Глава первая: Ведьма

Стенные ходики в избе пробили семь часов утра, когда Витя Совин, поёживаясь, вошёл на кухню.

Это был худой и смолистый, как чертёнок, мальчик двенадцати лет. Смугловатое лицо, которого, однако, усыпали веснушки. И стоило Вите снять шапку — все неизменно удивлялись, видя чёрную шевелюру, вместо ожидаемой рыжей.

Эффект каждый раз настолько потрясал окружающих, что и конопушек Витя совсем не стеснялся. Скорее даже переживал, что рано или поздно они сойдут на нет, как и у его отца в своё время.

Широко зевнув, Витя сел за стол, где стоял привычный завтрак — кружка молока и кусок хлеба.

Рядом лежала ещё луковица — мама вечно просила съесть хотя бы половинку — но Витя лишь забавно морщил нос. Ему, как и любому ребёнку, хотелось яблока или конфет.

Да только вот чуланы и кладовые в избе Совиных, стояли пустые.

И во всех домах деревни Караваево, что ютилась возле леса и реки — тоже. Голод начался тут почти сразу, едва разразилась война.

Сперва, она забрала на фронт отца — и больше никого из деревенских, остальные были старики. А через несколько недель почтальон доставил похоронку…

Последующие дни Витя помнил смутно — они прошли в каком-то сумраке или затмении. Мама плакала, а сам он будто бы окаменел. Затем, достав семейный альбом, взял оттуда папино фото. И долго-долго — почти весь июль — ходил, сжимая его в опущенной руке.

Селяне видели мальчика то бредущим по берегу реки Вьюнки; то понуро сидящим на холме, у опушки леса. Словом, везде, где он гулял с отцом два месяца назад, изучая окрестности деревни, в которой предстояло жить их семейству.

Он шел, как тень, не откликаясь на своё имя, и глядя лишь на фотографию отца. Или под ноги, потухшими глазами.

— В землю смотрит… — говорили меж собой старики. — К отцу просится…

Развеять горе могли бы сверстники, друзья. Но, Витя был единственным ребёнком в этой далёкой маленькой деревне.

Односельчане, тяжко вздыхая, несли его маме коржики и пирожки, как утешение. Но, время шло, и ничего не менялось, пока однажды, местная ворожея баба Сейда — суровая, угрюмая старуха — не дала Вите кулёк карамельных цветных петушков.

От вкуса их и аромата, где каждый леденец обладал своей, неповторимой изюминкой — кислинкой ли, пряностью, или сладкой искрой — становилось легче, боль уходила, и Витя постепенно возвращался к жизни.

Он чувствовал, что словно вынырнул из забытья, а с груди будто свалился тяжкий камень.

Когда горечь утраты притупилась и чуть поутихла, Витя спрятал фотографию отца во внутреннем кармане. И больше с ней не расставался.

Переодеваясь, он мог забыть в одежде что угодно: игрушку, или перочинный нож. Но фотография переходила с ним из старой куртки в новую всегда и неизменно.

А Витя, едва закончился последний леденец, вновь стал самим собой.

Деревенские неделю взбудоражено судачили об этом! У колдуньи бабы Сейды была слишком зловещая слава в округе, чтобы ждать от неё хоть какого-то доброго чуда! Ведьма с посохом — низкая, плотная, в тёмной телогрейке и диковинной шали, покрытой заплатками — вселяла только безотчётный суеверный ужас.

Но, скоро стало всем не до чудес, в Караваево пришли завоеватели — немцы.

Они вползли серой, гигантской колонной. Ревели машины, мотоциклы; грохотали в пыли сапоги. Солнце ослепительно блестело на мокрых от пота волосах непокрытых солдатских голов.

Поток шёл просто нескончаем. И Витя даже представить не мог, как вся эта огромная военная масса разместится в их крохотной деревушке.

Селяне, видно, думали о том же. По дворам быстро пронёсся слух, что немцы хотят вышвырнуть всех на улицу и занять даже сараи.

Однако, воинство прошло через деревню, не сбавляя шаг, оставив тут лишь хозяйственный взвод. Он сразу окружил село часовыми и действительно принялся хозяйничать в нём, будто у себя дома.

