, значит, должна страдать и сама.

Не плакалось.

Тошнотворный запах с лестницы расползался по этажу. От него скручивало пустой желудок.

Рваное утро явилось по звонку будильника. Надя открыла глаза и несколько мгновений соображала, откуда слышится музыка, потом сообразила схватить со стола телефон. Она поняла, что было в нём странного: будильник обычно ставила Сабрина, и на её будильнике играла скрипка — так выбрала Надя. Сегодня зазвонил другой будильник, поставленный на всякий случай. Электронная мелодия в четыре ноты.

Хотелось засмеяться. Истерично захихикать. Надя поднялась, рукой опираясь на спинку кровати. Соседняя постель была застелена. На письменном столе неровной стопкой громоздились только Надины учебники.

— Замечательно, — пробормотала она, опускаясь обратно в кровать. Первой парой была история у Ли. Ну её, эту историю. Она с головой завернулась в одеяло, хотя тусклый утренний свет нисколько не мешал.

Мешали мысли. Из-за них Надя никогда не смогла бы уснуть. Она вслепую пошарила рукой по столу и схватилась за телефон. Первая пара. Наверное, Сабрина просто ушла раньше, чтобы не нужно было шагать вместе от общежития к учебным корпусам и мучиться, не зная, что сказать. Такое поведение в её стиле.

Медленно приходя в себя, Надя стала собираться. Уже стоя на пороге, она вспомнила, что после занятий обещала зайти к Мифу. Ей был нужен фонарь, хороший, мощный, чтобы идти в чёрный дом. Фонарь она, конечно, не раздобыла, и теперь уже не раздобудет.

«В следующий раз», — мрачно пообещала себе Надя. И скривилась, представляя, сколько ещё раз ей придётся входить в могильную развалюху на окраине города. Если только не случится чудо, и сущность не выберется к Наде сама собой. А чудо, естественно, не случится.

Утренний ветер был, пожалуй, раза в два холоднее, чем вчера, он упрямо лез под серую форменную куртку. Наде всё время чудился запах сигаретного дыма, но позади неё никто не шёл. До занятий было ещё полчаса.

Сабрины не было в коридоре у дверей аудитории. Она не явилась и позже, когда, чуть прихрамывая, на кафедру взошёл Ли и рассеянно начал читать то же, что читал в прошлую пятницу.

Ладно бы история — чёрт с ней, — Сабрина не явилась на занятие к Максиму, и вот уже от этого Наде стало не по себе. Наплевав на дисциплину, она выложила телефон рядом с собой на парту и тыкала в него каждый раз, как только преподаватель отворачивался. Отмирал чёрный экран, игрушечная Эми скалила два острых зуба. Ни сообщения, ни звонка. И куда теперь бежать?

На второй перемене Надя забилась в угол под лестницей и, ворочая в голове сотню неуклюжих фраз, набрала номер Сабрины. Конечно, она не ответила. И в следующем перерыве, и через один. После занятий Надя спустилась к Мифу.

Дверь в его кабинет была приоткрыта, оттуда тянуло холодным сквозняком. Надя вошла, оттолкнув по привычке дверцу шкафа. В комнате совсем не пахло табачным дымом, но было очень холодно. Здесь пахло тем же, от чего скручивало Надин желудок ночью. Гниющими листьями.

Она не поверила, прошла дальше. Миф сидел за столом, сцепленные пальцы замерли, как у восковой фигуры. Очки сползли на самый кончик носа — Надя испугалась, что они вот-вот упадут. Миф сидел за столом и смотрел в разворот блокнота. Она различила там несколько строчек, нацарапанных простым карандашом. Но не успела прочитать.

— А, Орлова, — поздоровался Миф. — Молодец, что пришла пораньше. Как ты себя чувствуешь?

«Паршиво», — хотела сказать Надя, но сказала:

— Хорошо. Спасибо.

— Хорошо — это отлично.

Миф поднялся и пошёл за ветровкой. Удивительно, как он не мёрз в ней. Полосатый свитер выглядел потёртым и наверняка грел так себе, плохонько грел. Пока Надя наблюдала за Мифом, она вспомнила про блокнот. Обернулась — но его уже не было на столе.

