Глава 1. Бездарность

Книжные стеллажи доходили до потолка — в комнате под лестницей, где потолки и так не слишком высоки — и Надя рассматривала Мифа на фоне пыльных переплётов и рукописей, сваленных как попало, в нишах или прямо поверх книг.

Она сидела у противоположной стороны стола, и смотрела на Мифа через мутное стекло аквариума. Раньше в нём жила единственная прозрачно-серебристая рыба. Умерла недавно. Наверное, от тоски.

Миф поднялся навстречу вошедшему и пожал руку.

— Знакомься, это моя ученица, Надя. Она, правда, не очень талантливая, зато усидчивая.

— Ну, усидчивость — это важнее, — со знанием дела сказал незнакомый преподаватель в сером костюме, пропылённом, как книжные стеллажи.

Надя встретилась с ним взглядами и натужно улыбнулась, хотя не знала, надо ли. Миф, если смотреть на него сквозь аквариум, смешно кривлялся.

— Почитай пока, — бросил он ей, взглянув поверх узких прямоугольных очков.

Надя послушно склонилась над книжкой, хотя в сумрачной комнате, под нависающими пыльными стеллажами никакие знания всё равно не полезли бы ей в голову. Чашка с остатками кофейной гущи раздражающе маячила на столе.

Хотелось встать и уйти, но она понятия не имела, как отнесётся к этому Миф. Он и так был не особенно доволен ею. Накликать на себя ещё большую немилость научного руководителя не хотелось. Поэтому Надя сидела, уставившись в книгу, и старалась не шевелиться.

Миф беседовал с гостем, неторопливо тикали часы, отмеряя остатки перемены. Надя перебирала научные фразы, не ощущая в них смысла. В мыслях она снова и снова пробегала по лестницам к триста первой аудитории.

Следующая пара — лекция у Горгульи. Вот кто ненавидит опозданий. Задержишься на три минуты, а двери уже заперты изнутри, и в журнале выставлена предательская точка. Подпирай потом стены до перерыва, если не боишься.

Горгулья обязательно заметит её отсутствие. И окатит презрительным взглядом, если Надя войдёт после перерыва. Это совершенно точно, никаких сомнений.

Почему же так тянет Миф!

Буквы запрыгали перед глазами. Дальше вступления Надя всё равно не продвинулась, да и что было в том вступлении — помнила весьма смутно. Гость распрощался и вышел. Через аквариум она видела, как Миф повернулся к компьютеру. Современная машина дико смотрелась на фоне стеллажей, просевших под рукописями прошлых десятилетий.

На одной полке — взятая в рамочку медаль, не прочитать, за что. Фотография строгого человека при галстуке — чёрно-белая — заткнута в одну из книг. Высохшая, как папирус, бабочка. Давно осыпалась пыльца с крыльев. Разве бабочки бывают бесцветными? На уголке стола — деревянная пепельница в виде открытой консервной банки. Миф рассеянно потянулся к сигарете.

В этом был весь он. В бесцветной бабочке, заткнутой в книгу фотографии и пепельнице, переполненной окурками. Сизый дым потихоньку улетал в форточку. В институте, конечно, нельзя было курить — кроваво-алые объявления развесили на всех этажах. Но Мифу можно.

«Он ведьне курил раньше», — запоздало вспомнилась Наде. — «Когда начал? Выходит, этим летом».

Выходит, что из-за неё.

— Да, — сказал он, наконец, когда стрелки часов почти подползли к началу следующей пары. — Надя, подойди ко мне. Посмотрим, что у тебя здесь.

Она с облегчением отложила книгу и вышла из-за аквариума, чтобы окунуться в новое облако сизого дыма. Ну вот, отлично. Теперь Горгулья, ещё чего доброго, прицепится с допросом, где курсанты курят на переменах. Не скажешь же ей, что Надя провоняла так за одну единственную перемену в кабинете Мифа. А если и скажешь, то не поверит.

На экране компьютера была открыла её статья. Даже издали Надя её узнала по длинной таблице из шести столбцов. Ни единого исправления — Миф обычно помечал неточности жёлтым цветом, — но он скорбно поджал губы. Надя напряглась.

— Честно говоря, вышло довольно паршиво. Ты правда читала этих авторов? Сама?

Она могла выдумывать столько угодно доказательств, но в присутствии Мифа всегда замолкала и цепенела. Добиваясь ответа, он смотрел на Надю секунд десять. Поверх узких прямоугольных очков взгляд казался особенно сердитым. Так и не дождавшись от неё даже кивка, Миф снова повернулся к компьютеру.

— У некоторых статей не указаны годы публикации. Перепроверь, будь добра, ещё раз. — Тонкий указатель скользнул по ровным строчкам текста. — О нет. Королёв никогда не занимался сущностями первого порядка. Ты опять что-то напутала. Да и вообще, у тебя всё подано слишком схематически, не хватает деталей. Переделай.

Почему она снова ничего не сказала ему? Большая стрелка часов уверенно уползала за шестёрку. Лекция Горгульи уже началась, и дверь заперли изнутри. Надя прекрасно видела, что спешить некуда, потому она и стояла перед Мифом, не шевелясь.

Да, именно поэтому и стояла.

Компьютерный указатель щёлкнул по алому крестику — статья исчезла с экрана, как будто её и не было. Миф испытывающе взглянул на Надю. Она стояла на прежнем месте.

Понятное дело, что он ею так недоволен — Надя даже эту жалкую статью написать не в состоянии. Даже жалкую статью, в которой всего-то и требовалось, что собрать нужные данные в институтском архиве! Что тут говорить о полевой работе.

Зря проторчала там месяц, задыхаясь в пыли и теряя зрение от тусклого мигающего света. Работы здесь ещё минимум на неделю — это если каждый день после занятий. Снова перетаскивать туда-обратно тяжёлые папки с машинописными страницами. От них, если прижать к груди, остаются серые пятна на рабочем халате. Значит, всё снова.

— Ты что-то ещё хотела? — Раздражение в его голосе стало уже слишком явным. Его было не скрыть. — Иди, иди, а то опоздаешь на лекцию.

Она развернулась и вышла. Сама виновата, в конце концов. Кто просил идти под его руководство? Сама ведь пошла, из упрямства. Из желания доказать ему что-то. Если бы летом она знала, если бы только знала.

Впрочем, Надя прекрасно понимала, что даже если ей придётся торчать в архиве весь остаток жизни, она не отступится. Она Мифу такого счастья не подарит. Пусть кривится и смотрит на неё поверх очков. Пусть курит, наполняя всю комнату синюшным дымом. Не на ту напал, господин лучший оперативник.

Институтские стены, выкрашенные в бежевый, знали много прикосновений. Их обтирали спинами ожидающие, руками хватали те, чья походка делалась неверной, пристраивали на них тетради судорожно списывающие. Кое-где виднелись незакрашенные надписи-царапины. Надя вела по ним рукой, не читая. Все эти надписи — и даже те, что были до них — она знала наизусть.

Надя дошла к триста первой аудитории и из упрямства простояла у стены всё время до перерыва, почти не меняя позы. В притихшем коридоре был хорошо различим голос Горгульи — по-военному чеканные фразы.

Хорошо бы вообще не попадаться ей на глаза хоть сегодня — так ведь потом всё равно выяснит, почему не пришла, да что случилось. Пусть уж так.

Мелодично разлился по этажам звонок, и в двери повернулся ключ. Наде показалось, что стоило двери чуть приоткрыться, как в коридор высыпала сразу вся группа, застучали шаги по скользкому полу.

Они её окружили таким плотным кольцом, что даже Горгулья, реши она прорваться к опоздавшей, не разорвала бы строй.

— Ну что? — первой спросила Сабрина, загодя хмурясь.

— Ничего, сказал всё переделать. Как я и думала. — Надя старалась ни на кого не смотреть.

— Вот зараза! — упоённо-громко подвёл итог Рауль. — В третий раз посылает переделывать.

Ляля ткнула его локтем в бок — потише мол, тут преподаватели ходят.

— По-моему, сейчас самое время от него уйти, — заявила она не менее громко, чем Рауль. — Пока всех руководителей не расхватали. А что, потом дождёшься — не к кому будет приткнуться.

Сабрина смотрела молча, кажется, даже не мигая, и её взгляд угнетал Надю больше всего, даже больше, чем слова остальных.

— Я бы на твоём месте ушла, — сказала Ляля, окончательно выдохшись.

Все смотрели на неё так выжидающе, что Наде пришлось ответить.

— Нет, я не уйду. Я не могу так… отступить. Понимаете? Тем более что никто другой не занимается оперативной работой.

Кто-то вздохнул, кто-то всплеснул руками, и круг распался, только Сабрина осталась стоять рядом, сложив на груди руки. Её злое напряжение сменилось отрешённой усталостью.

— Пойдём что ли, — вздохнула она наконец, кивая на дверь аудитории. Хвост чёрных волос качнулся от плеча к плечу.

Они вошли, и очень вовремя. Горгулья начала лекцию за пять минут до конца перерыва.

— А отдохнуть? — горестно вздохнул с задней парты Рауль.

Она сердито вскинулась, дрогнул бледно-розовый шрам на левой щеке. Коротко стриженые волосы топорщились ёжиком, почти бесцветные в ярком солнечном свете.

— Отдохнёте в гробу.

Иногда Наде казалось, что если за день она ни разу не услышит «в гробу отдохнёте», день будет прожит бессмысленно и глупо. Не успела она скользнуть за первую парту, как взгляд Горгульи обратился к ней.

— Орлова, ты курила?

Ну вот, как по расписанию.

— Нет, Татьяна Альбертовна, я просто была в кабинете у Мифодия Кирилловича. Он меня задержал.

Губы Горгульи дрогнули, словно она собиралась продолжить обличительную речь, после которой Наде обязательно захотелось бы сжечь всю сигаретную промышленность мира, но не издала на эту тему ни звука.

— Садитесь быстрее, начинаем.

Мифа они все не любили — Надя знала. Точно так же знала, что при всей нелюбви, никто и никогда не решится ему перечить в открытую, а уж тем более — крутить интриги за спиной. Так что он может курить у себя в кабинете, встречаться, с кем захочет, и приходить на работу, когда вздумается. Никто и никогда не пойдёт против Великолепного Мифа.

***

На доске объявлений висел листок бумаги: "собрание преподавателей", дата, время. Миф сорвал его, оставив на кнопке клочок бумаги, окинул взглядом остальные объявления. Кого-то отчисляли, от кого-то требовали справку медосмотра. Ничего примечательного, в общем.

Кафедра — дверь направо, табличка на четырёх шурупах. Знакомая пыль в углах, до боли знакомые коридоры. Эта дорога уже давно опостылела ему. Унылое совещание затянется как всегда до глубокого вечера.

Он без стука открыл дверь. Горгулья, сидевшая к двери ближе всех, обернулась.

— Как старые раны, болят на перемену погоды? — Миф подмигнул ей. Прошёлся по кафедре, скрипя паркетом.

Максим сгорбатился за столом, делая вид, что его здесь нет. В конце вытянутой комнаты кашлял и вздыхал Ли. Аннет торопливо свернула окошко пасьянса на экране компьютера. Высокие окна подёрнулись вечерним маревом. Институт уже притих: разошлись курсанты, но свет в некоторых окнах ещё горел.

Миф подцепил двумя пальцами стул, поставил его рядом с Горгульей. Сел верхом. У неё на столе, поверх аккуратной стопки конспектов, лежала связка ключей с потёртым брелоком-компасом. В оболочке из прозрачного пластика болтался шар — север, юг и так далее.

— Положите на место, — потребовала Горгулья, проследив за его руками.

У неё было каменное лицо — не просто так курсанты наградили её прозвищем, — даже не каменное, обсидиановое. У неё был шрам через левую щёку и жёсткий взгляд цвета испитого чая. Ещё — неловко вывернутая нога, которая болела каждую весну и осень, из-за которой походка Горгульи тоже делалась каменной, походкой статуи. Не просто так её отправили в отставку.

