Незачем было бежать. Путь мой был предрешен. Не оставалось ни дня, чтобы я не сожалел о содеянном. Совесть жгла мне пятки, да что пятки, она проделывала большие огненные дыры внутри меня. Внутри моей несчастной замученной души. Совести было по барабану на препятствия: она умела проходить сквозь стены и время. Ничто и никто не мог остановить ее. Совесть жрала меня, а я ничего не мог сделать в ответ. Каждый из нас ходит по этой планете с таким тяжелым багажом ошибок, за который совесть может преспокойно жрать нас на завтрак, обед и ужин, и еще последний ужин перед сном, вот этот вот самый кайф на ночь, на диванчике, облизывая пальчики. Совесть была гурманом: она жрала меня долгие годы по частям, не все сразу, а медленно, доставляя себе удовольствие. Вот и сейчас откусила мне пол-ребра. Я охнул, но промолчал. Было не впервой, да и окружающие тоже терпели. Терпели годами. Так было принято среди людей: согрешил — терпи. И тех, кого совесть жрала при жизни, называли счастливчиками. Потому что если не случилось покаяние, то после смерти таких людей уже жрали бесы, а это было в бесконечность раз хуже, больнее, страшнее, а самое главное — неотвратимее и безнадежнее. Каждый знал это, каждый молчал, каждый терпел, издавая еле слышный стон, еле сдерживая боль, когда совесть откусывала слишком большой кусок. Мне повезло — меня жрали при жизни. Говорю же вам, я был счастливчик. И каждый в нашем городе знал это.
Ни вздоха, ни выдоха, ни легкой тени сомнения — ничего я не мог себе позволить, предварительно не спросив небеса. Я был не так уж и плох, вне сомнений, по меркам 21го века. Поверьте мне, были гораздо, гораздо хуже меня. В последние времена очень сложно встретить хорошего человека, почти невозможно. В том, что эти времена приближались, не было никаких сомнений. Странно было бы сейчас выбежать на улицу с плакатом «Спасайтесь»! Бегите! Враг внутри нас! Уже наступает!». Но это единственное, что мне хотелось сделать. Но все это бы не помогло. Было понятно и ежу: если веками не помогало, то сейчас точно не поможет. Все, кто истинно хотели спастись, уже спасались. Те, кто не хотели…Этих было не разбудить, и в этом не было моей вины. Напрасное это дело — будить спящих. Они злы и недовольны тем, что их разбудили. Говорите с теми, кто уже проснулся. «А тем, кто ложится спать, спокойного сна»© Я собрался, посмотрел на часы. Вечерело. Я прислушался: внутри меня не вызрел ни один план. Я все еще не понимал, что я должен сделать, что, блин, от меня требуется?
Тишина внутри меня напоминала затишье перед взрывом бомбы. Уже сейчас, если прислушаться, можно было услышать мерное тиканье часового механизма. Но я был парень «не промах». «Не промах», не «так себе», я был «ого-го»! Если я сам себя не похвалю, кто это еще сделает в 21 веке? Я знал, что у меня получится сосредоточиться, получится собраться. Зачем, для чего, почему — это мы будем разбираться потом. Нам бы сейчас вынуть тяжеленный меч из камня, сделать то, чего еще никому не удавалось, успеть не возгордиться этим, не запачкав ни совести ни чести, быть готовым ко всему, вложить меч в ножны, сесть на боевого коня и скакать туда, туда, в закат, туда, куда прикажут. Я же говорю вам, я был не промах. Я был не промах. Я был хоть куда. Парень из ниоткуда. Парень по дороге в никуда.
Я очень не любил в себе вот это судорожное состояние человека перед прыжком в воду с 9ти метровой вышки. Вот ты стоишь, и вышка подрагивает от ветра и внизу застыли в ожидании зрители, судья уже дал свисток и все только ждут, когда ты же ты, наконец, это сделаешь? Твои коленки трясутся, ты смотришь на гладь воды и молчишь. Когда же ты блин прыгнешь? Когда ты сделаешь этот шаг вперед? Я не был труслив, смелости мне было не занимать, но вот этот вот тягучее ожидание, это бездействие убивало и меня. Все знали, что я, в общем-то, быстр, но перед большими делами обычно мучительно медлителен. Знал это и я. Ты не можешь психовать вечно сам на себя. В какие-то моменты жизни приходится со многим смириться, в том числе и с собой, в том числе и с собой. Не ты выбираешь судьбу, но судьба выбирает тебя. И тебе не остается ничего иного, как прыгнуть. У меня не было выбора — я всегда прыгал. Но эти томительные секунды перед прыжком — эти секунды мне никогда не забыть, даже пытаться не стоит. Иногда жизнь проверяет нас на прочность. Это как обычный тест перед переходом на другой уровень — не больно, но раздражающе. Ты всегда на передовой, никогда нет шанса сделать шаг назад, только вперед, только вперед. За этими грустными размышлениями застала меня готовка борща. «Мам, где взять малиновую воду для борща?», — да, да, все в таком роде и том же духе. Не то, чтобы я был спец в готовке, и особенно, борща, но душа требовала, да. Душа требовала, и кто я такой, чтобы отказать душе в малом? Готовка борща издревле славится своими медитативными свойствами. Готовка борща однозначно не для психов — и сами не поправитесь, и кухню от раздражения разнесете. Борщ для терпеливых. Борщ для тех, кто познал жизнь. Во время борща можно разработать стратегию всей жизни. Борщ — это то, что спасет ваши нервишки, если вы на грани. Когда чистишь картошку, можно вспомнить всех своих родственников, которые утверждают, что твоими никчемными огромными обрезками можно накормить всех голодных детей из Африки. И понять, что за долгие годы ты так и не научился чистить тоньше. Пока варишь свеклу, можно разработать план Барбаросса. Пока варишь морковку — простить всех бывших. Лук заставит вас рыдать и провести окончательный очистительный сеанс вашей совести. Говорю же, борщ не для слабаков. Борщ — это то, чему завидуют буддисты. Смирение, воздержание, терпение, упорная работа без ожидания скорого вознаграждения. Потому что его может и не быть. Кто сказал, что борщ должен вам понравиться? Он что, блондинка на дискотеке? Борщ — это борщ. Он суров. И красив. Безусловно. И лишь когда вы финально будете его размешивать в огромной кастрюле (потому что борщ не варят мелкими порциями, страдание должно быть всеобъемлющим), лишь когда вы будете размешивать эту кроваво— красную многострадальную жижу, вы поймете, что разрешили все ваши психологические проблемы, приблизились к вечности, и никто и ничто не сможет поколебать вашего спокойствия и теперь и навечно. Борщ.
Я испил борща. Эту чашу страданий, свеклы, морковки, картошки и лука я испил. Решения так и не пришло, но я хотя бы успокоился. Борщ знатно успокаивает нервишки. Умные люди придумали его готовить. Это очевидно.
На улице было промозгло и сыро. Я еще выше поднял ворот своего свитера, закутался в плащ и сказал: «Бр-р-р!». Нахохлившийся голубь был со мной солидарен. Нельзя сказать, что я что-то искал, как нельзя сказать, что я что-то нашел. Мой вечно контролирующий все и вся мозг не отпускал меня. Невозможно иметь такой мозг, заранее зная, что тебе не спасти людей из всех горячих точек мира, потому что твой-то мозг на 100% уверен, что ты, именно ты, сможешь это сделать. Москва молча проглотила меня в жерло метро. Я был ничем не примечателен в разномастной толпе псевдомосквичей. Влиться в многомиллионную толпу просто потому, что мне приспичило — это было сильно. Без цели, без смысла, просто потому, что душа моя чуяла ближайшие быстрые и масштабные перемены, и я просто хотел быть в курсе происходящего. Москва и я чувствовали друг друга на кончиках пальцев. Когда Москва была не в духе, я просто знал это и не совался в центр. Я думаю, многие были в таких взаимоотношениях со столицей — девушкой своенравной и вздорной. Она терпела мои закидоны, я терпел ее холод и цинизм. Мы были квиты. Мне нравилось, что в метро меня никто не жаждал разглядывать. Не то что в Питере. Можно было спрятаться под толстыми стеклами солнечных очков. И никто никогда не узнает, что у меня на душе.
Москве было все равно до меня, а я лишь делал вид, что мне тоже. Моя зависимость от Москвы была очевидной — я мог спрятаться в ней как иголка в сене, и найти меня было невозможно, кроме как через способ сжечь весь стог и найти магнит. Слава Богу, до этого не додумался ни один из моих многочисленных врагов. Я был горд собой, и мне было чем гордиться: я поднялся на новый уровень. И мне за это ничего не было. Мою искреннюю радость могли разделить только высшие, но это не мешало мне идти по улицам Москвы и широко улыбаться. Моя улыбка вызывала в людях страх, иронию, скрытую агрессию, но мне было все равно. Прохождения уровня такими как мы отмечается круче дня рождения — празднуется на широкую ногу, приглашаются все друзья— сослуживцы и, конечно же мастера. Что-то вроде афтерпати после очередного выпускного экзамена. Я хотел, чтобы мое празднование прошло в кругу друзей и без врагов. Но, собственно говоря, временное пространство не решилось нам отказать.
Серые будни никогда не снились Москве. У нее было особое отношение к ним. Скучно никогда не было. Я привык не выделяться, не отсвечивать, не брать на себя лишний негатив. Всегда старался, но не всегда получалось.
Сжечь мосты. Это самое трудное. Пойти туда, не знамо куда, принести то, не знаю что. Вечные неразрешимые загадки подкидывает мне жизнь. Вот уже седьмую жизнь подряд одно и то же. Как же я устал. Жаловаться на судьбу не входило в нашу компетенцию, и я приказал плакальщице внутри меня заткнуться. Вечно разводит свои нюни в моей душе, а мне потом отвечай. Я нес ответственность за все, что происходило в моей душе. Всегда и везде. Я должен был нести ответ перед Всевышним. Главное — быть внимательным и сдирать овечью шкуру с каждого серого волка, обманом и хитростью проникающим в душу. Тихой сапой крадущим покой. Каждая волчья мысль надлежит немедленному отстрелу. Все, что сводит вас с ума, выжигает изнутри — вполне возможно, что и не ваше. Прилетело, прижилось, село, засиделось, обжилось — и вот вы уже вполне себе уверены, что эту мысль родил ваш мозг и она принадлежит вам. И заранее обжигаетесь, ужасаетесь, паникуете. Хрен там. Вороны, пролетающие мимо вашей головы не должны вить там гнездо. Уж за этим то вы в состоянии проследить. Видите — тащит ветку в гнездо на вашей голове — отстреливайте. Помотайте головой из стороны в сторону — слово «нет» как правильно говорить вы знаете с детства, гнездо из черных мыслей немедленно разлетится. Слово «нет» — отличный оберег от всякой херни, которую темные пытаются свить в виде гнезда на вашей башке. Алло, именно вы там рулите у себя на кумполе. Вы. А не кто-то там, пытающийся внушить вам то, что ему выгодно. Ну, или просто разрушить все на фиг. Но вы же не позволите, правда?
Я отвлекся. Смотрел у цирка как дети фоткаются с Никулиным, трут его бронзовый нос. Не зарастает народная толпа к истинному любимцу публики и не зарастет никогда. Да… любил его народ, ничего не скажешь. Можно править миром и никто доброго слова о тебе не скажет после смерти. А можно прожить жизнь так, что вокруг твоего памятника вечная движуха из детей и в твой нос так затерт, что в него можно смотреться вместо зеркала. Мне пока не грозило уйти на покой, хотя, признаюсь честно — хотелось. Планетка была не из самых лучших. Да что там — она была худшая во всей Вселенной. Чистилище, вечно совершающее свои никому не нужные обороты вокруг солнца. Ну камон. Ничего в ней никогда не было привлекательного — «голубой шарик» — да это просто вынужденная реклама от наших космонавтов, на самом деле планета черна от зла, грязи, скорби, грехов, страшных преступлений, тоски, горечи, похоти, убийств и насилия. Ну камон, кого вы обманываете? Жаль, что решения послать сюда принимает Он. А то так бы я оспорил. Ну, видать, я не так хорош, чтобы попивать сейчас коктейльчики на любой другой планете. Ну, видать, и вы не так уж хороши, раз читаете эти строчки на планете Земля. Видимо, ваш личный счетчик грехов не позволил вам нормально жить на любой другой планете. Только чистилище, только хардкор. Я никого не осуждаю (что я, дурак что ли?) но раз вы тут, и я тут, очевидно, что никто из нас не совершенен. Мы не ангелы. Мы не святые. Мы копошимся на этой планете, состоящей из греха, насилия и разврата, потому что мы не заслужили ничего лучше. Все что мы можем — это смотреть на небо и максимально пытаться очистить свою душу от налипшего на нее за годы жизни дерьма. Нужно понимать, что мы можем делать только то, что можем. Внезапно левитировать не получится.(а вот медитирующие десятилетиями монахи в Тибете — сейчас бы поспорили). Я не то чтобы ставлю цели пониже, я о том, что мы должны работать над собой. Паши, как можешь, сильно и будь что будет. Я всегда придерживался этого золотого правила. Всю мою недолгую жизнь оно работало.
Да что я все брожу вокруг да около, что там говорить, я жил свою маленькую жизнь, как умел. Как мог, как умел, как получалось. Небо не отверзалось надо мной, я жил как мог.
Я очень любил черный цвет. Черный цвет позволял уйти в тень. Скрыться, спрятаться, сбежать. Для меня ничего лучше не было черного пальто, воротник которого я так же поднимал. Черный цвет позволял быть невидимкой. Я был именно таким, и за подолом моего плаща стлался звездный трассирный путь.