Стоя в узком проходе между шкафами, Миф звякнул ключами в кармане. У него была целая связка брелоков, но Наде никогда не удавалось разглядеть их. Иногда она даже сомневалась, что среди тряпичных зайцев и пластиковых зверей найдётся хоть один ключ.

— Ну что, пойдём?

На ней была серая куртка, та, что из летнего комплекта формы, и одна только рубашка под ней. Надя не представляла, как продержаться в заброшенном доме хоть час. Но она покорно пошла следом за Мифом, даже не пытаясь ругать себя за рассеянность. Какой смысл? Была бы рядом Сабрина, она обязательно бы ткнула пальцем в термометр за окном.

По дороге Надя снова набрала номер подруги, хоть и не представляла, как и о чём будет говорить с ней при Мифе. Пустое — всё равно телефон отзывался длинными гудками.

Миф смотрел на неё — сегодня даже чаще, чем обычно, отворачивался от дороги и смотрел. Наде казалось, что он вот-вот спросит у неё что-то, но он молчал, криво улыбался и снова сосредотачивался на дороге. Барабанил пальцами по рулю, когда они вставали на светофорах.

— Мифодий Кириллович, — не выдержала Надя, когда мимо пронёсся знакомый квартал. Впрочем, она бы здесь давно заблудилась — новостройки в спальных районах повторяли друг друга, как списанные контрольные.

— Мы же договорились, — мягко прервал её Миф.

Она с трудом вспомнила о вечернем разговоре.

— Мифодий…

— Миф.

Его имя походило на шуршание дворников по лобовому стеклу, на глухой шум автомобилей, проносящихся мимо, на хлопок дверцы. На всё сразу. Его имя было — всего три буквы, а прилепленное окончание, да ещё и отчество казались чужеродными.

— Хорошо. — Надя замялась. — Миф. Вы знаете, я не очень понимаю, что должна делать. У меня нет системы знаний. Я действую только на интуиции и… — она едва не проговорилась о «правилах». — Только на интуиции, и всё. Я тычусь, как слепая.

Миф усмехнулся, тормозя машину на очередном светофоре. Мигнул зелёный, и он не сразу тронулся с места. Сзади нетерпеливо посигналили.

— Надя, брось уже эти умные слова. Они годятся только для напыщенных чиновников. Можно сколько угодно строить системы знаний, писать учебники и ни черта, прости, не чувствовать. Ты боишься, что ничего там не найдёшь?

Она помолчала, осознавая вдруг, как холодно и пусто внутри. Раньше было по-другому, рядом с ним было тепло. Миф морщился, пытаясь без помощи рук загнать очки обратно на переносицу.

— Не бойся. Ничего страшного. У нас ещё есть время.

Он сказал это таким тоном, как будто времени не было совсем. Надя сжалась на сидении, представляя, как вечером пятницы весь мир проглотит чёрное ничто, выползшее из заброшенного дома. Она представляла это и представляла, пока от мысленных образов не перестало перехватывать горло.

— Приехали, — сообщил Миф и открыл дверцу, впуская в салон клубы холодного ветра.

Надя замёрзла сразу же и поняла, что больше не отогреется. Сунув руки в карманы, она пошла следом за ним, меся ногами осеннюю грязь. Миф шёл прямо через полосу земли, некогда бывшую газоном, упрямо игнорировал дорожки, будто на этом пути ему дорога была каждая секунда.

Навесной замок упал ему в руки, как перезревшее яблоко. Надя стояла в двух шагах от двери и чувствовала, как внутри ворочается что-то страшное, нехорошее.

— Ну, заходи, — сказал Миф, и чёрное ничто снова полезло из дома наружу.

Так показалось Наде. Она зашла, огляделась. Всё тут осталось по-старому, точно так же валялся в углу сломанный стул. Хотя с чего бы дому меняться? Она всё-таки чуяла, что в нём что-то изменилось. В комнатах стало теплее, чем на улице, хотя выбитые окна пропускали все сквозняки на свете.

