Кукла

Она увидела её в витрине небольшого запущенного магазинчика в тот день, когда ей исполнялось одиннадцать.

Господи, как она хотела эту куклу на день рождения! Высокая, стройная, голубоглазая, и с тем же странным пепельным оттенком волос, что и у неё самой. Не тёмная брюнетка, стоявшая справа и посвёркивавшая странно глубокими чёрными глазами, и не яркая пухлогубая блондинка, сидящая слева, — нет, именно эта, так похожая на неё саму, что даже старший брат застыл перед витриной с открытым ртом, а затем весь день приговаривавший: «Не может быть, Ольми, видала? Кукла — прямо как ты!»

Она понимала, что куклы ей не видать — родители не могли себе позволить даже маленького куска мяса на праздничный стол, не говоря уж о том, чтобы покупать детям игрушки. Обедневший аристократический род, некогда один из пышнейших, а сейчас ютившийся в старом родовом поместье, которое отец не хотел продавать из гордости, чтобы не потерять остатки дворянской чести и не превратиться в презираемых им зажиточных буржуа. Старая история, каких сотни, ничем не примечательная…

Она знала об этом, однако кукла не шла у девочки из головы. С того самого дня она начала сниться ей по ночам, а днём малышка ходила полюбоваться на неё в маленький магазинчик на углу. Рядом с ней за витиеватым узором трещин на стекле сменялись одинаковые красотки — эта же, словно живая, глядела на мир печальными огромными глазами, словно вот-вот с её ресниц должна была сорваться большая бриллиантовая слеза. Эту куклу никто словно и не замечал — и всё из-за маленького изъяна, крошечного, почти незаметного брака: на её левой руке не хватало пальца.

Как и у неё. Как и у маленькой одиннадцатилетней девочки, каждый день молча стоящей перед витриной.

***

Ольмения путалась в шнуровке — опять. Её пальцы не желали подчиняться, заплетаясь; девушка спешила — если мать застанет её неодетой, будет сердиться. А когда матушка изволила гневаться, даже отец не смел ей перечить.

Наконец девушке удалось усмирить тонкие шёлковые шнурки, купленные матерью специально к такому случаю. Она облегчённо выдохнула: успела! Бросив последний взгляд в зеркало, Ольмения торопливо поправила причёску, выдернув из гладко зачесанных назад пепельных волос один локон и красиво уложив его завитком у себя на лбу. Стрельнув улыбкой, удовлетворённо кивнула и направилась к двери.

— Ольмения! — девушка не успела коснуться большой медной ручки, как дверь распахнулась, чудом избежав столкновения с её лбом. — Ты что, ещё не…

Мать застыла на пороге, удивлённо приподняв брови.

— Я готова, матушка, — девушка присела в изящном книксене.

— Хорошо, — сухо кивнула госпожа фон Арцен. — Иди за мной. Твой жених уже здесь.

Сердце девушки сделало нервный, судорожный кувырок, и она едва подавила вздох. Сегодня был тот самый день, который определял всю её дальнейшую жизнь. День, когда её должны были познакомить с будущим мужем.

Отец говорил — богатство. Мать говорила — высший свет. Ольмения молчала и думала — любовь. Лавитан, её старший брат и самый родной человек, сочувственно косился на сестру, но перечить не смел, и поэтому тоже молчал.

Ольмении казалось, что всё зависит от первого впечатления. Подружки болтали о «любви с первого взгляда», о «горячей искре», проскакивавшей между двумя сердцами и долженствовавшей обозначать влюблённость. Чего-то подобного она и ждала.

Девушка скатилась вниз по лестнице и задержала дыхание перед дверью в гостиную, а затем решительно шагнула вперёд.

Что ж, первое впечатление было… ну, отнюдь не любовью с первого взгляда. Искры тоже не было, да и вообще Ольмения едва смогла почувствовать к бледному, не особенно красивому юноше, сидящему между своими родителями, хоть какую-нибудь симпатию.