— Бросьте, вам всё равно, а мне пригодится. — Миф отстегнул простую защёлку и стащил брелок с кольца.

Горгулья не спускала с него взгляда.

— Положите на место, я сказала. Я знаю, зачем вам, потому и говорю.

Аннет и Максим сделали вид, что ничего не замечают. Их лица были бледными от искусственного света, руки перебирали бумаги, подготовленные к собранию. Аннет повременила и снова развернула на экране пасьянс.

Ли в своём углу вздыхал и кашлял. Он так удачно прятался за развесистой пальмой, что не разберёшь, чем там он занимается за столом. Готовит важное сообщение или предаётся воспоминаниям, уставившись в зашторенное окно.

— Хорошо-хорошо, раз вам жалко. Так как старые раны, болят?

— Не ваше дело, — огрызнулась Горгулья и снова уставилась в компьютер, только по немигающему взгляду стало ясно, что она не работает — злится. Очень обидно, когда тыкают пальцем в самое больное. — Занимайтесь своими прямыми обязанностями, у вас тематический план лекций до сих пор не сдан. Или считаете, что вам и это с рук сойдёт?

Миф усмехнулся и принялся смотреть в потолок — до собрания оставалось минут двадцать.

Вечером Надя пошла в архив. Институтские коридоры успели притихнуть. Идя мимо, она отметила, что комната под лестницей заперта: в широкой щели между дверью и косяком были видны четыре металлических штыря от замка и — ни лучика света. Лампа над лестницей вопреки своей древности горела алыми буквами.

Надя поколебалась, стоя на первой ступеньке. Значит, всё заново. Эта работа никогда не закончится. Никогда. Надя секунду поколебалась и сбежала вниз, почти зажмурившись. Быстро — чтобы больше не думать.

Она толкнула тяжёлую дверь. На пороге архива всегда пахло старой бумагой, подвалом, ещё чем-то. Впрочем, стоило пройти десяток шагов, и запах уже не ощущался. Притерпеться можно ко всему, а к запаху старого архива — тем более.

Единственная секция, куда Надю пускали, начиналась столиком архивариуса — женщины, болезненной на вид, с жёлтой кожей и тёмными кругами везде, где только хватало для них пространства на худом лице. Может, всё дело было в тусклом подвальном свете, или сам подвал высасывал жизнь, если слишком долго в нём находиться.

Женщина эта почти не разговаривала — Надя не могла вспомнить её голоса — только кивала и качала головой. Иногда указывала пальцем в сторону нужных стеллажей — это если спросить её о чём-нибудь.

Правда, Надя давным-давно её ни о чём не спрашивала. Она сама искала, если требовалось, и вместо приветствий и прощаний точно так же ограничивалась кивками. Ей всегда казалось кощунственным говорить под сводами архива. Слишком громко выходило. Слишком быстро разбегались по углам призраки прошлого.

Значит, всё сначала. Надя достала из сумки толстую тетрадь, открыла её в первом попавшемся месте и провела ладонью по сгибу. Миф просто ещё не знал, с кем он связался. На кого он напал. Демона с два он избавится от неё вот таким идиотским образом.

Только серебряные пули, никак иначе.

Надя нервно усмехнулась, глядя на стопки старых дел. Папки с завязками, годы, выведенные по трафарету. Миф сказал — слишком кратко, нужно расширить. Значит, всё сначала.

Работа шла плохо. Машинописные буквы путались перед глазами, издевательски корчились, и восьмёрки превращались в тройки, а единицы — в случайные чёрточки на жёлтой бумаге. Бумага пахла сигаретным дымом.

Это был отчётливый запах, словно рядом сидел Миф и впивался тонкими губами в тонкую сигарету. Он сидел и переговаривался с ней вполголоса. Надя давно знала, какие слова он так хотел бы ей сказать. И что она бы ответила ему — тоже знала, потому и вела с ним эту нескончаемую беседу.

Никак не могла остановиться.

Надя закрыла уставшие глаза. Через секунду боль отпустила. Надя просидела в темноте так долго, как только смогла, а когда вынырнула, поняла, что уже не одна.

Женщина-архивариус была не в счёт. Из-за дальних стеллажей выползла тень, невысокая, аморфная в полумраке неосвещённого перехода. Надя приподнялась, чтобы рассмотреть её, и услышала тихое бормотание.

Она часто бывала в архиве, но Плакальщицу видела в первый раз. Зато много слышала. Говорили, что это не самая безопасная сущность. К примеру, Стукач из подвальных коридоров учебного корпуса мог напугать разве что первокурсника, а вот о Плакальщице ходило много душещипательных историй.

Надя медленно опустилась на место, переплела пальцы в защитный знак. Она понимала, что паника беспочвенна. Скорее всего, Плакальщица не станет выходить на свет. Её территория — полутёмные переходы между секциями и тени дальних стеллажей, у которых никогда не включали лампы. Сущности такого низкого порядка боятся людей и открытых светлых пространств.

Но работа теперь совсем не клеилась. Надя вернулась к пыльным бумагам, а бесформенный силуэт ещё висел у самой границы видимости. Она различала заунывное бормотание, временами переходящее в тонкий вой. Этот вой раздражал больше всего, от него закладывало уши.

У Нади с собой не было ничего, чтобы спровадить сущность подальше: ни кирпичной крошки, ни алого фонарика, ни серебряного кольца. Оставалось полагаться только на собственные навыки.

Закрыв глаза, она попыталась выбросить из головы все мысли. Плакальщица снова забормотала, а потом завыла, теперь уже громче. Тянула и тянула одну истерическую ноту. Лампы под потолком стали тусклее, так что едва разгоняли темноту у стола, а в углах архива угнездился настоящий мрак.

«Уходи по-хорошему», — сказала Надя, впуская темноту внутрь себя. Пыльный полумрак за дальними стеллажами был миром сущности, и чтобы до неё докричаться, нужно было сделаться частью этого мира. — «Уходи, тебе здесь нет места. Я сильнее».

Она облизнула пересохшие губы и открыла глаза. Лампы светили по-прежнему ярко, и едва слышно гудела система вентиляции. Аморфный силуэт исчез. Надя взялась за ручку, тихо радуясь победе, и только потянулась за новой папкой, как дальние стеллажи сотряс удар.

Папки опасно накренились, готовые посыпаться. Ещё один удар швырнул их на пол. Истлевшие завязки не выдерживали, и бумаги разлетались веерами. Надя вскочила.

Плакальщица шла к ней, снося по пути хлипкие преграды картонных перегородок. От Нади её отгораживал высокий — под самый потолок — ряд стеллажей, до отказа забитый папками. Новый удар пришёлся по нему. Тяжёлые металлические опоры дрогнули. Натужно загудели лампы.

Надя замерла на месте — несколько папок упали к её ногам. Она могла бы бежать, но проходы между стеллажами объединялись у стола архивариуса. А сущности всегда быстрее людей. Столкнуться с Плакальщицей нос к носу Наде не хотелось.

Она попятилась, прячась за картотекой. Оглянулась на стол архивариуса: там никого не было, и очередной удар разметал папки у крайнего стеллажа. На секунду воцарилась тишина. Надя зажмурилась и попыталась снова пробраться в сумрачный мир сущности, но в виски ударила отчаянная боль. Задыхаясь, она опустилась на корточки, боком привалившись к стене.

В промежутке между стеной и картотекой было видно, как мигнула лампа над столом. Бесформенный силуэт выполз на открытое пространство. Отростки темноты, похожие на ложноножки, ощупали плитки пола. Надя задержала дыхание.

Ещё мгновение, и силуэт вытянулся в человеческую фигуру, перегородившую проход. Это была женщина, одетая в тряпьё. Лицо она закрывала руками и на ходу тряслась, как в припадке плача. Бормотание стало совсем близким. Ещё немного, и Надя различила бы слова.

Она вжалась в стену. Потребовала:

«Уходи. Исчезни».

Но время было упущено. Страх уже пополз мурашками вверх по позвоночнику, и сущность наверняка его учуяла, потому так стремительно двигалась к картотеке. Сущности чуют страх, как собаки — кровь. Надя потянулась к сумке, брошенной на стуле, и на ощупь открыла боковой карман. Собрала в горсть всё, что нашлось там.

Карандаши и ручки посыпались на пол, в руке остался только синий маркер. Надя встряхнула его и очертила вокруг себя неровный круг. На кафеле маркер оставлял терпко пахнущий след.

Надя закрыла глаза. Бормотание стихло, и лампы теперь горели ровно. Она просидела в тишине, пока не корчилось терпение, а потом снова глянула в щель. Тень исчезла. Проход между стеллажами был завален папками, но свободен.

Осторожно выпрямившись, Надя глянула в полумрак у дальней стены. Тени больше не шевелились. Оперевшись рукой о стол, Надя тяжело перевела дыхание. Хлопнулась на пол раскрытая тетрадь, следом за ней покатилась ручка.

Она поднялась. Ничего особенно страшного всё-таки не произошло, такое случалось и раньше. Сущности жили в подвалах института и тёмных углах общежития, в заброшенных домах дальних улиц, в недостроенных высотках центра. По большей части они были неопасными, как пуганые собаки. Простые меры предосторожности — не зли, не нападай первым. Просто в этот раз Надя даже слишком расслабилась. Напала первой и позволила Плакальщице почувствовать свой страх.

Ну что ж, в следующий раз она это учтёт.

На часах было без пяти минут восемь — скоро закроется архив. Странно, что женщина с измождённым лицом ещё не выгнала её. Она так иногда делала — подходила в Наде так, чтобы наверняка попасть в её поле зрения и кивала на выход. Предельно ясно.

Стоило подумать об этом, и она явилась. Хлопнула тяжёлая металлическая дверь. Женщина-архивариус замерла в проходе, рассматривая беспорядок. Потом подняла взгляд, молча и укоризненно уставилась на Надю.

Чай обжог губы. Горгулья поморщилась, глядя в чашку. Там плавали хлопья чаинок вперемешку с отблесками ламп.

— Знаешь, что плохо?

Максим за соседним столом поднял голову.

Закончилось собрание, институт впал в дрёму, и за окнами стало совсем черно. Он сидел тут, потому что любил притихший институт, любил свою бумажную работу, а ещё боялся цифры девять, и поэтому уходил до девяти, ну или после. Она сидела, потому что ненавидела приходить по вечерам в пустую квартиру, и каждый раз оттягивала этот момент, как могла.

Горгулья поболтала в чашке остатками чая.

— Он единственный преподаватель-оперативник, а мы все тут ориентированы на лекции, а он настоящий практик, значит. Потому и вытворяет, что хочет. Ничего ему не сделают, хоть запишись жалобами. Просто никто другой на это место не явится. Все пригодные — в действующих военных силах, там и деньги, и перспективы. Он один здесь.

Она помолчала, щурясь. Максим всё не опускал голову — слушал.

— Нет, был ещё Денис Вадимович, но ты сам знаешь, что с ним случилось. Порыбачить пошёл на полевой практике. Утонул. Никто не знает, как это вышло. Может, и правда вместо озера Демонову Дыру нашёл, она же перемещается.

Горгулья не знала, зачем говорила всё это. Может, просто накипело. Осенью обычно хуже всего, потому что в воздухе витает безнадёга — лето кончилось, а вместе с ним кончилась практика и её ощущение собственной нужности. На практике она была как тогда, как будто ещё до отставки.

Горгулья вытянула левую ногу, потёрла сведённую судорогой голень через грубую ткань форменных брюк. Пошипела сквозь зубы.

— А Миф… ты же помнишь, ещё летом отправил девчонок на опасный объект. Они обе чуть там не пропали. Конечно, сказал потом, мол, не знал. Думаешь, правда не знал? — Она усмехнулась. Максим вздрогнул. — Врёт. А теперь убедил одну пойти к нему под руководство и ещё чёрт знает что задумал.

— Зачем ему?

