Глава пятая: Молния

Витя, вздрогнув, суматошно метнул взгляд туда, откуда летели пронизанные ужасом крики. И тут же сам испугался: его рывок могли уловить, увидеть встряхнувшиеся листья!

Но, немцы, полицаи, Фарбаутр и их пленник — все разом дёрнувшись, неотрывно смотрели вглубь леса.

Леденящий вопль человека там перекрылся, заглушился, целиком поглотился новым громовым рёвом, теперь звучавшем ещё ближе и от того страшнее. Густой, раскатистый и вязкий, он сдавливал слух и отчётливо колыхал прозрачный воздух, как потревоженную паутину.

Ещё никого и не видя, все — полицаи и солдаты застыли от этого чудовищного, трубного гласа, словно окаменев.

Однако, нет! — заметил Витя: беглец, украдкой, быстро глянул в сторону реки, явно прикидывая шанс.

Фарбаутр среагировал мгновенно.

— Смотреть! — стегнул он Бородача жёстким окриком, как плетью.

И тот, без уточнений, сразу понял о ком речь. А его подчинённым не потребовалось и новой команды — к пленнику моментально обернулось с десяток обеспокоенных полицаев.

— Думаете, я вам опасней? — усмехнулся беглец.

Он не успел закончить фразу, как пространство опять оглушил беспредельно неистовый рёв. В нём слышалась вся исполинская ярость разозлённого зверя, которого, похоже, всколыхнули недавние взрывы.

Вдали — в непроглядной мешанине деревьев, кустов и корявых ветвей с россыпью листьев, мелькнула тонкая чёрная тень. Через миг, из багряных зарослей выскочил Шнурок.

С неимоверно выпученными глазами, он мчался, что есть сил к людям, безумно глядя на всех разом. Позади трещал лес и громыхал тяжёлый, мощный топот.

— Стреляйте по нему! — надрывно голосил Шнурок, его щёки дрожали, а рот кривился в паническом плаче.

За спиной Шнурка, меж стволов и листвы взметнулась гигантская, корявая глыба. Проревев оглушительным басом, эта бесформенная туша рванулась вперёд, круша в щепки кустарник и молодую древесину.

Содрогнулась земля, по речной глади скользнули мелкие волны. И наружу из лесных дебрей пушечным ядром проломилась гора литых мускулов и мышц, поросших бурым мехом. Во всю ширь распахнулась клыкастая пасть с потоками пены и могучий медведь исторг боевой, громоподобный рёв, от которого полыхнуло раскалённым жаром.

Все, кто стоял ближе, мгновенно кинулись врассыпную, и немцы и полицаи вперемежку. Шнурок так и бежал прямо, не сворачивая, выкатив глаза ещё сильнее.

Медведь — размером со слона, как показалось Вите — ринулся за Шнурком, на бегу вбивая в землю свои толстые лапы. Из-под его длинных когтей, и широких складчатых ладош брызгами разлеталась пыль и мелкие сосновые иголки.

Бурый гигант мчался тяжкими прыжками, и каждый из них сотрясал земной пласт массивным двойным ударом. В два-три скачка он настиг Шнурка и сшиб его всей своей массой, не сбавляя бег.

Шнурок упал, как сбитая кегля, на миг мелькнув внизу меж лап. Захлебнулся хриплый вскрик.

Медведь, нерушимым монолитом, нёсся дальше, из пасти и чёрных ноздрей клубами вырывался пар. Сбоку от него, вдруг, возник немецкий пехотинец, чётко щёлкнув автоматным затвором.

Медведь, в прыжке, махнул здоровенной лапой. И немец отлетел далеко в сторону, на землю звонко упала его каска с рисунком двух молний СС.

Медведь же, не запнувшись ни на миг, пёр напролом всей первобытной своей мощью, яростью и силой.

Солдаты поспешно срывали с плеч автоматы, некоторые сдёрнули гранаты с ремней. Полицаи бестолково топтались на месте, как затравленные овцы.