Он неловко ёрзал на стуле, а, завидев невесту, вскочил, и, переминаясь с ноги на ногу, поспешно склонился к её руке. Невысокий, светловолосый, совсем ещё мальчишка — нескладный и веснушчатый, с грубоватыми чертами, со светлыми ресницами, круглыми губами и блеклыми серовато-зелёными глазами. Первый эпитет, пришедший ей в голову, был — «невзрачный».

На смену недоумению пришла обида. Где же любовь, думала девушка с разочарованием. Где искра, где дрожь и слабость в коленях? И что, это всё? Этим всё и закончится?..

Сын богатых буржуа, тех самых, которых когда-то презирал отец, и с которыми теперь хотел породниться. Ольмения понимала — мать готовила её к браку по расчёту с малых лет, и девушка прекрасно знала, что так и будет. Однако никто не запрещал юному сердечку надеяться, мечтать, ждать чего-то большого и светлого, что могло бы озарить её жизнь, наполнить её смыслом…

Теперь же она была опустошена отсутствием этих чувств и потерей надежды, нет — веры в то, что именно так и должно было случиться.

Кажется, его звали Вастер. «Господи, что это за имя?..» — подумала Ольмения, пытаясь соорудить на лице приветливую мину. Её родители кивали и вежливо улыбались, только брат, насупившись, стоял в стороне — кажется, ему жених сестры также пришёлся не по вкусу.

Вастер что-то говорил. Тянул губы в неправдоподобной улыбке, и болтал без умолку, словно у него рот не закрывался. Ольмения вдруг почувствовала, что голова у неё идёт кругом, но отнюдь не от нахлынувших чувств, а скорее от трескотни жениха.

Она вяло заметила про себя, что он нагловат и невоспитан — даже не предложил ей сесть, плюхнувшись на диван раньше неё.

***

— Ольмения, да ты с ума сошла! — горячо шептал ей Лавитан. — Ты что, серьёзно собираешься выйти замуж за этого… буржуа? — он округлил глаза, быстро сдерживая на языке куда менее лестную формулировку.

Ольмения пожала плечами. Они с братом прогуливались по знакомым с детства улочкам, неспешно огибая углы домов самого шумного квартала города. Им приходилось часто останавливаться, пропуская вперёд спешащих куда-то рабочих в грязной, запыленной одежде, и крестьян, тащивших перед собой ящики со свежей зеленью. Под ногами путались дети, и громко лаяла потрёпанная дворняга с оборванным в клочья ухом.

— Матушка хочет, чтобы я вышла за него, — ровным безразличным голосом произнесла девушка. — И тогда все наши проблемы будут решены. Ты сможешь поступить в военную академию, или в университет, или сделать карьеру чиновника…

Брат недоверчиво покачал головой.

— Неужели ты считаешь, что мне карьера дороже тебя? Ольми, я поговорю с матушкой, хорошо?

Девушка улыбнулась. «Ольми», так Лавитан называл её в детстве, и неожиданно это воспоминание принесло ей радость и одновременно тоску по ушедшим временам.

— Не нужно, Лавитан, не надо говорить с матушкой. Я выйду за него замуж.

— Но…

— Лавитан! Не лезь не в своё дело, хорошо?

Брат обиженно замолчал и отвернулся.

Они шли дальше, молча. Ольмения чувствовала себя виноватой — в конце-концов, ведь он волновался за неё. Неуютное чувство вины терзало её, и она не выдержала, взяла Лавитана под руку, ласково прижалась к его плечу.

Он только вздохнул и погладил её по голове. Он всегда так делал, когда не мог сердиться на младшую горячо любимую сестрёнку. Ольмении захотелось рассмеяться и чмокнуть его в щёку, но она не позволила себе, напомнив о том, что она уже не маленькая, а вскоре и вообще станет замужней дамой, которой вовсе не пристало вести себя на улице подобно маленькой простолюдинке.