Она возвела глаза под потолок, словно призывая в свидетели всех богов. Напрасно — над ними был только деканат.

— Понятия не имею, но подозреваю, он проводит какие-то эксперименты. Научные интересы, чтоб их. В конце концов, он постоянно врёт. Разве ты не чувствуешь? Никогда не верь ему. Ни единому его слову.

Она вернулась в комнату, когда уже стемнело. Бросила сумку у двери, кое-как стянула мокрые кроссовки. К вечеру в осеннем небе зародился дождь и тут же пролился на разгорячённый асфальт. Всю дорогу она шла под деревьями, но всё равно вымокла до нитки.

Сабрина что-то писала, сидя за столом, по привычке подобрав под себя ногу. Не обернулась.

— Надя, может, ты поговоришь с ним? Я не прошу тебя уходить, просто поговори.

— И что я ему скажу? — выдохнула та, продолжая давно начатый разговор. У него не было конца, а было только начало, которое потерялось где-то в летних днях. — Мифодий Кириллович, я ленивая бездарность, я не могу выполнить ваши задания, не мучайте меня, пожалуйста.

Сабрина замолчала, шурша ручкой по бумаге. Подняла голову, чтобы перевернуть страницу в учебнике, и снова склонилась.

— А если прямо в лицо? После летней практики он же сам попросил тебя работать с ним. Значит, что-то увидел? И что теперь, передумал?

Надя подавила в себе желание сесть прямо тут, возле порога. Она так устала, что хотела просто сесть и забыть обо всем, что произошло за день. Она прошла в комнату, щупая голыми ногами прохладный линолеум пола. Большим пальцем ноги нажала кнопку включения на системном блоке.

— Я это знаю, он это знает. Он знает, что я знаю, и что я буду молчать, он тоже знает. Да я и не смогу — прямо в лицо.

— Ну, тогда я совсем не знаю, чем тебе помочь.

Надя тяжело опустилась на край кровати и принялась копаться в сумке.

— Не нужно, я уже всё сделала. Перепроверила всё по три раза. Ошибок быть не должно. Осталось только перепечатать это всё, и завтра я опять пойду к Мифу. Он не сможет прицепиться, ему не к чему будет цепляться, понимаешь?

Сабрина негромко фыркнула в ответ. Что уж она хотела сказать этим, непонятно. Размечталась, дорогая, или — ну, как знаешь, не приходи потом жаловаться. Надолго зажмурившись, чтобы дать отдых уставшим глазам, Надя сделала над собой усилие и включила компьютер.

— И я сама напросилась под его руководство. Чего теперь жаловаться.

Она размышляла, стоит ли рассказать Сабрине о Плакальщице. Но решила, что не стоит. Сабрина подняла бы шум, и скоро вся кафедра встала бы на уши. Да и вообще, что такого случилось? Всего лишь одна сущность. Можно подумать, Надя никогда раньше их не видела.

Не успела она устроиться за компьютером, как в дверь постучали.

— Входите уже, — буркнула из своего угла Сабрина. — Или перестаньте сопеть под дверью.

Дверь открылась, и в прихожей за шкафом образовалась небольшая сутолока.

— Девочки, — подал голос Рауль. Он всегда говорил «девочки», когда собирался о чём-нибудь попросить. Если просить не собирался, хватало простецкого «эй!». — Не заняты?

Надя оттолкнулась от пола ногами, так что стул замер на двух ножках, и посмотрела, кто ещё там, за шкафом. За спиной Рауля стоял Ник — руки в карманах, а на шее россыпь железных амулетов на кожаных шнурках. Россыпь амулетов была не к добру.

— Мы тут на охоту собираемся. В старую душевую. С нами не хотите? — Он встретился взглядом с Надей. Намёк, пожалуй, вышел даже слишком прозрачным.

Она вздохнула, погружаясь в ощущение усталости. Представила, как спустится на нулевой этаж. Там сыро и, если кое-что подкрутить на щитке, зажигаются старые лампы. Там двери давно запечатаны, но запечатаны так, что любой курсант знает, где добыть ключи и как войти, чтобы не узнали коменданты. Ноги загодя заныли.

— А что там опять?

— Да как и в прошлом году. Аника из второй рассказывала, что в душевой ночью колотятся изнутри. Уже третью ночь. И народ с первого этажа какое-то бормотание слышит. Я смотрел днём, там даже замок расшатываться начал. Так сильно оно ещё никогда не колотилось. Первокурсники шугаются опять же. В общем, надо сходить, проверить.

Рауль замер в центре комнаты, под лампой, хитро сощурился. К его футболке было приколото девять булавок, друг за другом. На некоторых блестели каменные бусины, и Надя насчитала целых три новых. Когда бусины рассказывались, Рауль снимал булавку, заворачивал её в бумагу и закапывал на заднем дворе общежития.

— Ну как, ты с нами?

— Пойдём. — Она поднялась, одёргивая рубашку. Всё равно рано или поздно придётся этим заниматься.

— Осторожнее там, — бросила им вслед Сабрина и снова зашелестела страницами тетрадок. Её не брали с собой — не из вредности. Она была на редкость бесчувственная к другому миру. Так бывает — нет таланта, и всё тут.

К душевой вела узкая лестница в конце коридора. Двери комнат на подходе к ней покрывали знаки, нарисованные мелом. Здесь всё ещё пахло хлоркой и сырыми досками, хотя воду в старой душевой перекрыли два года назад. Тогда курсанты рассказывали друг другу о бестелесных шагах за стенкой и о том, что кто-то таскает полотенца.

Поначалу сущность не воспринимали всерьёз. Мало ли подобных домовых духов. Потом кого-то из курсантов поздно вечером спустился на нулевой этаж и застрял там до утра. Слухи передавались шёпотом на задних партах, надписями на стенах и записками, вложенными в библиотечные книги.

Сущность выбиралась из душевой и ночами бродила по коридорам, царапалась в двери. Утром на паркете долго не высыхали следы, похожие на человеческие, но длиннее и тоньше. Два раза приезжали оперативники и пытались вытравить её, но сущность каждый раз возвращалась.

Она никому не показывалась и никого не убила, разве что доводила первокурсников до нервной икоты. А потому её решили просто запереть, по всем правилам, так, чтобы не выбралась. Но каждую осень, почуяв прилив свежего страха, она рвалась наружу, голодная, одинокая.

Рауль добыл ключ — проржавевшая бородка долго скрипела в замочной скважине, прежде чем дверь открылась. Из глубины кафельного подземелья Наде в лицо дунул влажный ветер. Здесь месяцами не ступал никто живой, но всё ещё слышалось шлёпанье босых пяток.

Пока Ник и Рауль копались в щитке — один расправлял спутанные, как водоросли, провода, другой держал фонарик, — Надя прошла в полумрак коридора, мысленно ощупывая пространство перед собой.

Сущность была здесь, аморфная, разлитая по коридорам, как болотная грязь. Скукоживалась и нервно подрагивала, когда Надя приближалась. Она забралась в самую темноту перед техническими комнатами и ощутила, как сыро сделалось под ногами. Подошвы кроссовок захлюпали по лужам.

— Есть! — раздалось издалека, и вспыхнул свет.

По-пчелиному загудели голые лампы под потолком. Надя обнаружила, что под ногами нет воды, только кафельная плитка, которая пошла трещинами от времени и сырости. Стены в начале коридора ещё были обычными — крашеными в светло-зелёный, с дырами от дюбелей, а в дальней части они становились пористыми и серыми, неприятно живыми на вид.

— Эй, — Рауль заглянул в дверной проём женской душевой. Дверь давно слетела с петель и теперь стояла, прислонённая к стене. Из душевой Раулю ответило эхо, пахнущее канализацией. Там света не было. — Где он?

Надя растерянно покрутила головой. При свете ламп ей тяжелее было слушать сущность, и от усталости не сразу удалось сосредоточиться. Рауль выжидательно засопел за левым плечом.

— Подожди. — Надя отодвинулась от него, прижалась к стене. Так легче было слушать. Стены — прекрасные проводники звуков не-жизни.

Сущность зашевелилась, похожая на клубок многоножек, убираясь из-под ламп. В старой душевой ещё остались места, скрытые полумраком, туда она и стекала. В углах влажно захлюпало, и ещё сильнее потянуло запахом трясины. Надя делала шаг вперёд, и сущность отступала.

Ник включил фонарик и поводил по стенам. Красный кружок света запрыгал по безобразным наростам, похожим на разинутые рты и раскрытые поры. С потолка тянулись чёрные пальцы потёков.

— Он расползается по душевым. — Надя завернула в тёмный дверной проём и едва не поскользнулась на старой половой тряпке. Из труб на пол натекла ржавая жижа.

— Давайте выгоним его в техническую комнату и закроем там. В этот раз запечатаем так, чтобы уж наверняка. — В доказательство своей решимости Рауль махнул фонариком, прочертив на стене красный крест от пола до потолка. Сущность с тихим шипением уползла в темноту.

В прошлом году они ограничились тем, что загнали сущность в дальний конец коридора и провели черту крошкой из красного кирпича, и тут же, на стенах, написали защитные символы. Но теперь потёки ржавой воды смысли мел, а кирпичную крошку сквозняки раздули по всему коридору. Второй курс — они ещё не знали, как нужно. Они и сейчас не знали наверняка. Делали то, что подсказывала интуиция и опыт.

— Стойте, он тут. Я его выманю. — Надя отобрала фонарик у Ника и вошла в женскую душевую.

Помещение ещё в том году было изуродовано, теперь оно мало чем напоминало душевую. Обглоданные трубы скорчились у потолка. Стены залепила чёрная слизь, и плитку под ней разъело.

Осторожно ступая по островкам кафеля среди ржавых луж, Надя прошла в центр длинной комнаты. Дальше тянулись погнутые перегородки душевых кабин. Обшаривать каждый угол было бы пустой тратой времени. Но у неё имелась одна приманка, на которую клюнула бы любая сущность. Надя закрыла глаза, втягивая в себя темноту. Тихо позвала.

Он сразу же откликнулся на зов. Выпрямился, поднимаясь из-за дальней перегородки, и подпёр головой потолок. Повёл головой, как служебная собака, и тут же унюхал её — чёрные глаза уставились сквозь темноту прямо на Надю.

Здесь раньше висели зеркала — у самой двери, у шкафчиков для одежды. Теперь осколки лежали на дне ржавых луж. Отражение сущности, умноженное на сотню, выросло из каждого. Наде не сумела толком его рассмотреть, но того, что она увидела, хватило с лихвой.

Он встал на четвереньки — суставы неестественно выгнулись — и прыгнул вперёд. Вытянутая морда, жуткая от того, что всё ещё напоминала человеческое лицо, разорвалась в ухмылке. Надя шарахнулась назад, уводя его за собой. Почуяв запах страха, он уже не отрывался от неё и не мог потерять из виду.

Она не рассчитала размеры комнаты — отступала быстро, но темнота никак не желала заканчиваться. Дверь осталась где-то сбоку. Отвернуться было нельзя, потому что стоило только выпустить сущность из поля зрения, и в следующий момент можно было ожидать чего угодно.

Рванув в сторону, Надя с размаху влетела плечом в стену. На мгновение оборвалось дыхание, и пальцы сами собой разжались. За ворот рубашки потекла липкая слизь. Не открывая взгляд от вытянутой морды, Надя присела, чтобы поднять выпавший фонарик.

Красный луч подсветил осколки зеркала, и с каждого из них на Надю глянула перекошенная ухмылкой морда сущности. Она прыгнула снова, когтями проскребя по полу. Невыносимо завоняло плесенью и сточной ямой.

От прямого удара Надя увернулась. Сущность врезалась в стену с такой силой, что с потолка посыпались чёрные хлопья и куски окаменевшей слизи. Надю ухватили за локоть и вытянули из комнаты в освещённый коридор.

— Тихо, не бойся, — сказал Ник, одной рукой удерживая её.

