Пролог

Я стояла на коленях, плечом упираясь в горячую батарею. Голову закрывала руками и старалась не всхлипывать, но рыдания сами рвались наружу, а в промежутках между ними я отчаянно прислушивалась к окружающей тишине.

Ударит или нет?

Тишина облепила меня со всех сторон. Не осталось ничего, кроме тишины и обжигающей батареи. От слёз я ничего не видела, и даже если бы открыла глаза – что там, только университетский пол, гнилые доски брошенных коридоров и пыль.

Может, он уже ушёл? Но я не слышала шагов. Ни шагов, ни дыхания.

Но тишина прорвалась:

— Прекратить истерику!

Ударит.

Я вжалась в батарею. Прикосновение горячего чугуна к коже – прямо через рваную футболку, прожигало насквозь. Щекой я прижалась к батарейному ребру, ладонью упёрлась в пол. Устойчивая композиция из меня, пола и батареи.

Так ударит или нет? Ожидание ещё хуже.

— Я не…

Слова лупят сильнее, чем кулаки, прямо по моей больной голове:

— Молчать!

И я молчу. Дышу открытым ртом – вдох – выдох, медленнее, медленнее, чтобы не выдавать себя всхлипами. Пытаюсь срастись с батареей. Стать батареей, чтобы было не больно. Чтобы ему стало больно, если ударит.

— Туман, успокойся, — повторил Шеф уже своим собственным тоном, а не голосом урагана над моей головой. – Ты меня слышишь? Прекрати эту истерику.

Помня команду «молчать», я только кивнула, точнее дёрнулась.

— Ты не имеешь права повышать голос. Ты не имеешь права противоречить мне.

Я прикусила разбитую губу.

Разбита она была, собственно, за то, что я повышала голос и противоречила. И как тогда, слова готовы были рвануть из меня наружу, вместе с невнятными всхлипами, прямо из этой позы – щекой к батарее, рукой – в пол. Я злилась так, что была готова крушить стены университета, срывать ногтями штукатурку, ломать гнилые доски. Но я зажимала себе рот. Приказывала себе молчать.

Второго раза моя больная голова не выдержит.

— Если бы не я, тебя бы не существовало. Если бы я не вытащил тебя из совета, ты бы сгорела на костре. Я спас тебе жизнь, а ты за это платишь мне чёрной неблагодарностью.

Щёки были горячие, пальцы – холодные, в голове звенело. Каждое его слово – камень в меня, заставляло сгибаться всё ниже и ниже.

Доски подвальных коридоров пахли мышами.

— Ты ничтожество, возомнившее о себе невесть что. Ты никчемная, бесполезная бестолочь.

«Только не ногами», — взмолилась я мысленно. Поздно. Удар уже прилетел:

— Тебе никогда не стать учёным.

И разве это честно – добивать ногами человека, который и так валяется на полу?

Под ногти забивались занозы, на досках оставались четыре глубоких следа.

— Туман. Посмотри на меня.

Только не это. Если он увидит мои скрюченные пальцы, мои искусанные губы, то он сразу всё поймёт. До него тут же дойдёт, что я ни капли не раскаиваюсь.

Эхом миновавшей бури прозвучало:

— Туман. Я сказал, посмотри на меня.

Я подняла голову. Даже блёклый свет единственной аварийной лампы резал глаза. Все усилия уходили на то, чтобы придать лицу мученическое выражение.

— Ты поняла? Я хочу знать, что ты всё поняла.

Никак не получалось сглотнуть. Слова – другие, не те, которых требовал от меня Шеф – застряли в горле. И я боялась, что если разожму губы, они посыплются, опять посыплются из меня.

— Туман. Повтори.

Не могу больше. Они сейчас рванут наружу.

Глотай всё это. Проглоти немедленно. Сквозь сведённое горло прорвались звуки, отдалённо напоминающие мой собственный голос.

— Шеф, я поняла.

— Повтори всё.

— Я поняла, что я ничтожество, бесполезное… это…

Великий Дарвин, я сейчас сорвусь. Те – другие – слова огнём жгут глотку. Ещё немного, и меня вырвет неправильными словами.

— Туман! – гремит Шеф сверху.

Я бормочу, торопливо и едва связно. Беззвучно умоляю вселенную, чтобы он принял мои судороги ярости за дрожь страха. Я бормочу:

— Возомнившее, Шеф. Ничтожество, возомнившее о себе. Если бы не вы, меня бы не существовало, Шеф. И я никогда… никогда…

Я вцепилась ногтями в горло. Сейчас оно вырвется. Нет. Ногти скребли кожу до крови, но боли не было. Порог боли я уже перешла. Всё остальное – не страшно.

— Продолжай.

— Я никогда не стану учёным.

Его мёртвая хватка чуть ослабла. Я снова осела на пол рядом с батареей. Потрогала порванную на плече футболку. Ненавижу звук, с которым рвётся материя. Как будто трещит последняя связь между мной и Шефом.

Откуда-то издалека донёсся голос:

— Не слишком ли жёстко? Девчонка всё-таки.

— Ничего. Дураков учить надо. – Этот звук, с которым Шеф отряхивал руки одну о другую, а я – что я – щупала плечо, проверяла, целы ли кости.

Потому что боли не было. Было чёрное всёпоглощающее ничто. Голоса исчезли. Я сидела на полу, боком вжимаясь в горячечную батарею, и по привычке старалась на всхлипывать, и ловила себя на том, что повторяю, как в бреду: «Бесполезная, возомнившая, никогда не стану».

Спасибо, Шеф. Научили.

Именно с этого всё и началось.

Или нет. Всё началось гораздо раньше.