Витя быстро взглянул на беглеца — казалось, вот теперь у него появилась возможность! Но, Бородач, видно помня приказ, схватил пленника за ворот.

Медведь — бешено летящая громада — был уже метрах в двухстах. Солдаты, рассредоточившись вразнобой, ловили зверя на прицел.

Полицаи пятились, винтовки дрожали в их руках.

И только Фарбаутр стоял неподвижно, лишь сузив глаза на стремительно приближающегося медведя.

Грохот массивной туши сотрясал уже ближние осины. По знаку одного из немцев — похоже, тоже офицера, но помладше, пониже званием — трое солдат схватились за чеку на гранатах. Все остальные приготовились стрелять.

Полицаи так же разом вскинули к плечу винтовки. Младший офицер, нервно облизнув губы, рывком поднял два пальца, готовясь дать отмашку.

И тут Фарбаутр что-то резко крикнул: кратко, жёстко, по-немецки.

Всего одно слово — Витя, правда, не понял, какое — но, так металлически звонко, что оно на миг перебило и треск, и рёв, и дикий топот.

На мгновение его голос взвился над кронами и рекой, и лишь его и было слышно.

А затем вновь вернулись все прежние звуки: рычание, громовая дрожь земли.

Но, солдаты и полицаи, словно забыв про медведя, рывком повернули головы к Фарбаутру. В глазах у всех разом застыло недоумение, растерянность и страх.

Младший офицер хотел сказать что-то, но запнулся. Бородач сильнее скомкал ворот беглеца в кулаке.

Фарбаутр же, ни на кого из них не глядя, сделал шаг вперёд, другой, ещё. И плавно, медленно, как барс, двинулся навстречу мчащемуся меж деревьев, медведю.

Мускулистый зверь-гигант взревел сильнее прежнего, и казалось, даже усилил свой тяжёлый, грохочущий бег.

Фарбаутр аккуратно шёл к нему, распрямляя и без того идеально ровную спину. Бесстрастное выражение лица его оставалось неизменным, лишь губы сомкнулись плотнее.

Витя ждал, что он сейчас вынет пистолет на ходу, но Фарбаутр не сделал ни малейшего движения опущенными руками.

Правая по прежнему сжимала металлическую палку-жезл.

Медвежья громада летела страшными прыжками во всю мощь. И это плотное, непробиваемое, косматое чудовище гнало впереди себя такую же внушительную, чёрную тень.

Фарбаутр, мягко пройдя метр-другой, остановился. В упор глядя на рычащего, скачками несущегося к нему медведя, он столь же плавно, развернулся к нему боком. Пружинисто сбалансировав ногами, укрепился в твёрдой стойке — прямой, как штырь, против груды перекатывающихся на бегу, округлых, чугунных шаров под толстой шкурой.

За сто метров до медведя Фарбаутр вскинул, вытянул негнущуюся руку — ровную, с металлическим жезлом. Короткая, чёрная палка, чью рукоять сжимали пальцы в чёрной перчатке, была направлена на зверя, как указка. И Витя разглядел на ней едва заметную кнопку.

Фарбаутр надавил на неё, рука чуть дрогнула, раздался сухой треск электрического разряда. И из жезла — как из дула, вырвался длинный, искривлённый-изломанный луч молнии.

Пылающий, ослепительно-яркий, он метнулся струной и вонзился медведю прямо в лоб.

Витя вжался в землю от сумасшедшего, адского рёва, взвившегося до небес на наивысшей ноте бешенства и боли.

Медведь затряс огромной головой на бегу. Но, Фарбаутр продолжал давить кнопку, и неразрывная нить молнии зависла меж ним и истошно ревущим исполином.

Свет ломкого луча сменился на синий. Его пульсирующая линия корёжилась сотнями острых углов и осыпалась гроздьями искр. И в этих отблесках сверкал голубоватыми оттенками шеврон Фарбаутра на рукаве — «Чёрное солнце», будто мерцал сам по себе, своими собственными молниями-лучами.

