Девочка из Красноярска

Сергей Антонович не любил лето в городе. Ладно бы еще весна, даже поздняя, когда все свежо ярко и ново. Но лето в конце августа — пыльное, душное и перегретое…

А случилось два дня. Пустых дурацких два дня. Так все удачно сложилось, организовалось и смоглось, что делать уже нечего, а на съёмки ехать только через два дня.

Девчонок своих Сергей Антонович отправил в начале августа на курорт. Теперь и на дачу не смотаться, не любил он бывать там один. А пригласить некого — все друзья-знакомые поразъехались. Никому лето в городе не нравится.

Слава Богу, позвонил Альбертушка Адамович, сказал на студию приехать, переделанные сцены забрать, а то он прямо сегодня уже улетает куда-то там фестивалить членом жюри. У него прямо такси на самолет через пару часов.

«А если ты, Сереженька, не можешь, то ничего страшного, я через две недели как приеду, так сразу прямо к тебе, Сереженька, и примчусь с этими сценами».

Но перспектива провести пустой день в пустой квартире была невыносима, и Сергей Антонович решил смочь. Несмотря на жару и пыль конца августа. В конце концов, сейчас было только утро и довольно раннее. А там посмотрим, может еще дела какие подвернутся.

У него примета была такая — пустые дни перед съемками — не к добру. Они потом большими затыками оборачивались…

Альбертушка Адамович был красен, потен, одышлив и многословен. Никогда Альбертушка Адамович жару не переносил, несмотря на то, что родом был с каких-то там югов еще Советского Союза. Но всегда с ней, с жарой, на свой лад яростно боролся — чем было жарче вокруг, тем он, казалось, становился деятельней.

Вот и сейчас ехал фестивалить.

«А там, Сереженька, говорят, буквально за сорок по Цельсию, правда, везде кондиционеры».

И даже успел в сценарии все поправить, о чем говорили. А те две сцены переделать, хоть и дергали его звонками через каждые двадцать минут.

«Понимаешь, Сереженька, я же там тоже членом жюри был. И они мне прямо звонят, то с одного фестиваля, то с другого. Английский я, конечно, знаю, но он же мне не родной. Совсем меня заморочили, запутали. Так я знаешь что? Телефон прямо на автоответчик поставил и не отвечал, пока все не закончил. А то это прямо невозможно было с головой собраться».

Потом поговорили про картину, что все пока складывается удачно, дай Бог, чтобы и дальше так.

Поговорили про Гришеньку нашего Даниловича, который со своими суставами решил кардинально разобраться, то есть по серьезному их, наконец, пролечить. И хорошо, что решил, а то не мальчик уже, и так дотянул до последнего.

Потом про Ромку Шанина поговорили. У него, конечно, такого опыта, как у Гришеньки Даниловича нет, но оператор он вроде не без гения внутри, а это главное. А если что не так будет, так направить в нужную сторону есть кому. Так что и Ромка не пропадет и с картиной все будет в порядке. Потом рассказали сплетни-новости про общих и не очень знакомых…

Потом вдруг оказалось, что такси вот-вот придет, и еще домой за чемоданом заезжать. Начались прощания, передавания приветов, договоры — кто кому когда и куда звонить будет, случись что.

И тут в дверном проеме появилась она. В джинсах и клетчатой рубашке с коротким рукавом. На плече спортивная сумка.

Она поздоровалась и сказала, что ей посоветовали Альберта Адамовича, как большого ценителя поэзии, и что она привезла ему свои стихи. Только они на диске, в электронном виде, распечатать не удалось. Но если он может подождать, то она попробует распечатать. Просто ей сказали, что он улетает сегодня, поэтому она вот так, без распечатки и пришла, торопилась.

Альбертушка Адамович сначала нахмурился — не до того ему сейчас было. Но потом смягчился и сказал: «Давайте, что там у Вас, я в самолете посмотрю».

И тут она сказала, что отдать не может, потому что стихи только на этом диске существуют, дома комп кардинально посыпался, а распечатки нет.

На что Альбертушка Адамович слегка раздражился: «Девушка, у меня внизу такси на самолет. Распечатку мне ждать некогда!» И сунув ей визитку, добавил: «Пришлите на электронную почту — будет время, посмотрю».

Девушка поблагодарила, извинилась за беспокойство и отступила в глубь коридора.

Сергей Антонович помахал рукой вслед такси, потом постоял на крыльце, вспоминая, не нужно ли ему чего-нибудь сделать, пока он здесь. Вдруг что-то забыл, мало ли. Может, позвонить Аркаше Львовичу и уточнить?

И тут увидел на другой стороне крыльца парочку — своего оператора Ромку Шанина и ту девушку, что со стихами заходила.

Вообще, Ромку своим оператором он сделал буквально позавчера. Ромка тогда пришел такой вдохновенно-светящийся, что даже если бы он, Сергей Антонович, заранее не решил его взять, то, посмотрев только в его сияющие глаза, взял бы сразу.