Не бояться она умела. Дёргала внутри невидимый выключатель, и готово.

Между ними и сущностью оказалась черта из кирпичной крошки. Сущность метнулась от стены к стене, но, не найдя прохода, глухо заворчала. Из бормотания почти можно было выделить человеческие слова.

Надя, повисшая в руках Ника, ещё не могла открыть глаза и выпустить из себя темноту, потому она и разобрала: «Повернись… обманываю. Двери-двери-двери. Веди меня… Повернись». Или это только почудилось. Слова опять слились в однообразный вой.

Запах канализации ослаб. Сущность прыгнула к двери душевой, чтобы попасть в спасительный полумрак, но напоролась на преграду. Взвизгнула, как раненая собака — жалобно. Суставы вывернулись в другую сторону, она выпрямилась и встала, худая и высокая. Маленькая голова упёрлась в потолок.

При свете ламп Наде сделалось легче. Она тряхнула головой, выгоняя из сознания темноту. У дальней двери стоял Рауль. Его защищала тонкая поволока меловых знаков на стенах, кривоватых, нарисованных в спешке. Теперь была открыта маленькая техническая комната, в которую прятали тряпки и вёдра. К ней вела дорожка, обведённая красным кирпичом, и у сущности не осталось другого выхода.

В ярости она бросилась на стену. Отросшие жёлтые когти разодрали кафель и бетон под ним. Лампы, подвешенные на стебельках проводов, истерично закачались, разбрасывая рыжие блики по стенам.

За секунду до того, как всё произошло, Надя успела заметить ошибку в начертании знаков.

— Стой! — Она вылетела за защитную линию, едва не свалившись на колени.

Сущность огромным прыжком преодолела расстояние до противоположного конца коридора. Человек вряд ли мог соперничать с ней в скорости и силе. Рауль попытался. Бросился под прикрытие двери и почти успел. Жёлтые когти зацепили его плечо.

— Стой, я говорю тебе! — отчаянно закричала Надя. Голос сорвался на хрип и перешёл в тот самый тембр, который слышал сущности.

Чудовище оглянулось. Голова на тонкой шее качнулась, как змея. Глаза у него были чёрными, а коготь всё ещё цеплялся за плечо Рауля, коготь, похожий на крюк для подвешивания туш на скотобойне.

«Двери-двери-двери», — зашептал потусторонний голос прямо у Надиного уха. — «Проводи меня, иди за мной. Обманываю….»

Что-то такое слышали по ночам жители ближайших комнат. И первокурсники, которые посреди ночи рисковали отправиться в туалет, не прихватив с собой никакой защиты.

Надя тоже не носила защит. Единственное, что у неё было — железный кулон в виде дракона на цепочке, и тот потерялся на полевой практике. С тех пор она так и не нашла себе ничего подходящего, хотя защитой мог служить любой предмет, какой приглянется. Конечно, если решит выбрать человека своим хозяином.

Хотя она уже привыкла обходиться без амулетов.

— Я сильнее тебя, — сказала Надя, уверенно делая шаг вперёд. Здесь не было зеркал, и сущность не могла размножить себя. Здесь почти не было темноты. Здесь до поверхности было всего ничего — двадцать ступенек вверх по старой лестнице. — Проваливай в свою темноту!

Страх куда-то исчез, вместо него явилась удушающая злость.

Сущность выпустила Рауля, и где-то за границей зрения Нади он упал на пол, хватаясь за разодранное плечо. Надя замерла, отчаянно выпрямившись. В кармане брюк нащупала складной перочинный нож. Раскрыла его.

Вокруг стало тихо, даже капание ржавой воды прекратилось. Сущность наклонилась ниже, дохнула отвратительным запахом канализации. Надя смотрела ей в глаза. Голодная тварь щёлкнула зубами.

Надя выхватила руку из кармана и всадила нож сущности в щёку, туда, где ещё сохранились человеческие черты. От воя слизь клочьями посыпалась с потолка. Физическую боль сущность вряд ли ощутила, хоть на пол из раны потекло чёрное, но вот обращённую к ней ненависть ощутила с лихвой.

Она заметалась между стен, как огромный кузнечик, царапая плитку и сметая лампы. Две погасло сразу же. Надя присела, закрывая голову руками. Оранжевый водопад осколков сыпанул вниз. Сущность всем телом бросилась в стену, а потом — в спасительную темноту подсобки.

С грохотом хлопнула дверь. Протянулась тяжелая секунда, прежде чем Надя решилась подняться. Вся одежда была испачкана в чёрной слизи, плечо неприятно саднило. Вслепую она пошарила рукой по полу и сразу же отыскала нож.

Она поднялась. Ноги и руки запоздало дрожали. На двери подсобки Ник дорисовывал мелом символы защиты. Надя опустилась на колени рядом с Раулем. Он вытащил из кармана пластиковую пробирку, зубами выдернул пробку и выпил. Поморщился.

Семь из девяти булавок, приколотых к его футболке, почернели и скрючились, каменные бусины раскололись. Он попытался отцепить их, неловко, левой рукой. Надя помогла и швырнула отслужившие амулеты в темноту душевой.

— Как ты?

— Нормально. Слегка только зацепило.

— Идёмте, — сказал Ник, отряхивая руки от меловой пыли. — Перевяжем тебя. А я потом вернусь и заколочу двери получше. У кого ещё остались запасы кирпичной крошки?

***

К Наде на улицах всё время подходили люди. Если бы Сабрина не увидела этого сама, она бы не поверила. Но она видела: подходили, и это были не маразматические старухи, не мужички с сальными взглядами, вовсе нет.

Это были обычные, нормальные люди. Они спрашивали, как пройти, который час и не знает ли она, какую погоду обещали на завтра. А потом на минутку останавливались, чтобы поболтать ни о чём. К ней почему-то постоянно подходили люди…

Молодой философ, явившийся на семинар с пятиминутным опозданием, изрядно нервничал. Его выдавали пальцы — и колпачок ручки, который плясал в них, едва не падая на стол. Его выдавал голос, запинающийся на особенно длинных фразах.

Надя с Сабриной поспорили, за какой партой сидеть. Сабрина выдвинула логичный довод о том, что лучше на второй — так будет удобнее готовиться к следующей паре, на которой Горгулья, конечно, всю душу вытрясет. Надя ответила, что если они сядут за вторую парту, то за первую всё равно не сядет никто, и в чём тогда смысл? Вся группа исподтишка наблюдала, как они расселись по разным партам — вероятно, впервые за три курса. Аудитория осталась наполовину пустой.

Молодой философ сказал дрогнувшим голосом:

— Я уже сказал это остальным группам и теперь скажу вам. Как видите, я не требую обязательного посещения моих занятий. Если вы не хотите, можете не ходить. Я не вижу смысла заставлять вас.

Прыснули на задней парте, вспомнив термин «экзистенция», но не очень вовремя прилепив его к какой-то шутке. Философ глянул вдаль, близоруко сощурившись. Колпачок от ручки заплясал в его руках с удвоенной скоростью.

— Пусть приходят только те, кто посчитает это интересным. Если придёт один человек — буду заниматься с одним. Не придёт никто — дело ваше. Зачёт в любом случае поставлю всем.

Шум, поднявшийся на задних партах, принял интонации небольшого урагана. Идея большинству понравилась. Сабрина, вынувшая было тетрадку с конспектами, спрятала её обратно. Сунула туда же ручку. Готовиться к семинару Горгульи было бы гораздо удобнее в читальном зале.

— Итак. — Он выронил колпачок и мгновение наблюдал, как тот катится по лакированной поверхности стола. — Начнём прямо с этого занятия. Все желающие могут выйти.

Сабрина поднялась и тронула Надю за плечо. Философ сидел, уткнувшись взглядом в стол, как будто принципиально не собирался знать, сколько человек решили уйти с занятия. Надя обернулась, удивлённо приподняв брови. Она-то, по всей видимости, никуда не собиралась.

— Тебя что, философия интересует? — скорее даже удивлённо, чем издевательски выдала Сабрина. Надя не осталась бы на паре просто затем, чтобы показать себя хорошей девочкой. И главное — перед кем? Философа всё равно пригласили из другого института, он ни на кого не пожалуется офицеру-воспитателю, не испортит зачётку.

Та пожала плечами, мол, даже не знаю, как тебе объяснить. Сабрина прикусила губу. Свобода за дверью аудитории казалась такой заманчивой. Её сладость уже ощутили большая часть группы — в молчании, как будто стыдясь ухода, они покидали аудиторию.

Она отступила назад и села, сама не понимая, к чему этот порыв совести. Боялась ли она, что философ обманет и в конце семестра всем ровным рядком выставит незачёт? Вряд ли, ему не дадут пустить под откос целую группу, да ещё по непрофильному предмету. Тогда что, всерьёз заинтересовалась житием Платона?

Сабрина шлёпнула на парту тетрадь с конспектами. Подходящий компромисс, чего уж там. Философ наконец-то поднял голову и даже улыбнулся, обведя взглядом аудиторию. Пять человек — не самый плохой вариант.

За третьей партой правого ряда сидела Ляля, сосредоточенно выдёргивающая нитки из форменной рубашки. Чуть дальше расположились, перешёптываясь, две девушки из второй группы. Все ждали чего-то удивительного. По крайней мере, Сабрина ждала — это точно. Она хотела знать, на что обменяла свою свободу.

И тут её постигло разочарование — философ раздал всем статью, отпечатанную на плохоньком принтере, таком, что сбоку каждого листа выдаёт чернильную полосу, и заставил их читать. Читали по очереди, каждый — по предложению, а затем пытались объяснить смысл.

Сабрина пролистала статью вперёд: так много. Если читать её по предложению, на разбор потребуется весь семестр. И она тут же призналась самой себе, что ни единого объяснения не понимала. Философ тоже, кажется, выдыхался.

— Чем рефлексы отличаются от рефлексии? — бухнула с первой парты Надя в своей обычной манере, и это стало для него последней каплей. Философ тяжело опустился за стол.

— Вот если бы вам военное дело преподавали, как нам — философию, вы бы в нём тоже ни демона не соображали, — в защиту подруги буркнула со своего места Сабрина, не надеясь, что её услышат.

Он поискал глазами вожделенный колпачок, но так и не нашёл — видимо, тот слишком далеко укатился.

— Хорошо, давайте просто поговорим.

Ляля восторженно уронила статью под ноги.

— Давайте просто поговорим, — повторил философ, и Сабрина ощутила, как его волнение перехлёстывает за край. — Вы думаете, что философия — это наука ни о чём. Хорошо, тогда я буду говорить с вами о жизненных примерах. Вот скажите мне, что вы знаете?

Между рамами забилась в истерике муха.

— В каком смысле? — первой не выдержала молчания Надя. Сабрина закусила губу, чтобы не сорваться в смех, таким натужным и сосредоточенным была задумчивость всех вокруг.

— В смысле, что вы знаете точно? Ну вот что-то такое, в чём у вас никогда не возникало сомнений. И не возникнет. И не может возникнуть.

Молчание стало, как старый колодец, стены которого давно поросли мхом, а на дне не то, что воды — даже тухлого болотца не осталось. Сабрина мыслями ушла так далеко, что вздрогнула, когда услышала голос девушки из второй группы. С задней парты он доносился, как будто с северного полюса.

— Я люблю маму, — безо всякого выражения сказала Инесса.

Она ждала Мифа, подперев стенку рядом с лестницей. Мимо сновали курсанты, то и дело задевая Надю то плечом, то локтем, то сумкой. Коридор именно в этом месте был слишком узким, а в сторону она не отходила. В любой момент мог появиться Миф, и она ждала, лопатками ощущая холодную неровность стены. Вымазала в побелке пальцы.

Закончилась перемена, и поток курсантов иссяк. Надя изучила дверь вдоль и поперёк, только чтобы не дать воли противным мыслям. Никаких табличек, даже номера не было. Дверь как дверь, и в широкой щели между нею и косяком виднелись четыре металлических штыря.