Медведь рвался дальше вперёд и утробно дико выл. Поток электрозаряда гвоздём, копьём, пикой, жалом сверлил его — и зверь не понимал, что происходит.

Он с мучительным рёвом бежал на Фарбаутра и наотмашь из стороны в сторону тяжко мотал головой. Но острая молния упорно прожигала ему лоб, что медведь ни делал.

Фарбаутр не отпускал кнопку, и жезл удерживал корявую, синюю огненную черту, соединявшую его с медведем. Рука Фарбаутра дрожала и вибрировала от напряжения. Казалось, ток проходит через него самого.

Люминесцентное свечение озаряло лес белым, мертвенным сиянием. Солдаты и полицаи прикрывали глаза ладонями и отступали, пригибаясь и мучительно морщась.

Медведь хрипел и утробно рыдал, почти по-человечьи. Он выдыхался, броски вперёд ему давались труднее, хоть боль и приводила в ослепляющее буйство.

Не прекращая бег, зверь вскинул лапу к голове, не то защищаясь, не то пытаясь схватить и вырвать горячий, острый клинок молнии, впивавшийся всё глубже. Тотчас его другая лапа подломилась, брюхо с шумом проскользило по траве.

Злая молния так и буравила крепкий медвежий лоб, и исполин-гигант рухнул боком на излёте, на всём скаку. От бронебойного удара глухо вздрогнула земля.

Фарбаутр потерял равновесие и качнулся вперёд. Палец его слетел с кнопки и кривая, сине-огненная нить с треском исчезла, оставив после себя лишь белёсый дымок.

Медведь врубился головой в землю, но не погасшая ещё сила потащила по инерции его бугристое тело дальше. Чёрный нос рыхлил лесную почву, взрезая борозду. С потревоженных деревьев на тушу дождём сыпались листья.

Как огромный червь, он проутюжил полосу, сдирая своим туловищем мох и пласты дёрна, пока мал-помалу не замер на месте. Округлые бока его сдавились, вжимаясь внутрь, а потом обмякли, расслабляясь. И из широких ноздрей — с протяжным шумом вышел, испустился последний дух, рассеивая облака густой пыли…

«Нет больше хозяина леса…» — пронеслось у Вити в голове, как тонкий, ледяной сквозняк.

И глубокий вздох захлестнулся судорожным спазмом, когда рыдание рвётся, просится наружу. Но его приходится держать в себе, ибо нельзя пока плакать…

Витя, казалось, целую вечность неотрывно смотрел на мёртвого медведя. Да и не он один. Все фигурки людей, что россыпью маячили между деревьев, стояли неподвижно, глядя на бурую груду шерсти, внушающую трепет даже сейчас.

Фарбаутр медленно опустил чёрный жезл и чуть склонил голову набок, рассматривая свою добычу.

«Наверно, подойдёт теперь поближе — вяло, отстранённо подумал Витя — Потрогать, попинать ногой…»

Но, Фарбаутр развернулся и неспешно двинулся обратно, к беглецу. Глаза его на миг сверкнули каким-то лихорадочным предвкушающим блеском.

Бородач, так и державший беглеца за ворот, попятился, не сводя затравленного взгляда с чёрной палки.

«Он знает её силу… — интуитивно понял Витя — Когда-то испытал на себе».

Фарбаутр вновь встал перед пленником, словно минуту назад ничего не случилось. Беглец окинул его оценивающим взглядом, кивнул, и устало усмехнулся:

— Да вы, герр капитан, прямо Зевс-громовержец!

Фарбаутр молча поднял жезл. Бородач поспешно скинул руку, сжимавшую воротник беглеца. Пленник не шелохнулся. Разве что просел, согнув спину.

Фарбаутр нажал кнопку на рукоятке, и дёрнул жезлом, намереваясь ткнуть пленника в плечо.

