Ёнодцзи

Пролог.

— Ками Онасу-сан, Ками Онасу-сан! Ёнодцзы Ёкай покинул пределы поати! — нарушил плавную беседу двух почтенных оменадзи крик Сани-тян. Несмышленый мальчишка ещё не понимал, что подобная дерзость может повлечь за собой суровое наказание. Взмах тиуги — и несколько красных капель окрасили струящийся багрянец сакии.

Глава 1.

Вечер неторопливо затягивал в свои сети дымные следы двух трубок, которые тихо раскачивал пожилой оменадзи.

— Таш.

— Гюль.

— Тенц.

Где-то хлопнула дверь, повинуясь желанию шаловливого сквозняка, и опять наступила тягучая тишина, нарушаемая шелестом лепестков таа.

— Оза.

— Тенц.

— Таш.

— Ксар! — вдруг прорезал тишину звонкий крик. — Ксар! Господин желает видеть старейшину!

Оменадзи зябко поёжился. Давно прошли те времена, когда ёкаи боялись даже уаанас поднять, не говоря уже о подобной дерзости. А сейчас, несмотря на закон о каёби, любой мог нарушить уединение оменадзи.

Тот, кого назвали Ксаром, тяжко вздохнул и расправил затёкшие плечи. В его возрасте уже тяжело было предаваться каждодневным выматывающим медитациям, принимая неизменную позу цзы, как предписывал канон, но старик не делал поблажек ни для кого: ни для послушников, ни для себя.

— Ганцу-тян, разве ты не знаешь, что закон предписывает не нарушать тишину поати?

— Простите, Ксар-сенсей-сан, но повелитель не желает ждать, — без тени раскаяния склонил голову вбежавший юноша. Старый оменадзи недовольно поморщился, разглядывая нахального мальчишку. А ведь красив, паршивец! Даже несмотря на бесформенную чаху, закутывающую юношу с узких стройных бёдер до струящихся по спине волос с голубыми глазами. И как похож на того, другого…

Оменадзи устало опустил веки и под назойливое жужжание кин'баэ погрузился в воспоминания…

…Взмах веера, взлёт руки — и фигура, замершая в неподвижности. Лишь тяжёлое дыхание свидетельствует, что в этом теле, укрытым струящимся шёлком багряной ктаа, бьётся пламя жизни. Взмах веера, резкий изгиб спины — и снова оцепенение. И где-то далеко, за гранью слышимости:

— Таш.

— Гюль.

— Тенц.

— Ошо.

— Арас.

И опять взмах, и руки раскинуты в стремительном движении, разрывающем рёбра. Нет, он не сдастся. Пока Звезда Сунь ляй не пересекла невидимую черту, и-го не может позволить себе остановиться. Пусть от напряжения уже сводит мышцы, и пот струится по вискам, но снова — взмах веера, багряное облако ктаа и безмолвная неподвижность…

— Ксар-сенсей, — звонкий голос заставил оменадзи вынырнуть из марева воспоминаний. — Ксар-сенсей, до повелителя дошло, что в поати возвращается едзы Ёкай!

— Наконец-то до повелителя, да продлят сингами его дни, дошло. — Устало вздохнул старый Ксар. — Недаром мудрецы клана пророчили, что покинувшему поати рано или поздно суждено вернуться. Но наказание дерзновенному не избежать. — Взмах тиуги — и несколько красных капель окрасили струящийся багрянец сакии.

Оменадзи покачал головой. Всё, как и тогда. Тот, другой, так же мчался неотвратимым вихрем в серебристом мареве лучей Данцзи, блики Луны играли на воде, как детёныши рацки, впервые вылетевшие из улья, а над головой клубились ярким роем искры иимн’никидалы. И этот танец вееров, плавное покачивание кистей рук и водопад ктаа цвета крови. Если бы не ёнодцзы Ёкай, всё в древнем поати могло бы сложиться по-другому. А теперь лишь воспоминания о голубых глазах в обрамлении чёрного шёлка струящихся по спине волос не даёт старому оменадзи уйти за грань Сунь ляй. Но едзы Ёкай вернулся и принёс с собой перемены и дыхание жарких лучей Сунь го. И оменадзи может отдохнуть.