Надя побродила по коридору, чувствуя себя беспомощной и глупой. Она старалась, чтобы мусор не так сильно хрустел под ногами. Миф — она видела, проходя мимо — был в комнате со стулом. Закрыв глаза, он сидел на поваленном дверном косяке.

Она повторила всё, что делала раньше. Стоя на коленях, впустила в себя холодную темноту. Бесшумные тени на потолке опасливо расползлись по углам. Задыхаясь в тумане, она бродила по дому, как слепая, натыкалась на стены.

Теперь Надя хорошо чувствовала, что в доме есть сущность, но она постоянно стояла за спиной и не желала появляться перед глазами, сколько не оборачивайся. Сквозняки издевательски перешёптывались. Через силу Надя приблизилась к лестнице и посмотрела вверх. Тот, кто стоял вверху, не откликался. Воздух отвратительно сладко пах гниющими листьями.

Она сломалась. В один момент, когда за окном стемнело настолько, что даже тумана было не различить, она поняла, что с этим домом никогда ничего не выйдет.

Едва шевелясь, добралась до окна и вцепилась в подоконник. Жадно втянула свежий ветер. Потусторонний мир с каждым разом отпускал её всё неохотнее, сквозняки хватали за щиколотки и норовили затащить назад, в темноту.

Надя жадно втянула в лёгкие мир живых. Рядом, у жилой многоэтажки, светились фонари, и прохожие двигались — как в театре теней — кто с собакой на поводке, кто с сумками, кто налегке. Надя наблюдала за всем этим мельтешением отстранённо, прикрыв глаза. Она впервые поняла, как сильно устала.

Внутри всё гудело от напряжения, как будто дрожали высоковольтные провода. Она не смогла бы точно сказать, сколько времени провела, сидя на подоконнике, а очнулась от того, что в комнате зазвучали шаги. В мутном полумраке Надя различила силуэт Мифа и запоздало испугалась.

— Да, не поддаётся нам эта штука, — сказал он весело. — Ну и ладно. Пусть. Давай руку.

Его оживление не успокоило Надю, наоборот, насторожило ещё больше.

— Помните, вы сказали, что у нас есть время только до пятницы. Сегодня пятница. Мы сюда больше не поедем?

Миф остановился в шаге от окна. Свет далёких фонарей отражался в его очках, и казалось, что посреди комнаты над полом висят два огонька.

— Ты устала, да? Это понятно. На счёт твоего вопроса — не знаю, как выйдет. Возможно, я поеду один. Возможно, тебе самой захочется вернуться сюда. Посмотрим.

Надя передёрнула плечами вместо ответа. Тупая боль в затылке мешала думать непредвзято. Она представила себя со стороны, как мог бы её видеть Миф — чёрная тень на подоконнике, против уличного света. Она представила себя, как могли бы увидеть случайные прохожие, если бы ей взбрело в голову рассматривать старый дом, а не проскакивать мимо на предельно возможной скорости — чёрная тень в оконном проёме. Вот так и рождаются байки о призраках.

Она протянула Мифу руку, сама не понимая, зачем. Не таким уж и высоким был этот подоконник. Его пальцы оказались сухими и прохладными, за них было очень хорошо держаться. Очень надёжно.

Надя понятия не имела, почему вдруг оказалась к нему так близко, что ладони скользнули по свитеру — мимо расстёгнутой ветровки, окунулись в человеческое тепло. Она не успела подумать, что это. Она успела только почувствовать острый укол страха и — такой же острый — приступ восторга, который на грани с отчаянием.

Миф поцеловал Надю, и его рука лежала у неё на затылке, свитер шершавился под её ладонями. На мгновение стало очень тепло.

Он оторвался от неё, словно не хватало воздуха, и прижал снова. Даже если бы Надя решила сопротивляться, она бы не смогла. Но она и не решила. Миф, запутавшись пальцами в её волосах, скользнул губами к виску, потом к уху. Он прижимал её так сильно, что перехватывало дыхание. Его слова защекотали Наде шею.

— Я тебя проклинаю, — прошептал он ей прямо в ухо, обдавая лихорадочным теплом.

Мгновение Надя не могла пошевелиться. Миф всё ещё обнимал её, но теперь уже в его объятиях была одна видимость. Хрупкое наваждение — дёрнись и всё рассыплется. Её руки затряслись.