Опять раздался сухой треск электрического разряда, но вместо молнии остриё чёрной палки лишь вспыхнуло жалкой искрой и погасло.

Фарбаутр мгновенно изменился в лице и нажал кнопку снова — жёстко и зло. Однако теперь не возникло даже вспышки: короткое потрескивание и струйка белёсого дымка из тёмного ствола воронёной стали.

Большой палец в чёрной перчатке раздражённо и быстро вдавил кнопку несколько раз подряд. Лесную тишину огласило только повизгивание каучука, трущегося об металлический корпус жезла.

Беглец безучастно наблюдал за потугами Фарбаутра, с видом учителя, огорчённого глупостью ученика.

— Батарейки сели? — тягостно вздохнул он. — Экономнее надо было.

И красноречиво указал подбородком на тушу медведя.

Фарбаутр замер, с силой стиснув жезл и сверля своё оружие немигающим взглядом. По его лицу отчётливо пробежала мелкая рябь, исказив черты и прокатив желваки по скулам. В нём явно закипала ярость, и он боролся с желанием использовать жезл как дубинку — ударить пленника наотмашь.

Состояние это продлилось секунду. После чего, то ли рассудительность взяла верх, то ли боязнь повредить внутри устройство, но Фарбаутр ощутимо сбросил напряжение.

Повертев в руке чёрную палку, он словно осмотрел её со всех сторон, пальцами смахнул с поверхности пыль.

Беглец, тряхнув головой, ухмыльнулся.

— А самого-то не шарахнет током? — осведомился он.

Фарбаутр перевёл на него взгляд. Затем, отступив шаг назад, крутанул жезл в руке и чётко прищёлкнул его к кобуре одним отработанным движением.

Беглец слегка приподнял брови, глядя на чёрную палку, которая смотрелась на кобуре, как влитая.

Фарбаутр же, сохраняя непроницаемое выражение, поддел край чёрной перчатки на запястье. И — широко оттянул её вверх, гораздо шире, чем если бы это была кожа.

Раздался хлопок, материя лопнула. Заскрежетала тонкая резина — Фарбаутр скатал перчатку с руки, и бросил наземь.

— Гм… Хитро! — совершенно искренне одобрил беглец.

Фарбаутр снял вторую резиновую перчатку, и не глядя кинул возле первой. Ещё миг назад, такие элегантные, они теперь лежали, свернувшись в безобразные комки, с обрубками не вывернутых наружу пальцев.

Из глубины леса к реке выехали, скрипя колёсами, три телеги, запряжённые по одному коню. Белой лошади старосты среди них не было.

Фарбаутр стремительно отвернулся от беглеца, коротко бросив в пустоту:

— Ведите в штаб! — и пошёл обратно той же дорогой меж прямых стволов деревьев, какой здесь и появился.

Бородач и пара полицаев подхватили пленника подмышки и поставив ноги, толкнули к телегам.

— Давай, забирайся! — прикрикнул Бородач.

— Пешком! — резанул жёсткий голос Фарбаутра.

Его прямая фигура уже мелькала далеко в чаще леса.

— Ну… оно и верно… — согласился Бородач. — Измотанного и допросить будет легче.

Беглец тяжело привалился к берёзе, весь в поту.

— Так ведь истеку. Не боишься? — отнял он руку от бедра, по штанине сочился ручеёк крови.

Бородач переглянулся с полицаями.

— Свою рубаху рви на лоскуты — предложил беглецу один из них, с кривой усмешкой. — Бинтовать тебя нечем.

— Ладно — с лёгкостью согласился беглец, и сильно припадая на негнущуюся ногу, оторвался от ствола берёзы. — В случае чего, на руках понесёте.

С трудом развернувшись, он попытался сделать шаг — и рухнул кулем без сознания.

Бородач, растерянно моргнув, суетливо бросился к нему, а следом и остальные полицаи. Толкаясь, обступили тело, в несколько рук перевернули на спину.