Взвод состоял из тридцати немецких солдат под командой двоих офицеров и отдельной кучки полицаев — десять человек: наших, русских мужичков, перешедших на сторону немцев.

Военная форма, им очевидно, не полагалась. Во всяком случае, одеты полицаи были в том, в чём, видимо, давно ушли из дома — мятые пиджаки, грязные брюки, засаленные рубахи и стоптанные сапоги. Лишь белая повязка «Polizei» на рукаве указывала, что эти жалкие, чумазые оборванцы — с немцами заодно.

Не полагалось им, должно быть и никакого оружия, кроме винтовок. Ни пистолетов, ни автоматов, ни гранат, которыми бряцали весёлые немецкие солдаты, Витя у полицаев не видел.

Зато, им полагалось очень много работы. Похоже, немцы их считали кем-то, вроде слуг.

Офицеры обращались с полицаями надменно и высокомерно, отдавая лишь резкие приказы. В то время как с солдатами смеялись на равных, и угощали сигаретами.

Солдаты относились к полицаям попроще: коряво окликали по именам; добродушно хохоча, давали пить из своих фляжек.

Но, полицаи и с солдатами чувствовали себя несвободно. На шутливые оклики оборачивались нервно. Фляжки принимали с несмелой улыбкой, словно ожидая подвоха.

«Зачем они тогда к немцам пошли?» — недоумевал Витя, глядя, как полицаи спешно строятся на солнцепёке, повинуясь команде офицеров.

Солдаты в это время, отдыхали, развалясь у колодца — в ожидании сменить часовых. Приказ о построении их, поэтому нисколько не касался. А ещё наверно потому, что задача, которую офицеры ставили полицаям — была годна лишь для прислуги. И называлась — грабёж деревни.

Караваево вмиг наполнилось криками, плачем и треском вышибаемых дверей. Поочерёдно обходя дворы, полицаи изымали коров, свиней, овец, гусей и прочую живность, разве что кроме кошек и собак.

Закинув винтовки за спину, они суетливо возились в стойлах и хлевах. Под задорный солдатский смех гонялись за курами и визжащими поросятами.

Офицеры шли следом и бесстрастно указывали стеком, что ещё нужно взять.

Домашней птицей и скотиной отъём отнюдь не завершился. Завоеватели проголодались и есть уже хотели прямо сейчас. Поэтому, после сараев, полицаи полезли в дома.

Всё готовое съестное они не глядя выметали подчистую и бегом тащили к колодцу, к ногам гогочущих солдат. В пять минут там выросла великая груда изобилия. Витя часто её теперь вспоминал, когда в желудке урчал тоскливый голод.

Хлеб и сочное мясо, картошка и ломтями пироги, чугунки со щами, россыпи варёных яиц, соленья, варенье, мочёные яблоки — это был настоящий пир горой, как в сказке.

Отдельными рядами в тени, угодливо построенные, ждали кувшины с мёдом, молоком, домашним квасом и компотом.

А у заборов своих изб стояли притихшие старики. И потерянно смотрели на буйное солдатское веселье пирующих.

Трещали, ломаясь, куриные кости жареных окороков. Во все стороны летели объедки хлеба и куски пирога. Хрустела на зубах редиска, и брызгали струи помидорного сока. Квас, компот и молоко рекой лились по подбородку.

Солдаты зычно смеялись, чавкали за обе щёки, вытирали жирные пальцы об домотканые, вручную вышитые полотенца. И жизнерадостно скалясь, призывно махали деревенским.

— Эй! Не стой там! Тоже ест иди! — гортанно кричали они сквозь сытый хохот.

Лишь полицаев не звали на пир. Те, всё так же под присмотром офицеров, по-прежнему шерстили избы. Теперь они опустошали все припасы, не оставляя ничего.

Зверски круша двери кладовок, полицаи волокли наружу мешки с мукой и крупами. Вскрывая крышки погребов, катили бочки квашеной капусты, кадушки с огурцами и белые банки топлёного сала со шкварками. Отбирали весь сахар, соль, перец, сушёные фрукты, кульки макарон и даже лавровый лист.

Это уже было страшнее отъёма кур и вареной картошки.