Надя оттолкнула от себя Мифа и сама отлетела обратно, к подоконнику, так что спиной врезалась в полуобвалившийся косяк. Она жадно втянула холодный воздух, пальцами проскребла по оконной коробке. Нужно было обернуться и снова посмотреть на него, но Надя не могла себя заставить.

Нужно было обернуться. Там, за её спиной, в полумраке комнаты горели два янтарных огонька — отражения уличных фонарей в его очках.

— Хватит, — отчётливо спокойно сказал за её спиной Миф. — Истерик не надо. Не здесь, по крайней мере. Пойдём.

Она не чувствовала физической боли. То, что напугало Надю больше всего, было сродни и страху, и отчаянию, но болью это не было совершенно точно. Осторожно, опираясь на подоконник, она повернулась в сторону Мифа. Два рыжих огонька горели в центре комнаты.

Она не могла ничего сказать, слова просто не рождались внутри. Истерика законсервировалась там, как закатанная в банку рыбёшка. Миф взял Надю за руку и вывел из дома. Пока он шипел, разыскивая ключи по карманам ветровки, она покорно стояла рядом, мысль была всего одна и простая донельзя: «Холодно».

Дул северный ветер, обтрясая последние листья с деревьев. На улицах уже не было прохожих. Наде показалось, что всех людей просто стёрли с лица этого мира, как будто гигантским ластиком. Или она сама попала в другой мир, в совершенно пустой, тёмный мир.

Миф всё время смотрел на часы. Пока они ехали — когда останавливались на мигающих впустую светофорах, пока неслись по вымершей трассе — каждую минуту он дёргал манжет рубашки. Надя дышала на стекло и наблюдала, как растекается по нему запотевшее облачко.

Она не хотела спрашивать Мифа, куда он её везёт. Видела сама, что в общежитие: мимо летели знакомые офисные здания — тёмные, круглосуточные магазины — в них теплился свет. Миф почти не разговаривал с ней, хоть иногда Наде казалось, что ему очень хочется заговорить. Он оборачивался к ней, открывал рот и тут же кривился.

— Холодно? Печку включить?

Она молчала. Она не могла заставить себя говорить. Вокруг всё плавало, словно в сиропе.

Миф остановил машину в глухом переулке, из которого не было видно общежития. Хотя свет уличных фонарей просачивался в машину, на лице Мифа лежала тень.

Вероятно, он не хотел, чтобы их разговор слышали. Хотя о каком разговоре могла идти речь? Её рот так пересох, что язык больно царапал нёбо.

Миф достал с заднего сиденья бутылку воды и сунул Наде в непослушные пальцы. Держа бутылку в полусогнутой руке, Надя так и осталась сидеть неподвижно.

— Пей, — сказал Миф.

Она подумала, что было бы неплохо выплеснуть ему в лицо эту воду. За всё. Было бы красиво, как в фильме.

Миф сам вылил воду ей в рот, Надя не ощутила ничего — ни вкуса, ни прикосновения пластика к пересохшим губам. Даже не поняла, были ли вода горячей или холодной.

Она откинулась на спинку сиденья. Миф вздыхал рядом. Надя чувствовала, он смотрит на неё, наблюдает, как за подопытной крысой. Она захрипела, потом зарыдала, в голос, не в силах остановиться.

Миф сидел так близко, что Надя ощущала его тепло, но ни разу больше к ней не прикоснулся. Он терпеливо ждал, когда закончится её истерика. Может, всё ещё наблюдал, но, занавесившись от него волосами, Надя не видела.

— Можешь успокоиться и начать меня слушать, — сказал он ей, когда всё отчаяние кончилось.

Миф сидел в той же усталой позе, опустив руки на колени.

— Не бойся, — сказал он наконец. Надя поняла — впервые за весь вечер он сказал то, что по-настоящему имело смысл. — Это не навсегда. Я сниму это. Мне потребуется время, но я его сниму.

— Что это такое? — спросила она, ощутив свой голос, как нечто осязаемое, имеющее вкус и запах.