Утро не задалось. Метро равномерно расплющило меня, введя в обычный транспортный транс, и я бодро вышел на Кропоткинской. Пока ехал, не встретилось ни одного энергетического вампира, странно. Обычно они пялятся на меня, изо всех сил стараясь качнуть энергии, а я спокойно смотрю, как они пыжатся, чуть не рвутся на американский флаг и удовлетворенно хмыкаю, когда вижу их растерянный взгляд, когда они отступают. Ни хрена у них не получается, ни хренашечки. Не на того напали. Не для вас ягодиночка росла и мой запас энергии не по ваши вампирские зубы. Жуйте свой гематоген, давясь слюной, скоро вам больше ничего не перепадет. Я стал таким не сразу. Долгие годы выяснений, почему на ровном месте я теряю энергию. Почему после невинного мимолетного общения с некоторыми людьми мне хочется лежать пластом. Почему я обесточен в ноль после общения с моими родными. Почему, едва войдя в помещение, мне становится плохо. Почему после визита в храм ко мне пытаются подойти на улице незнакомые люди и завести с ходу разговор с максимально нелепым поводом? Вопросов, как всегда, было больше чем ответов. Скажем так, я был вынужденно крут. Мне ничего не оставалось, как начать ездить по местам силы и собирать невидимую броню. Я устал кормить местных вампиров, честно. Они прожорливы и неблагодарны. Сожрут вас, выпьют всю кровь до капельки, да так, что вы будете лежать пластом и ничего не в состоянии сможете сделать. Если не защищаться, то можно легко склеить ласты. Разумеется, без воли Всевышнего тут этот номер не пройдет, но «береженого Бог бережет», поэтому я принял решение не кормить своей энергией этих гадов. Ни капли крови от меня не получат, твари кровососущие. Я был относительно бодр духом. Купил флэт-уайт, жадно всосал его в себя. Кофе ухнуло вовнутрь, мозг радостно хихикнул. Тот еще кофеман. Ух, неблагодарный кофеманьяк! Ему вечно мало! Никуда ты от себя не денешься. Я знал, что и на жарком пляже в +40 я найду, где купить большой стакан кофе и насосусь его вдоволь, «по самое не балуйся», и никтониктоникто не остановит меня! Москва однако был сумасшедшим городом кофеманов. Как-то раз я, не глядя, зашел в кафе, буднично буркнул: «Мне большой капучино», не глядя в меню, про себя отметил, расплачиваясь картой, что как то всё, блин, подорожало, поднял глаза и увидел, что мне готовят кофе в лохань! Бочку! Графин! Таз! Стакан выглядел литровым оружием уничтожения не спавших ночь студентов! Потом оказалось, что он был 0,6 литра, но от этого было не легче, ведь я рассчитывал максимум на 0,3?! Никогданикогданикогда не говорите «Мне большой кофе» в Москве. Вам сделают литр, не моргнув глазом. Синяки под глазами от недосыпа и литр кофе в руке — обычный look москвича. Мы все так выглядим. Мы так живем. Такой life-style. Кофе позволяет немного казаться живым. Ни в одном городе мира на фразу «Мне большой кофе» бариста не притащит литровый стакан, не моргнув глазом. Только в Москве. Ну, может еще в Нью-Йорке. Максимальная изношенность организма витиевато залита горячим кофе. И мы можем еще пробежать эту стометровку, отработать рабочий день, спасти мир и снова не спать ночь. Не пристреливайте, пожалуйста, загнанных лошадей. Влейте в них литр кофе и они еще немного продержатся. Они переживут этот день. А это ли не главное?
Я был классным парнем. Я мог собрать себя из осколков. Кто-то кричит, что он птица Феникс и вечно восстает из пепла. Ок. Я на такое не претендую. Это действительно круто, нечего сказать. Я же по жизни разбиваюсь на тысячи осколков. И ночами скребу клей, приклеивая их друг к дружке. Если посмотреть внимательно — я же склеен во всех местах. Вы спросите, что за супер клей такой? Вы скажете: «Мы тоже хотим. Нам тоже нужно склеить себя после всех жизненных крушений». А я тихо скажу: «Бог и любовь — вот что еще держит меня живым». Вот из чего состоит тот клей, что склеил все мои осколочки. Без него я бы давно рассыпался в прах, в пыль, в ничто. Я знаю это и берегу себя, как хрустальную вазу. Легкая тень греха — и вот уже дрожат мои осколочки и грозят выпасть. Ни капли гнева, ни тени раздражения, ни грамма жалоб, ни полушки нытья. Находись во внутреннем дзене — и всегда будешь здоров. Однако, это легко сделать монаху и очень трудно для любого продавца на рынке. Мы все несем непосильную ношу самоконтроля, ведь душа наша как проказливая трехлетка — норовит наломать дров прямо перед вашим носом. Вы на секунду отвлеклись, а уже нагрешили. Время каяться и посыпать голову пеплом. В ужасе встают волосы от множества прегрешений — как, когда и зачем натворил я их? А ведь наверняка это еще не весь список, который будет оглашен на страшном суде. Горе нам, горе, грешным смертным людям. Но при вере тьма отступает. При молитве небо над головой расчищается. После поста душа порхает как бабочка. После святых мест чувствуешь себя заново родившимся, чистым, светлым, невинным. Стонут те, кто не сражается. Вопят и проклинают те, кто не верует. Тем же, кто борется с тьмой каждый день, просто некогда. Нет времени жаловаться на жизнь, если у тебя в каждой руке по мечу, и ты знаешь, кто ты и за что ты сражаешься. Доспехи гремят, меч оттягивает неимоверной тяжестью руку, забрало опущено. Я готов к бою. «Эк, жизнь помотала его, — скажете вы, — везде видит сражение». Ну что тут оправдываться. Я мирный атом. Но до времени, до времени. И тот, кто считает, что мы живем в мирное время и третья мировая не идет сейчас на всех уровнях, пусть первым кинет в меня камень.
Подошел к набережной реки Москвы. Маленькая речонка, замученная отходами жизнедеятельности москвичей, экологией задыхающегося от самого себя мегаполиса, статусом главной реки страны, тем не менее, отрабатывала на все 100 свое название. Если смотреть на ее водную гладь, можно почувствовать облегчение от всех проблем. Не то, чтобы я был истощен, но грех не воспользоваться таким шикарным предложением — я пялился в темноту ее вод в течение минут десяти, да так, что привлек к себе ненужное внимание зевак, которые прослеживали за моим взглядом и никак не могли взять в толк, что же я там нашел и куда я так напряженно смотрю. Один из наших минусов — мы всегда привлекаем внимание, хотя наша первоочередная задача как раз не привлечь. Я вздохнул, посмотрел поверх голов зевак, жадно вглядывающихся в мое лицо и пытающихся определить, что я там высмотрел в глубине темных вод, и достаточно бодро пошел вдоль набережной. Поднялся ветер, как всегда перед неприятными событиями, о которых предупреждали мурашки и вздыбившиеся волоски на моих руках — как будто мне было очень холодно. И это соответствует истине — каждый, кто проснулся, знает, что в самой центральной точке ада лежит лед. Хотя казалось бы, кругом полыхающий огонь. И вдруг лед. Когда в ваших отношениях появляется лед, вы всегда сразу сможете понять, куда эта кривая дорожка приведет. Я шел бодро по набережной, поднявшийся ветер раздувал мое пальто и проникал в ворот, заставляя зябко подергивать плечами. Навстречу попадались старые кондитерские фабрики из красного кирпича, сейчас там всевозможные кафе, лофты и прочая хипстерская ерунда, но я отчетливо чувствовал след страданий работников фабрики 19го века, для которых она стала пыточной на долгие годы, для которых она стала тюрьмой. Я мог проследить нити их страданий — кровь, боль, слезы, проклятия владельцев завода, все как обычно. Удивительно, как любая фабрика или завод, любое предприятие имеют все признаки чистилища. Только после небесного чистилища можно попасть в рай, а после такого тебя выгоняют, старого и немощного с кучей нажитых болячек на улицу и без копейки в кармане, если ты доживешь, конечно. Грустная история в картинках, существующая на протяжении многих веков капитализма. Пока жив капитализм, вечны страдания простых людей. Пока богатые туже набивают свои кошельки, бедные умирают у станка, не выдержав непосильной работы. Я пожалел их и произнес пару молитв для упокоения тех душ, которые когда-либо работали на этих фабриках. На душе полегчало. Кто я такой, чтобы вносить изменения в ход истории? Но жалко их, жалко. Простой люд вечно умирает от непосильного труда за корку хлеба. Я пошел дальше, передергивая плечами от мороси, которая решила напасть сегодня на город. Дождь не шел, он моросил. Как раз та самая погода, когда доставать зонтик — это перебор, но под такой моросью уже через час ты будешь мокрой облезлой кошкой. Морось кажется славной, ведь дождь всего лишь чуть-чуть обдает тебя влажным дыханием, слегка прикасаясь к твоей коже, не обливая тебя всего как из ведра. Но это иллюзия. Ты все равно через час будешь мокрым. Ливень вообще честнее. Если бы начался ливень, я зашел бы в первый попавшийся магазин и переждал его. Морось — хитрая сука. Она подходит к тебе, обнимает тебя за плечи и говорит, что будет твоим другом, не замочит тебя. С ней ты точно останешься сухим. Она нежна, ласкова с тобой. Ты расслабляешься и не ждешь подвоха. Бац! И через час ты чувствуешь, что ты промок до трусов. Ты оборачиваешься к ней, спрашиваешь: «Как же так?!», — а она, довольно хихикая, разводит руками и через смешок выдавливает, что ничего не обещала тебе. Истинная женщина. Вот так всегда. Они нас постоянно разводят. Я был еще полусух когда мне стало ясно, что времени не было. Его итак не было, но в этот день и в этот час и минуту мне стало ясно, что нас окончательно прижали. Зло расползлось по планете, как раковая опухоль и одним суперменом эту проблему было не решить. Надо было думать. Напряженно думать, чтобы понять, что и как сделать, чтобы одержать победу хотя бы на моем фронте. Я не отвечаю за все чужие фронта, я знаю, что каждый сражается, как хочет и может, кто то уже на последнем издыхании, но за свой фронт я был в ответе. Я знал, что у меня еще «был порох в пороховницах и ягоды в ягодицах», и я мог отразить нападание целого легиона темных. Я один. За это меня в этом городе и не любили. Я охранял Кропоткинскую и весь район вокруг этой станции, старался сделать все, что могу, чтобы расчистить мой район от этих тварей. Это при том при всем, что сам я жил на юге столицы, каждый раз мотаясь в центр, чтобы навести порядок. Утомительная работенка, но у нас по-другому и не бывало. Да что там говорить, вся моя жизнь была война. Каждый день я был вынужден сражаться с тьмой за любой незанятый миллиметр моей души. Я был счастлив, когда к концу дня было завоевана хотя бы толика. Когда я за день никого не оскорбил, ни с кем не поругался, никого (упаси Боже) не ударил, не подставил, когда не впал в уныние и гордость, когда не превозносился, не тщеславился и не гонялся за баблом. Когда к концу дня я оставался победителем. Сладкое чувство, поистине, не для каждого живущего на Земле. Некоторые проживают всю свою жизнь и ни разу не сталкиваются с ним. Мне жаль этих людей. Если бы они могли предположить, что ждет их сразу после того как ангел смерти придет за ними, сложно было бы вообразить более следящих за собой людей. «А не сделал ли я какого зла?», — этот вопрос они задавали бы себе от рождения до самой смерти. Как жаль, что бывает непоправимо поздно, когда человек неистово хочет исправиться тогда, когда его время истекло. Мы все, как дети, которые упоенно играют во дворе, и мама зовет их обедать, и они не слышат, и время проходит, и вот уже остыл обед, и ты не пришел, и наступил вечер, и закрыли дверь, а у тебя ни ключа, ни кода от подъезда, и только страшный мрак кругом.
Москва река невинно поигрывала бликами, так, как будто в ее водах никогда не находили трупов.
Я притворился, что верю ей. Я почти промок, морось делала свое черное дело. Она как та плесень на стенах древних монастырей, точащая многовековые камни, которые не смогли разрушить ни войны, ни время. Она, простая плесень, жрущая вековое достояние — обитель зла. Зло может скрываться в маленьком и неприметном, незаметно разрушать нас годами, и, в конце концов, разрушить. Нужно всегда быть начеку. Быть очень внимательным к себе, к другим. Да, это утомительно, да, это абсолютно некомплиментарно к вашему ближнему кругу, но зато это единственное, что работает. «Враги человека — домашние его». Ужасно звучит, но «доверяй, но проверяй», работает даже среди самых близких людей, особенно, если вы знаете, что вы лакомый кусочек для тьмы и она ни перед чем не остановится, чтобы обложить вас со всех сторон. Если никак не получается сломить и взять в плен вашу душу, всегда есть вариант вложить червяка сомнений в сердца ваших друзей и родных, и вот, вуаля, тьма максимальна близка к вам. Всегда нужно помнить, что все ваши самые любимые близкие люди — всего лишь люди и так же слабы и подвержены тьме, как и вы сами. Есть одно единственное, на что стоит опереться, что незыблемо, стойко, вечно — глаза неба, неустанно глядящие на вас от самого первого крика, с самого рождения и до последнего гвоздя, вбитого в гроб, и дальше, за гробом. Этот серебристый небесный луч света, сопровождающий всю жизнь человека, невозможно ни с чем спутать. О нем невозможно забыть. Этот луч света светит даже в самые страшные темные дни вашей жизни. Он единственный, что не продается и не покупается. Он единственный, что будет с вами всегда и никогда не предаст. Все, что необходимо было делать в этой жизни — это следовать этому лучу. Как бы не было горько, трудно, сложно, невыносимо, нужно было всегда идти за ним. Не обращать внимания на тех, кто соблазнился тьмой, ведь сначала там было сладко, а потом тьма вела в пропасть и уже не обращала внимания на вопли плененных ею несчастных, которых она с наслаждением сбрасывала туда. Бесконечная изнурительная работа, труд, победа над своими страхами и сомнениями, вера — все это позволяло следовать за лучом. Те, кто шли за ним — не ждали награды на Земле. Те, кто шли за ним — следовали по своей доброй воле. Те, кто шли за ним, глубоко верили. Те, кто шли за ним — не ошиблись. Мир и любовь летели над ними. Спокойствие в сердце было им компасом. Флаг верности и чести развевался над их головами. Эти люди были непобедимы.