Брат с сестрой шагали по извилистым улочкам города, трогательно держась за руки и оживлённо переговариваясь, вспоминая голодное, но весёлое в общем-то детство. Ольмения оглядывалась по сторонам, запоминая магазинчики и лавочки, в которые обязательно нужно будет наведаться, как только у неё появятся деньги. Тогда она сможет позволить себе и новую шляпку, и пёстрые разноцветные ленты, и новые лаковые ботиночки на каблуках и с острыми носками.

Взгляд её радостно скользил по ярким витринам, поэтому тёмное, запыленное стекло, покрытое замысловатой паутиной трещин, заставило девушку вздрогнуть от неожиданности. Она уставилась на странный запущенный магазинчик, с трудом понимая, что перед ней такое.

— Лавитан… — Ольмения дёрнула брата за рукав, не в силах поверить своим глазам. — Лавитан, смотри! Это же… это та самая кукла, помнишь? Помнишь?!

Он покосился на грязную витрину магазина, нахмурился, что-то припоминая.

— О чём ты, Ольми? — наконец спросил он. — Какая кукла?

— Да вот же, дурачок, вот эта! — девушка, не удержавшись, ткнула остреньким пальчиком в пыльное стекло. — С голубыми глазами и волосами, как у меня! Лавитан, миленький… вспоминай, ну же!

— Ты говоришь какие-то глупости, Ольми. Пойдём домой.

— Нет, — упрямо заявила она. — Я хочу остаться и ещё посмотреть!

— На что посмотреть? — оторопел Лавитан. — На этих старых кукол? Нашла на что любоваться! Не глупи, Ольми, пойдём домой, матушка будет волноваться.

Ольмения нахмурилась. Брат был непреклонен — и смысла не было спорить. Она вздохнула, бросая в витрину полный сожаления взгляд — и застыла. Ей вдруг показалось, что кукла подмигнула ей и погрозила крохотным пальчиком, лукаво прикрыв один глаз.

— Лавитан, смотри… — начала было она, но брат перебил её.

— Ну всё, довольно! Идём, Ольмения, хватит дурачиться. В конце-концов, ты уже не девочка.

Брат никогда не был с ней груб, и она так удивилась внезапной смене его настроения, что безропотно разрешила увести себя домой. И только поднявшись в свою комнату, она подумала, что хорошо бы завтра вернуться на ту же улицу и попробовать купить эту куклу.

Однако, на следующий же день отправившись искать запущенную лавочку с растрескавшимся стеклом и столь желанной куклой, Ольмения не смогла найти даже улочку, на которой ей повстречалось видение из прошлого.

Всю следующую неделю — неделю перед её восемнадцатым днём рождения — ей снилась голубоглазая пепельноволосая кукла, совсем как тогда, в детстве. Она улыбалась и подмигивала ей, грозила тонким фарфоровым пальчиком, и на лице её играла лукавая блуждающая улыбка. «Чего ты хочешь?» — спрашивала кукла.

Ольмения просыпалась в холодном поту, пытаясь понять, чего ей хочется больше: увидеть эту куклу ещё хоть один раз или забыть о ней навсегда? То время, когда она малышкой бегала к магазинчику каждый день, вспоминалось как сон. Даже странно, что она не смогла найти дорогу.

Всего семь лет назад. Подумать только, неужели прошло всего лишь семь лет?.. Ей казалось, что только со времени её знакомства с будущим женихом прошло уже несколько веков.

Вастер приходил к ним почти каждый день, и девушка ловила на себе его глаза: напористые, они будто ощупывали уже купленный товар, и Ольмения каждый раз неприязненно передёргивалась. Если вначале она испытывала-таки к будущему мужу хоть какую-то симпатию, то теперь он ей откровенно не нравился.

