Битва за Цериану

Было это давным-давно, так давно, что умерли все те, кто видел это. Аспирант работал над диссертацией тридцать лет и три года, и решил этот аспирант, что полностью разобрался в теме, и что научный руководитель ему более не указ. И сто новых видов описал аспирант, не испросив совета у своего научного руководителя, и даже не поставив его фамилию в соавторы статей.

Когда же научный руководитель узнал о мерзком поступке ученика, он восстал из кафедральной пыли. И стены университета содрогнулись от звука его голоса. И сказал он тогда:

— Да убоится каждый аспирант своего научного руководителя, и да поставит каждый аспирант своего научного руководителя первым соавтором в каждую статью. И да не посмеет ни один аспирант разглядывать вид новый, ранее не описанный, без позволения своего научного руководителя!

И услышал университет приказ. И развезлись его мраморные полы, и чёрная бездна поглотила того несчастного аспиранта. И с тех пор, если только любой из ныне живущих аспирантов посмеет хоть словом, хоть мыслью противоречить своему научному руководителю, ждёт его страшная кара.

Это было так давно, но каменные стены университета до сих пор хранят звук его голоса.

— Хватит! У меня из-за тебя голова раскалывается! — Я показательно зажала уши руками. — Хватит уже твоих легенд и сказаний. Где ты только вычитала такую ерунду?

Эра быстро пожал плечами и перебралась к соседнему стеллажу с книгами.

— Ты спросила, я сказала. Что ты ещё хочешь? — Она потянулся к книге на верхней полке, но я протиснулась между ними и спиной загородила стеллаж.

— Я тебя спросила, что мне делать.

Эра убрала руку, похлопала воздух над моим плечом. По негласному университетскому этикету: улыбаться — улыбайся, говори — но не слишком много, делай вид, что касаешься — но не трогай. И будет тебе великое научное счастье.

— Кажется, я ответила тебе, Туман. Иди к Шефу. Это — единственное, что я могу тебе посоветовать.

Эра отряхнула свитер от библиотечной пыли и неторопливо пошла вдоль стеллажей, прихрамывая на покалеченную ногу и бормоча себе что-то под нос, словно и думать забыла о книжке, которую я загораживала собой. Между лопаток мне впивалась металлическая перекладина, я сползла на пол, руками обхватила колени и зажмурилась, желая только окунуться в блаженную темноту. В моей темноте противно гудели библиотечные лампы.

Эра была моей подругой. Ни Галкой, ни Ашей, ни Светом, ни даже Малиной она быть не могла. Но их четверых — уже не вернуть. Осталась только Эра.

Когда я вернулась в университет — очень неприятное вышло пробуждение в больничном отсеке, и это было моё третье пробуждение там. Я дня три пролежала, глядя в одну точку, и даже с боку на бок не переворачивалась. Приходил Шеф и — неслыханное дело — говорил слова утешения. Говорил, что мне нужен отдых.

Это был правда тот самый Шеф, который: «Вы уже десять секунд ничего не делаете, лодыри». И: «Наука сама себя не подвинет!». И ещё: «Некоторым научным руководителям везёт и им попадаются талантливые аспиранты. Некоторым везёт меньше, им попадаются трудолюбивые. А некоторым — такие как вы». И, сидя на стуле рядом с моей кроватью, он произносил страшное:

— Ничего. Ты только что защитила диссертацию. Тебе нужно отдохнуть. Собраться с мыслями. Я не буду пока что тебя беспокоить. Возвращайся, когда сможешь. Слышишь? Я буду тебя ждать.

А я не хотела возвращаться. Я не хотела его слушать. Я хотела сдохнуть. Я только и делала, что удивлялась, почему ещё жива после всего того, что произошло в Совете.

Из нас четверых у меня были самые незначительные шансы защититься. И я защитилась.

Поздравьте. Я — кандидат наук.

В тот самый момент появилась Эра — ворвалась в больничный отсек с кровавым пятном на бинтовой повязке. Поскользнулась в свежевымытом полу и ударилась лбом о спинку кровати. Переполошила всех функций в белых халатах.

Тем утром я проснулась от её кряхтения — Эра пыталась сама себе перевязать рану на плече, а потом, когда функция медсестры поймала её за руки и принялась споро переделывать повязку, Эра развернула голову градусов на девяносто, чтобы видеть меня и заулыбалась.

— Представляешь, иду я по минус первому этажу, а тут эта балка как рухнет. Осколки — во все стороны. Пыли — под самый потолок. Нет, ты себе можешь представить?

Я молча отвернулась к стенке. Пружины кровати недовольно охнули. Но Эра никак не унималась:

— С моей знакомой тоже такой случай был. Она как раз к подвальному разрыву трубы ходила. Там такое болото, лягушки скоро заквакают. Она в воду, а в воде воттакенный штырь торчит. Представляешь? Ещё бы чуть-чуть и был бы шашлык из аспиранта.

Я зажмурилась. Авось она решит, что я крепко сплю, и отстанет. Принёс же университет на мою больную голову это громогласное чудо.

Но функция уже закончила повязку, и освобожденная Эра трясла меня за плечо.

— А ты такого года аспирант?

— Угомонись. Я не аспирант. Я кандидат наук.

Она, кажется, удивилась. Потратила на это секунды три.

— А, так это ты диссертацию защитила? Я слышала эту историю. Жуть!

Я сжала зубы так, что чуть не сточила их под корень, но всё равно не выдержала и выкрикнула:

— Не твоё дело! Оставь меня в покое.