Я шел по набережной, четко ощущая свои мокрые трусы. Морось опять обманула меня, обвела, сволочь, вокруг пальца. Я был мокр. Совершенно точно, я был мокр. Мокр до нитки. С головы до пят. К этому жизнь меня не готовила, невыносимо захотелось чашечки горячего кофе. Чем кофеманы чуют запах кофе? Мне кажется, всеми фибрами своей души. Нос тут определенно ни при чем. Я потянулся на запах как мокрый голодный шелудивый пес, которому отдаленно почуялся запах горячих потрошков. «Может и почудилось, может и вправду, как тот пёс», — бормотал я про себя. Я шел на запах, как последнее голодное животное на планете — и погладить некому, и покушать нечего: мне было себя жалко до слез. Сам себя не пожалеешь, никто не пожалеет. Я мысленно погладил себя по челке — ах, если бы она у меня была, и проворно взбежал по ступенькам, ведущим к двери в мой Рай. Кофейню с манящим запахом кофе. Запах не обманул. Бариста посмотрел на мои круги под глазами и предложил самый атасный вариант, достав огромный стакан, которым, в принципе, можно было убивать. Москва и Нью-Йорк — наверное, два самых больших города в мире, где литровый стакан кофе тебе наливают, не поведя бровью. Что же такое происходит в этих городах, где люди так плотно сидят на кофе? Даже знать не хочу — мне хватало катаклизмов в своей маленькой жизни. Ты живешь свою жизнь, в общем-то, никого не трогаешь, но реальность встает лицо к лицу к тебе с самого утра и требует расплаты. Реальность жаждет твоей крови с самого утра. Чтобы хотя бы как то вернуть мозги в рабочее положение, успокоить сердце и согреть душу, ты любым способом достаешь себе дозу кофе. Ты делаешь первый глоток, и мир преображается. Фея кофе смеется и легонечко стукает тебя волшебной палочкой по носу, из глаз летят искры, ты счастлив, как ребенок. Ну, конечно же, это все неправда. Ты просто слышишь как под кофеином, натужно, скрипя как несмазанная телега, твои несчастные измученные мозги встают на место. Ты можешь хотя бы как то существовать и выглядеть как человек. Местами как счастливый человек — тут уж кому как повезет. Я не был счастливым человеком. Я вообще никогда не был счастливчиком. Везунчик — это точно не про меня. Я мог судорожно пахать до первых петухов. Я мог не спать несколько ночей кряду. Я мог улыбаться, хотя мое несчастное сердце могло быть только что разнесено восьмидюймовым дробовиком в щепки. Я мог делать нормальный вид, хотя внутри я сходил с ума. Я умел терпеть. Я терпел душевную боль годами, я мучился на этой планете как последний койот, которому зажало хвост в ржавом капкане, и все, что я мог — выть от безысходности. Но мои враги и те, кто старался погубить меня just for fun никогда не знали, что в глубине меня таится неиссякаемый источник энергии. Все, что они могли — испортить мне настроение в этой жизни. Но они не могли даже поцарапать мою реальность во всех остальных.
Кофе придало мне сил. Я вновь был готов к бою, я вновь был на коне. Никакие враги мне были не страшны. Абсолютно непонятно, чего от меня ждали. Сам от себя я давно уже не ждал ничего. Я был достаточно мудр, чтобы принять любое поражение, и достаточно ленив, чтобы выяснять, оно это или не оно. Мой способ действий в жизни можно было бы определить как хаотические приходы сурка: я просыпался, бешено шевелил лапками, изображая хаотическую беспощадную деятельность, а потом вырубался как подстреленный и дрых. В таком состоянии я мог провести долго, очень долго. Периоды хаотической безумной работоспособности сменялись состояниями глубокого беспробудного сна. Я был во всех местах одновременно и при этом нигде. Многие, да что там, почти все, поражались моей работоспособности, я же знал, в какой глубокий беспробудный летаргический сон я впаду после. И это не радовало меня. Я не знал, как найти баланс ровного работоспособного состояния, как равномерно жить эту жизнь? Где прячут этот дурацкий work-life balance, где скрывают? Я смотрел на этих равномерных людей в кафе, на улицах, в магазинах: они торопились в семью с работы, отработав 8-ми часовой день со строгим перерывом на обед, все как положено. Вечером их ждал ужин в семейном кругу, первые-вторые блюда, дети тихие чисто вымытые, жена в фартуке. Картинка в журнале, не иначе, статья: «Как сделать семейную жизнь счастливее». Я же был как шелудивый пес: никогда не знал, где меня погладят, где побьют, где притулиться, чтобы не прогнали. Почему я до сих пор не познал вот этой вот простой истины — просыпаешься в 7 утра, завтрак уже накрыт, стоит овсянка, кофе сварен, обязательно яйцо вкрутую разбиваешь о кодлер, завтракаешь, целуешь жену, берешь портфель и в отглаженном костюмчике бодро спускаешься на лифте, заводишь чистенькую машину, по дороге не материшься, даже если тебя подрезают, ты же высокоосознанный человек, работаешь восемь часов с удовольствием, получаешь похвалы от начальства, не забываешь плотно и сытно пообедать, обратно почти не замечаешь дороги, ведь тебя ждет ужин из нескольких смен блюд, чистенькая жена и выглаженные дети. То есть, жена в выглаженном фартуке и чистенькие дети. Ну, как то так. Кто-то выглажен, кто-то чист, не важно. Не это ли венец всей твоей жизни? Не для этого ли рожала в муках тебя твоя мать? Не для этой ли прекрасной жизни появился ты на этой планете? Почему я никогда не мог…так? Где та волшебная кнопка, которая заставляет умолкнуть в голове все вопросы «зачем и почему» и жить как заведенная чистенькая кукла? Где эта кнопка, которая заставляет разорванную на части душу замолчать, кровоточащее сердце умолкнуть? Почему люди, похожие на куски мяса, где душа давно заткнулась, лежит с кляпом полумертвая и связанная на полу, живут счастливо? Почему люди с живой душой так невыносимо, невыносимо страдают на этой планете? Откуда такая несправедливость?
Но я не хотел жить куском мяса, вот в чем было дело. Даже идея жить радостным и счастливым куском мяса не привлекала меня. Неееет уж, дайте мне мое. Страдать так страдать, только не вот это все. Чистенькие дети, выглаженная жена, портфельчик, набитый бумагами, ужин ровно в 19, жизнь, полная смысла. Нет уж. Кушайте сами. А я как-нибудь без этого всего проживу.
Мне плевать, как я выглядел со стороны, и что обо мне думали другие. Возможно, я был для них сумасшедшим, а я просто жил, как хотел. Во мне была Свобода. Они так и не смогли убить мою свободу. И это было очень странно, потому что, я видел, во всех остальных у них почти получилось это сделать. Нас было не так уж много — истинно свободных людей. Поэтому нас так заметно было на фоне остальных. Я устал прятаться. Тем более, что светлую душу просто так не спрячешь. Я был как раненый в плечо дайвер в миле от тысяч акул. Одна капля крови — и вот эти твари уже у твоего носа. Я этого не хотел. Душа моя не жаждала сражения. И что я мог? Отдать себя на растерзание? Невозможно вылепить дельфинчика из акулы, а из волка — овцу. Нельзя приписывать себе функции Бога. RUN. Все, что мне оставалось делать, это бежать. Почти нигде не мог я найти для себя прибежища на этой планете, меня гнали отовсюду. Для себя я придумал игру — предсказывал, через сколько меня выгонят из очередного «райского» местечка. Все места были для людей в черных цепях, а мои крылья светили за версту, хотя я и старался их спрятать до поры до времени. Учась в школе светлых, получил двояк за конспирацию. Но что делать, что делать. Что было ДАНО, то и было. Изначальные условия задачи не менялись. Мы не имели права их изменить, мы же не были Богом. Если ты родился в однокомнатной квартирке с тараканами, матерью-абьюзером и алкоголиком — отцом, если в школу было не в чем пойти, на столе с трудом можно было найти крошку хлеба — значит накосячил ты знатно в прошлой жизни. Нужно было принимать все условия, что посылала нам жизнь, нельзя было ныть. Вот оно. Ныть. Все беды русского народа в том, что все эти сборы на троих за бутылочкой — это официальная возможность поныть. Жаловаться. Возроптать. Народ не столько хочет надраться, сколько излить такому же замученному жизнью товарищу душу. А этого делать совсем нельзя, совсем нельзя. Зачем исповедоваться бутылке, если есть священники. Зачем делать это в присутствии водочных чертей, тоже мне не совсем понятно. Зачем жаловаться, если нам никак нельзя это делать, просто нельзя и все. Жаловаться, роптать — значит увеличивать свой крест, а у многих он итак невыносимо тяжел. К тому же ныть и унывать — какие то совсем близкие слова, а унывать — это совсем последнее дело, этого уже я никак не мог себе позволить. Унывать — это примеривать себе петлю на шее. Унывать — это стоять на перилах балкона и смотреть вниз с 9го этажа. Унывать — это выбирать в аптеке лекарства после которых ты не проснешься. Унывать — это очень страшно. Вы скажете: «Нууу, там от унывать до самоубийства очень большое расстояние», а я вам отвечу, что оно может сократиться просто в доли секунд. Немного алкоголя, и вот уже черти тащат тебя к раскрытому окну, и твой пьяный, пойманный в капкан, как окровавленный зайчишка, мозг думает: «И правда, зачем спускаться в магаз за второй по лестнице, когда можно выйти в окно?». И вообще, так приятно избавиться раз и навсегда от мучений. Ах, если бы это была правда. Если бы жизнь ограничивалась этим миром. Беда в том, что уже в полете верткие бесы хватают самоубийц и спроваживают несчастную душу в самое пекло. Почему? Уже спустя доли секунды после мощного удара об землю у несчастного страдальца не останется никаких шансов. Потому что наивная обманутая глупенькая душа уже никогда не сможет раскаяться после этого греха. Нет покаяния — нет рая.
Все было очень ясно, роптать нельзя, но меня, как обычного смертного человека, тянуло приуныть. При «обычном смертном» немного поржал, ну да ладно. Душа бессмертна. Душа бессмертна. Душа бессмертна. Передайте это всем кто в безумии своем горланит: «Живем один раз, вот тебе наркотики, секс, рок-н-ролл, скорее, скорее запихивай это в себя, ведь в жизни все надо попробовать, живем один раз, эге-гей!» Эти товарищи с проданными напрочь душами, несущиеся на полной скорости в ад и желающие прихватить с собой несколько наивных, глупых, юных душ, так раздражают. Хочется воткнуть во всех них по осиновому колу. Но в матушке— России нет столько лесов, сколько этих орущих темных. Останется матушка Россия без лесов если в каждого темного повтыкать (а как хотелось бы!). Нужно найти какой-то более экологичный способ. Так вот, я унывал. Ангел расстроенно качал головой за моей спиной. Черти неоднократно баграми пытались зацепить мою душу об уныние. Я во время спохватывался, бил себя по щекам, пил кофе, проводил с собой беседы, молился. Однако же тень уныния стояла от меня неподалеку, змея, готовая приползти на первый мой зов, тварь, готовая тут же подскочить, чтобы полностью разрушить мою жизнь и забрать мою душу. Сложно жить на этой планете. Каждый тащит на себе свой крест, порой выбиваясь из сил. Но для каждого из нас небо посылает своего Симона Киринеянина, не оставляя нас. Нельзя сказать, чтобы я был сильнейшим в духовной брани. Я не был святым, я не был самым лучшим, мои грехи молча лежали за мной в продуктовой тележке из «Ашана», я стоял с ней последним в очереди. ( но лучшим быть последним в узкой очереди в Рай, чем первым в миллионах быстро падающих в ад) Одно я знал точно — уныние нельзя впускать даже на порог. Эта тварь делала с душой то, чего не могли сделать все остальные страсти — медленно убивала ее. Самое лучшее лекарство от уныния было вспомнить, что я стою в конце огромной очереди на суд Его, с тележкой, полной моих грехов, тайно и слезно надеясь на помилование, и тут огромный жирный боров под 200 кг уныния хочет прилечь на мою тележку, перевесив весь мой с таким трудом выстроенный баланс и лишив последней надежды на помилование?! Совсем обозрел?! Пусть катится туда, откуда пришел, мне своих грехов хватает, моя тележка из жизненного супермаркета переполнена, всё, скотина, иди откуда пришел, я больше не хочу! «Я больше не хочу» — было ключевым для меня. Баста! Хватит! Настрадался. За все развлечения на Земле приходилось рано или поздно платить и невольно я засматривался на монахов, смотрел на их непрерывную молитву, на их смирение и нестяжание. Они светлы и счастливы тихим счастьем, потому что им не за что платить. Они не набрали в свою жизненную тележку всякого дерьма, как сделал это я, их не ждет расплата. Каждый день их размерен и чист, они общаются с Богом напрямую — это ли не Рай? И в то же время я каждый день видел людей, уже живущих в аду. Они нашли свой ад на этой планете, даже не успев откинуть коньки и отдать Богу душу для суда. Им не нужен суд — они нашли свой ад и уже вполне довольны этим. Мне ли было их упрекать? Я сам не был чист, я стоял со своей тележкой в конце очереди. Но я очень хотел достоять и увидеть Его и отдать свою душу Ему в руки и ждать Его праведного суда. Это все, чего я хотел.
Москва была совсем похожа на Лондон в такую погоду. Все оттенки серого наводили мысли о депрессии, о красивой депрессии. Депрессия в мегаполисе могла быть красива. Все эти хипстеры со стаканчиками кофе в руках бодрились, как могли. Мы все делали вид, что нам весело на этой планете, каждый как мог, в меру своих сил и стараний. Депрессия подкрадывалась совсем близко, примерялась своми костлявыми пальцами к моей шее, но я, как тот хипстер, молча глотал остывший кофе из стаканчика, зажатого в руке, и упрямо пер вперед. Меня было не пронять, ни смутить, ни погодой, ни унылыми мыслями. Вот оно. Когда унылые мысли с сизыми хвостами пролетают над вашей головой, не надо хватать их за хвосты и вглядываться в их серые водянистые глаза. Надо просто сделать вид, что они не ваши. Пусть летят куда летели. К своему ПетровуИванову Сидорову. А вы тут не при чем. Эти депрессивные мысли не ваши. «Это «г» не мое, хоть лопни», — эта тактика работает на все сто процентов, но только в самом начале, когда эти птицы прилетели в первые несколько раз и они небольшого размера. Но если уж вы их раскормили до размера птеродактилей — пеняйте на себя! Тогда единственное что вам остается — RUN. Даже не думайте с ними сражаться, это глупо и нелепо. Эти твари достаточно сильны, если вы уже по глупости как следует их накормили своей энергией. Будьте бодры. Будьте бодры всегда. Даже если вы придавлены бетонной плитой, всегда есть повод для бодрости. Даже если вы тонете, будьте бодры, шевелите конечностями, держите голову над водой. Дергайте мизинчиком, даже если вы не на что другое не способны! Даже если вы падаете, будьте бодры и хватайтесь руками за все, что можно зацепиться. Если вас незаслуженно гонят и проклинают, будьте бодры — не ведают, что творят. Если вы перестали себя любить и уважать — будьте бодры, не вы себя создавали, не вам и судить, не ваше дело вообще. В любой жизненной ситуации — будьте бодры. « Я бодр, я бодр, я маленький бобр, я маленький бодрый бобр!», — бормотал я, бредя по набережной.
Солнце не было распланировано для этого города. Солнце не входило в квоту для Москвы. Москвичи знали это и смирялись. Гордились тем, что в столице на целых десять штук в год больше солнечных дней чем в Питере. Питер усмехался, прихлебывая свой глинтвейн — ему было абсолютно по фиг, он никаких соревнований не устраивал, ему нравились его бесконечные серые дожди.
Немного судорожной бодрости, немного дрыганья конечностями, литры кофе, чтобы показать Москве, что я не умер. Я не умер, я еще на многое сгожусь, не торопись меня хоронить, Москва, эге-гееей….
