Интермедия

В «берлоге», куда привел Офелию дылда, плавал тревожный сумрак, похожий на дым. По углам шуршали тараканы, но дылда объяснила, что это мыши, на которых внимания обращать не следует, потому как они безвредные и даже милые. Офелия пригляделась к углам внимательней, но так ничего и не поняла, решила, что всё зависит от восприятия — кому мыши кажутся милыми, а кому и тараканы — мышами.

Дылда представилась — в честь героини труда матери Гамлета назвали её родители сперва Гертрудой, но потом одумались, и стала она Марианной. Марианна-Гертруда заварила чай цвета дамской бледности и разлила по чашкам. Над чаем Офелия окончательно успокоилась.

За окном Город вздымался и опускался в дыхании и капал дождем, а дылда говорила.

— А тут ничего в целом. Тут, по крайности, тихо. Только всё время приезжие. Ну, вот как ты. Приезжих, их мало кто любит. Смешно сказать: жизни всё равно никакой нету, — и даже тем сильнее, чем больше её нету! — начинают злобствовать на приезжих. Будто бы они виновные, что мы тут как сморчки киснем. Будто бы из-за них дожди, и серость, и не приткнешься нигде… Зато на окраине есть море. Зеленое. И волны такие — бьются и бьются.

На следующее утро дылда показывала Офелии достопримечательности Города — статуи Великой Величины и Андромахи, провожающей мужа в командировку. Великая Величина показалась Офелии невразумительной, Андромаха — весьма жизненной. А если вместе — то зря угроханными деньжищами. Заодно Офелию пристроили к работе: по вечерам фасовать по стеклянным пузырькам знаменитый Городской туман. Продавать его полагалось за пять грошей с пузырька, но сбытом занимался другой человек с именем невнятным и нерасслышанным.

По утрам дылда взялась водить Офелию на вокзал — встречать приезжих. Они походили на капусту: разные, сложные, многослойные. Однако Город незамедлительно сдирал в них все слои кроме сердцевин, кочерыжек, и вот эти кочерыжки надобно было «притыкать» — приставлять к делу. Иначе ж пропадут. К делу их приставляли весьма остроумно: глуховатых — торговать музыкальными дисками, глуповатых — в справочные киоски, слишком умных — мостить и мести дворы, ну а безбожники сами рвались курить фимиам Гермесу.

В общем, всё верно, только поняла это Офелия не сразу, а когда дылда показала, как на вокзале дворник читает голубям раннего Пастернака. А они слушают и даже, местами, — прослезившись слушают. Ну, право слово, кто в наше время станет слушать раннего Пастернака, слезясь? Так что бывший доцент счастлив. Вообще в Городе самые счастливые люди — дворники. Они метут желтую листву, читают стихи и ловят губами дождинки.

А Гертруда-Марианна приходила вечером поглядеть, как Офелия фасует туман по пузырьками, как в стекляшке звенит дым, как пальцы прыгают, шлёпая на бока флаконов бумажки: «Туман. Город. Горькая полынь. Год...»

Дылда ловила шустрые пальцы и начинала мешать, макать их в толченый мел, в тонкую пыль алебастра, а потом прикладывала к стеклышкам — получались круглые отпечатки.

Офелия и смеялась, и сердилась, но продолжала разливать туман. Тогда Гертруда-Марианна уже всерьез, без смеха, глядя странно — прямо в глаза Офелии, — снова ловила пальцы и прижимала к губам. И так замирала.