После такого Аша бы швырнула в меня определителем и улетучилась из моей жизни хотя бы на пару дней. После такого улыбка слетела бы даже с лица меланхоличного Галки. После такого Малина когтями вцепилась бы мне в лицо. Эту же было ничем не пронять. Она села на край кровати, и старые пружины прогнулись под ней, создав воронку, в которую покатились все мои обиды на мир.

— Ничего. Выживешь. В жизни и похуже бывает.

Я села на кровати, и, если бы не прыгучие пружины, которые тут же отбросили меня к стене, я бы точно врезала ей. Я была уверена, что похуже — не бывает. Я — самый несчастный человек в университете. Ощутивший на себе всю его несправедливость.

— Что ты пристала? Тебе больше всех надо, да?

Когда Эра улыбалась, её лицо делалось похожим на луну из детской книжки. На антропоморфную луну с ресницами, глазами и ртом. С рыжими волосами, стриженными под каре.

Тогда она перестала улыбаться. Я заметила, что один глаз у неё голубой, в другой — бесцветный и неподвижный.

— Да, — Эра кивнула, — я своих не бросаю. Что, если я уйду, а ты в петлю полезешь?

Она сидела со мной ещё долго, хотя функции в белых халатах пытались выставить её из медблока раз двадцать на дню. Я её прогоняла. Я говорила ей гадости. Я отворачивалась к стенке и молчала в ответ на все её вопросы.

Я не успела понять, когда стала «своей», да и вообще — мысли о петле не приходили ко мне, до тех пор, пока она не сказала. Но в наступившей медицинско-бледной тишине я смутилась своей грубости. Зарылась пальцами в спутанные волосы, уткнулась взглядом в простыню. Сказала Эре:

— Прости. Я…

Она потянулась и похлопала меня по плечу.

— Не переживай. Я знаю.

Вместе с Эрой мы перечитали сверху донизу устав университета, все приказы, указы и объявления, все законодательные акты. Мы поставили с ног на уши всю соответствующую секцию библиотеки, но напрасно.

Ни единой лазейки.

И чего я ждала? Если бы нашлась лазейка, Шеф бы её знал. Он бы смог вернуть Ашу, Галку, Света и даже Малину. Но он вернул только меня. Почему меня? Пусть бы вернул Галку, чтобы Галка, а не я, лежал, глядя в одну точку, и загибался тут под грузом вины.

Это я потянула их в Совет. Это я не сумела вытащить их оттуда. Пока до меня дошло, что Совет — это безжалостное чудовище, было уже поздно. Он их сожрал. И даже не подавился.

В столовую я больше не ходила — хватило одного раза — зайти и ощутить на себе все эти взгляды. Я вдруг выяснила, что наш стол стоит почти в самом центре. Удивительно, как удобно было всем остальным оборачиваться и смотреть, и шептать за моей спиной, и указывать на меня вилкой с наколотым кусочком котлеты.

— Смотрите, это она ушла в Совет…

… — И из-за неё умерли Аша, Галка и тот парень с математического факультета…

… — И хватило же у неё совести притащиться обратно в университет.

… — Теперь на каждом углу хвалится, что она — кандидат наук.

Когда я оборачивалась, голоса затихали, и я почти верила, что они мне чудятся, что со мной играют шутки вездесущие университетские сквозняки, или моё больное подсознание выдаёт за правду мои страшные сны. Но три пустых стула вокруг, и пустой стол, огромный, как пустыня, не давали забыться.

Я закрывала глаза, и меня опять догонял шёпот: «Смотрите, как нос задрала, даже ни с кем не здоровается».

За столом я была как у позорного столба. Кусок не лез в горло. Я поднялась, зацепив столешницу ногой, так что плеснулась из кружки чёрная гуща кофе, и перешла зону отчуждения. За соседним столом сидели Архей, Лапа и Филин.

Стоило мне приблизиться, и Лапа втянула руки в рукава растянутого свитера, как черепаха втянула голову в его широкий ворот. Я упёрлась руками в край стола.

— Извини, Туман, — сказал Архей, разминая в пальцах хлебный мякиш. — Здесь нет свободных мест.

Филин передвинул бусину на чётках — щелчок прозвучал в тишине столовой, как выстрел.

— Почему никто из вас даже знать не хочет, что случилось в Совете? Почему вы сделали меня безусловно виноватой?

— Ой, перестань. Тебе везде мерещатся заговоры. — Хлебный мякиш в пальцах Архея крошился и падал в суп. У Архея тонкие и длинные пальцы пианиста, у Лапы пальцы испачканы чернилами, у Филина в пальцах — нервные чётки, и бусины сыплются с них одна за другой. Щёлк. — Никто тебя не обвиняет. Наоборот, мы очень рады за тебя. Поздравляем. Кстати, ты не могла бы отойти от нашего стола? А то вдруг ты захочешь докторскую защитить, а Совет потребует ещё жертв. Я как-то не хочу войти в их число.

Я отошла от стола, на секунду замерла на нейтральной полосе. Покачнулась. И зашагала к выходу. Сделала вид, что просто мечтаю выпить кофе в заброшенном коридоре.

Пока я сидела, привалившись спиной к подвальной стене, где-то падали капли, и я услышала ещё один звук. Странно знакомый. Шаг — и глухой звук, словно идущий немного подволакивал ногу. Шаг — и снова этот звук.

— А со мной за столом никто не хочет сидеть.

Я обернулась: надо мной стояла насупленная Эра. В цветастых широких штанах, в футболке с мультяшным зайцем, с волосами, повязанными лентой.

Я не выдержала:

— Почему?

— Все думают, что я странная. Чокнутая какая-то. У меня ещё глаз такой. И нога.

И с чего вдруг я принялась её утешать — посреди подвального коридора

— Ты ни капли не чокнутая, — сказала я. И потом: — Я хочу с тобой сидеть.