Я мог пройти так долго— долго, цель моя не становилась ближе и яснее. Я совсем не был тем идиотом, который ждал исполнения своих желаний здесь и сейчас, отдавая за это кусочки своей души, о которых он, несомненно, о, несомненно, очень скоро пожалеет, нет. Я обладал терпением. Это сейчас можно так сказать, с опаской оглядываясь по сторонам, что терпением, мол, я обладал, но кто бы знал, какими крупицами, песчинками, по какой капле со дна океана собиралось это терпение! Я был так же нетерпелив, как молодой орел, только что оперившийся и заботливо выпихнутый родителями из гнезда — я желал все и сразу, и желательно побольше, и быстро— быстро, чтобы не пришлось ждать и секунды, ведь вот же я — появился на свет и оперился: «А ну-ка подайте ка к моему столу все, что только можно представить и так быстро, как это только можно вообразить!» И жизнь немедля давала мне пинка под зад. Вообще, уроки судьбы крайне болезненны, но при этом безупречно доходчивы. Вы не захотите больше испытать этот удар и сделаете все возможное, чтобы его избежать. И я стал ждать. Я перестал раздражаться в продуктовых на бедных старух, которые все никак не могут найти мелочь в кошельке, просто кивал кассиру и молча расплачивался за них картой, не принимая их слезы и тонны благодарности. Потому что все, за что я тут приму благодарность, на небе не засчитают. А мне очень нужно, чтобы засчитали, очень нужно. Но думать и надеяться на это нельзя, иначе, опять же, не засчитают. Поэтому я старался сразу все забыть. Я перестал раздражаться на детей, которые, сидя позади меня, избивали мое кресло в самолете ногами, проверяя мои нервы на прочность. Я перестал. В конце концов, я тоже был младенцем. И мои бедные родители наверняка мучились со мной в любом транспорте. Детям не объяснишь, что надо сидеть тихо — дети это счастливые атомные сгустки энергии — никогда не знаешь, когда прогремит взрыв. Я больше не психовал, когда меня подрезали на дороге. Бог с ними, может, эти люди так искали свою смерть. А я не хотел играть в их игры. Я хотел спокойно дожить до того момента, пока обо мне не скажут: «Баста, из него больше ничего не выдавишь, все хорошее, что в нем было, мы уже взрастили, осталось одно плохое» и отпустят меня из этого не самого лучшего из всех миров. Я стал терпелив. Меня уже было не вывести в госучреждениях, я мог получить любую справку. Меня не раздражали люди, которые специально медленно переходили улицу перед моей тачкой. «Интересно, как бы ты запел, если бы тебе ее поцарапали?», — ехидно усмехнется читатель. Отвез бы в ремонт. Говорю же вам, я запасся терпением и стал спокоен. Терпение — вот ключ ко всему. Я был терпелив. Я знал, что все, что случится — случится по воле неба и все, что не случится — тоже. Так почему же я должен был психовать? Меняй то, что ты можешь изменить, и смирись с тем, что не можешь. Я научился терпению. Жизнь учила меня смирению. Это давалось сложнее. Мир раздирало в клочки от войн и ненависти. Все, что мы могли — оставаться на разрозненных друг о друга кусках материи и сохранять спокойствие. Где то в России молились несколько очень-очень старых бабушек в очень-очень старых церквях и поэтому страна никак не стиралась с лица земли, хотя враги спят и видят это. Бабушки молились непрестанно, страна упорно оставалась на поверхности земли, какую бы бездну под нами не старались отверзнуть. У этих бабушек было все: и терпение, и смирение. У этих бабушек в руках была Вечность. Я был как песчинка на дне океана — так же далеко от поверхности воды, как самосознание этих бабушек было далеко от меня. Я знал, я понимал это. Они были почище шаолиньских монахов. Русская православная бабушка вполне себе могла бы победить любого из них. Как хорошо, что за нас молились такие чистые светлые души, как хорошо, что Россия все еще была не стерта с лица земли, хотя тьме бы этого очень хотелось. После апокалипсиса наверное только и уцелеют эти церквушки в деревнях, да дома праведников. Эх. Я вздохнул, передернул плечами. Я все еще не пришел туда, куда должен был прийти. Мысли цеплялись друг за друга, плыли, как по небу облака. Ничегошеньки я не придумал, ничегошеньки. Небо все так же укоризненно смотрело на меня, я все так же не мог вспомнить, где накосячил и в чем подвох. Я должен был сделать то, для чего я был направлен. Для меня не было и не могло быть оправданий. Лень уже давно не показывала нос, хотя я ее отлично знал, старую лису. Она делала вид, что больше не интересуется мной, но я помнил ее страшные удушающие объятья, когда ты не в состоянии встать с дивана и начать или закончить или продолжать любой твой важный для тебя проект. Да что там, ты не в состоянии даже сходить в душ. Когда каждый час, каждая минута на кону, она держит свои лапы сцепленными у тебя на шее и пригвождает к дивану, не давая ни малейшего шанса вскочить и начать менять свою жизнь к лучшему. Нет. Лень пригвождает тебя, лень надевает на тебя наручники, лень погружает тебя в сладкую дрему, а потом на хрен вырубает тебя в непредвиденный сон, лень лишает тебя самых продуктивных минут, часов, да что там, дней и недель в твоей жизни, лень… Лень способна на все, на все крайние подлости, на все интриги. Эта сука попортила мне не мало крови. Ей срать на меня и на мои цели. Ей хочется чтобы все вокруг превратилось в серое ничто, в амеб, застывших перед телевизором, с красными глазами, воткнутыми в телефон, обложенных пиццей и чипсами. Лень специалист в этом деле — деле разрушения души, ей можно доверять. Лень.
Я всегда насмехался над ленивыми людьми, погруженными в бесконечные тв сериалы, тянущие кусок пиццы в рот, что валяются круглыми сутками на диване. Я не знал, что лень может выглядеть совсем по-другому. Эта тварь ассимилирует и мимикрирует мастерски под любую усталость. Я не знал, что лень может помешать приступить к молитве и медитации, набрать номера родных людей, которых не видел вечность, позвонить любимому человеку, написать сообщение, которое могло бы помочь многим людям, спасти мир наконец! Я не думал, что лень может стать основным препятствием ко всему. Ко всему, что может создать человек. Мы откладываем жизнь на потом, не осознавая, что в тот же момент жизнь делает то же самое с нами. Мы ищем день получше для этого дела, а приходят только дни похуже. Мы думаем, что мы на коне, можем планировать и управлять временем, а внезапно оказывается, что мы стареем и дряхлеем и выясняется, что мы под конем. Вечная мантра всех марафонщиков и мотиваторов: «Возьми свою жизнь в свои руки». Слоган кажется таким простым, но учитывая тот факт, что за вашей жизнью охотится тьма, все становится намного сложнее и интереснее. На кону — ваша душа, и мне жаль людей, которые не понимают, что это самое ценное, чем мы обладаем. Души наши принадлежат Богу по умолчанию. Но на этой планете каждый первый пытается украсть то, что ему не принадлежит. Хранить пуще золота и бриллиантов, держать глаз да глаз на душе, смотреть, чтобы черный червь не коснулся тебя изнутри, самому не косячить, и чтобы косяки других не запачкали тебя — вот главное попечение нашей жизни. Когда ты полностью занят тем, как бы не нагрешить, тебе некогда осуждать и обличать других, тебе дела нет до жизней других — ведь ты борешься со своими собственными внутренними демонами. Тебе нет дела ни до побед, ни до поражений других людей: ты радуешься своим микроскопическим победам над бесами и горюешь над своими провалами и поражениями. Нет горше осознания, что тварь поселилась в тебе и теперь тебе надо всеми способами ее изгонять. Несправедливые обвинения других людей, зло, козни, подножки и прочие горести — ничто в сравнении с тем осознанием что ты, оказывается, черен изнутри. Ты так долго осуждал, обвинял и обличал других людей, потому что был полностью уверен, что чист. Чист и на твоей светлой душе нет ни единого пятнышка. Здрасте. Оказалось, что твое чистое красивое наливное яблочко червиво изнутри и тебе предстоит тяжелейшая изнурительная борьба за изгнание демонов из собственной души. Ты, который считал себя безгрешным, светочем очей, борцом со злом, великим победителем тьмы, оказался запачкан черным изнутри. Оказалось, что ты хуже самого последнего грешника и стоишь в конце очереди с тележкой из супермаркета, нагруженной с горкой твоими собственными грехами, которые ты по своей воле совершил. Не без подстрекательства со стороны лукавого, но по своей доброй воле же. И судить, кстати, будут именно тебя. Конкретно ты отвечаешь за все то зло, что совершил. «А, как тебе такое, Илон Маск?» © Все оказалось хуже, чем мы думали, зомби среди нас. Ты не можешь целиком и полностью доверять кому-либо то ни было, потому что зло внутри нас. Зло внутри нас и оно, сука, размножается. Даже в отражении твоего самого лучшего друга в зеркале ты видишь рога. Наши возлюбленные носят на себе паутину тьмы. Наши родители хранят в себе бесовские зерна, и, хотя вот тут ты совсем не ожидаешь подвоха, взращивают их, чтобы оплести твою душу. «Враги человека близкие его», — никогда не понимал этой фразы, а тут на днях как вдруг понял, как понял… Не нужно себя жалеть. Жизнь, как квест, на кону стоит, ни больше, ни меньше, твоя душа. Нужно пройти через все препятствия, ямы, бездны, подножки, чтобы прийти к финишу не побежденным. Не сдавшимся. Бороться до последней капли крови, до последнего вздоха, прийти, а если не получится, приползти к последней черте, израненным, но не побежденным, убитым, но не сдавшимся. Это в наших силах, мы можем это сделать. У тьмы нет власти над нами, наши души принадлежат Богу, и ему одному.
Мысли мои мерно капали снизу вверх, попадая точно в ритм моих шагов. Я шел уже достаточно времени, чтобы прийти, но моя цель, как я понял, равноудалялась от меня. Можно было бы провести вечность в бесплодной попытке ее догнать. У меня не было вечности в запасе. Было ровно столько лет, сколько мне отмерили, ни больше ни меньше. Я не управлял длительностью своей жизни, я не владел этой опцией. Не ищут ни любви ни смерти— они сами нас находят. Удивительно находчивые дамочки, ничего не скажешь. За годы, что я находился на передовой, у меня появились рефлексы. Всегда проверяю, не прицепилась ли к моей душе какая дрянь за сегодня. Любое пятно чуть темнее моей ауры, и я уже судорожно ищу причину, и чищу всеми возможными способами. Потому что это может быть не просто легкое расстройство оттого, что опоздал, или от того, что неправильно сдали сдачу, а присосавшаяся сущность в поисках моей вкусной энергии. Бесило, что эти твари повсюду и везде. Я видел вампиршу, всюду таскавшую с собой своего огромного красивого бойфренда. Все равно, как если бы она таскала с собой холодильник, доверху набитый едой. Парень был обречен, я видел его грустные глаза. Ему не слезть с иглы, сексом приманила, суккубиха, и не отстанет, пока ей не надоест. Кинет измученного и больного, выпитого до донышка и пойдет искать новую жертву. Мразь. Как же они мне надоели, кто бы знал. Кто им дал право думать, что эта планета принадлежит им? Какому идиоту это вообще пришло в голову? Как же тоскливо наблюдать процесс разделения зерен от плевел. Можно сойти с ума, за столько то веков. Пока тут все нормально разделится, у нас поедет кукушечка от скуки. Скукотища. Вечно грешат, не каются. Потом удивляются внезапной ранней смерти. Или сумасшествию. Или тотальному разорению. Неизлечимым болезням. Войне. Многие скорби человек наследует на земле. Никто не оповещает вас, что они начались. Не приходит смс, не прилетает сова из Хогвартса с письмом, никто не ломится вам в дверь с известием, что терпение небес кончилось и полоса препятствий началась. Ты застигаешь себя уже на том, что ты прыгаешь через барьеры и бежишь галопом в чем был — ночной пижаме. Жизнь как полоса препятствий. Такое ощущение, что под тобой бесконечно крутится круг, и ты вынужден бежать просто, чтобы оставаться на месте. И когда ты, как загнанная лошадь, тяжело дыша, чуток останавливаешься, чтобы передохнуть ( поставь правильное ударение), ты никогда. никогда. никогда не знаешь: действительно ли тебе дали отдохнуть или это просто остановка перед тем, как на тебя выльется ушат ледяной воды и тебя заставят бежать еще быстрее. Еще быстрее, парень, пока ты не выдохся, еще быстрее, дорогой, пока ты совсем не умер. Видишь, все бегут, и ты беги, и ты беги, милый. Жизнь — сложная штука для тех, кто не понимает ее. И достаточно простая для тех, кто знает, в каких случаях нужно просто смириться с решением небес и ты ничего никогда не сможешь сделать чтобы исправить или оспорить это решение, и в каких случаях ты должен лихорадочно действовать, чтобы спасти себя и своих близких от вечного хаоса, разрушения, опасностей и хтони. Где та грань, где ты видишь решения Бога и просто стоишь в стороне, внимая тишине на том берегу белого моря, что расположено аккурат посреди небес и где та разделительная полоса, где начинается твой бег с препятствиями? Где твоя покрытая потом и кровью беговая дорожка, где твое место сражений, где оставлены твои слезы поражений и триумфа, где твое поле боя? Ты должен знать, понимать и разделять эти два понятия. И не размахивать в отчаянии своим мечом там, где решение было принято на том берегу белого моря, до которого тебе миллиарды миллионов световых лет и твоя чистая душа. Иногда нужно перестать размахивать мечом, а просто сесть на берегу белого моря и смотреть, как ветер играет с барашками волн. Смирение — вот ключ ко всему. Смирение открывает даже каменные двери. Смирение точит камень, как вода. Смирение уберегает человека от греха. Смирение — вот, что приближает тебя к Богу.
Ты смотришь свою фамилию в списках на счастье, и не находишь? Возможно, это для того, чтобы ты научился соблюдать внутреннее равновесие. Внутреннее равновесие — это когда ты любишь Бога, любишь себя и других людей и со смирением принимаешь все, что посылает тебе судьба. Внутреннее равновесие бывает гораздо лучше счастья, но не все об этом знают. Счастье — кратковременно, а внутреннее равновесие может пребывать в тебе всегда. Я научился балансировать на кончиках пальцев, как балерина. На это ушли годы, я не спорю. Но зато сейчас я мог расплываться в блаженной улыбке каждую секунду моей жизни. Я знал, кто я, и для чего я на этой планете. И я готов был выполнить свою миссию до конца, чего бы мне это не стоило.