— Проклятье. Подходящее слово, думаю. Я не люблю книжные термины, пусть будет по-простому — проклятье. Однажды я его подцепил. Понятия не имею, где. Но ты пойми, что так для нас обоих будет проще. Ты должна мне верить.

«У тебя нет другого варианта», — добавил за него трескучий ветер за окном.

— Я ничего не понимаю, — призналась Надя. Минуту она думала, какой задать вопрос, но мыслей в голове всё ещё было предательски мало.

Миф свёл пальцы у подбородка.

— Летом я где-то подцепил проклятье. Я не могу снять его с себя, потому что сама природа проклятья препятствует этому. Но я могу его передать. Тебе, например. Я передал его тебе, и у меня теперь развязаны руки. Я найду способ его снять.

Надя видела — проклятье сидело у неё в ладонях, вместе с пылью заброшенного дома, вместе с потёками туши. Оно сидело там, и Надя не знала, что с ним делать.

— Почему я? — спросила она у проклятья.

— Ты — легче всего. Нельзя просто так взять и кому попало отдать его. Требуется много условий, понимаешь? — Голос Мифа нервно взмыл на высокие ноты и тут же спустился обратно. — Много факторов. Потом узнаешь, зачем тебе это сейчас.

— Нужно, чтобы влюбилась, да? — сказала она неожиданно для самой себя. Вспомнилась Сабрина, которая стояла посреди комнаты. Сузив глаза, она укоризненно качала головой. Всё качала и качала, никак не могла остановиться.

— Да, — произнёс Миф, как будто нырнул в прорубь.

Они молчали так долго, что проклятье в её ладонях умудрилось заснуть, и отчаяние чуть притихло. Надя подумала, что к этому ведь можно привыкнуть. Должен быть способ, чтобы привыкнуть к отчаянию и жить с ним, жить, ходить на занятия, вставать в шесть утра, писать рефераты. Забиваться в переполненный автобус, раскрывать зонт, выходя из дома, рассматривать витрины магазинов. Вместе с отчаянием.

— А где его можно подцепить?

Миф смотрел прямо перед собой.

— Любая неизвестная сущность теоретически может быть его носителем. Я провёл тебя по тем местам, где сам бывал летом. Я уже проверял их, но решил, что будет вернее, если их проверит ещё кто-нибудь. Ты, например. Да что я рассказываю. Ты сама видела, что все сущности, кроме последней, не представляли собой опасности. С последней, скорее всего, и нужно разбираться. Я разберусь.

«Как же вы разберётесь, вы же сами сказали, что не можете», — почти вырвалось у Нади. Она хрипло выдохнула и облизнула пересохшие губы.

— Быть проклятым опасно?

— Не опаснее, чем жить. Не перебегай улицу на красный свет и не ешь просроченные продукты, вот и всё. Просто там, где другим может повезти, тебе не повезёт.

— Ну спасибо, — сказала Надя. Впервые — зло. Злость вскипела в ней на эту единственную секунду. Как легко он скинул на неё проклятье. Как легко сказал — тебе не повезёт.

— Ладно. — Миф дёрнулся, поправляя ветровку, словно не безразлично было, как он выглядит. — Поехали. Я довезу тебя домой.

От ненависти её вело к отчаянной нежности, хотелось вцепиться в Мифа и не отпускать, потом — ударить его и накричать, и так без конца.

На прощание Миф сказал ей:

— Ну, удачи.

И всё.

Надя поднялась на пятый этаж, проигнорировав бухтение вахтёрши, вошла в пустую комнату и, не зажигая света, упала на кровать. От соприкосновения с курткой покрывало сделалось влажным. Только лёжа ничком на кровати, она поняла, что Миф сказал только «ну, удачи». Он не обещал позвонить, не назначал встречи, он даже не сказал, как всегда: «ну, до понедельника».

Подушка пахла духами Сабрины, едва различимыми арабскими нотками. Странно — подушка принадлежала Наде, а пахла другим человеком. Надя поднялась, сгребла со стола ноутбук и ушла в комнату отдыха, где было пусто и тихо, только тикали круглые часы на стене.