— Притворяется? — нервно взвизгнул кто-то в толпе.

Бородач расстегнул пленнику ворот, приложил два пальца к горлу, нащупав пульс.

— Да не похоже… — процедил он в напряжении. — Найдите тряпки, чем бинтовать!

Полицаи завертели головами, посматривая друг на друга, прикидывая, что оторвать, и пустить на перевязку.

— Быстрее! — гаркнул Бородач. — Ведь и правда истекает!

Полицаи всполошились в панике сильнее.

— Может, лопухами обмотаем? — прозвучало от кого-то.

— Эй! — гортанно окликнул Бородача один из солдат.

Бородач суетливо обернулся. Немец расстегнул подсумок, вынул и швырнул ему марлю. А следом ещё пару каких-то белых пакетов. Бородач поймал и то и другое, улыбнувшись в ответ жалко и убого. Но, увидел лишь спину немца, уже спешившего к компании весёлых сослуживцев.

После ухода капитана, его солдаты расслабились весьма ощутимо. В лесу зазвучал их задорный смех. Сразу у пятерых в руках возникли фотоаппараты.

И пока полицаи собирали своих раненых, немцы делали именно то, чего Витя прежде ожидал от Фарбаутра.

Они крутились возле поверженного медведя, дёргали его за космы, раздвигали пасть и обнажали клыки. И конечно, клацали бравые снимки, где принимали классически геройскую позу, поставив ногу на голову зверя.

Особо развеселившиеся шутники укладывались рядом с медведем, и панибратски обнимали его за толстую шею, хохоча в объектив.

Два полицая бинтовали бесчувственному пленнику бедро. Бородач, как столб, стоял рядом.

Сбор пострадавших же затягивался и осложнялся.

Полученные травмы не давали возможности волочить тела по-быстрому, как брёвна. С трудом их осторожно поднимали, и несли втроём, вчетвером.

Тут и там раздавались мучительные стоны. Очнувшийся Репка блуждал вокруг невидящим взором, ничего не слышал, и никого не узнавал. Его взяли под руки, и повели как старика.

Он мелко тряс головой на ходу и постоянно заплетался.

К удивлению Вити — Шнурок тоже выжил. И страшно закричал, когда к нему едва прикоснулись. Один из полицаев, по скорому его оглядев, с шумом втянул в себя воздух.

— Всего переломал, матерь Божья… — услышал Витя.

Особенно долго возились с четверыми, придавленными елью и сосной. На их счастье, в телегах были топоры и двуручные пилы.

Как Витя уяснил по разговорам, подводы изначально и выезжали на заготовку дров. Теперь, дровосекам приходилось почти ювелирно подрубать и подпиливать острые сучья, чтобы извлечь из-под обломков брёвен стонущих товарищей.

Одну телегу из трёх, немцы забрали под единственного своего, раненного медведем солдата. И не позволили положить туда кого-либо ещё.

На другую телегу у них тоже оказались планы. Младший офицер подозвал Бородача и показал ему пальцем на медведя.

— Мясо! — коряво, с немецким акцентом, пролаял он.

И Бородач, через силу, вынужденно заулыбался:

— А то! Какой жирок к зиме нагулял-то!

Офицер кивнул безразлично, и отошёл. Для раненых шестнадцати человек оставалась одна подвода.

Переломанных и оглушённых укладывали, сортируя как товар. У кого меньше увечий — положили вниз. Истерзанного Шнурка — на самый верх живой, шевелящейся кучи. Рядом с ним, полусидя примостили беглеца, которому стянули ремнями руки-ноги.

Последним попробовали поднять и уложить в третью телегу медведя. Но, десять полицаев, облепив его со всех сторон, не смогли даже сдвинуть тушу с места.

Они пыхтели, топтались, корячились, мешая друг другу, чем очень веселили немцев, не спешивших на помощь. В конце концов, младший офицер велел всем остальным выдвигаться — их раненый солдат был очень плох.