Немного пафосных речей для себя любимого никогда не помешают, особенно, если ты собрался в одиночку спасти мир. Любые внутренние восхваления помогут тебе в самых сложных ситуациях, особенно, когда ты ощущаешь себя ниже плинтуса, и твоя самооценка лежит где-то на самом дне океана. Надо научиться себя хвалить. И прощать. И переставать ненавидеть за все, за каждый мелкий косяк. Да вы так серийных маньяков не ненавидите, как себя самого. Проигравшая российская сборная по футболу вызовет в вас меньше ненависти, чем проклятия в адрес себя самого за нечаянно пролитую чашку кофе на белую рубашку. Вы заклевываете себя самого такими словами, какие заслуживают правительства, устроившие геноцид, но никак не человек который позволил себе поваляться в кроватке лишние 10 минут. Где та любовь к себе: исцеляющая, всепрощающая, понимающая, вечная? Если посмотреть на себя оком Создателя, любящим взглядом, ведь все недостатки покроются этой Великой любовью, правда же? Но нет, мы любим расковыривать себе раны. Мы лежим в ночи и не можем уснуть, потому что все раны нашей души открыты и мы залиты собственной кровью по уши. Мы наносим себе удар за ударом за всю ту боль, что нам причинили другие люди, и, уж конечно, они сейчас живут припеваючи, в отличие от нас самих. У них сейчас все отлично, они заплатят за предательство позже, может, вообще уже после смерти, а вы почему то устраиваете ад себе прямо сейчас. Кому от этого станет легче? Убитая ваша душа, еле дышащая, лежащая в крови и страданиях, не скажет вам спасибо. Нужно взять ее на руки и убаюкивать, словно дитя, а не добивать поражающим все и вся мечом стыда, возмездия, мести, горя. Если вас разрушили, нужно начать собирать себя по частям, тихо, мирно, с чашечкой чая, или, может кофе, с медитациями, молитвами, с любовью к себе. И придут сны исцеляющие. И придет сила. И прошлое накроется мягкой белой шапкой снега. Боль притупится. И вы научитесь жить с горем, помня о Боге. Потому что жить с одним горем без Бога невозможно. Потому что жить с горем без Бога — значит умирать. Пожалейте себя, как жалеете нищих у храма. Пожалейте себя, как жалеете безногих, вернувшихся с войны. Пожалейте, как внезапных сирот после автокатастрофы. Им всем жить на этой планете, им всем — в долгий путь, собирать любовь к себе. И вы соберите, соберите. Вы сможете.
Я думал про то, что, а люблю ли я себя сам? А сам-то я… не забил ли, не убил ли своего внутреннего ребенка..? Может, он лежит у меня, замученный и израненный мною же, и никто не может прийти к нему на помощь, потому что я сволочь неблагодарная. Всегда приходилось держать это в уме — что я могу накосячить. Нельзя было полностью доверять своим мыслям, а, точнее, приходилось все время проверять — моя ли это собственная мысль или привнесенная? Мир становится намного проще, когда ты стоишь на Лондонском мосту через Темзу и слышишь четкий голос: «Прыгай», и ты с облегчением понимаешь, что это ни фига не твой голос. Отгоняешь тангалашку и радостно и спокойно идешь закупаться сувенирами. Или когда ты стоишь на Эйфелевой башне и тот же голос настойчиво предлагает сигануть, ты уже выверенным жестом посылаешь его в преисподнюю, обратно, откуда пришел, и спокойно фоткаешься с видами Парижских высот. Эти идиоты работают в стиле «авось, сработает». Мелкие, непродуманные вбросы. Берут количеством и внезапностью, любят это делать, когда ты морально вымотан, устал, физически истощен. Всегда надеются, что этот «авось» — авось сработает. Абсолютно безвредные удары, если человек только что помолился, сыт, здоров, выспался. Если человек «в форме», ему эти штуки не страшны. Поэтому так важно соблюдать режим молитв и контролировать, выспался ли ты, поел ли? Что поел? Не так ли много, что заснул после причастия, разомлев? Тоже плохо: тангалашки работают выходных и без перерывов на обед. Они не спят. Если ты бодрствуешь и молишься, никто из преисподней тебе не страшен.
Я шел и думал, что главное — это сохранять бодрость. Если на тебя упала каменная плита, то и под каменной плитой можно и нужно сохранять бодрость. Никто не знает день и час, когда ты наберешься сил и, наконец, скинешь ее со своих плеч. Зато, каким сильным ты станешь за то время, что ты пытался это сделать. Сохранять силу внутри — вот, что главное. Быть как буддистский монах — спокойным снаружи, сильным, готовым отразить любой удар — внутри. Сосредоточение — ключ ко всему. Где находится ваше внимание — там находится ваша сила. Если вы сосредоточены на мелких дрянных офисных войнах за кондиционер — значит вот где причина утечки ваших сил. Если вы конкурируете с коллегой за новую должность и ненавидите его, шефа, и всю ситуацию соперничества в которую попали — вот причина вашего ослабления. Любое соревнование нужно воспринимать спокойно, показывая, однако, свой лучший результат, отдавая на волю судей, а, главное, небу и судьбе принимать решение о возможной награде. Не нужно дергаться и переживать — в эту бездонную черную дыру уходят тонны вашей энергии. Если вы поссорились с родными с утра, и весь день проговариваете внутри себя ответы, значит вы потратили уже массу энергии вникуда. Простите себя и других, поговорите вечером, придите к какому-то решению, примиритесь. Это лучше, чем весь день ходить злым, проговаривать внутри удачные реплики в споре, тратить галлоны вашей энергии вникуда.
Я всегда был самым умным, когда дело касалось других. Я щедро раздавал советы направо и налево, которые, как я видел, помогали людям. Я не мог помочь сам себе. Я был таким страшным «сапожником без сапог». Я точно знал, что мое место — это место в конце очереди с тележкой из супермаркета, груженной моими грехами. И это осознание помогало мне жить. Когда ты не превозносишься, у тебя всегда есть место для шага вперед. Дождь смывает наши ошибки, мы очищаемся и снова можем продолжать наш путь. Даже если на наши головы падает град величиной с кулак, мы всегда можем найти укрытие, переждать и продолжать гнуть свою линию, особенно когда мы понимаем, что она одобрена небом. Все темные силы, пытающиеся свернуть нас с нашей судьбы, потерпят крах. Если мы идем к Богу, то «маршрут построен», и никто не в силах сбить нас с него. Не нужно бояться темных «перфомансных явлений» — они, как в парке развлечений в комнате страха — сыграны бесталанными актеришками, и никакого ужаса в себе не несут. Ваш корабль никогда не потонет от воды снаружи. Корабль пойдет на дно только, если вода будет внутри. Следите за тем, чтобы черный червь не пожирал вас изнутри. А нападки темных снаружи только сделают вам чести — значит, вы представляете собой то, на что темным стоит потратить свои силы и время. Значит, вы — лакомый кусочек. Значит, своим существованием вы приближаете день полной победы добра над злом. Значит, все что они хотят — снести вас с лица земли (на что, конечно же, у них нет полномочий), а все что они могут — полностью обесточить вас. Когда в гневе вы тратите вагоны своей энергии вникуда, спросите себя: кому это выгодно? Кому выгодно, чтобы вы остались совсем без энергии, опустошенным, не в состоянии ничего сделать? Кому нужно победить вас? Кому вы стали поперек горла? Что вы такое делаете хорошего, что влияет на исход вечной битвы между темными и светлыми? В чем ваша ценность? И немедля, немедля, помолившись, начинайте это делать. Даже если вы внезапно заболели. Даже если вы попали в передрягу на дороге, или в пути. Если вы застряли в незнакомой стране или городе. Если на пути к вашему делу количество препятствий только возрастает в геометрической прогрессии. Даже если вам кажется, что весь мир против вас. Вы встаете и продолжаете делать то, что вам назначено делать небом. Вы воин. А истинным воинам даже собственная смерть не мешает продолжать воевать. Вставайте на бой, даже если вокруг вас только раненые и убитые. Отбросьте унылые мысли — сейчас уныние это враг №1. Вставайте, даже если Сомнение пришло к вам в гости, выпило весь чай, сожрало конфеты и нагло разлеглось на диване. Вставайте, ребята, вставайте.
Я был готов поднять на революцию все народы мира, но я еле справлялся с самим собой и своими внутренними демонами, которые, сука, притворялись ангелами так искусно, что каждому первому бесу необходимо было бы вручить Оскар, если бы он был церемонией исключительно для темных. Плетение интриг, ложь, накручивание, бредовые мысли, подстраивание под ход мыслей групенькой жертвы, которая думает что это ее собственный голос, ее собственные мысли, ее выверенные решения. Чушь. Эти твари работают над истреблением рода человеческого от создания мира, их приемы отточены до совершенства, никакие психологи и психиатры не в состоянии отследить и распутать паутину хитросплетений внушенных мыслей и найти, где же кончается воля пациента и начинается поражение души бесом, поработившим ее. Очень хитро, очень тонко, очень запутанно. Все, что от темной стороны — всегда запутано и лживо, никогда ничего не ясно до конца, в этом эти сущности мастаки — ложь и запутывание их коньки. Правда всегда проста, ложь — запутанный клубок хитросплетений. Сложно выпутаться из этих сетей одному. Спасает только молитва Богу. Только она одна, только воззвание к Нему способно распутать эти сети и разрубить эти цепи. Если согрешил, нужно срочно бежать и каяться, молиться, кричать Ему: «Прости, пожалуйста», пока не сплелась эта паутина вокруг вашего мозга, пока вы отличаете свой голос вашей собственной воли в своей голове от голоса, который так вкрадчив, так справедлив, чист, праведен, непорочен, желает вам добра, и который ни хрена, ни хренашечки не является вашим. Этот вкрадчивый голос внушен вам, чтобы подвести вас к краю пропасти и легонечко подтолкнуть, сказав: «Прыгай. Это для твоего же блага». Придумать можно все что угодно, за этим дело не заржавеет, за этим дело никогда не ржавело. Миллионы самоубийц могло бы рассказать вам поучительную историю, как так получилось, что они решились на такой страшный шаг, но им уже никто никогда не даст право голоса, потому что они навечно в незатухающем огне, навечно непрощенные, навечно нераскаявшиеся. Не будьте разменной фигуркой в лапах темных, вам решать, когда и как ходить, вы обладаете волей, чтобы вообще перевернуть всю эту шахматную партию, спустить доску с фигурками по лестнице, разбить все вдребезги. Я все всегда понимал, но я один не мог остановить миллиарды людей, шагающих по широкой дороге в пропасть. Осуждать их было нельзя — за каждый маленький грех мы отдаем частичку власти над своей душой темным, и каждый новый грех увеличивает звенья цепи на наших кандалах. И вот уже совершаем грех пострашнее, и кольцо раба смыкается вокруг нашей шеи — готово, теперь можно тащить в преисподнюю. Казалось бы, фигня, маленький грешок, «а что такова, все так делают», и вот ты уже не понимаешь, почему ты совершаешь очередной глупый поступок, кто тебя тянет за язык оскорблять, осуждать и унижать других людей, почему вдруг тянет на блуд, а с балкона, выйдя покурить на развеселой вечеринке внезапно хочется прыгнуть вниз. Казалось бы, пара небольших нераскаянных грехов — и вот вы уже деревянная кукла на веревочках, дрыгаете ручками— ножками по велению кукловода, а думаете, что по своей воле. Каждый раз поражаюсь, как же у этих тварей все продумано по возрастающей: первый грех, на который толкают человека, такой маленький, что многие его не замечают. Никогда не понимал фразы « Нет маленьких грехов, все грехи одинаковы», а теперь вдруг как понял, как понял. Каждый грех тянет душу человека вниз, в преисподнюю, каждый. Каждый грех ложится на совесть тяжким грузом. Если сразу после этого «маленького» греха умереть, можно легко сгрохотать в ад, так как «в чем увижу, в том и судить буду». Никогда этого не понимал, а тут все сошлось. Необходимо тщательно следить за всем, что ты делаешь, за всем, что ты говоришь и что думаешь. 24/7 необходимо это делать. Потому что тот, кому не терпится, чтобы ваша душа сгрохотала в преисподнюю, тоже следит за вами 24/7. И ему ой как хочется, чтобы вы успели нагрешить и, главное, не раскаяться, чтобы хватило на то, чтобы душа была полностью закабалена, чтобы цепи, гири и кандалы не дали ей взлететь, чтобы черная паутина на сердце не дала покаяться. Уже много тысяч лет приемы одни и те же, и они их не меняют, потому что те работают. Зачем менять, если что-то работает веками? Я знал их приемы наизусть, иногда на них попадался, но я едва мог уследить за своей жизнью. Мне горько было смотреть на миллиарды, упрямо шагающих по широким дорогам в ад. Но я ничего не мог с этим поделать. Оставалось лишь смотреть, как происходит неизбежное. Всегда ненавидел этот процесс отделения зерен от плевел. Только человек с ледяным сердцем мог бы спокойно наблюдать его. Кто угодно, только не я. Я все еще был горяч и не собран. Ничем не мог помочь, но сопереживал всем сердцем. Сердце мое горело за каждого, которого тащили на аркане в ад. Я видел этих тварей, чувствовал их присутствие по запаху. А они видели меня и тщательно ненавидели вот уже не первую жизнь. Я не мог ничего поделать — не в моих полномочиях было устраивать апокалипсис и травить их дихлофосом, как противных рыжих тараканов — могли пострадать люди, души которых находились в финальной очистительной стадии, чтобы, наконец, после смерти попасть в рай. Приходилось терпеть. Этот процесс отбора был запущен Им много веков назад. Не я его запускал, не мне его останавливать: я помнил про свое место в конце очереди. В конце концов, нужно было смиряться.
Я уже почти дошел. Москва река в масштабах не шла ни в какое сравнение с Невой — так, ручеек, но и она приносила облегчение измученной душе. Если долго смотреть на ее воды, можно было кратковременно забыть о всех своих мучивших душу проблемах. В этом смысле Москва река отрабатывала гордое название на все 100. Я долго и внимательно посмотрел в ее свинцовые воды. Вздохнул. Стало полегче. Сработало.