Голос Мифа за спиной Надя услышала как раз, когда пыталась подглядеть в щель.

— Пришла всё-таки? Ну проходи тогда.

Он, кажется, был в неплохом настроении, держал подмышкой пару папок и на ходу вытряхивал ключи из брючного кармана. К ключам у него была приделана целая россыпь брелоков. Надя всё хотела её разглядеть, но никак не выпадало возможности.

Она посторонилась.

В комнате всё равно висела сизая пелена, и форточка была закрыта — никакой надежды на чистый воздух. Походя Надя подмигнула фотографии серьёзного человека, заткнутой за стопку книжек.

— Что у тебя? — Миф с неохотой сдвинул на край стола чашку с недопитым кофе и ворох каких-то записок, взял протянутую ему рукопись.

Надя смотрела на аквариум. Его стёкла ещё больше помутнели. На дне валялись несколько гладких камешков — всё, что осталось от обиталища прозрачной рыбки.

Может, не стоило висеть у него над душой. Надя собиралась шагнуть к противоположной стороне стола, где обычно сидела, но слишком поздно — Миф уже подхватил ручку, истерично щёлкнул пару раз по кнопке и принялся исправлять её работу.

— Ну где ты видела, что так пишут? Разве я говорил тебе такое? Это что, художественное произведение? Зачем так подробно? Ты бы ещё в стихах написала. — Взгляд Мифа поверх очков замер на Наде. Ей стало прохладно даже при закрытой форточке.

Она мотнула головой, заодно отбрасывая упавшие на лицо волосы.

— Так. Вшивенькая вышла статья. Введение необходимо переписать. Никто не лепит столько фактов друг на друга. Основная часть, слушай, опять из рук вон. Раньше было получше как-то. Статистику в любом случае придётся пересчитывать. Надя.

Миф взглянул на неё, теперь сквозь очки. Она скрипнула зубами и попыталась спрятаться под чёлкой. Краска давно залила щёки и уши, и теперь хорошо бы — не дрогнул голос. Так нет же, обязательно дрогнет.

— Надя, ну каких демонов ты пошла на исследовательскую работу? Я знаю, многие ребята с вашего потока ограничиваются реферативной. Ну, сдадут потом пару теоретических зачётов, и всё. А ты чего хочешь, ты можешь объяснить мне?

Она прикусила губу. Чего она хочет? Съездить ему по лицу? Нет, плохой ответ. Тогда чего? Злорадно ухмылялся человек на фотографии, заткнутой за стопку книжек.

Миф вздохнул и отвернулся. Бессмысленно повозил мышкой по столу. Загудел спросонья компьютер, мигнул стандартной заставкой.

— Знаю я, чего вы обычно хотите, — бросил ей Миф через плечо, как попрошайке мелкую монетку. — На полевую работу. Вы все думаете, что на полевой работе лучше вас никто не справится. Что вот это, — он ткнул пальцем в рукопись, стыдливо затаившуюся на краю стола. — Никому никогда не пригодится. Нет, дорогая, ты ошибаешься. Без этого нет и всего остального. И полевой работы у тебя никогда не будет. Я не допущу к полевой работе человека, который проваливает самое крошечное исследовательское задание.

Надя замерла, пригвождённая к полу стыдом и отчаянием. Бежать бы ей вон — но как посметь? Миф на неё не смотрел — открыл страничку сети, набил короткий пароль в почтовом сервисе. Несколько непрочитанных писем выпрыгнули на экран. Миф тяжело вздохнул.

— Иди, переделывай. Я вижу, ты так наплевательски относишься к науке, что ещё не готова ни к чему серьёзному.

Надя спрятала глаза. Пусть бы он был хоть трижды прав, когда черкал результат её четырёхнедельной работы, пусть он имел право называть её бездарностью, но ленивой она не была никогда.

Стиснув зубы так, что заныли челюсти, она вылетела из кабинета.

— Он сказал, что я ленивая!

— Погоди, — Сабрина попыталась оттащить её за локоть от холодной батареи, с которой Надя обнималась последние минут десять, отвернувшись лицом в угол. Оттащить, конечно, не вышло. — Что, прямо так и сказал?

— Нет, — всхлипнула Надя из своего угла между батареей и кроватью и задумалась. — Сказал, что я наплевательски отношусь… отношусь… ко всему отношусь наплевательски. — Она вздохнула и выдала, как будто нырнула в прорубь: — Что статья у меня вшивая, и сама я не очень-то талантливая, мягко говоря.

Сабрина села рядом. Из приоткрытого окна по полу, оказывается, тянуло зябким сквозняком, и босые ноги тут же замёрзли. Из такого положения стало видно, что под шкафом клубилась пыль.

«Надо бы прибраться», — отстранённо подумала Сабрина.

— По-моему, это уже чересчур. Это просто-напросто хамство с его стороны.

— Ну и что мне делать, — безо всякого вопроса в голосе вздохнула Надя. — Что, так и сказать ему?

— Ну, так бы и сказала. И истерику ему бы закатила, а не мне. Вот тогда бы он точно забегал, я уверена.

Надя всхлипнула ещё раз, уже больше по инерции, чем от горя.

— Желание вцепиться Мифу в лицо уже прошло, а другого плана у меня нет. Честно сказать, и этот первый так себе. Ну закатить ему истерику, дальше что? Забирать документы из института?

— Ну да, — пришлось согласиться Сабрине. Она помолчала и откинулась спиной на гладкий торец стола. — И что делать?

— Понятия не имею. Может, и права была Ляля. Пойду под руководство Ли, буду сидеть в архиве три года, но зато меня каждый день будут хвалить.

— Ты же хотела на оперативную работу.

— Хотела…

Сабрина тяжело вздохнула и закатила глаза. Жест означал — «ну и как с тобой разговаривать?» Переубедить Надю — всё равно, что лбом о баратею биться. Батарее всё равно, а шишка на лбу будет долго болеть.

Надя обернулась, но смотрела мимо. Кажется, в тот же самый угол, где под шкафом собрались комья пыли. Или мимо, чуть левее, где отклеился уголок поблёкших обоев, где давным-давно застыло чернильное пятно, издали напоминающее сердитое лицо. Сабрина не выдержала и обернулась туда же, туда, где — она помнила — чернильное пятно, напоминающее…

— Это он! Он! — Надя вскочила, невероятным образом перейдя из сидячего положения сразу в прыжок. Очутилась возле шкафа и метнулась в сторону. От удара скрипнула и приоткрылась дверца шкафа.

Сабрина удивлённо тряхнула головой, пытаясь рассмотреть, то же, что и Надя. Ничего там не было. Ничего и никого.

Надя отвернулась от шкафа, тяжело дыша, безумным взглядом обвела комнату, будто собиралась найти на потолке вражеских шпионов, а в углах — подслушивающие устройства. Сабрина нервно усмехнулась, когда взгляд Нади замер на ней.

— С каких пор в общежитии тараканы? — спросила она, брезгливо кривя губы.

— Летом вроде не было.

Вечером Ляля задёргивала плотные шторы. В октябре темнело поздно, но правила есть правила, и на своём примере она убедилась, что не стоит их нарушать. Она задёргивала шторы, занавешивала покрывалом единственное в комнате зеркало и садилась за учебники.

Соседка по комнате — Ляля даже имени её не успела запомнить — сбежала недели две назад, и всё это время ночевала у своих подруг-одногруппниц, третьей, на раскладушке, потому что свободных мест в общежитии не было. Соседка была из первокурсников, и Ляля на неё не обижалась — молодая ещё и глупая, на полевой практике не бывала. Зато во владении Ляли оказалось сразу две кровати — на них было очень удобно раскладывать вещи, — письменный стол и целый шкаф.

Хотя зря она сбежала, конечно. Чего фантомов бояться? Были бы это сущности какие-нибудь, тогда да. Впрочем, на первом курсе этого не проходят, откуда дуре-соседке знать.

Однажды тёплым вечером она раздёрнула шторы и увидела его лицо — точнее, то, что было вместо лица — на высоте окна, на третьем этаже. На крик сбежались парни из соседних комнат. Потом Ляля, усадив дрожащую соседку на единственный стул, заваривала ей чай и долго рассказывала о фантомах, подсунула почитать учебник. Не помогло — на следующий же день соседка сбежала.

Ляля нашла её и стала уговаривать.

— Ну, я не знаю, где его подцепила. Летом, наверное, на практике. Там все чего-нибудь нацепляли. Это ничего, это обычное дело. Походит-походит, и сам исчезнет, вот увидишь. Просто тонкий человек.

Соседка икала, кивала, но возвращаться отказывалась. Про кирпичную крошку ей нечего было и заикаться. Совсем умом тронется же, бедненькая.

Вечер был как вечер, Ляля дорисовала график, раздёрнула шторы и окинула тонкого человека взглядом. Кажется, он стал прозрачнее. Тело, чёрное, как будто одетое во фрак, стало не толще её руки. На бледном лице совсем ничего не было. Тонкий человек стоял, покачиваясь, в тени высоких клёнов, и, если не приглядываться хорошенько, его можно было бы и не заметить.

Ляля удовлетворённо кивнула — тает. Ещё немного, и совсем исчезнет, как обычно бывает с фантомами. И ей вдруг захотелось, чтобы он постоял ещё немного. Всё-таки две кровати и целый шкаф — настоящее раздолье. А глупая соседка таскала у неё сахар.

Ляля собрала конспекты в аккуратную стопку и пошла прогуляться по общежитию. Мимо душевой она прошла неторопливо — заглянула, послушала, не шумят ли трубы. На лестничном пролёте зияло открытое в ночь окно. Ляля прошла мимо, но потом вернулась и тщательно закрыла его, задёрнула шторы — привычка, что поделать. Поднялась на пятый этаж.

— Нет, ты представляешь. — Надя комкала в руке тетрадный листок. — Ты видела эту мерзость? Ненавижу.

— Вы чего разорались? — дружелюбно поинтересовалась Ляля.

Сабрина и Надя разом на неё обернулись — они часто делали что-то одновременно, как хорошо отлаженный механизм. И наверное, даже думали одни и те же мысли.

— Надя увидела таракана. — Сабрина возвела глаза под потолок. Жест означал: «Ну как всегда…» Красная майка натянулась на её груди от тяжёлого вздоха.

— Таракана? Да тут их стада! — возмутилась Надя. Она топнула ногой и принялась разглядывать стены, чтобы предъявить всем собравшимся доказательства.

— Ну, тараканы — это хорошо. Хотя они и мерзкие, конечно, — промурлыкала Ляля. Вот так — не вашим, не нашим, и все довольны.

Надя ей в ответ презрительно скривилась:

— Завтра же куплю отравы.

— Да они сами исчезнут, не переживай. Летом общежитие чистят, вот они и приходят. А к концу первого семестра мы такого успеваем понатащить, что мухи на окнах подохнут, не то что… — Ляля проводила взглядом матёрого прусака. — А когда я была маленькая, я ловила их и совала за щёку. Ребёнок — ума нет, одни рефлексы.

***

Рауль вернулся к третьей лекции, загадочно улыбаясь. Признаться, Надя не обратила внимания сначала, но потом Сабрина заметила.

— Чего это он?

В обеденном перерыве Надя ходила мимо лестницы в подвал, той самой, над которой висит древняя длинная лампа с красной надписью «архив», и не могла заставить себя туда спуститься.

— Эй, а ты чего? — поинтересовалась теперь Ляля и на всякий случай принялась оглядывать себя и свою сумку. Потом — тоже на всякий случай — толкнула его в здоровое плечо.

В ответ на вопросы Рауль разулыбался ещё шире.

— Увидите.

Пять минут до начала лекции по военной истории, и ещё вся невыносимо длинная лекция — достаточное время, чтобы новость разбрелась по партам, по проходам и пологим лестницам аудитории, которая амфитеатром спускалась к преподавательскому столу.