Взмах тиуги — и несколько красных капель окрасили струящийся багрянец сакии. И наступила долгожданная тишина.

— Таш.

— Гюль.

— Тенц. — Снова застыл в позе цзы Ксар. Повелитель подождёт. Если Ёкай вернулся — повелителю только и остаётся, что ждать…

Глава 2.

На это доёби, второго ситигацу (семнадцатое фумидзуки по старому стилю), по случаю возвращения ёнодцзи Ёкая в поати в столице было намечено торжественное шествие послушников храма Сунь го. Ленты чёрного и алого шёлка — цветов императорского дома — трепетали на ветру, подобные тонким перьям птицы Гар-тай. Сам же повелитель лениво взирал с балкона на суетящуюся внизу толпу, возлежа на подушках чёрного бархата. Глупая чернь. Каждый год ёнодцзи уходит из поати, и каждый год, второго ситигацу, возвращается обратно. Так повелось издавна, ещё с тех незапамятных времён, о которых забыли даже старики. И всё равно, каждый год самые красивые юноши храма кружатся в танце вееров под балконом повелителя, благодаря того за милость, оказанную ёнодцзи. Взмах рук — и будто экзотические птицы, пойманные коварным охотником в силки, забили крыльями. Взмах рук — и птицы вырвались на свободу, затмевая небо опереньем-веерами. Капли тягучей музыки наплывали, туманя взор, унося вслед за красно-чёрными крыльями в царство Сунь ляй.

— Таш.

— Гюль.

— Тенц.

— Ошо.

— Арас! Арас Го! — резкий вскрик своим диссонансом выдернул повелителя из полудрёмы. Тот недовольно глянул вниз. Под самым балконом, дерзко запрокинув голову, на него взирали ослепительно голубые глаза, полыхающие непримиримым пламенем. Чёрные перья ресниц бросали тени на окружающих, сливаясь с искрящейся тьмой волос.

— Арас Го! — насмешливо повторил звонкий голос, на секунду блеснув жемчугом зубов. Миг — и дерзновенный скрылся в бурлящей толпе, уйдя под прикрытие пышных вееров. Повелитель почувствовал, как гнев неудержимым потоком устремился к самому сосредоточию его души.

— Гон-цзан! — движением бровей подозвал он слугу. — Объяви старейшинам, что тиугу в моём саду пора оросить свежими багряными каплями! — И тот, склонившись в глубоком поклоне, попятился к створчатым дверям с резными драконами, спеша выполнить приказ повелителя.

Послушники продолжали танцевать на площади, вычерчивая веерами замысловатые изысканные фигуры в благодарность за приход ёнодцзи, и даже не подозревали, какая буря пронеслась над их головами, распустив рукава ктаа. «Дерзкий щенок!» — бушевал повелитель, в гневе сминая ногами ворс ковра. Как этот мальчишка посмел смутить ленивый покой властелина этого мира? И опять повелителю вспомнился блеск жемчужных зубов и яркий цвет небесных глаз. Резкий поворот, нервные движения руки — и пальцы зацепили струны сямисэна, вырвав из его глубин нежную ноту, заглушившую ураган в смятённой душе.

Лишь твёрдость масакири-кай

Дарует забвение храброму

Когда падут последние лепестки сакии.

Губы сами вспомнили давно забытые слова и взор повелителя затуманился. Да, именно так и следует поступить. Эти покои ещё услышит слёзы и мольбы мальчишки, когда тот познакомится с его масакири-кай, ощутит в своих ладонях твёрдость и упругость стержня. И повелитель будет наблюдать, как погаснут в ярко-голубых очах последние дерзкие искры, как согнётся тростинка, сломленная осенним холодным ветром. И ни капли надежды дерзнувшему…

…И помчались верные воины в храм Сунь го, оглашая старейшинам волю повелителя...

***

Лишь назойливое жужжание кин'баэ нарушало безмолвную тишину кодо, не мешая старому оменадзи медленно плыть в мягком тумане третьей позы цзы. Но вот по деревянному настилу энгавы испуганно пробежали чьи-то сандалии, заскрипели петли нандаймона и приглушённый гул голосов заполнил пространство наканивы.