Брат тоже смотрел на неё — понимающе и сочувственно, и от этого Ольмении было ещё тяжелее. Она не признавалась в этом самой себе, но где-то глубоко внутри жило понимание того, что ей хотелось бежать из этого дома — от сочувственных глаз брата, голубых и пронзительных, и от болотно-серых собственнических взглядов жениха.

И она бежала — бежала по запутанным извилистым улочкам, запруженным рабочим людом, бежала искать магазинчик с куклами на витрине. И каждый раз возвращалась домой с пустыми руками и ощущением смятения от надвигающегося несчастья.

К концу недели все домочадцы собрались за пышным праздничным столом, накрытым в честь её, Ольмении, совершеннолетия, за последние деньги отцова наследства — господа фон Арцен надеялись вскоре окупить все свои траты, и поэтому впервые не поскупились. Жадно предаваясь чревоугодию, они смеялись и шутили, и только виновница торжества сидела с прямой спиной и застывшим взглядом, едва притрагиваясь к изысканным кушаньям, сменявшимся перед нею с молниеносной скоростью, и так и не отпив из высокого бокала на тонкой ножке ни глотка золотистого вина.

Девушка была настолько погружена в свои мысли, что не замечала ничего вокруг, и её жениху пришлось дважды обратиться к ней, прежде чем она удивлённо взглянула на него, приподняв брови.

— Завтра я буду иметь честь повести Вас под венец, прекрасная Ольмения фон Арцен! — торжественно и пышно объявил он.

Ольмения едва сдержалась от отрицательного восклицания. Её согласие, конечно, уже не требовалось — мать с отцом всё решили за неё, и это их решение, наконец, хоть и запоздало, но заставило её негодовать.

«Брат был прав», — в отчаянии думала Ольмения. Она не хотела замуж, не хотела отчаянно, категорически — только поняла это она уже слишком поздно.

И свадьба, назначенная на следующий день, принуждала её сердце бешено прыгать, а тело — ломиться от существующей только в её воображении жары, заставляла голову измысливать и отвергать всё новые и новые способы и предлоги, чтобы отодвинуть нежелательное бракосочетание как можно дальше.

***

Ольмения, сидя на кровати и склонив голову к плечу, неторопливо расчёсывала длинные пепельные волосы. Она не подозревала, как привлекательно выглядит сейчас, с распущенными по нежной шее локонами, задумчивая и свежая, словно цветок лилии.

Девушка была полностью поглощена размеренными, спокойными движениями своих рук, поэтому не сразу заметила, как приоткрылась дверь. Обычно скрипучая, на этот раз она предала свою хозяйку.

Наконец Ольмения почувствовала на себе чужой маслянистый взгляд и вскинула голову. В дверях, уже неприкрыто разглядывая её, стоял её жених.

— Господин Вастер? Что Вы здесь делаете? — промолвила Ольмения в замешательстве. — Я думала, Вы отдыхаете в своих комнатах. Вы не должны здесь быть…

— Мне нужно… поговорить с тобой, — ответил он, быстро вступая в комнату и прикрывая за собой тяжёлую дверь с матово блестящей медной ручкой.

Девушка застыла с поднятой рукой, поражаясь его фамильярному тону. Даже если уже завтра он будет её мужем, даже если он просто зашёл пожелать ей спокойной ночи, как он смеет так непочтительно обращаться к ней, потомку известного аристократического рода?

— Простите, но уже слишком поздно, и я очень устала, — надменно произнесла она. — Право, завтра мне… — она на мгновение запнулась и, сделав над собой усилие, исправилась, — завтра нам предстоит тяжёлый день.

Он молчал, не сводя с неё глаз, и в их глубине Ольмении почудились жадные, плотоядные огоньки. Беспокойство неприятно укололо её острым предчувствием беды; зачем это господину Вастеру понадобилось говорить с ней на ночь глядя?..