Ли вздыхал и причитал, отвернувшись к окну. Его причитания об очередном великом маршале никто не слушал. Все только и делали, что перешёптывались. Девушки бросали друг другу записки. На задних партах болтали так громко, что в один момент перекричали преподавателя. Ли удивлённо замолчал — курсанты тут же вежливо притихли.

Ли, в общем-то, был неплохим, пусть нудным и говорил невнятно, но обижать его никому не хотелось. Когда напряжение достигло апогея, Надю в спину ткнула Ляля.

— Посмотрите. — Нетерпеливо подпрыгивая на месте, отчего светлые кудряшки тряслись, как в припадке, она протянула Наде телефон. — Ну смотрите же, смотрите!

Ли бормотал о втором маршале, обращаясь явно к комнатным цветам. Его плечи то поднимались то опускались в такт повествованию. Надя приняла телефон, нагретый множеством ладоней. На экране повисла скромная заставка сайта — логотип института в углу.

Сабрина бросила тетрадь, в которой делала задание на следующий семинар, и придвинулась к Наде, касаясь её плечом и тёплым дыханием. Надя прокрутила вниз — полуофициальный форум института, его она хорошо знала. В предпоследней теме, где предлагалось делиться мнениями на счёт преподавателей, нашлось имя Мифа.

Этот форум любили и студенты, и преподаватели, хоть никто из них под страхом смерти не признался бы. Особенно злобных отзывов всё-таки никто не оставлял — а ну как вычислят, но завуалированные шуточки и подколки мелькали часто. Но про Мифа не написали ничего нового.

Но существовал ещё один способ выразить своё мнение преподавателю, для особенно скрытных и скромных. Всего-то и требовалось, что в окошке «репутация» нажать на кнопку с плюсиком или…

Репутация Мифа перевалила за ноль. Жаль только, что в обратную сторону, а ведь ещё вчера она зашкаливала за сто, и соперничать с Великолепным могла разве что Горгулья, и то, если ещё не объявила оценки за контрольную.

Надя едва удержала нервный смешок. Мелочная гадкая месть, но что сделано, то сделано очень кстати. Апатия, почти заглотившая её, отпустила вдруг, и Надя легла на парту, горячим лбом ощущая гладкую холодность лакированного дерева. Потом поднялась, обернулась в сторону Рауля и над всей аудиторией показала ему большой палец.

Сама Надя ничего не слышала, ей рассказала Ляля. А Ляля всегда рассказывала так, что всё представлялось в красках. Багровых, смертельно-синюшных и кроваво-алых.

— Он так орал, вы себе представить не можете.

Сабрина изогнула брови — жест «да ладно тебе».

— Говорю вам, — распалялась Ляля. Они сидели в пустом читальном зале общежития, и у этого разговора не могло быть свидетелей кроме чахлых комнатных растений. Ляля запрыгнула на подоконник и говорила оттуда, как с трибуны, болтая в воздухе ногами. — Он же подумал, что это кафедра против него козни строит.

Рауль улыбался, довольный, как экзаменатор, наставивший с утра пораньше неудов. Надя перевела взгляд с него на Лялю. Месть была сладкой пару минут, не более. Уже к концу лекции ей стало не по себе. Так не по себе, что даже заглядывать в комнату под лестницей расхотелось. Даже смотреть в ту сторону.

Сабрина сидела, откинувлись спиной на стену. Её взгляд мог сбить с толку кого угодно. Она скривила губы и качнула головой — жест «врёшь ты всё». Но Лялю было не смутить.

— Ну, не то, чтобы орал. Но он правда громко говорил, — тут же нашлась она. — Мол, раз так, могли бы и в лицо высказать, а исподтишка гадости делают только трусы. Что, мол, пусть выйдет тот, у кого есть претензии, и выскажется, а не сидит по форумам в интернетах.

— А они что ответили? — еле выдавила из себя Надя. Не хотела она знать, что ответили Мифу на кафедре, но изнутри её уже грызло, и если бы она не узнала прямо здесь и сейчас — размышляла бы потом всю ночь.

— Ну как, — смутилась Ляля, потихоньку теряя интерес к остывающей сплетне. — Говорят, мол, что ничего они не делали. Плечами пожимают. Но, кажется, Горгульи там не было.

Пожимают плечами — интересно, как вездесущая Ляля заметила и это, через закрытую дверь кафедры, под которой подслушивала, прикрывшись неподписанной зачёткой, как щитом. Выдумала, наверное.

Совершенно точно — выдумала.

— И чего вы на него так взъелись? — Инесса громко захлопнула учебник и пересела поближе к ним. — Что он вам сделал?

Надя изучала царапины на парте, затылком чувствуя на себе взгляд Сабрины. Ляля притворилась, что очень занята комнатной фиалкой.

— А, ты из другой группы, ты не знаешь, — протянул Рауль.

В девять вечера в пустом читальном зале настало самое время для откровенностей.

— Всё случилось на летней практике, — сказала Надя быстро, чтобы не успеть передумать. — Тогда Миф пришёл к нам в первый раз. Опоздал, улыбнулся, сослался на неотложные дела.

— И тут же растопил все женские сердца группы, — хмыкнула Ляля, не поднимая головы.

— А дальше всё просто, мы разделились на пары и пошли на объекты. Нас с Сабриной Миф отправил в старую больницу у северного шоссе. Знаешь, эта громадина в пятнадцать этажей. Сейчас она обнесена забором с колючей проволокой. Сущность второй категории.

Инесса стянула очки за тонкую золотистую дужку и сощурилась, глядя куда-то в угол. Едва заметно кивнула. Надя сказала:

— Миф не виноват. Он не знал.

Сабрина за её спиной кашлянула.

— Он сказал, что не знал, — поправилась Надя, глотая ком, вставший в горле. У Сабрины были причины не любить Мифа, очень веские причины. — Выяснилось, что аномалия, которая давно считалась потухшей, вполне жизнеспособна.

Надя помнила каждую мелочь, траву, пробившуюся через трещины в асфальте. Надрывный вой ветра в коридорах заброшенной больницы и рухнувшие лестницы. Помнила и иногда видела во сне, как идёт по этим коридорам, сжимая в руке фонарик, давно вышедший из строя. Но почему-то было очень трудно заставить себя рассказать всё это.

— И что там произошло? — Инесса поджала губы, но смотрела теперь на неё, только на неё.

Ляля возилась с заклинившей ручкой окна. Наконец, смогла открыть, и в читальный зал рванул ветер, наполненный гудками машин и запахом мокрого асфальта. Цапнул Надю за голые плечи. Но ей всё равно было жарко.

Она обернулась: Сабрина сидела, запрокинув голову, и её лицо было непроницаемым, бесстрастным. Чёрные волосы, обычно стянутые в аккуратный хвост, теперь разметались по плечам.

— Сабрина пропала. Мы услышали шаги, и она ушла вперёд. А когда Сабрина вернулась, это уже была не она. Её место заняла сущность.

— Не волнуйся так, — сочувственно произнёс Рауль. Тонкий стилус в его пальцах больше не плясал по экрану планшета, он замер. И Рауль застыл вместе с ним, глядя на неё.

Надя поднялась, потому что сидеть на месте больше не было сил. Голос её выдавал. Можно сцепить руки за спиной, и никто не увидит, как они дрожат, но с голосом ничего не сделаешь.

— Я не могу не волноваться. Вы вообще представляете, как это? В тёмных катакомбах она подошла ко мне и сказала: «Возьми меня с собой». Я не сразу поняла, что случилось. Я говорила с ней, задавала вопросы, а она твердила, как заведённая: «Возьми меня с собой». Сущность, которая заняла место Сабрины.

Фонарик, лестницы, коридоры, сбившееся дыхание. «Возьми меня с собой», — повторяла сущность. Иногда Надя видела её во сне, но даже во сне, как и тогда, не могла управиться со своим страхом.

— Но вижу, что всё кончилось хорошо. — Инесса кивнула в ту сторону, где сидела Сабрина. Так закрыла глаза и не ответила.

— Миф примчался, конечно, и мы искали её. Два дня. Зажгли алые лампы на первом этаже, стянули весь боевой состав Центра. Потом он сказал, что всё бессмысленно, и сущность теперь так сильна, что противостоять ей мы не можем. Но на третий день в больницу пошла я. Одна, без спецснаряжения, без оружия, безо всего.

У неё пересохло во рту. Надя отлично помнила пятнадцать этажей — четырнадцать лестничных пролётов, по которым шла, изо всех сил пытаясь не слушать, что шепчут тени у неё за спиной. Миф запретил ей подниматься дальше третьего, но ей было всё равно. Миф запретил ей приближаться к больнице.

Больница вздыхала, как смертельно раненое животное. Вздымались покрывала из зелёных сеток, трещали строительные леса, сыпалась с потолков штукатурка. На пятом этаже у Нади остановились часы, на седьмом она выпустила из рук план, и он улетел в пространство между лестницами.

Больница писала ей корявые буквы на стенах. Больница крала звук её шагов, хватала и не выпускала шарик фонарного света. Фонарик потух на девятом этаже. Маячки-обереги, которые оперативники расставили на нижних этажах, кое-как разгоняли сумрак там, но выше их не было — Надя шла почти на ощупь. Но она добралась до последнего этажа.

— И ты её нашла? — Инесса оборвала затянувшуюся паузу.

— Да, — не сразу отозвалась Надя. — Если бы Миф искал лучше и дольше, и он бы мог найти. Но он испугался, наверное. Посчитал, что шансов нет. Сущность больницы признана единственной сущностью второго порядка в городе. Самой опасной. Но он не мог знать, что она возродилась, когда отправлял нас туда. Это случайность.

— Хватит уже защищать его, — не выдержала Сабрина. Она поднялась, так что стул опасно качнулся, и, толкнув парту ногой, вышла. Дверь хлопнула за её спиной.

Инесса тёрла уставшие глаза. А Ляля лежала животом на подоконнике, протянув руки в октябрьский вечер. Один тапок слетел с её ноги, а второй опасно качался. Рауль снова уткнулся в планшет.

Где-то за пределами читального зала тонко вздыхали разными голосами водопроводные трубы.

***

Исправленную статью Надя принесла как обычно, после занятий. Она подёргала дверь под лестницей — заперто. Постучалась, заглянула в щель: света в комнате не было.

Она побродила по коридору, подсвеченному белыми лампами, и в голову начали лезть мысли одна заманчивее другой. Если уйти прямо сейчас, можно ведь провести целый вечер — первый вечер за последний месяц! — в отдыхе и праздности. А назавтра честно признаться Мифу, что ждала его, да, видно, не судьба.

Надя приподнялась на цыпочки и глянула в конец коридора: там заманчиво блестели красными глазками пропускные турникеты. Электронные часы над лестницей выбили семь вечера.

К такому времени институт изрядно пустел. Надя клятвенно заверила себя, что уйдёт только через двадцать минут. Кажется, именно столько полагается ждать преподавателя.

Она ушла через двенадцать — не выдержала. Вздрогнула раз, когда на ступеньках ей почудился силуэт Мифа. Нет, это был кто-то другой, просто фигура, вытянувшаяся в бликах искусственного света, напомнила его. Светлые волосы и узкие прямоугольные очки.

Надя кое-как затолкала рукопись в сумку и чуть ли не бегом бросилась к турникетам. Не хватало ещё и правда вот так столкнуться с Мифом. Позор до конца семестра.

Городской вечер пах сегодня по-особенному, свободой, дымом и яблоками. Первый раз за долгий месяц она ощутила, что вечер всё-таки пахнет ещё чем-то кроме архивной пыли.

…— Ну и что он, запил? — как всегда слишком громко сказала Ляля, и Горгулья нахмурилась, покосившись в их сторону.

Надя бездумно чертила на полях тетради фигуры из кубов и конусов.

— Угу, запил. Понятия не имею, чего он. Я к нему каждую перемену уже бегаю. Непонятка.

— Октябрь начался нервно, — хмыкнула Ляля.

Она откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. Солнечные лучи дрожали на рыжих ресницах.