Две телеги медленно тронулись в путь. Вторую — зорко сопровождали полицаи, не сводя глаз с пленника, так и не пришедшего в себя. Его бедро перетягивала повязка с пятном крови.

У реки осталась одна подвода, и трое кряжистых, одинаково угрюмых мужичков.

Старший из них, оглядев медведя, глухо буркнул:

— Освежевать его надо. Давайте топоры.

Смотреть на разделку хозяина леса, Витя уже не смог.

Уткнувшись лбом в землю, он крепко смежил ресницы. И слышал только быстрые удары топора, хруст и слякотные звуки разлетающихся брызг.

Полицаи переговаривались ещё о чём-то, но для Вити это были просто далёкие голоса, без слов и интонаций.

Управились они минут за двадцать, после чего далеко в стороне раздались шаги и плеск воды. Помыв топоры, ножи и руки, мясники накрыли добычу в телеге рогожей, и наконец, поехали прочь.

Открыв глаза, Витя успел ещё увидеть их удаляющиеся силуэты — все трое шли рядом с подводой, один держал вожжи.

Витя тихо перевёл дух, не вполне понимая, как быть теперь дальше? Прождать для верности какое-то время, или сразу вскочить и побежать? И если выжидать, то сколько?

Часов у Вити не было. А полицаи могли вернуться в любой момент — за дровами, или снова обыскать кругом всё.

Вспомнив про палочку, он выдернул её из-под земли. И решил не ждать ни секунды! Бежать домой сейчас, немедля!

Витя вскочил на ноги, и с шумом ломая папоротниковые стебли, бросился вперёд, к деревьям — найти и забрать спрятанные корзины с грибами.

Не удержавшись, он глянул вбок. В том месте, где лежал медведь, темнело огромное, красное пятно…

Меж стволами Витя заметался — столько всего случилось и навалилось, что он не сразу вспомнил, где оставил грибы. Местность кругом сильно изменилась, взгляд натыкался то на взрывные воронки, то на свежие, обломанные пни.

Спохватившись, Витя вскинул руку. Палочка по-прежнему была в ней сжата, как в тисках. Задыхаясь, с колотящимся сердцем, он поспешно расстегнул полупальто и заткнул её за пояс. После чего, широкими прыжками помчался к поросли молодых ёлок, издалека похожих на группку детишек.

На всём скаку он цапнул первую же игольчатую ветку, и не чувствуя боли, отдёрнул в сторону. Две полные с горкой корзины стояли тут, в густой тени, как ни в чём ни бывало.

Из одной торчала грубая черно-резиновая рукоять ножа.

Витя подхватил обе плетёнки и бросился обратно. Глаза, казалось, против воли, сами собой шныряли по лесу, хаотично выцепляя отдельные участки. Везде, меж деревьев и кустов было пусто — ни шороха, ни звука, ни единой души.

Держа в поле зрения реку, Витя стал петлять, делая обходной крюк. Хотелось обогнуть то кошмарное, пропитанное кровью место, где убили медведя.

Ориентируясь по следам недавней битвы, он заломил дугу, сперва постепенно удалившись, а затем опять выйдя к папоротнику на берегу. И — резко замер, уловив движение за спиной.

А когда медленно, с опаской обернулся, то мгновенно весь похолодел внутри. Снаружи же — по коже снизу вверх и обратно, прокатилась мерзкая волна остро колющих мурашек.

Ибо — большое, красное пятно позади него ожесточённо и жадно рыли лапами дымчатые серые волки.

Шесть или восемь, Витя не мог от страха разглядеть более точно — поджарых хищников, буквально вгрызались в землю когтями и клыками.

Запах упущенной добычи приводил их в исступление.

Витя инстинктивно отпрянул, его каблук раздавил сухую ветку. Оглушительный хруст казалось, разнёсся по всему лесу.

Волки, тут же, разом, повернули к Вите свои морды, измазанные кровью и окровавленной, жирной землёй.