Я, честно говоря, не очень то и понимал, зачем меня вызвали. Вроде не косячил и никаких крупных просчетов за мной в последнее время не водилось. Но я понимал, что меня вызвали не просто так, не цветочки нюхать. Да и откуда в ноябре цветочки? Да и нас никогда не вызывают в Центр просто так, с бухты-барахты. Нужен весомый повод. По настоящему весомый. Я проглотил комок в горле и попытался прекратить мурашки по коже — куда там, они разбегались, как настоящие муравьи, нахально щекоча меня. Мда, владение телом у меня так, наверное, с четверки и не поднялось. Да хуже, хуже, сдавай я сейчас экзамен, небось, влепили бы тройбан. Плохо, товарищ светлый, плохо. Опять мне выскажут это и попеняют на совесть. С совестью у меня было все в порядке, я знал, что чтобы быть хорошим светлым, нужно работать над собой. И я не чурался никакого труда, я знал, что без него ну никак « не выловишь» рыбку, что нужно быть внимательным, бодрым, не распускаться, всегда быть готовым к нападению и уметь его отразить. Задрожал воздух, я вздохнул. Портал открылся, как всегда, неожиданно. Ох уж эти шпионские штучки — никогда не знаешь, когда и где. Мне ничего не оставалось, как шагнуть вперед. Я набрал в легкие московского воздуха и мое тело, как обычно закрутило в турбулентности. Ох, как я не люблю вот это вот все. Потом еще тошнить, небось, будет, все как обычно. Портал выплюнул меня так неожиданно, что я не успел спроецировать свои ноги в вертикальное положение и плашмя ударился о пушистый ковер, проехав по нему своим таблом. «Повезло же, что ковер, — успел подумать я, как неведомая сила подняла меня и поставила в вертикальное положение. «Вы так и не исправили свою четверку по владению телом», — мрачно произнес голос того, кого я никогда не видел. «Нет», — пробормотал я, мне хотелось вжаться всем своим телом в пол, сравняться ростом с высотой ворса ковра, чтобы никто никогда больше меня не видел. «Очень жаль», — продолжил голос. Дальше почему-то мы перестали разговаривать и я оказался в межволновой бочке, где данные передавались мне по воздуху и любая моя мысль считывалась мгновенно и служила моим ответом в диалоге. «Так быстрее», — услышал я его фразу в своей голове и мысленно кивнул. Мда, это вас не в офисе вызвали на ковер перед начальником и вы мысленно послали его на три буквы, на секунду почувствовав себя королем, нет, тут начальник знает все про вас и любая ваша мысль немедленно транслируется ему в голову. Я мгновенно вспотел как последний мокрый кот, самонадеянно дефилирующий по бортику и внезапно свалившийся в ванну. Тут вам не здесь, тут вам за мыслями ох как следить надо. Бочка тем временем вибрировала и мне шли данные об общей картине взаимодействия по Москве, прибыло — убыло темных и светлых, убиты, инициированы, участие в боях, уровни, бла-бла-бла. Как обычно, сгустки темной энергии в Выхино, вспышки ненависти на ВДНХ, разборки на Китай городе. Все мы это уже слышали, все проходили, ничего нового. Ага, вот и то, зачем меня сюда позвали. Проект невиданной силы, неоцененного влияния на людей, мощности, с которым разве сравнится вторая мировая. Уровни взаимодействия высших темных и светлых. Ого. Я внутренне присвистнул, увидев уровни взаимодействующих. Как хорошо, что мой уровень настолько мал, что я точно не смогу никаким местом отвечать за этот проект. Я радостно выдохнул, день определенно удался. «Ошибаешься», — услышал я все тот же ровный голос. Я вздрогнул. Бочка продолжила вещать новости и под конец сообщила, что главой этого проекта назначается такой талантливый такой перспективный, и пусть у него недостаточный уровень, но все наше руководство верит в него, ведь он такой сильный и замечательный. Я. Я охренел. Мы так не договаривались. Эй. Камон. Да я среди этих высших темных и светлых меньше Моськи которая вздумала лаять на слона. Помогите. Па-ма-ги-те! В этот момент меня кто то взял и мягко пнул под зад прямо в портал и я вылетел. Да ушшш. Наши иногда не церемонятся вообще. Пока меня крутило в болтанке портала я успел еще несколько раз ужаснуться. Чтобы я… и такой проект?! Они там с ума все посходили что ли? Я приземлился на корточки и немного порадовался, что владение телом стало на пол-миллиметра лучше. Эх, лучше бы я, наоборот, на взлет приземлился на корточки, а тут бы можно было грохнуться… Я осмотрелся — а было некуда грохаться, везде была ноябрьская грязь. Эх. Я вздохнул. Как произошло, так произошло. Все равно все знают про мой уровень владения телом в порталах, кого я обманываю? Я резко выпрямился, чтобы не привлекать излишнего внимания — вечная наша ошибка после турбулентности в портале. Мысли мои лихорадочно заметались: я все еще не мог поверить, что меня назначили ответственным за то, за что обычно бывали ответственны только высшие. Я уж точно не был высшим и не собирался им становиться. Нельзя исключить возможность ошибки. Но мой начальник не ошибается. Может, это шутка? Пранк? Но у наших высших нет времени для шуток. Организовывать ради шутки портал, аудиенцию у самого…хм… смеетесь вы что ли? Проверка на гордыню? Это может быть, но опять же, невелика сошка чтобы меня тестировать, тратить энергию и время, учитывая то, что мы все сейчас в преддверии этого события максимально заняты и напряжены. Половина светлых ушла на охрану страны, вторая половина напряженно брейнштормит вот уже вторую неделю. Нашим уж точно не до шуток и не до развлечений в такой ситуации. И не до проверок меня на грехи. Уж точно. Что же оставалось? Я наморщил лоб, как будто это могло помочь мне быстро сообразить. Оставалась только правда. Голая правда, и ничего другого. Меня действительно назначили ответственным за вот это вот все, за что отвечают высшие. Какой кошмар. Я посмотрел в воды Москвы реки, призывающие в них немедленно прыгнуть. Хрен вам. Обойдетесь. Сами горите в своем аду, а я туда не собираюсь. И точка. Я насупился и сурово пошагал вперед, вдоль набережной. Вечер переставал быть томным. События начинали развиваться в максимальной фазе. Я больше не принадлежал сам себе, я это быстро понял. Я выполнял волю небес. Я больше не был человеком.
(Хотя ничто человеческое было для меня не чуждо.) Например, я был бы совсем не против пожрать бы сейчас жареной картошечки, что призывно на меня смотрела со всех баннеров с фастфудом. Надо было закинуться живительным кофе и понять все-таки, что конкретно прямо сейчас хотел от меня Центр, где пересеклись наши стежки-дорожки, каким наилучшим образом нужно было выполнить свою миссию, чтобы потом не было мучительно больно за напрасно прожитые годы. Хотя наше руководство может сделать мучительно больно очень быстро, буквально в считанные секунды, стоит мне чуть-чуть открениться от курса, стоит чуть-чуть забыться и даже хотя бы посмотреть в сторону тьмы — всееёооо, реакция будет очень быстрая, секир башка и все тут. Поэтому я не рисковал. Из нас никто не рисковал, хотя мы были парни не из трусливых. Но с нашим начальством были шутки плохи, и мы это знали. И это знали все темные. Зачем. Зачееем им понадобился я — пятое колесо, последняя сошка, ни рыбо не мясо, чувак с четверкой по владению телом?! Зачеем?! Я же им щас запорю все это дело. Так горько я размышлял, мысленно посыпая свою голову пеплом, и не было ответа на мои мысли никакого, так, как будто все наши разом отключились от меня и никто не проникал в мой эфир и не отвечал мне на вопросы, выданные измученной моей бедной головой. Смотрят со стороны, наверное, — подумал я, — как я справляюсь. А справлялся я хреново — к бабке было с этим не ходи, хреново, чего уж там. Никогда я не боялся правды и тут необходимо было посмотреть ей прямо в глаза. Так себе я воин. Мальчик на побегушках. Бумажная крыса. Четверка за владение телом. Нет у меня никаких перспектив, ни в руководящих, ни уже тем более в высших областях. И наши знают это, ну не может же быть, чтобы не знали?! За кого они меня держат, за дурачка? Я же вполне в состоянии оценить свои силы, гордыней не болен (надеюсь на это), кукушечка пока у меня не поехала. Я взрослый мужик, готовый посмотреть правде в глаза. Так я хорохорился пока шел, но дикая усталость напала на меня, стоило мне зайти в кафе и заказать чашечку кофе. Было ощущение, что весь мир своей тяжестью опустился мне на плечи, весь мир. И я не мог спастись от этого ощущения. И я не мог сбежать от опустившейся на мои плечи громадной ответственности. Я приник ниже к столу и горячий пар от кофе обжег мои щеки. Я отдернул лицо — надо же, еще человек, еще чувствую. Могу обжечься, например. Прикольно. Тело мне оставили мое, уже на том спасибо. Душа же моя была сейчас размотана в расстояние на половину планеты. Мне не оставалось ничего другого, как следовать инструкции. Я служил Ему. Я был воином, добровольно выполняющим указания высших светлых. Иного не дано и не могло было быть. Все было уже решено за меня и до меня. Я выполнял приказ. И точка. Не было места для колебаний и размышлений. Моя душа принадлежала Богу, и я не имел права сомневаться. Путь был избран и я двигался по этому пути. Ничто не могло меня остановить. Я был наделен достаточными полномочиями, чтобы завершить это дело самым благоприятным для нас путем. Я владел пространством, но не пространство владело мною. Я принимал решения, я правил моим конем, но вехи на моем пути были расставлены не мною. И я это понимал. И душа моя смирялась. Не было на всей планете никого, кто мог бы остановить меня. Мой путь был проложен верно. Ни тени сомнения не было на моем челе. Рука моя крепко держала поводья, моего коня было не остановить, мы были с ним одним целым. Прошлое перестало существовать, прошлого больше не было. Было только настоящее и будущее, и я видел и то и другое одновременно. Небо открыло мне глаза. Я перестал видеть как человек, я видел настоящие и будущие события, людей и предметы насквозь. Для меня больше не оставалось загадок на земле. Я соединился с небом, все разгадки были разгаданы. Секретов и тайн больше не было. Светлые лучи собирались передо мной в соцветия и пучки, образовывая дорогу моего пути. Я видел мой путь внутренним взором. Во мне не оставалось сомнений. Я шел вперед.
Кофе не принесло долгожданной бодрости, я загрузился еще больше. Вечный сапожник без сапог. Все было понятно на словах, но как вообще это возможно было сделать? Как недоучка-архитектор, склонившийся над новым огромным проектом, я ни хрена не понимал. Ни как это нарисовать, расчертить, ни как построить. Но я понимал, что за весь этот вот проект я отвечаю головой. То есть, мою ответственность было ни сложить, ни переложить на кого — либо другого. Холодный пот бежал у меня по спине, я с трудом понимал, как я с этим со всем справлюсь. Доводы моего разума говорили, что это невозможно провернуть. При этом при всем у меня не было вариантов отказаться, перенести, забыть сегодняшнюю встречу как страшный сон. Такие вещи не случаются просто так, такие вещи могут быть запланированы за века до. И я это прекрасно осознавал. Я вышел из кафе, засунул руки в карманы, нахохлился. Если бы сейчас была весна, я бы решил это все как два пальца об асфальт. Весна вдохновляла меня, придавала сил. Осень была роковой женщиной, никогда не знал, чего от нее ждать. У меня на нее никогда не было планов, у нее же всегда были свои планы на меня. И лучше бы мне их заранее не знать. Собраться. Собраться. Собраться. Мне просто нужно было собраться, сосредоточиться, понять, чего на самом деле от меня хотят, что мне требуется сделать. Все очень просто, если смотреть со стороны. Есть проект, есть ответственный за него, то есть я. Есть полный ужас внутри ответственного от осознания того, что он ответственный. Угу. Это уже что-то. Будем отталкиваться от этого. Значит, ответственному надо успокоиться. Да. Вот и все. Просто успокоиться. Все гениальное — просто. Я улыбнулся и пошел по набережной почти в припрыжку. Какой же я все— таки умный. Слов нет. Все оказалось так просто — надо просто успокоиться. Всего то. Моя улыбка была до ушей, требовались завязочки. Я шел по набережной, весело размахивая руками. Решил выспаться, прежде чем принимать какие то решения. Нужна холодная голова. Возможно, после глубокого сна я действительно успокоюсь и ужас ответственности, лежащей на моих плечах, оставит меня. Решение было принято и пересмотру не подлежало. Моя удобная кроватка с мягкой подушечкой ждала меня. И сладкий сон. Мммммм. Просто мечта.