День выдался таким солнечным, что даже Горгулья нет-нет да и поглядывала в окно. Всем хотелось выбраться, наконец, из душной аудитории. А Мифа не было в институте уже третий день. Переборов беспомощность, Надя зашла на кафедру, чтобы поинтересоваться, куда же пропал её руководитель.

Её изумлённым взглядом окинул Ли, скривила губы Горгулья, и Максим жалостливо протянул:

— Его нет. И сегодня не будет. Может, завтра.

«Слушай, а может, он заболел. Или ты думаешь, что такие крутые оперативники, как он, никогда не болеют?» — нацарапала Сабрина на вырванной из блокнота страничке и подвинула к Наде, дождавшись, когда Горгулья вцепится взглядом в задние парты.

Надя спрятала листок под тетрадку, потом украдкой, по строчке вытащила снизу.

«Не знаю. Но если бы он заболел, они бы так и сказали, не находишь? Гораздо проще сказать, мол, он заболел, чем распространяться, что его нет и не будет».

Затянув листок к себе на колени, Сабрина тяжело вздохнула. Горгулья, воспринявшая вздох на свой счёт, повысила тон. Надя притворилась примерной — записала в тетради что-то, что — сама не разобрала, и похолодела. С места казалось, что взгляд Горгульи прошивает насквозь, и уж конечно из-за кафедры она может разглядеть, что написано в любой из тетрадей.

Только осмелевшая Сабрина царапала что-то на вырванной блокнотной страничке у себя на колене. Кончик ручки дырявил бумагу. Со стороны — Надя знала — очень заметно, что курсант, склонившийся чуть больше, чем требуется, смотрит вовсе не в тетрадь. Но взгляд Горгульи каждый раз проскальзывал мимо — Сабрине обычно всё прощалось.

Испугавшись мимолётного движения Горгульи, Надя смяла листок в ладони. Выждала секунду и осторожно развернула.

«У тебя есть его телефон? Адрес?»

Надя вздохнула и принялась писать ответ. Половина букв выходили бесцветными вмятинами на изрядно помятом листочке. Там, где раньше в бумагу впивались пластиковые зубья пружины, теперь торчала и рвалась жалкая бахрома.

«Нет. Где бы достать, как думаешь?»

Какими словами Надя уговаривала Злюсю — секретаршу деканата — не помнила даже она сама, но из дверей вышла с жёлтым листочком в руках, на котором карандашом было нацарапано несколько цифр.

У расписания с ноги на ногу переминалась Сабрина, окружённая пугливыми первокурсниками, как стайкой прозрачных рыбок.

— Ты не забыла, что завтра философия?

— Философия, — растерянно повторила Надя, рассматривая цифры, накарябанные торопливой рукой Злюси. Ещё бы разобрать, где здесь три, а где восемь. — Слушай, и всё-таки, чем отличаются рефлексы от рефлексии?

— Это совершенно разные понятия, — бросила Сабрина, поправляя ремешок сумки на плече. Первокурсники схлынули, унесённые звонком, как прибоем.

— Почему тогда она пишутся одинаково?

Сабрина показательно завела глаза под потолок.

— Ты звонить будешь или нет?

Если бы не она, Надя потратила бы часа два на уговоры себя самой и судорожные вздохи перед тем, как взять в руки телефон. И совершенно напрасные, к тому же: телефон Мифа молчал, раз за разом выдавая серии гудков, от который сводило зубы.

Сабрина смотрела мимо, как будто изучала расписание, но гудки-то она слышала прекрасно. Наде вообще казалось, что в затихшем коридоре они разносились на оба крыла института.

— Пойдём, — вздохнула Сабрина, опять дёргая ремешок сумки.

Надя ещё немного постояла у дверей деканата в нерешительности — может, узнать ещё адрес, хотя вряд ли дадут — и побежала следом. В конце концов, имеет же Миф право ото всех скрываться. Проходя мимо комнаты под лестницей, она снова заглянула в щель: ни лучика света, только глухая пыльная пустота. Из щели на неё слабо пахнуло сигаретным дымом.

В нижних коридорах стоял полумрак, но по причине ремонта проход был открыт только здесь. В нишах громоздилась вытащенная из аудиторий мебель — металлические столы друг на друге. Торчали выдвинутые ящики столов. Белые лампы скалились с потолка. Вдалеке слышался ритмичный стук.

В очередной нише притаилась парочка девушек. Как воробьи, загнанные дождём на карниз, они жались друг к дружке и перешёптывались.

— Извините!

Надя не сразу поняла, что обращаются к ним. Она не чувствовала себя гораздо взрослее и опытнее, чем два года назад, так что слишком вежливые первокурсники вечно вгоняли её в замешательстве. Сабрина замерла за её спиной.

— Что?

Девушки одновременно указали в тёмный угол. Надя прищурилась: скрытая полумраком, там двигалась странная тень.

— Вы знаете, что это? — спросила одна первокурсница. На плече она держала рюкзак, украшенный цветными ленточками.

Надя пошарила по карманам и достала кольцо на цепочке. Кольцо закачалось, зажатое в вытянутой руке. Сначала — быстро и ритмично, но колебания тут же утихли. Сабрина неслышно подошла.

— Видимо, ничего опасного. — Надя подхватила кольцо и спрятала обратно в карман. — Как думаешь? Я такого раньше не видела.

Тень очертаниями напоминала сгорбленного человека. Он шёл медленно, и если прислушаться — мерное постукивание шло от него. Сабрина дёрнула плечом.

— Да ну, это же стукач. Фантом. Ничего он не сделает.

Она обернулась к первокурсницам и покачала головой, давая понять, какой ерунды они испугались.

— Интересно, кто из наших его сюда притащил? — пробормотала Надя, наблюдая, как тень скрывается за углом. — Вечно бродят, где попало, понацепляют на себя гадости.

Бессмысленно коротая вечер, Надя ловила себя на том, что вспоминает события в архиве. Размышляла, как защитить себя в следующий раз.

В соседней комнате громко праздновали день рождения. Сабрина в пятый раз перечитывала статью по философии, фыркала и начинала заново. Под окнами затихало гудение проспекта.

Когда рука в третий раз потянулась к телефону, она набрала номер Мифа ещё раз: привычные гудки сорвались и затихли. Надя попробовала ещё раз, и в ответ телефон дохнул на неё холодным молчанием. Она бросила его в складки покрывала и уставилась в статью, не в силах разобрать там и пары слов. И тут телефон зазвонил сам.

Надя подпрыгнула от неожиданности, схватила с кровати его вздрагивающее тельце, ещё хранящее тепло рук, и выскочила в коридор, чтобы разговорами не мешать Сабрине. Втянула побольше воздуха и выдохнула в подступающей панике:

— Да?

— Вы мне звонили? — Голос, который раздался из трубки, ничем не напоминал голос Мифа, хоть и был мужским. Нет, интонации Мифа она бы узнала из сотни. Он даже короткое приветствие произносил с таким видом, как будто смотрел на неё поверх очков: «Ну что у тебя? Навязалась же на мою голову». Плакала и завывала на заднем фоне сирена.

Добравшись нервным шагов до лестничного пролёта, где её точно не стали бы подслушивать, Надя собралась с мыслями.

— Простите, мне дали этот телефон в деканате, я хотела бы услышать Мифодия Кирилловича.

Там повисла пауза, потом хохотнули.

— Ну, здесь его точно нет. Вам не тот телефон дали, наверное. Вы там разберитесь, в своём деканате.

— Извините, — жалобно выдохнула Надя, ещё не сообразив толком, какая произошла неприятность. Она прижалась к подоконнику, как будто он был единственным спасением. Через секунду стало ясно — она всё-таки перепутала ту злополучную тройку с восьмёркой. Или наоборот, теперь уже не важно.

— Девушка, вы мне уже сто раз позвонили! Идите и умойтесь, прежде чем номер набирать, — хмыкнули там и, не дав ей ещё раз извиниться, бросили трубку.

Надя зажмурилась и снова открыла глаза. За окном город вёл привычную жизнь, одинокий автобус полз по трассе, подсвеченный изнутри. Телефон привычно грелся в руке. Она сунула его в карман джинсов и, не желая разбираться, в чём всё-таки вышла ошибка, зашагала вверх по лестнице.

Вечно от Мифа одни неприятности. Вздумалось же ему пропасть!

Телефон загудел в кармане, как раненый буйвол. Надя недовольно вытряхнула его и взвесила в ладони: звонил тот же самый номер. Интересно, Мифодий Кириллович всё-таки нашёлся, или ей решили высказать ещё что-нибудь?

— Алло.

— Я хотел извиниться, — упрямо выпалила трубка. — Вы не виноваты, в общем-то. У меня просто день вышел напряжённым. А кого вы ищите? Просто интересно, с кем меня спутали.

Судя по тону, он окончательно смутился Надиного молчания, потому и сам замолчал. Она отозвалась сухо:

— А вы что, помочь можете?

— Ну, я могу попробовать. У вас есть Интернет? Мы можем поговорить через какой-нибудь мессенджер.

Надя хмыкнула, не сразу найдя, что ответить на такую настойчивость.

— Я вообще-то по телефону не знакомлюсь.

— Я и не предлагаю знакомиться, — обиженно заверил он. — Меня, кстати, Алекс зовут.

Через несколько минут они связались в Интернете — Наде стало любопытно. Больше ничем объяснить своё поведение она не могла. Сабрина за её спиной отбросила философскую статью и теперь вникала в художественный роман, удобно вытянувшись на кровати. От этого занятия её не оторвать часов до десяти — Надя знала.

Они с Алексом перешли на «ты» очень быстро. Так же быстро, как он вытащил из Нади объяснения, кого и зачем она ищет.

«Я учусь на программиста. Могу поискать номер твоего этого… Мифодия в базах».

Не удержавшись, Надя насмешливо фыркнула. К счастью, Алекс этого слышать не мог, а Сабрина была слишком увлечена романом.

«Не нужно. Я завтра снова пойду в деканат». — Надя представила новый разговор со Злюсей, и передёрнула плечами. Да и вообще, кто знает, может Злюся специально написала ей не тот номер, чтобы только Надя от неё отцепилась. И от неё, и от Мифа. О, это в её стиле!

«Кстати, а где ты учишься?» — поинтересовался долго молчавший Алекс.

Её пальца замерли в миллиметре от клавиатуры.

«Не скажу, это государственная тайна».

«А, это значит, в Институте обороны, я угадал?». — В конце сообщения лопалась от смеха нарисованная жёлтая рожица.

От того, чтобы закрыть окошко мгновенных сообщений, Надю удержала буквально секунда.

«Не сердись», — бросил ей Алекс торопливо, наделав кучу ошибок в одной единственной фразе. Словно почуял, что она собралась уходить.

Надя повздыхала над компьютером, но почему-то не выключила его тут же.

«Мне интересно. Расскажи, а? Вы там что-то потустороннее изучаете, да? Я никому не расскажу».

Она уже занесла пальцы над клавиатурой, чтобы объяснить: занятия потусторонним вовсе не обязательны, и чаще они изучают обычные для военных институтов науки, а мистика — это вообще в книжках. В жизни бывают только аномальные проявления. Но Надя вовремя остановилась

«Алекс, правда, мне некогда», — написала она, но прежде чем отправить, подумала ещё. — «И не нужно никого искать, ладно?»

Мигнул и погас индикатор сети. Надя поздно спохватилась: для начала ей следовало бы удалить номер Алекса из памяти, но теперь что, не включать же компьютер заново. Завтра, она всё доделает завтра. В углу стола валялась непрочитанная статья по философии. Из-под неё торчал уголок Надиной работы, безжалостно почерканной Мифом. Она тяжело вздохнула.

Если бы ей потребовалось взломать базу телефонных номеров, она пошла бы к Раулю. Но Надя предпочитала решать проблемы самостоятельно. Тем более, к чему всё это? Миф — взрослый человек, и без неё уж точно не пропадёт. Явится, как же иначе. Явится и высмеет её ещё раз, назовёт ленивой бездарностью и жирной чернильной линией исчеркает всю тщательно переписанную работу.