— Сю Сей сенсей! — свежем вихрем ворвался в кодо юный послушник. — Воины повелителя требуют и-го Сунь-чжана!

Оменадзи, щурясь от упавшего на лицо солнечного луча, медленно выплыл из дремотного тумана цзы. — Что опять натворил этот олух? Приведите его сюда.

«Видно, не зря знак Сунь го коснулся лба этого юноши, — размышлял убелённый сединами Сю Сей, пока послушники искали пропавшего Сунь-Чжана. — Жаркий ветер далёких песков указал нам избранника, вдохнув огонь в его сердце, и повелитель не смог остаться равнодушным к очарованию мимолётной свежести лепестков дона». Оменадзи недовольно покосился в сторону громкоголосых воинов. Давно уже никто столь вызывающе не нарушал тишину храма, и даже на территории наканивы юноши не смели поднимать глаз, молчаливыми тенями пробегая по усыпанным белым песком дорожкам. И раздражение отравило душу Сю Сея. Взмах тиуги — и несколько красных капель окрасили струящийся багрянец храмовой сакии...

Глава 3.

Повелитель метался по татами, нервничая, будто мальчишка перед первым свиданием, то и дело проверяя, всё ли готово к их встрече. Но масакири-кай был хорошо отполирован и тщательно смазан маслом, безмолвные служанки уложили его в бархатистый мешочек, скрыв полотнищем тяжёлого ктаа. Надушенные подушечки гоо с ароматными листьями аккуратно спрятаны в высокой причёске, а складки верхнего сого безупречными линиями подчёркивали властную фигуру, придавая осанке изящества и благородства. Так чего же боится господин? Откуда эта нервная дрожь, что заставляет судорожно сжимать длинные белоснежные пальцы, раня ажурными ногтями мягкие ладони? Совсем повелителя лишили рассудка эти дерзкие небесно-голубые глаза в водопаде чёрного шёлка волос.

Юность мимолётна.

Успей поймать лепесток саки

Пока не прервался его полёт.

— Повелитель! И-го Сунь-чжан доставлен! — распахнулись тяжёлые створки фусума, и евнух возвестил о приходе столь долгожданного гостя. Но ни тени смущения во взоре, всё та же дерзкая насмешка сверкает в ясных, как утреннее небо, глазах. Неужели повелитель ошибся, и юноша не станет его избранником? Но тогда никто не сможет защитить народ от гнева ёнодцзи Ёкая. И поэтому повелитель должен сломить упрямого щенка, сломать, заставить.

— Подойди ко мне, и-го, — медленно обнажая масакири-кай произнёс повелитель. — Видишь? Возьми его.

Юноша замер, неверяще уставившись на обнажённый масакири-кай повелителя. Никогда ещё простому смертному не доводилось лицезреть божественные размеры этого грозного стержня. Но насмешливо взлетели ресницы, кривя в усмешке непокорные алые губы.

— Нет, господин, благодарю! У меня есть свой, хотя его размеры и значительно уступают… этим.

— Возьми его, — мягко повторил повелитель, ожидая, когда и-го осознает свою участь и смириться с неизбежным. Всё же хотелось попробовать обойтись без давления, уговорить, дать понять, что юноше просто некуда деваться от своей судьбы, раз уж он оказался в синдэне повелителя.

И взор и-го затуманился, голова поникла, опустив хрупкие плечи. Он всё понял. Никто не придёт на помощь, не спрячет, не укроет своим пологом невидимая Го. Здесь лишь он и повелитель… И проклятый Ёкай. И последняя попытка вымолить пощаду у безжалостной судьбы…

— Господин, — колени мягко опустились на татами, — я не достоин такой чести. Ваш выбор ошибочен, во мне нет той красоты, которой славятся ваши наложники, и нет того изящества, которым обладают танцующие с веерами. Я всего лишь и-го — низший из низших. Я не достоин, господин, — повторил юноша и покорно склонил голову, ожидая наказания за свою дерзость.