Он с Ромой на прошлой картине ездил натуру снимать, когда Гришенька Данилович приболел. Ему Ромкин стиль понравился. И на этой картине решил Ромку к себе забрать, потому что тот действительно был «не без гения внутри».

Ромка и девушка разговаривали. Ромка что-то сказал. Девушка покачала головой и показала визитку. Потом, рассмеявшись, она что-то добавила. Ромка тоже засмеялся, потом кивнул и пошел к дверям. А девушка сняла сумку с плеча, поставила на крыльцо и, присев, начала в ней что-то искать.

Сергей Антонович догнал Ромку почти у самых дверей. Окликнул, поздоровался, спросил все ли в порядке с оформлением, нет ли каких форс-мажоров.

Рома сказал, что нет, что все хорошо. Сейчас идет в отдел кадров последнюю бумажку отдать и расписаться. А через два дня, он как штык, будет на месте.

«Это хорошо, это ты молодец, — сказал Сергей Антонович. И тут поинтересовался, кивая на девушку. — А это кто? Давно знакомы?»

И тут Ромка улыбнулся как человек, знающий большую радостную тайну. Сначала помолчал, а потом, собравшись с духом, выдал: «Да это ангел!» И видя проступающее на лице Сергея Антоновича недоуменно-неприязненное выражение, торопливо и убедительно продолжил: «Да Вы с ней сами поговорите!» Потоптался на месте, как будто уже пожалел о том, что сказал, повторил: «Поговорите. А я пойду, мне в отдел кадров надо». И скрылся в дверях.

А девушка выудила из сумки небольшую записную книжку, вложила туда визитку и, засунув книжку обратно в сумку, застегнула молнию. Тут-то Сергей Антонович и подошел. Он поздоровался, извинился за Альбертушку Адамовича, заверил, что тот действительно торопился в аэропорт.

«Но вам его не зря порекомендовали. Он большой знаток и любитель поэзии, к его мнению и маститые издатели прислушиваются».

И если милая барышня захочет, то он может ей помочь — передать Альберту Адамовичу ее стихи при ближайшей встрече.

Все время, пока он говорил, она сидела на корточках перед закрытой сумкой и смотрела на него снизу вверх. Потом сказала: «Меня зовут Лена», и поднялась.

Он спохватился, извинился и тоже представился.

Он отметил тогда про себя, что во внешности ее ничего особенного нет — рыжеватые, чуть вьющиеся волосы, слегка выгоревшие на солнце, зеленоватые глаза, чуть вздернутый нос и какое-то очень милое простое выражение лица.

Пока он ее разглядывал, девушка поблагодарила за предложение и сказала, что была бы рада его принять, но, к сожалению, ничего не получится, потому что распечатать нигде не удастся, она уже пробовала.

Он тогда немного удивился такой странной категоричности, но потом решил, что это своего рода кокетство. Поэтому сначала предложил ей сходить выпить кофе, а потом все-таки попробовать где-нибудь сделать распечатку. Девушка пожала плечами и закинула сумку на плечо.

Сначала они выпили по чашечке. Потом еще заказали. Поддерживая вежливый разговор, он задавал вопросы, а она просто и незатейливо отвечала.

Она из Красноярска. Замужем, двое маленьких детей. Стихи пишет давно. Подруга, которая живет в Москве, уговорила приехать, чтобы «попробовать протолкнуть ее творения». Муж тоже был не против, чтобы Лена развеялась.

И Лена приехала, но у нее ничего не получилось. Да она и не жалеет об этом. Ей вообще уже домой хочется.

Он спросил: «А как это — не получилось? Почему?»

И тогда Лена рассказала смешную на ее взгляд, но нелепую и дурацкую на взгляд Сергея Антоновича историю.

Когда Лена за день до отъезда записала все свои стихи на диск, чтобы уже в Москве с помощью подруги отобрать то, что «будем проталкивать», система на домашнем компе так упала, что пришлось форматировать винты, причем как-то хитро. Когда муж со своим другом комп лечили, друг только головой крутил, говорил, что первый раз такое видит.

Так Лена увезла с собой диск, на котором были все ее стихи. И больше их нигде не было.

При попытке копирования диска на компьютер московской подруги произошел скачок напряжения в сети.

«По-моему, у нее БИОС полетел. Но я не спец».

Слава Богу, CD-ROM открылся, а то бы пришлось системный блок разбирать.

Комп восстановить не успели, потому что на следующий день утром подруге позвонила мама откуда-то из Подмосковья, и попросила приехать: «Сердце опять шалит». Подруга сказала, что это форменный «форс-мажор». Потому что мама ее не паникерша и просит только в самых серьезных случаях. Поэтому ехать надо обязательно.

И все бы ничего, но у Лены был заранее куплен билет на поезд через пять дней. А там такая система, что билет можно поменять, но с доплатой. И не известно, есть ли билеты на пораньше — конец лета же, всем домой надо. Да и жалко как-то так быстро уезжать из Москвы, когда еще в следующий раз соберешься приехать.