Я решил дойти пешком. Нечеловеческие силы разума, вливаемые в нас начальством, так же побочно в себе несут физические возможности, выходящие за пределы человеческих. Если бы я хотел, я бы мгновенно оказался дома. Но я растянул удовольствие на полчаса, хотя в реальности это заняло бы часа 4. «Ни вам, ни мне», — с удовольствием подумал я и вкушал прогулку, периодически ускоряясь и прыгая во времени и местности. Я получал кайф ровно до того момента, как понял, что путь к моему дому заблокирован темными. Прекрасненько. Нет, конечно, этого следовало ожидать, я не такой тупой, как может показаться с первого взгляда. Но чтобы так быстро. Аудиенция у шефа состоялась меньше получаса назад, казалось бы, «какого хрена»? Но эти злобные твари реагировали на редкость оперативно, этого было не отнять. Значит, я несу им реальную угрозу, реальную, раз они потратились на такое огромное количество траков и темных, чтобы со всех сторон отсечь подступы к моей московской холостяцкой квартирки. Из боевой техники стояли только черные Панцерваффе, их недавнее нововведение, с огромными бычьими рогами, торчащими спереди, для устрашения новообращенных светлых. Я же был тертый калач, мне, в общем то, было глубоко по фиг. Я почувствовал себя круче, чем Ленин в ссылке. Насколько же я крут, если темные так перебздели? Моя самооценка немедленно взлетела вверх выше Эйфелевой башни. Мой ангел нетерпеливо кашлянул за моим правым плечом, и я подумал, что нужно как-то от них скрыться, пока они меня не заметили. Я-то их заметил, а вот видели ли они меня? Впрочем, если бы видели, я бы уже немедленно был атакован. Значит, пока пронесло и надо делать ноги. Я немедленно открыл портал и катапультировался в парк ВДНХ, к фонтану «Дружбы народов». Светлое место, оставшееся в виде памятника напоминание о том, насколько мощны были славянские народы, когда они дружили. Любому светлому это напоминало о том, как круто они справлялись с тьмой, когда были вместе. Тьма, конечно же, радовалась, что теперь мы были в состоянии раздельных прутьев от веника, которые так легко было бы переломать поодиночке. Я смотрел на фонтан «Дружбы народов», фонтан смотрел на меня. Я пытался собраться, соскрести все мысли в моей черепушке в какой то один поток. Ок, меня назначили ответственным. Ок, темные заблокировали доступы к моей квартире. Ок, там куча артефактов, которые мне теперь не забрать. Ок, получается, я смогу воевать только своей собственной силой. Наверное, могли быть случаи и похуже, но мне с лихвой хватало всего, случившегося со мною с утра. Где же я буду теперь жить? Где мне найти защищенное от темных жилье? Как же я буду теперь сражаться? Как бы мне выполнить проект? Где мне найти столько сил, чтобы сразиться со всей тьмой? Вопросов было много, но не было ни одного ответа на них. Я был все тем же мальчишкой, стоящим перед витриной огромного Детского мира, в которой красовался блестящий рыцарь в доспехах. Я очень хотел быть этим рыцарем в доспехах, но у моей мамы не было столько денег, и я знал это. Невыносимая горечь от того, как разбивается о реальность твой придуманный волшебный мир, преследует меня теперь и во взрослой жизни. Как только я вижу условного рыцаря в доспехах в витрине, жизнь подкидывает мне столько всяких разных «но», что проще отказаться от идеи на этапе задумки. Но тут дело касалось моей безопасности, моей жизни. Темные не остановятся ни перед чем, я знал это. Особенно, если дело касается проекта такой значимости. «Думай, голова, думай!» — я побрел по направлению к колесу обозрения, не зря в народе называемому чертовым колесом — сколько раз оно застревало на самой высшей точке, от страха сводя людей с ума. Все эти аттракционы — просто сбор энергии, ловушка для идиотов, чем больше вы визжите и пугаетесь, тем больший сегодня будет улов вашей чистой и звонкой энергии для темных. Жаль только, что вы сольете свою силу в эту бесконечную мусорную яму, этой прорве никогда не суждено нажраться, она ненасытна. Это просто соковыжималки для вампиров — всегда чистая и свежая энергия, знай, только кружку подставляй. Но я пошел не затем, чтобы найти правонарушения со стороны темных, я знал там пару кофеен, где смогу собрать свои мозги с нуля. Собирать свои собственные мозги под ключ — это так увлекательно! В кафе набрал побольше бесплатного сахара в пакетиках и разложил на плане ловушку темных у моей квартиры, как Чапаев. Выходило плотненько со всех сторон, не прорваться. Если звать наших на драку, то возможность потерь со стороны наших убивает все возможные бенефиты. Значит, отползаем по— пластунски, ищем другое место, чтобы пожить. Значит, шеф от светлых хотел от меня этого — я положил пакетик сахара на одну сторону блюдца, а темные пытались меня обесточить и обессилить, закрыв доступ к артефактам здесь — я положил сахар на другую сторону. Сам я в так себе состоянии — я нарисовал сумасшедшую рожицу с высунутым языком на одном из пакетиков. Мне надо было успокоиться, это раз. Отвести темных с моего следа, это два. Найти жилье в глуши на время разработки проекта. По всему выходило, что моя подпольная квартира должна быть за городом. Я позвонил Вике, нашей секретарше, коротко дал описание того, чего я ищу, она немедленно включилась в работу. Я знал ее не первый год, высший класс. Прошло всего 20 секунд и она скинула мне прямо в мозг подборку квартир за городом. Какая все-таки умница, не нарадуюсь на нее. Я мысленно провел рукой по списку — ни одна не фонила, не было ни одного следа темных, все были проверены и надежно защищены светлыми кодами защиты. Какая все-таки молодец. Я выбрал ту, в списке над которой моя рука нагрелась и кончики пальцев начали подрагивать, собирая энергию. Позвонил хозяину, договорились на просмотр через час. Все складывалось как нельзя лучше. Я преодолел расстояние в Подмосковье за 5 минут, уселся на берегу местной речушки и стал ждать. Утки внизу устроили драку, я визуализировал целый батон, и, ни разу не сомневаясь, скормил весь. Голодные утки были счастливы. Подмосковные утки гораздо более признательны вам, чем московские. Московские избалованы вниманием, еще и не всякий хлеб будут жрать. Как то кинул слегка засушенный — отказались. Фифы. Слов нет. Москва избаловала даже уток. В Верее было хорошо. Этакий сельский флер. Так и не скажешь, что недалеко от Москвы. Ах, какой я идиот, что дышал выхлопными газами в столице — мог бы днями и ночами вдыхать свежий воздух Вереи, круглосуточно очаровываясь лесом и речкой. Просторы. Русскому человеку всегда не хватает просторов. Нам бы жить нараспашку, вдыхать свежий воздух полной грудью, а мы все ютимся в панельных квартирках с черным грибком и тараканами, а нам все подавай выхлопные газы на завтрак или потную толкучку в метро, а мы все так же «ищем бури, как будто в бурях есть покой». В бурях покоя однозначно не было, как не было его и в Верее. Приехал хозяин, долговязый советский инженер в клетчатой рубашке, обстоятельно показал мне каждый угол его конуры, рассказал про коллекцию пластинок. Если бы я не знал, что он реален, подумал бы что точно глюк и меня просто разводят, пранк, не иначе. Но чувак был живым и как то очень живенько он потребовал у меня оплату за три месяца. Месяц текущий, месяц залог и месяц следующий. «Хорошо, что без риелтора», — подумал я, иначе пришлось бы отдать за 4 месяца, риелторы любят стрясать деньги, не моргнув глазом. Я проводил его, снял кроссовки и вытянул ноги. Итак, я снял квартиру. Одно решение принято, знают ли мой адрес темные — пока неизвестно. В любом случае, это точно лучше, чем ничего. Конспирация была соблюдена, ко мне не в чем было придраться. Что нам остается. Я в Верее, о моем месторасположении пока никому неизвестно. При этом мне одному необходимо провернуть весь этот громадный проект. Очевидно, что силы светлых будут ко мне стекаться, и это, очевидно, вызовет вспышки света на плане темных. И тогда они меня рассекретят и пойдут в атаку. После повышения уровня это итак придется ожидать. Значит, все я могу — это просто набраться терпения. Просто жить и не отсвечивать. И попытаться минимизировать следы взаимодействия светлых при финальной стадии проекта, пусть останутся только те вспышки света, которых не избежать. Мой план был воистину мудр. Осталось только понять, как провернуть такой огромный проект в принципе. Мне, тому, чье место было с конца очереди. Я знал его и смирял себя, как только мог. Очень немногим людям небо открывает знание о своих грехах, ведь от осознания оных люди могут не выдержать и покончить жизнь самоубийством. Я обладал железной психикой, но и мои силы заканчивались, когда я начинал думать о своих грехах. Самое главное сейчас было — не умножать их. Сильно скорбеть о том, что успел натворить, тоже нельзя — это дело темных — напоминать нам о шрамах давно заживших ран. Наше дело — один раз сильно покаяться Богу о том, что натворили, а потом помнить, но не раздирать каждый день эти шрамы опять до крови. Шрамы будут ныть, отдавать болью, темные не смогут упустить эту возможность напомнить вам ваши ошибки, те моменты, когда вы по глупости переступали черту, они будут щекотать нам шрамы, и мы опять захотим расчесать до крови места наших поражений. Но будьте умнее. Вы теперь совсем не те, кем вы были тогда. Вы изменились. Да, наломали дров, да, жаль, но теперь вы совсем другой. И пусть кто-то другой стонет и посыпает голову пеплом — вам некогда, вам работать надо. Работать во имя Бога, на благо Родины, на благо людей, при этом не забывая о себе — вот девиз воплощенных светлых. Потому что если ты не позаботишься о себе, то кто о тебе позаботится? Сначала кислородную маску одеваем на себя, и только потом на ребенка. Нужно всегда смотреть, чтобы в твоей лампаде было достаточно масла. Если масла будет мало, она может внезапно потухнуть, а в темноте нам оставаться нельзя, ой, как нельзя. Мы все такие умные, когда дело касается других и мы так растеряны и нерасторопны, когда жизнь вплотную приставляет к нам свое дуло. Я стал думать над проектом. Сосредоточился. Нашел старый чиллаутный инженерский диван, на удивление мягкий и без торчащих пружин. Я думаю, он застал еще Сталина. Сварил себе какао, укрылся пледом. Я мог бы зайти за любую няшную и кавайную юную тиктокершу, которая все приготовила, чтобы показушно страдать от осени на камеру. В окно смотрел осенний пейзаж Вереи. «Осенняя пора, очей очарованье»©, и прочее бла-бла-бла. Осень могла вставлять только такого, как Пушкина. Я не знаю кого-то, кто бы фанател от осени. Особенно от ноября. Месяц, когда потеряны все надежды, которые зарождались в мае. Нить порвалась и бусы внезапно рассыпались на высокой лестнице и разноцветные бусинки, звонко ударяясь о ступеньки, летят вниз. Месяц, когда все летние радости и восторги утихли и забылись. Последняя точка отсчета перед ледяным дыханием зимы. Можно сказать, порог вечной смерти. Момент, когда слышен всплеск волн от весел Херона. Месяц, когда расставляются все точки над «и». Хозяйка считает цыплят. Счетчики крутятся как бешеные. Мы в ответе за все, что совершили. Ноябрь приходит за расчетом. Мелкие монетки сыпятся из под его сизых венозных крючковатых пальцев, он кашляет туманом, дышит росой. Он спрашивает с тебя все. И, если у тебя не готов отчет — бойся. Потому что ноябрь не снисходит до жалости. У него за плечами — зима. Ему можно все. Последний предвестник холода, снега, льда. Последний парламентер. С ним еще можно о чем до договориться, пациент больше жив чем мертв. Я смотрел в окно, осень проходила сквозь пальцы. Над моей головой вихрились мысли. Выстраивал их, как мог, по проекту. Кое-как отбился от черных птиц подсознания — темные тоже прислали свой сюрприз, чтобы я никак не мог сосредоточиться. Проект начал вырисовываться, стало ясно одно — необходимы были еще силы. Вот только где их взять? Я не был идиотом, я знал, что обращение сразу нескольких сотен людей в светлых — страшное преступление, которое жестоко карается. Но для себя выхода особо не видел. Я знал, что за ним последует наказание от небес. Но нам нужны были новые свежие силы, да что там, просто необходимы. Я смотрел на структурные сваи проекта, как инженер смотрит на чертеж будущего дома. Выстроил всю схему в 3 D и ужаснулся размерам, которые она заняла. Как я один смогу ответить за это за все? Ох, как же так получилось, что я оказался ответственным за весь проект? Волны моря моей жизни принесли к моим ногам это все, когда я даже не мог предположить, чем это все обернется. Не то, чтобы я был слабак. Не то, чтобы я чувствовал себя слабаком. Я просто знал истинные масштабы этого всего. Этого события ждали несколько веков, и вдруг, такая сопля как я, у руля этого всего? Это размазывало меня по асфальту. Это знание не давало мне свободно дышать. Я вспомнил техники успокаивания из дурацких курсов online «успешного успеха», за которые по дури на первом курсе отвалил бабла, и подумал, что впервые в жизни мне хоть что то пригодилось из той пурги, что несли эти инфоцыгане. Я подышал правой и левой ноздрями по очереди, задержал дыхание, выпуская воздух порциями, я чувствовал себя гуру йоги и капоэйры одновременно, я определенно был превосходен, я был король. Это незамедлительно подняло мне настроение тем промозлым вечером в Верее. Господи, ну как же, как же это все сделать, чтобы мне не было стыдно перед лицом Твоим? Как же это все сделать? Ну почему, почему я? А вдруг я не справлюсь. А вдруг я поскользнусь на ровном месте. А вдруг что-то не сработает. А вдруг не хватит важной детали. А вдруг в последний момент все отменится. А вдруг. А вдруг. А вдруг. Вопросов было больше чем ответов, но я навсегда был солдат. Солдат, выполняющий решения моего Командира. Солдат, давший слово Ему под присягой. И я не имел права ослушаться. Выстроил схемы проекта, как мог. Здесь темные, здесь светлые. Тут нападают, тут защищаются, тут внезапная засада. Эх, Чапаев, мне бы картошку. Картошки не было, холодильник был девственно пуст: даже не было мыши, которая бы демонстративно повесилась бы. Я вздохнул, нашел пакет. Погуглил ближайшие продуктовые: один из них, на счастье, был совсем рядом. Собрался. Пошел в «Семерочку». Магазин для покупателей невысокого уровня дохода, но да и я богачом никогда не был. «Легче верблюду, чем…», — я знал, что большие деньги меня портили. Довелось испытать и то и другое, но, даже в самые трудные времена, небо никогда не оставляло меня без куска хлеба на столе и крыши над головой. Я никогда не ночевал на улице. Я никогда не просил милостыню. Небо было милосердно ко мне, и я всегда благодарил Его за это. В продуктовом я осмотрел пару консерв, насобирал картошки, встал перед ящиками с хлебом. Я все мог пережить, без всего обойтись, только без хлеба не мог. Все эти ваши дурацкие безглютеновые диеты проходили мимо меня, потому что любой случайный запах свежевыпеченного хлеба мгновенно сводил меня с ума, и вот я уже бежал, роняя штаны, в магазин и покупал там свежую булку, не успев оплатить, вонзал в нее свои зубы, роняя слюнки, и был в эти моменты самым счастливым человеком на земле. В дни диетического питания уныло грыз хлебец, который ни формой, ни запахом не напоминал то волнующее чудо, наполняющего каждого, кто куснул его румяный горячий бок, эйфорией. Стоило мне сесть на диету, как я видел хлеб во сне. Снова и снова откусывая от него, это было наваждением, обещанием наслаждения, каким то невероятным волшебством. Я перенюхал весь хлеб в поддоне — ни один из них не вызвал во мне состояния эйфории. Я читал состав всех булок, буханок и батонов— кроме муки, дрожжей и воды он был полностью химическим. С каких это пор, чтобы испечь несчастную булку белого хлеба требуется туда засунуть всю таблицу Менделеева?? Ох и травят нас, товарищи, ох и травят. Я грустно окинул еще раз все разнообразие хлеба, но моя душа так ни к чему и не легла. Взял финские хлебцы с самым невинным составом, побрел вперед вдоль витрин. Взял еще молочного и фруктов. На меня смотрела укоризненно морковка — взял еще и ее. ЗОЖ так ЗОЖ, не будем увиливать.