— Нет, Сунь-чжан, нет. — Грустная понимающая улыбка тронула губы. — У меня много и красивых, и изящных, но никто не заменит тебя, твоей дерзости и страсти. Прими масакири-кай, слейся с ним, ощути его биение, его пульс… И когда он станет тобой, а ты — им, когда ты почувствуешь его, как самого себя, тогда и нанеси свой безжалостный удар, перерубающий неспешное кружение лепестков сакии. Но помни, бить нужно прямо по основанию хвоста! Это самое уязвимое место ёнодцзи, не считая кончика носа и ушей. — И повелитель вложил свой масакири-кай в руки коленопреклонённого юноши.

— А теперь ступай, и пребудет с тобой сила Сунь ляй.

По отвернувшейся спине повелителя и-го понял, что разговор окончен и ничто уже не сможет изменить течение песка времени. Остаётся только встать и уйти с гордо поднятой головой топя глухую тоску глубоко раненого сердца и унося с собой божественный масакири-кай повелителя.

Едва юноша покинул синдэн, как его окружила пёстрая суетящаяся толпа евнухов и прислужников. Всё правильно, раз ладонь низкого и-го коснулась священного стержня, раз ему выпала честь лицезреть масакири-кай господина, то нет ему больше пути за пределы синдэн-дзукури, пока он не станет достойнейшим из достойных. Только тогда он сможет отправиться на бой с безжалостным ёнодцзи Ёкаем. А пока теперь уже бывшего послушника ждут годы и годы выматывающих тренировок, от которых будут рваться сухожилия и биться в судорогах мышцы. Под руководством дотошных сухеев юноше придётся коротать долгие ночи над изучением древних летописей и пророчеств, покрывая длинные ленты харам-гуси в отведённых ему роскошных покоях затейливыми узорами священных иероглифов…

Проводив упрямца взглядом, повелитель вздохнул. Всё же не хотел он поступать так с юношей, не желал проявлять жестокость, но видит Сунь ляй, у него не было другого выхода. Империи нужен наследник! Но пока каждый год второго ситигацу ёнодцзи Ёкай возвращается в поати, пугая женщин лишь одной мыслью о себе, ни о каком наследнике даже и помыслить невозможно.

— Повелитель, — подобострастный голос главного евнуха прервал плавное течение мыслей господина, — вы позволили низшему не только увидеть ваш масакири-кай, но и дотронуться до него?!

— Ты смеешь обсуждать действия своего господина, червь?! — Взмах тиуги — и несколько красных капель окрасили струящийся багрянец императорской сакии...

Эпилог.

Лепестки серебристого доона медленно кружились в воздухе, невесомо опускаясь на застывшую поверхность тэмокку. Повелитель давно забыл про свой чай, наполненный ароматами ночи, и, погружённый в воспоминания, бездумно перебирал струящийся шёлк волос своего любимого наложника, замершего в коленопреклонённой позе у ложа господина. Свет луны заливал поати мерцающей пеленой, заставляя переливаться камни в перстнях повелителя. Где-то в тишине гарема тихо перебирал струны сямисэна новый цветок повелителя, привезённый из заснеженных гор верными слугами. Чуть слышно лилась нежная мелодия…

Вэлынкықун —

мытльувылгың игыт!

Вэлынкықун —

инэнқэвив тургин

Эмгырэпу,

амлымнылё итгъи.

Вэлынкықун —

мытльувылгың нэмэ

Амраглёңа

рыров миңкы вама,

Эмрэльуңэ

таңамрэты титэ

Рэмыннуңыт

эмнуңкинэт, қулит.

Вэлынкықун —

мытльувылгы игыт:

Коргаквыргын,

оралями, ральок,

Гаглёчыткок,

онтымавма, ярак,

Тъэраткома,

вэймэнэтык рэты.

Ынан ңотко

тырэрэнңын вэтгав

Амторыкы,

амноңэты ратъё.

Ничто не нарушало покой спящего города. Сон, тихий и безмятежный, окутал жителей столицы и только так никем и не встреченный ёнодцзи Ёкай осторожно пробирался по улице, воровато прижимая лапками кем-то забытый веер и подметая пушистым хвостом багряные лепестки осыпавшейся сакии. Наступало нитиёби, третье ситигацу, …