Деревню обрекали на голод не в самое ближнее время, а прямо сегодня, сейчас! А сверх того — ещё громили в щепки и переворачивали всё, что видели в домах, стремясь добраться до любых углов, где мог бы быть тайник или скрытый подпол. Старики в отчаянии заголосили громче.

Свой настоящий страх тогда познал и Витя.

Как только в дальних избах послышались первые крики вперемежку с диким грохотом, мама схватила его за плечо:

— Скорее, домой!

Стремглав они кинулись меж заборов и влетели на своё крыльцо, когда во двор их соседки, бабы Сейды, уже входили трое полицаев. Ещё двое сразу же направились к дому Совиных. Витя с мамой едва успели вбежать в кухню.

— Мама, прятать?! — лихорадочно спросил Витя, кивнув на жестяные банки с крупой.

— Наоборот! Доставать! — крикнула мама и спешно начала распахивать все шкафчики в серванте.

В сенях с силой хлопнула дверь, загрохотали сапоги и через секунду в кухню ввалились те двое полицаев.

Мама быстро обернулась к ним.

— Пожалуйста, не ломайте ничего! Мы сами вам всё отдадим! — проговорила она второпях.

Первый полицай — низкорослый и круглый, как репка — бросился к серванту, мимоходом оттолкнув Витю с дороги. Упав на колени, Репка тут же принялся сгребать пакеты с рисом и пшеном, что стояли в нижней тумбе.

Второй — худой и щуплый, дохлый, его все звали Шнурком — стоял в дверном проёме и жадно рыскал глазами вокруг.

— Открывай погреб! — крикнул Репка маме, кидаясь от серванта к стенным полкам, где были разные приправы.

— Там пусто. Я покажу! — выдохнула мама.

— Пожрать чего-нибудь есть? — хрипло пролаял, наконец, Шнурок и сглотнул.

В глазах его сверкал голодный блеск, а руки мелко, судорожно дрожали.

— Так ваши у колодца же едят… — простодушно удивился Витя.

— Заткнись! — взъярившись, вдруг, гаркнул Шнурок. — Поумничай ещё!

Мама испуганно прижала к себе Витю обеими руками.

— Вы ведь забрали все продукты — сказала она Шнурку. — У нас у самих не осталось.

— Муж твой где? — окликнул её Репка, сложив на полу всё, что вытащил из ящиков и полок. — Против немцев воюет?

— Он погиб! — быстро ответила мама.

— Его убили… — процедил Витя, исподлобья посмотрев на Репку.

— Мгм, одним воякой меньше! — криво усмехнулся Шнурок.

Витя метнул в него жёсткий, ненавидящий взгляд. Словно почувствовав это, мама торопливо закрыла Витино лицо ладошкой и стала нервно гладить по лбу, по волосам.

— Семья солдата Красной армии — удовлетворённо кивнул Репка. — Собирайтесь. Пойдём к офицеру.

— Зачем…? — едва слышно вымолвила мама.

— За награждением! — опять взбесившись, заорал Шнурок и ринулся к маме с Витей через кухню.

Мама сильнее стиснула Витю — ему даже трудно стало дышать. Витя же сжал кулаки, твёрдо решив сейчас драться.

Но, в этот момент, в сенях раздался быстрый топот. Дверь кухни распахнулась от удара ногой. Вовнутрь ворвался третий полицай — совсем ещё молодой и до крайности взволнованный.

— Слышьте?! Там бабка эта… ведьма, никого к себе не пускает! — сходу заорал он, выпучив глаза и тыча на окна.

Витя вмиг сообразил, что это про бабу Сейду.

Репка и Шнурок живо повернулись к молодому.

— Что… Прямо так и не пускает?! — оторопело спросил Репка.

— Так шлёпните её и всё! — рявкнул Шнурок.

— Да она не то чтоб не пускает…! Она… — молодой запнулся, явно не зная, как понятней объяснить.

— Что! — ещё громче проорал Шнурок. — Колдует, что ль стоит?!

— Не знаю… — молодой совсем смутился под его свирепым взглядом. — Но, смотрит так, что жутко.

Шнурок, помедлив миг, непонимающе переглянулся с Репкой. Тот, усмехнувшись, пружинисто вскочил с корточек.

— Дал Бог помощников… Пошли! — мотнул он головой Шнурку, и оба двинулись к выходу, снимая с плеч винтовки.