Я лежал на диване и грыз эти гребанные финские хлебцы. Наша жизнь такова, что даже самого простого удовольствия — съесть свежую натуральную булку — вы можете не получить. На этой планете за каждое удовольствие нужно платить. Нельзя становиться булочным наркоманом из-за какого-то дурацкого хлеба. Эти доводы на меня не действовали, я внезапно чувствовал себя самым несчастным человеком на земле. «Из-за хлеба что ли? — услышал я папин голос, — ну вот ты нюни то распустил». После чего мне захотелось зарыться сильнее в подушку и уже совсем не отсвечивать. Реальность такова, что наша прокрастинация рада любой заминке, будь то это отсутствие стимулятора в форме булки хлеба или наше расстройство по этому же поводу. Эта сука радовалась, что я не могу взять себя в руки и доделать проект. Казалось бы — соберись. Ты знаешь, какая громадная ответственность лежит на твоих плечах. Но ты лежишь на диване в форме ромашки, укрывшись пледом, как юная тиктокерша, и ноешь, что тебе не сожрать булку. Как же мне далеко до Ангелов и их совершенства. Сколько же еще воплощений мне терпеть на этой планете, чтобы достичь хотя бы какого-то прогресса на пути к совершенству? Ты можешь только развести руки, окидывая взглядом свою слабость, дряблость, грехи и заскорузлость твоей души. Ты работаешь с этим каждый день, и каждый день ты понимаешь, насколько ты далек от тех чистых созданий, что смотрят на нас и на наши грехи сверху. Есть ли вообще какие то шансы достигнуть хотя бы начального уровня их Света и никогда никогда никогда больше не возвращаться сюда? Планета, где детей воруют, насилуют, распродают на органы, где подсаживают подростков на наркотики, где насильно меняют им пол, где людей продают в рабство ради развлечения, где каждый взрослый вынужден пахать до изнеможения, опутанный кандалами кредитов, где детей отдают в рабство, заставляя работать с малого возраста, где голодают и умирают от жажды, где женщины делают аборты просто потому что у них нет средств, чтобы вырастить детей, где нет почета старикам, они голодают, оставленные своими детьми и внуками, где за их квартиры борются наследники и все просто ждут, когда они умрут, где царствует нелюбовь и беззаконие. Разве эта планета — не чистилище? Она точно не может быть волшебным голубым шариком, который видят космонавты из Космоса. Тут творятся страшные вещи, но раз мы сюда попали, мы не имеем права унывать. Потому что уныние входит в линеечку смертных грехов, а нам это на фиг не надо. Нам не надо, мы заслуживаем большего. Мы заслуживаем лучшего. Мы победим. Это совершенно точно, на 100 %. Я узнавал. Надо просто собраться. Просто собраться, вот и все. Ну же, ты же крутой парень, я знаю. Я знаю, что ты крут. Ну же, у тебя получится. Да стопудово, получится. Лучше тебя и нет никого. Давай. Давай. Давай, парень! И я медленно начал соскребать себя с дивана. Медленно и осторожно, как после паралича. Потому что в любой момент сука прокрастинация могла засунуть свой нос в мою квартирку, и я бы понял, что это конец. А это не должно было быть концом, это должно было быть началом. От этого зависел успех всего огромного проекта. От этого зависел успех нашей битвы. От этого много чего зависело, поэтому я сползал с дивана как с минного поля. Ставки были сделаны, ставок больше нет. Почему в русском языке нет глагола «победю»? Почему есть только во множественном числе: «Мы победим?». Почему есть поговорка «Один в поле не воин?». Война — это коллективное занятие. Против нас стоят полчища темных, но и я, извините, не один, как перст. Нас много, и мы живые. Мы прекрасно управимся с этой нежитью. Веками справлялись, нешто теперь они нас одолеют? Да никогда. Да тьфу и растереть. Да два пальца об асфальт. Да где наша не пропадала. Раньше могли и теперь смогём. Русский народ — он вообще, может все. Я сползал с дивана и думал, какие же мы герои. «Fake it till you make it», — если ты не в состоянии верно жить эту жизнь, притворись. Притворись, что ты уже добился того, о чем мечтал. Притворись, что ты уже настолько крут, насколько ты только собирался стать. Притворись, что у тебя уже есть все, чего тебе так недоставало. И ты добьешься. И ты станешь. И у тебя будет. И ты сам не заметишь, как получишь это все. Небольшие хитрости заядлых прокрастинаторов, написанные кровью. Только недавно узнал, что для лени есть отдельный бес. Лень — отдельный смертный грех и у нее есть отдельный бес. То есть, лень — это не невинные ужимки 17-летних тиктокеров, которые обсуждают свои выходные, которые провели в играх, валяясь в розовых кроватках. И не их же нелепые жалобы, что они не подготовились к ЕГЭ просто потому, что им было влом. А отдельная темная сила, которая весит на людей свои цепи с кандалами так, что они не успевают ни подготовиться к экзаменам, ни сходить на собеседование, ни на тренировку, ни на репетицию, ни на свидание, и кучу, просто кучу хороших дел не сделать в своей жизни, откатиться назад по ступеням развития, прослыть неудачниками и прокрастинаторами, профукать все шансы, пропустить все главные повороты своей судьбы. Если бы лень была так же невинна, как любят нам ее презентовать, от нее бы не страдали ежедневно миллиарды людей, пытающихся достичь поставленных целей. Лень убивает устремления. Лень убивает энергию. Лень убивает яркую жизнь. Лень убивает. Я знал про это, знал, что эта тварь во мне иногда выползает на поверхность. Я был ленив. Я был ленив донельзя. Но я знал, как с этим можно было бороться. Знал и умел. Я научился подсекать моменты при первых признаках лени. Стоило мне прилечь на диван при куче несделанных дел, как и ежу сразу становилось ясно, что я сейчас засну. Это не было ни для кого новостью — я обладал способностью отрубаться где угодно в любое время суток. Я знал, что проснусь разбитым, но, тем не менее, я знал, что в принципе могу. Когда же сонливость одолевала мной, я резко раскрывал глаза и сползал с дивана. Я мог сползти на пол, на стул, на журнальный столик — куда угодно, главное условие было не останавливаться. Когда я доползал до точки опоры, я был уже практически бодр. И даже крепкий кофе не требовался. Это была моя собственная, тщательно разработанная система. Я разработал ее в моменты прокрастинации для себя, потому что лень была моя больная мозоль всю мою жизнь. Нельзя упускать шансы — их нам посылают ангелы. Вот и сейчас я сполз с дивана и лежал на полу, удивленно разглядывая себя в огромном зеркале с лепниной. Откуда оно здесь, в этой холостяцкой инженерской квартирке? Жизнь, определенно, становилась все чудесатее и чудесатее. От моей собранности сейчас зависело многое в мире. За моими действиями следили обе стороны конфликта, это было ясно и ежу. Немного пробултыхавшись в одеяле на полу, я встал, закутанный в простыню как Юлий Цезарь. Меня ждали великие открытия. Возможно, я сейчас насмешил и темных и светлых, зато дал разрядку и себе, знатно похихикав. Нельзя все время быть в напряжении, да это и просто невозможно. Мы все сделаны из мяса и костей, мы все не железные. Хотя и мним себя таковыми, но таковыми не являемся. Иногда нужно снисходить к себе, к своему материальному телу, спрашивать, не проголодалось ли оно и не хочет ли спать. Знаю, глупо, но я частенько забывал, что я смертен, и…как бы это выразиться? Что тело мое может изнашиваться. Что батарейка моей энергии может внезапно сесть на самом интересном месте, потому что я тупо не покормил свое тело. Или не выспался. Или вообще уже не спал сутки. Так что в моих интересах было спрашивать, чего оно хочет здесь и сейчас. Разумеется, в рамках дозволенного. Если телу дать большую власть, мы все окажемся в аду через взмах ресниц. И я это всегда знал и понимал. Поэтому старался заботиться о нем только в режиме кушать — спать. Оно всегда знало, где его место — уж точно не впереди Души. Все роли были уже расписаны, никто не мог занять чье-то место. И я был доволен этим раскладом. Ну что ж, во мне не было ни страха, ни упрека, я приступил к проекту. Прокрастинация валялась на полу в позе эмбриона и демонстративно корчилась в страшных муках. Так ей и надо, за все годы причиненных мне страданий. Она это заслужила. Мне было 17ть когда я научился раскладывать проекты на составляющие, подвешивая их в воздухе в 3D системе. Тогда я еще ничего толком не знал ни о светлых, ни о темных, мог только догадываться. Почти сразу после этого темные вышли на мой след, и я пережил несколько нападений. Что помогло мне быстрее определиться, и я пришел к Свету. Я занимался этими проектами давно, помогал, как мог. Нет, такого размера проекта мне никто еще не доверял и я даже думать не смел, что когда-нибудь доверят. Я судорожно провел рукой по лбу, рука дрожала. Я понимал, к чему все идет и чего может стоить моя ошибка. Где то в глубине души я надеялся что меня перепутали с каким-то другим светлым и я не буду отвечать за это все. Но время шло, а ничего не менялось — я так и оставался главой и единственным ответственным лицом за весь проект. Тем, кто, если что, всегда получает люлей. Что ж. Видно, судьба у меня такая. Я не верил по факту в судьбу. Я верил в замысел Божий. Это как если бы мне кто-то заранее расчертил карту моего путешествия, указав короткий путь к цели. А повороты выбирал бы я сам. Беда в том, что мы выбираем не те повороты. Маршрут построен, но мы страшно косячим. Мы вечно в какой-то жопе. Почему? Зачем? Я постоянно вижу тех, кого сбило в кювет. Тех, кто перевернулся, покалечился. Врезался в соседнюю машину, в дерево. А ведь шоссе их жизни было прямым, гладким и освобожденным от препятствий. Я смотрю на эти бесчисленные жизненные автокатастрофы и задаю в тишине вопрос: «Почему?». И нет ответа. Только бесы ехидно смеются. Ладно, что мне до судов других, меня должен волновать один — единственный суд — суд над моей душой. Страшный суд…Я еще не умер, но он уже страшен для меня. Потому что любой верующий человек знает, что он будет действительно Страшен. Тут даже не нужно ничего доказывать и ничего объяснять. Потому что безгрешных на этой планете нет. Мы все сидим в одной подводной лодке и ждем, пока она уйдет ко дну. Каяться, молиться о прощении своих грехов и сохранять бодрость духа — это единственное, что нам остается. Бывает, что ты не успел утром спустить ноги с кровати, а уже мысленно согрешил. По идее, нужно сразу каяться, но завтрак, чистка зубов, утренняя молитва, скоростные и хлопотные сборы на работу, и вот ты уже опаздываешь, и вот ты уже забыл, что хотел покаяться. Так просто и так легко. И так на руку темным. Вспомнишь ли ты за вечерней молитвой об утренних грешных мыслях, промелькнувших в твоем сонном мозгу сразу после пробуждения? Ха-ха. Трижды «ха-ха». Вспомнят разве что святые. Но святые-то как раз бы к вечеру уже 300 раз раскаялись и один раз причастились. А мы так и тащим на себе грехи, так и собираем. Скажете, помысел небольшой грех? Размером, наверное, с песчинку. Но какая разница утопленнику, с каким мешком он утонул — набитым большими камнями или песком? Главное, что не в ваших интересах тонуть, ну правда же? Поэтому даже крошки смахиваем со стола, даже крошки. Любая хозяйка скажет вам, что если их не убрать, рано или поздно за ними придут тараканы. Вы ошибаетесь, что о ваших плохих мыслях никому неизвестно. Плесень начинается с первого маленького пятнышка. Сохраняйте свою душу чистой. Берегите свою душу.
Я закрыл глаза и начал мысленно выстраивать весь проект. Цепочки взаимосвязей, перекрестки улиц, легкие прикосновения в толпе, передача шифров, посланий и закодированных вещей. Замки, которые могут вскрыть только посвященные. Слова, которые невозможно узнать. Пароли, которые невозможно взломать. Защиту, которую нельзя уничтожить. Целая система случайно — запланированных встреч, тончайшая координация, время, заложенное в доли секунд. Если бы кто то сейчас увидел то, что я делаю со стороны, он бы решил что это целая шпионская сеть, и я готовлю для нее операцию. Это было полуправдой — я и правда готовил операцию и мы правда скрывались. Только, в отличие от шпионов, в нашей деятельности не было ничего дурного. Если хочешь что-то спрятать — положи это на самом видном месте. Мы всегда были на виду. Монахи, священники, ревностные верующие. Но каждый думал, что мы разрознены и не объединены. Мы скрывали это очень долго, даже от темных, нанося им точечные удары, чтобы они думали, что от нас работают разрозненные группировки и у нас нет Центра и мы никак не объединены. Каково же было их удивление, когда они осознали, что у нас есть Центр, Главнокомандующий и сеть филиалов и офисов по всему миру. У нас, в принципе, были достаточно длинные руки и мы были способны на многое. Одно плохо — по регламенту не имели права нападать, только защищаться. Поэтому темные всегда были на шаг впереди, и это раздражало. Мы постоянно должны были быть в курсе их планов, чтобы уберечь народ от ненужных жертв. Они нападали, а мы защищались. Мы не имели права напасть первыми. Все-таки мы были светлыми, как ни крути. Сейчас я готовил проект, в котором были задействованы сотни, тысячи светлых. Держал себя за голову, чтобы кукушечка моя внезапно не поехала. Сотни и тысячи рукопожатий, пересадок, смен билетов. Мой мозг работал фактически на грани, я думаю, еще немножко и из под моей головы пошел бы дым, как в мультиках. Я сделал себе литровую кружку кофе, такую, знаете, папа — style, в которой вы легко могли утонуть в детстве, бесконечную кружку кофе. Задумчиво сделал глоток. Схемы в моей голове закрутились быстрее, я видел их всех: винтики, шестеренки, секунды, отсчитывающие неумолимое время. Мы могли бы действовать online, с помощью передачи мыслей — это была не проблема. Проблемой было то, что то, что мы передавали, существовало в физическом мире, причем в разных странах от того, что мы искали, были детали к этому. Практически незаметные человеческому глазу, мелкие детали, которые увеличивали силу христианского артефакта в сотни, тысячи раз, тем самым создавая уникальный, доселе не видимый, артефакт. С которым перевес сил становился на стороне светлых. Forever. Вот в чем причина важности проекта, которого на меня повесили. Я должен был собрать росу со всех цветков мира, не потеряв ни капли, и соединить все в один. Проделав это, не потеряв ни одного бойца из наших, а ведь каждый светлый сейчас был на счету. Весь ужас ответственности вновь встал передо мной в своем 5-ти метровом росте. Да что ж ты будешь делать. Я ему про Фому, а он мне про Ерёму. Прочитал молитву, размахался руками. Страх рассеялся как дым. Фух. И я еще на что-то годен. Мысленно прочертил линию к шефу светлых в Нью-Йорке, тот послал мысленную задачу его заму (смышленая девчонка, я ее хорошо знаю), дальше они подтвердили часть плана операции. Я отхлебнул еще кофе и принялся радужно выстраивать цепочку поставок артефактов в Нью-Йорке, как вдруг в мое окно кто-то мощно засветил прожектором. Я упал на пол и подполз к подоконнику. Какого хрена им понадобилось в Верее? Я что вам, шутка? Я для чего конспирировался?!
Меня запихали между двух огромных качков-шкафов. Мой подбородок упирался в наспех собранный рюкзак. Мы мчались в Шереметьево, в руках у одного из качков виднелись мои билеты в Нью-Йорк. На столе в моей квартирке в Верее остывала моя чашка кофе размера папа-style.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.