Она загрузила систему, автоматически набрала пароль. Крошечное сообщение в углу экрана сказало о том, что Интернет подключен. Надя сразу включила несколько программ. В мессенджере повисло сообщение: кто сейчас в сети. Алекс.

Она удивилась, что не удалила его месяц назад. Позабыла, наверное, а ведь собиралась отправить его номер в чёрный список. С тех пор она редко включала мессенджер — и без того дел полно. Этой ночью в сети больше никого не было — все её знакомые спали.

Её руки замерли над клавиатурой, потом сами собой набрали в окошечке:

«Привет, Алекс».

Программа отозвалась коротким звуком, похожим на смешок. Его ответ не заставил себя ждать.

«Привет! Ты куда пропала? Я уже боялся, что обидел тебя».

Улыбающиеся рожицы. Много-много улыбающихся рожиц. Они все таращились на неё, подмигивали и скалились, как умалишённые. Вовсе ей не хотелось говорить с Алексом. Просто ей срочно требовалось хоть чем-то забить голову, чтобы не вспоминать Мифа. Хоть глупой болтовнёй.

«Была занята. Учёба, сам понимаешь».

«Понимаю. А теперь свободна?»

«Наверное».

Повисла пауза, сделалось ненадёжным подключение к интернету. В этой пустоте Надя слышала, как тикают настенные часы. Пальцы нервно вздрагивали над клавиатурой, но что писать дальше, она не знала. Когда программа снова хихикнула, она испытала огромное облегчение.

«У тебя что-то случилось?» — написал Алекс и притих.

Она коротко рассмеялась — всё равно ведь никто не услышит, а если услышит, решит, что она болтает по телефону.

«Я рассталась с парнем», — написала она, отчаянно промахиваясь по клавишам. Так было даже лучше — пусть Алекс ощутит, как она расстроена. — «Совсем. Выяснилось, что он меня никогда не любил. Он меня использовал».

Так легко было творить собственную реальность, что на миг ей стало весело. На миг ей стало казаться, что всё именно так и произошло — простецкая любовная история. Завтра можно рассказать подружкам.

«Понятно», — написал Алекс после долгой паузы. — «Я могу чем-то помочь?»

«Поговори со мной».

Они просидели до четырёх утра, перебрасываясь сообщениями, иногда лениво, иногда перебивая друг друга. Алекс болтал, перескакивая с темы на тему. Наутро Надя не могла вспомнить и половины того, о чём они говорили, а ночью разговор дал свои результаты — он её успокоил. Он вернул её в привычный мир, где не было заброшенного дома, не было смерти в облике недоразвитого мальчишки, не было проклятий. И Мифа.

Мифа в нём не было тоже.

В воскресенье Сабрина не вернулась. Надя проспала до полудня, встала разбитой и долго не могла прийти в себя. Она бродила кругами по комнате, думая, за что теперь хвататься. Благодаря Мифу она забросила учёбу. Пока что это не особенно отражалось на оценках — опять же, благодаря Мифу, но теперь… кто вообще знает, что будет теперь?

Она хотела выйти прогуляться по городу, но улицы затопил такой густой туман, что идти куда-либо напрочь расхотелось. Несколько раз Надя набирала номер Сабрины и каждый раз бросала трубку, вдоволь наслушавшись коротких гудков. В конце концов, она не выдержала и позвонила Мифу. Вроде бы так всегда делают брошенные девушки — названивают своим бывшим.

К её удивлению трубку подняли довольно быстро. Голос, который ей ответил, с равной вероятностью мог принадлежать и мужчине, и женщине.

— Я могу поговорить с Мифодием Кирилловичем? — стушевавшись, выдала Надя.

— Вы кто? Вы его знаете? Девушка! — Голос по ту сторону трубки стал истерично-женским, и Надя испугалась, что сделала что-то запретное.

— Извините, — пробормотала она.

— Девушка! Не кладите трубку. Вы ему кто?

Но Надя уже сбросила вызов. Помаявшись ещё, она оделась, взяла конспекты и ушла в читальный зал, чтобы хоть как-то скоротать день. Когда думаешь о нормах права и концепциях стратегии, нет сил, чтобы размышлять о Мифе.

Она чувствовала себя убийцей времени — не самое приятное из чувств.