А если не явится — ещё лучше. Бездумно перелистывая философскую статью, Надя попыталась представить себе этот поворот событий, и он ей безумно нравится. Можно будет с чистой совестью набиться в подшефные к Максиму, например. У него прорва бумажной работы, но после заданий Мифа ей море по колено, а городские высотки — по пояс. Можно набиться к кому угодно. Вот бы Миф никогда не вернулся.

Она пришла в архив под вечер, за час до закрытия. Шлёпнула на стол архивариуса читательский билет. Бледная женщина оторвалась от каталогов и проводила Надю долгим взглядом. Под стерильным светом ламп она прошла за свой любимый стол за картотекой.

В архиве по-особому пахло пылью и чистотой холодного пола, но теперь в общем сонме запахов Надя ясно различила ещё один. Это был тонкий, но яркий аромат жжёных листьев и перьев.

Каждая сущность имела свой запах. Сущность старой больницы пахла дёгтем и сырой землёй, её образ так въелся в голову, что Надя не смогла бы забыть, даже если бы захотела. Сущность в душевой общежития — ржавой водой и сточной канавой. Крошечные комки энергии в жилых домах обычно хранили тонкий запах мокрого асфальта, или бумаги, или старых духов. Надя долго училась выделять их запахи среди остальных. Запах не-мёртвых среди тысячи проявлений обычной жизни.

Она посидела над открытой тетрадью, разложив веером документы из первой попавшейся папки. Архивариус быстро потеряла к ней интерес, но долго ходила за рядом стеллажей, что-то перекладывая и переставляя. Звучали шаги — шуршание плоских подошв по кафелю. Звучало дыхание — вздохи усталости, и простуженное хлюпанье носом.

Над столом архивариуса громко тикали часы. Надя оглянулась через плечо: минутная стрелка подползала к шестёрке, когда шаги женщины начали удаляться. Она уходила в одной ей известные коридоры архива. В те коридоры, в которые «посторонним вход воспрещён».

Надя поднялась и, осторожно ступая только в центр кафельных плиток, на цыпочках прошла к дальней стене. За стеллажом было тихо и пусто, и лампа над ним горела, разве что чуть тусклее остальных. Надя выпустила на волю зажатое в кулаке кольцо.

Сущность была здесь. Кольцо, подвешенное на цепочке, закачалось — сильнее, сильнее, сильнее. У Нади заломило в висках, заныла вытянутая вперёд рука, словно вместо кольца на цепочке она держала чугунную гирю. Она не выдержала напряжения, отступила.

Надя вернулась к столу, где бросила сумку, и высыпала перед собой весь курсантский арсенал. Серьёзного оружия им пока что не полагалось, так что на стол выкатился синий маркер и тканевый мешочек, набитый кирпичной крошкой, фарфоровое блюдце и бутылка с водой. Самым последним она достала перочинный нож.

Линии, проведённые маркером на кафеле, пахли отвратительно. Надя прочертила две, перегородившие проход между стеллажами, и последнюю, третью, у самого стола. В шаге от неё поставила блюдце с водой. Ещё через шаг обвела молотым кирпичом неровный круг.

Надя выпрямилась и отряхнула руки. Она впервые ловила сущность одна. Среди курсантов это считалось опасным, но нет-нет и проскакивали легенды «об одном пятикурснике, который сам…» Наде всегда хотелось испробовать, как это.

Красные крошки остались на форменных брюках, но сейчас это её не волновало. Часы над столом архивариуса показывали без двадцати восемь, так что времени оставалось в обрез.

Она опустилась на колени над фарфоровым блюдцем. У перочинного ножа — тонкое короткое лезвие, несравнимо хорошо отточенное. Требовался всего один надрез и капля крови — в прозрачную воду.

Надя сморщилась, зажимая рану на ладони, и поднялась, отступая в круг из кирпичной крошки. Она услышала, как сущность завозилась за дальним стеллажом. Свет ламп сделался тусклее. Боль притягивала её, как собаку притягивает запах мяса. Воздух сделался гуще, и запах жжёных перьев — острее.

— Иди сюда. — Надя впустила в сознание темноту.

Сквозь неё архив виделся другим. Свет ламп едва пробивался через туманную поволоку, стеллажи сдвинулись, оставив между собою узкую дорожку, перегороженную тремя синими линиями.

Кровь застучала в висках от напряжения. Сущность была за стеллажом, Надя ощущала ладонями её холодное внимание, но Плакальщица не приближалась. Она была сгустком темноты у самой стены, бесформенным комом.

— Иди сюда, — повторила Надя. Нужный тембр не давался. Она кашлянула, прижала руку к горлу и повторила слова. Голос делался сиплым и свистящим, и Плакальщица потянулась к ней, выросла до третьей полки стеллажа.

Издали она могла сойти за тень, всё ещё аморфную, но уже приобретшую контуры человеческой фигуры. Она прыгнула вперёд, разом преодолев шагов пять, не меньше, и пересекла первую линию. Надя не закрывала глаза, даже не моргала, ясно понимая, что стоит ей ослабить внимание хоть на секунду, и сущность возьмёт верх.

Она различила волосы — спутанное воронье гнездо на голове призрачной женщины, различила руки, которые всё так же закрывали лицо. Плакальщица тряслась, как в припадке. Теперь, если бы убрать синие линии и блюдце с кровью, её можно было принять за живое существо. Подойти и опустить руку на плечо. Вот только милосердие в этом случае могло бы сыграть злую шутку.

Сущность снова прыгнула вперёд. Трясясь и вращаясь на месте, она как будто принюхивалась, как слепая тыкалась в стеллажи. Надя сжала пальцы в кулаки. Левой ладони было влажно — красное многоточие упало на кафель. Сердце бухало так громко, что даже тиканье часов отошло на второй план.

— Иди сюда.

Вторая линия была перейдена. Порыв холодного воздуха поднял в воздух кирпичную пыль. Сущность учуяла красный кирпич и рванулась назад, но терпко пахнущая линия её не пустила. Она уже загнала себя в ловушку.

Ладонь резануло болью. Сущность взвыла, поднимая из небытия сразу все архивные сквозняки. Захлопала листами тетрадка, брошенная на столе. Бумаги смело на пол, как пригоршню сухих листьев. Сверху хрустнуло, как будто надломилась книжная полка, и Наде в лицо полетела труха и пыль.

Она совершила ошибку — она отвернулась, не выдержав ледяного дыхания в лицо. Одной секунды стало достаточно. Плакальщица прыгнула, разом преодолевая третью линию и припадая к блюдцу с кровью. Низкий однотонный вой ударил по ушам. Надя дёрнулась. Нога скользнула по кафелю, и каблук туфли оказался на тёмной полоске, разделяющей две плитки.

Кольцо из кирпичной крошки было разорвано. Сущность стояла очень близко, на расстоянии одного вздоха, и Надя различила, что плечи Плакальщица замотаны в дырявую шаль, и что на пальце у неё чёрные кольца, обожжена кожа и ногти сорваны до кровавых ран. И что лица у неё нет, а под растопыренными пальцами — обугленные ошмётки кожи. Тошнотворно завоняло горелыми перьями.

Синие линии дрогнули, и ловушка захлопнулась. Но из-за разрыва Надя оказалась в той же петле аркана, что и сущность. Они обе стояли под светом единственной оставшейся лампы, уже тусклой, уже гаснущей. Кирпичную крошку раздували сквозняки. Стеллажи покачивались, как будто переступая с одной ножки на другую. Пространство вокруг шло помехами, как экран старого телевизора.

Надя бросилась в сторону, уходя от прямого взгляда Плакальщицы. Налетела на стол, наверняка заработав синяк на бедре. Стараясь не терять сущность из виду, нырнула за картотеку.

Убегать было бессмысленно, рана на ладони — как ниточка, по которой Плакальщица найдёт её и за картотекой, и за стенами института. Значит, оставалось только защищаться.

Призывать было проще, чем гнать назад, в темноту, за дальние стеллажи. Но Надя и так увязла в темноте по самое горло, поэтому отступать ей было некуда. Маркер закатился под стеллаж, и она изогнулась в невероятную позу, чтобы не выпустить из вида сущность и достать его. Содрала кожу с тыльной стороны кисти. Ногти проскребли по кафелю.

— Убирайся вон, — прошипела Надя.

Она нырнула вглубь коридора, на ходу размазывая по кафелю дрожащие синие линии. Надя разрывала путы ловушки, чтобы Плакальщица могла уйти обратно.

Она хотела завершить этот тур гордой ничьей. Но не получилось. Сущность выбралась из-под шкафа, расправляясь и вытягиваясь вверх. Последняя лампа издала длинный стон и умерла, оставив Надю в полумраке. Она опустилась на корточки, быстро обводя себя в круг, но не успела даже этого.

Маркер выскользнул из пальцев. В темноте сущность стала быстрее её, ловчее, и запах жжёных перьев снова сделался тошнотворно близким. Надю обдало дуновением сквозняка и вжало в стеллаж. Сгусток темноты зло, не-челочески зашипел.

У Нади было совсем мало опыта в подобном, но она точно знала, что страх подобен смерти. Убегать и прятаться — значило бы проиграть. Дать себе одну секунду слабости — значило бы сдаться. Она выпрямилась, посмотрела туда, где угадывалось обожженное лицо.

— Уходи, — сказала Надя. — Я сильнее тебя.

Плакальщица дёрнулась к ней, располосовывая воздух холодными прикосновениями.

— Уходи! Я… сильнее… тебя…

Затылок ломило от боли, тело гудело, как высоковольтный провод. Ещё немного, и закровила губа. Сущность отшатнулась, и разом стало легче дышать. Надя втянула воздух, уже не ядовитый от запаха палёного мяса. Плакальщица отскочила в глубину коридора, но из-за темноты было не разобрать, далеко ли.

Ещё дальше. Тускло засветилась лампа над картотекой. Надя услышала, как тикнули часы над столом архивариуса. Звуки привычного мира возвращались. Она сползла на пол, ноги отчаянно дрожали. Провела рукой по подбородку: из носа капала кровь.

***

Надя подняла голову от парты и ткнула пальцем в телефон, выводя его из спящего режима. Надо же, в углу экрана дёргался, как припадочный, нарисованный конверт. Перемена прокатилась гулом и грохотом по коридору, и рядом на стул упала чуть запыхавшаяся Сабрина.

— Слышала, что сказали на кафедре?

— Нет. — Надя вызвала на экран текст сообщения и даже не сразу поняла, от кого оно. Тем более что такого номера не было в её телефонной книжке, а на первый взгляд цифры показались незнакомыми.

— Что в институт звонила жена Мифа и интересовалась, куда он пропал, — с достоинством выдала Сабрина. — Эй, да ты не слушаешь!

— У него есть жена? — невпопад выдала Надя. Что-то она не помнила кольца на его пальце. Она хорошо помнила его руки — пальцы с аккуратными ногтями. В меру аккуратными, такими, которые показывали, что их обладатель знает много занятий поинтереснее, чем полировать ногти, но всё-таки и ногти из внимания не упускает.

— Ты точно не слушаешь, — обиделась Сабрина и отвернулась шуршать упаковкой печенья.

Надя открыла сообщение.

«Извини, если обидел тебя. Кстати, я кое-что нашёл про твоего преподавателя. Выйдешь вечером в сеть — расскажу».

Надя закрыла сообщение, подумала и открыла снова. Если написать ему, чтобы отстал, завяжется разговор. Если не написать — этот Алекс никогда не отвяжется. Да и что вообще он мог узнать о Мифе? Допустим, адрес из каких-нибудь баз данных. Номер телефона там. Нет уж, без всего этого она прекрасно сможет обойтись.

По экрану телефона мелькнул сминающийся листок и улетел в метафорическую мусорную корзину. Туда ему и прямая дорога.