— Забирай это всё! — велел Шнурок молодому, указав на скромную кучку изъятых у Совиных припасов.

И не задерживаясь, вышел из кухни вслед за Репкой. Похоже, весть о бабе Сейде настолько поразила их обоих, что они совсем забыли про семью солдата-врага.

Едва захлопнулась за ними дверь в сенях, как Витя тут же рванулся следом.

— Витя! Куда?! — только и успела крикнуть мама ему в спину, да он уже промчавшись через тёмные сени, соскакивал с крыльца на солнечный двор.

Изба бабы Сейды была в сотне метров, и возле хилого её трухлявого забора стояли, озираясь, двое полицаев. Репка и Шнурок шли прямо к ним, с винтовками в руках.

Витя Совин кинулся к калитке. Из дома выбежала мама.

— Витя! — крикнула она надрывно. — Стой, я сказала! Не ходи!

Но Витя, не оборачиваясь, вылетел на пыльную дорогу и побежал во весь опор к избе таинственной соседки.

Его влекло тогда не любопытство. Хоть пару месяцев назад одно это и стало бы причиной: что сделает ведьма с наглецами? Одолеют ли они её вообще?

Теперь же, после вкусных леденцов бабы Сейды Витю холодил лишь страх: неужели колдунью убьют? Вот так вот просто — из винтовки? За мешок муки?!

Впервые в жизни он боялся за чужого человека, как за маму или за отца. Это было необычно, странно даже ему самому! Двенадцатилетний мальчик не мог тогда ещё понять, что начинает взрослеть…

Репка и Шнурок скорым шагом подходили к полицаям у забора. Баба Сейда с посохом стояла на крыльце, и сурово смотрела на вооружённое столпотворение возле своего двора.

— Что тут?! Бабку вам с дороги не убрать?! — загремел Шнурок на двоих полицаев, нервно озиравшихся вокруг.

— Я и не мешаю — спокойно произнесла вдруг баба Сейда низким, глухим голосом.

Шнурок замер, воззрившись на ведунью. И только сейчас, похоже, обратил внимание, что эта плотная старуха, замотанная в тяжёлый, залатанный платок, совсем не преграждала вход в избу. Она стояла рядом с дверью, и даже в паре шагов от неё.

Шнурок недоуменно посмотрел на полицаев.

— И я не понял! И чего? — проговорил он ядовито.

— Но, если войдёшь, пожалеешь — не повышая тон, сказала баба Сейда.

Шнурок мелко вздрогнул и повернулся к ней.

— Всё, что было на обед и ужин, я сама вам отдала. Больше брать не позволяю! — строго отчеканила колдунья.

Шнурок остолбенел, уставившись на бабу Сейду.

— Не позволяешь? — удивлённо спросил Репка. — А если сами возьмём?

— Возьмёшь без спросу, худо сотворю — сразу ответила она, глядя на Репку в упор.

И — то ли тень набежала на её лицо, но глаза колдуньи вдруг, начали чернеть. Будто зрачки становились шире.

И миг спустя, со стороны, из-за забора, Витя уже видел настоящую, живую ведьму со страшными как тьма, глазами.

Мороз продрал его по коже: и вот у этого кошмарного нечто он взял леденцы? Тут только и стало понятно, почему шепталась вся деревня!

Репка и Шнурок, стоявшие поближе, отшатнулись. Однако, тут же тень как мелкой рябью сошла с лица бабы Сейды, придав ей прежний облик. Шнурок и Репка застыли столбами, а Витя оглянулся на двух других полицаев.

Но, те на бабу Сейду не смотрели. Они всё больше озирались по сторонам. И один, вдруг, сдавленно охнул, увидя в конце улицы надзирающего офицера со стеком.

— Мужики… — пролепетал он.

Офицер неторопливо шёл меж домов, точно прогуливался. Казалось, ему и дела нет до грабежа деревни. Отовсюду неслись истеричные крики и вопли, во всех дворах мельтешили причитающие старики — а офицер лишь помахивал стеком на ходу, как это делают от скуки.

Но, тут он увидел толпу возле ворот бабы Сейды. И нарочито замедлил шаг.

Полицаи занервничали. Офицера они боялись сильнее, чем ведьмы — это было видно хорошо.