Она содрогнулась и предприняла ещё одну попытку выдворить незваного гостя:

— Господин Вастер, давайте перенесём наш разговор на завтра. Неужели это что-то настолько серьёзное, что оно не может подождать?

Он вновь не проронил ни слова, и её слова прозвенели в полутёмной тишине комнаты тревожными колокольчиками.

— Не бойся, тебе понравится, — наконец хрипло выговорил он и медленно, крадучись двинулся к кровати.

Она изумлённо смотрела, как этот несимпатичный, неприятный ей человек неторопливо побирается к её кровати, и старалась убедить себя, что этого не может быть. Наверное, это дурной сон, проснись, Ольмения, проснись же, проснись…

Увы. Сон не уходил, надвигаясь, словно неотвратимая кара. Только вот за какие прегрешения?..

Его губы перекроились в гримасу — наверное, это была улыбка?

— Не… нет, — выдавила Ольмения, уже понимая, что он вряд ли её услышит, и поэтому повторила ещё раз, громче, — нет!

— Тихо ты! — бросил Вастер, нервно оглядываясь на плотно прикрытую дверь. — Не ори, поняла? Ты моя будущая жена, так что привыкай. Всё равно никто тебя брать не хочет… ты же уродка.

Ольмения сжалась, словно от пощёчины, и спрятала за спину левую руку.

Это что, упрёк? Как он смеет! Ну и что, что у неё не хватает одного пальца, она не позволит ему обвинять себя подобным образом! Да она самая красивая девушка в округе — а может, и во всём городе, а этот крошечный недостаток…

На мгновение гордость окрасила её щёки яростным румянцем, однако гнев схлынул так же быстро, как и появился, уступая место страху.

Что он собирается с ней сделать? Впрочем, как раз это было ясно написано на его лице, однако вовсе не устраивало Ольмению. Она тряслась, словно в лихорадке. Всё её существо кричало ей «нет, нет, нет же!», и ей самой хотелось закричать.

Она едва сдерживалась, глотая вязкую слюну и поджимая враз побледневшие губы. Вастер нервно облизнулся и сделал шаг вперёд — Ольмения съёжилась на кровати, подтянув колени к подбородку и не произнося ни звука.

Он протянул руку.

Ольмения зажмурилась, ожидая прикосновения. Перед глазами стояло лицо куклы — большие печальные глаза и пепельные волосы. И искривленный в ухмылке рот, и лукавый прищур глаз, и тонкая кисть с четырьмя крохотными пальчиками…

«Чего же ты хочешь?» — вопрошала кукла из её сновидения.

Она ждала прикосновения.

«Хочу… чего я хочу? Я хочу…»

***

Юноша вылетел из комнаты с криком, не подобающим отпрыску богатейшего в городе семейства, на ходу натягивая штаны на тощий зад. Из соседних комнат выскакивали полуодетые домочадцы, перепуганные, с нервными пальцами, залитыми воском свечей.

Он что-то невнятно бормотал, подвывая и тыча пальцем в приоткрытую дверь каждый раз, как его пытались расспросить, что же стряслось, и наотрез отказываясь приближаться к комнате невесты.

Хозяин и хозяйка дома, вначале недоумевающие и негодующие, возмущённые дерзостью юного жениха, были теперь обескуражены его поведением: что могло так перепугать юношу?..

Так и не добившись от господина Вастера вразумительного ответа, господа фон Арцен попросту сгрудились вокруг двери в спальню дочери, не отваживаясь, однако, хотя бы заглянуть в приоткрытую дверь.

Первым в комнату решился войти брат. И замер на пороге, не произнося ни звука.

…Вокруг куклы толпился народ — домашние, слуги, на крики в дом заглядывали даже прохожие с улицы.

Вокруг куклы в человеческий рост, неподвижно лежавшей на кровати, — с пепельными волосами и огромными голубыми глазами — такими печальными, будто из них вот-вот должны были закапать бриллиантовые слёзы — и с недостающим пальцем на левой руке.