— Давайте… Надо что-то делать…! — второй полицай заметался у калитки, но так и не решился войти.

Меж тем, офицер вообще встал посреди дороги, легонько хлопая стеком по ладони. Он с брезгливым интересом наблюдал за четвёркой перепуганных полицаев, а баба Сейда со своего крыльца сверлила их тяжелым, мрачным взглядом.

Шнурок быстро облизал пересохшие губы и оглянувшись на офицера, заорал бабе Сейде, что есть сил:

— Какое «худо»?! Чего ты мелешь?! Ну, делай, давай! Давай! — и врезав ногой по калитке, ворвался во двор.

Полицаи обомлели, один даже хотел перекреститься.

Баба Сейда же, не шелохнувшись, стояла на месте.

— Сделаю — веско сказала она. — Всему своё время.

— Ха! — дико крикнул Шнурок. — А если я так?!

Он резко клацнул затвором винтовки и вскинул её к плечу, поймав колдунью на прицел.

Витя судорожно вцепился пальцами в гнилые доски забора и поперхнувшись, перестал дышать.

Полицаи, забыв про офицера, смотрели теперь только на ведьму.

Сам офицер тоже замер вдалеке, прекратив играться со стеком. Не зная в точности, что тут происходит, он просто с любопытством ждал, как поведёт себя прислуга. Станет ли стрелять и убьёт ли кого?

— Всажу прямо в лоб, и чего?! — проверещал Шнурок. — Тоже будет худо?!

— Тогда и тебе будет смерть. Через девять дней — всё так же негромко, но твёрдо, ответила баба Сейда.

И тёмные глаза её при этом были неподвижны.

Шнурок выдохнул — шумно и протяжно. Винтовка мелко тряслась в его руках. Над головой Шнурка, невесть откуда, начала кружиться и лениво жужжать большая синяя муха. Нервно отмахнувшись, Шнурок торопливо посмотрел на офицера вдалеке. Тот опять легонько постукивал стеком по ладони.

— Да к ч-чёрту!!! — яростно процедил Шнурок, рывком закинув винтовку на плечо. — Я в это не верю. Идёмте все!

И решительно двинулся к крыльцу. Баба Сейда неподвижно смотрела, как он с топотом взбегает по дощатым ступеням.

— Помни про худо — лишь кратко заметила она.

— Пошла вон! — в бешенстве выпалил Шнурок и повернулся к полицаям, всё ещё стоявшим у калитки. — Я один таскать не буду! Кто идёт со мной?!

Секунду помявшись, от кучки отделился Репка и вошёл во двор. Остальные стояли, точно приросли к земле.

Офицер вдалеке по-прежнему игрался со стеком.

— Я вам вечером припомню! — прорычал Шнурок двоим полицаям и развернувшись, остервенело пнул входную дверь.

Витя напрягся, ожидая за порогом что угодно после ведьминых угроз. Однако, там были обычные, тёмные сени.

Правда и они теперь казались похожими на чёрную дыру, или зев чудовища. Шнурок стремительно вошёл в проём и исчез во тьме, словно ступил в гигантскую раскрытую пасть.

Во дворе настала тишина. Витя приготовился услышать вопль из темноты, или треск провалившегося пола. А может тяжёлый удар рухнувшего сверху бревна.

Но, по дому стучал лишь раздражённый быстрый топот. Потом, загрохотало пустое ведро, и резко скрипнула вторая дверь. Через миг, в одном из окон — в комнате — мелькнул силуэт Шнурка.

Тогда и Репка, чуть помедлив, поднялся на крыльцо.

Баба Сейда отрешённо смотрела куда-то в землю, словно отгородившись от происшедшего.

Двое полицаев робко переступили через калитку.

— Захар… — окликнул один из них Репку. — Может мы… Давайте, вы через окно нам всё передадите… Чего топтаться-то там вчетвером…? — забормотал он, трусливо поглядывая на бабу Сейду.

Ничего не ответив, Репка вошёл в избу.

Баба Сейда же молча спустилась с крыльца и двинулась вон со двора — лишь посох тихо постукивал по земле.

Позади неё, в окне за стеклом возник Шнурок и толкнул ладонью раму, но створки не открылись.

Перекосившись от гнева, Шнурок скинул с плеча винтовку и жёстко врезал по раме прикладом. Раздался глухой удар, колыхнулись стёкла — окно по-прежнему не поддалось.

Тогда Шнурок ударил с размаху, сильнее и злее. Сухо треснула древесина, створки резко распахнулись во всю ширь, а затем пружинисто схлопнулись обратно. И окно взорвалось россыпью мелких осколков.

Полицаи во дворе пригнулись, как присели. Шнурок едва успел вскинуть ладони, с грохотом уронив винтовку. Сотни стеклянных иголок вмиг посекли его ладони и пальцы, во все стороны брызнула кровь. Шнурок истошно заорал, бешено тряся руками. Но, ведьма даже не обернулась на ходу.

Шнурок исчез в оконном проёме, слышны были только его дикие вопли. Два полицая попятились.

— Бабуся… — жалобно зачастил первый, когда колдунья проходила мимо. — Нам ты не сделаешь худа…? Ведь мы ж не заходили!

Баба Сейда, сурово глянув на него, вышла за калитку. И тут же увидела Витю, прижавшегося на корточках к забору. Витя поднял на неё глаза и несмело улыбнулся. Ведунья смотрела холодно и строго.

— Уведи его домой! — бросила она кому-то за спиной Вити и отвернувшись, пошла прочь.

Витя быстро обернулся — прямо за ним стояла мама, встревоженная, напуганная, теребившая кончик кофты в руках.

А баба Сейда пошла по дороге вдоль деревни.

Миг спустя из её избы выскочил Шнурок, без винтовки. Одна рука его была кое-как обмотана окровавленным платком. Испуганно и в то же время, зло скуля, он выбежал со двора и помчался в другую сторону, к реке, зубами выдёргивая мелкие осколки из ладони. Полицаи растерянно глядели ему вслед.

— Оставил свою кровь у ведьмы в доме… Будет худо ещё больше… — пробормотал второй полицай.

Из окна выглянул хмурый Репка.

— Чего встали? Принимайте… — и скинул на землю первый мешок. — Живее! — прикрикнул он, увидя, что полицаи медлят.

И начался грабёж ведьминого дома. На первый взгляд, казалось, будничный, обычный, как у всех вокруг.

Только полицаи во дворе то и дело вздрагивали от любого звука в избе бабы Сейды. Да Репка позже вышел мрачный, молчаливый, погруженный в свои мысли. Про Совиных в тот день он так и не вспомнил.

Да впрочем, было уж ему не до того — офицеры нашли прислуге новую работу, велев, вместо обеда замерить местные поля и огороды.

Под присмотром офицеров полицаи так же сосчитали все яблони и сливы, кусты крыжовника, смородины и облепихи.

Офицеры неотступно следовали рядом, делая расчёты у себя в листках.

А потом был общий сбор деревни. Селян переписали поимённо, для постановки на учёт в комендатуре.

И объявили им — ошарашенным, ограбленным и разорённым, что их земля и урожай с неё, отныне собственность немецкой армии, чья часть сегодня тут прошла.

И всем окрестным деревням вменялось кормить эту войсковую массу, разместившуюся на базе леспромхоза, в соседнем посёлке Котлы.

И потому, согласно офицерским расчётам, от Караваево требовалось сдать к осени почти весь урожай.

Кроме того, увозя с собой караваевский скот, немцы оставили корову Дарью, двух молочных поросят и десяток кур, которые предоставлялись деревне в аренду.

От коровы было велено сдавать по три ведра молока ежедневно, от кур — по одному яйцу с каждой в день. Поросят же надлежало откормить к Рождеству на офицерский стол и чтоб по триста килограммов туша.

А сверх того — увидя рядом лес и реку Вьюнку — завоеватели добавили в список поставку рыбы и лесных ягод.

После чего, хозяйственный взвод, наконец, покинул деревню, гремя и пыля доверху забитыми грузовиками.

Полицаи в кузовах спешно жевали, разламывая остатки пирогов друг у друга в руках. Шнурок, в дальнем тёмном углу, баюкал туго перебинтованную кисть.

Старик же, староста, потрясённо глядя в оставленный ему список налогов и сборов, тихо бормотал:

— Это, бабоньки, уже не голод. Это — верная смерть…