Тогда подруга позвонила какой-то знакомой, объяснила ситуацию и попросила приютить Лену на пару-тройку дней.

Знакомая согласилась, но только на тройку, она улетала через три дня утром в Англию на учебу. А поезд у Лены был в тот же день, но вечером. Но Лена сказала, что поболтаться по Москве один день вполне можно, и переехала к подругиной знакомой.

А подругина знакомая оказалась вполне себе нормальным человеком. Вся в сборах, звонках, «еще там какие-то документы надо было отдать и забрать». Парень к ней, кстати, этот заходил, которого Ромой зовут. Знакомая пожелала почитать Ленины стихи, но ее комп тут же повесился. Знакомая сказала, что этот комп на ладан давно дышал, так что Лена пусть не переживает.

«Но со стихами пока облом получается, потому что ноут мой всем хорош, но диски, зараза, сейчас вообще не читает».

Зато именно эта знакомая посоветовала, куда можно сходить, что посмотреть, где что сейчас интересное есть. И она же посоветовала Альберта Адамовича, как ценителя и человека со связями. И даже с каким-то оформлением своих документов организовала для Лены пропуск на студию.

А Лена, гуляя по Москве, пыталась хоть где-то, хоть как-то распечатать стихи, но нигде не получалось. Везде висли компы, отрубался свет, закрывалось на обед… и так без конца. Лене становилось уже просто неудобно. Например, одна девушка-оператор взяла в руки диск со стихами и упала в обморок. От теплового удара, как потом выяснилось. Лена ей даже ничего сказать не успела.

Сергей Антонович слушал, вежливо улыбаясь. Но внутри у него нарастало какое-то скучно-тоскливое недоумение — зачем она так по-дурацки врет, неужели за идиота его держит? Понравиться, что ли хочет? Внимание к себе привлечь? Так Роман к ней и так внимание привлек, дальше некуда.

Следуя логике кокетливой игры, он предложил Лене попробовать еще один распоследний раз. Вдруг он, Сергей Антонович, принесет Лене удачу.

Лена пожала плечами. Они допили кофе, спросили у бармена, где здесь можно поблизости распечатать пару листов и пошли в указанное место.

Но там распечатать не удалось. Сначала CD-ROM не хотел открываться, а потом запахло жженой изоляцией. Девушка-оператор изменилась в лице и отдала Лене ее диск. Сергей Антонович поинтересовался, где еще делают распечатку. Выяснилось, что совсем рядом, в небольшом магазине хозтоваров.

Но там тоже ничего не получилось — распечатка не работала без объяснения причин.

Он уже и не думал об этой дурацкой истории с распечаткой. Ему было как-то все равно. Недоумение исчезло, появилась легкая усталость, ему было покойно и светло. Лена не врала — и это было хорошо.

Они шли по улице в сторону ближайшего кафе, посидеть в теньке с чем-нибудь холодным в стакане. Жарко было и ветер стих.

Он попросил Лену почитать свои стихи.

Она вдруг покраснела и сказала, что она их не помнит. Писать — пишет, но не помнит. Не запоминает.

В это он сразу поверил — такое он уже видел. И даже где-то про это читал.

А Лена вдруг засмеялась, тут же извинилась и сказала, что ей раньше и в голову не приходило заучивать собственные стихи. Теперь видно придется.

А потом как-то так оказалось, что уже вечер и Лене пора на вокзал.

Сергей Антонович попросил официантку вызвать такси. Лена сказала, что провожать ее не надо — с вокзалом и поездом она сама разберется. Еще она поблагодарила за такой интересный день в Москве, проведенный с ним — с настоящим знаменитым режиссером. Сказала, что он очень интересный человек и очень интересно рассказывает. А фильм его, который он собирается снимать, как ей кажется, будет знаменательным.

Он сидел и улыбался, слушая ее. Сидел как в каком-то светлом оцепенении. Будто спал с открытыми глазами. Ему было хорошо и расслабленно. И хотелось так просидеть еще пару тысяч лет.

Но тут подошла официантка и сказала, что такси пришло. Лена подхватила сумку, перегнулась через стол и поцеловала Сергея Антоновича в щеку. Сказала «До свидания!», и он вяло махнул рукой в ответ. А она уже сбегала по ступенькам с террасы кафе к желтой машине с шашечками.

Вот хлопнула дверца, Лена помахала рукой из окна, и машина уехала.

А он сидел, тянул через соломинку сок и вспоминал Ромкины слова: «Да она ангел!» Вспоминал и улыбался, потому что полностью был с Ромкой согласен.

Когда позвонил Аркаша Львович были уже ранние сумерки и Сергей Антонович подозвал официантку, чтоб расплатиться и уйти. Аркаша Львович был настоятелен и с какими-то хорошими новостями и идеями, которые хотел непременно рассказать при личной встрече, и даже «может быть, под коньячок».

Сергей Антонович обрадовался звонку, потому что Аркаша Львович и хорошие новости — это всегда приятно. Тем более коньячок Аркаша Львович всегда предлагал отменный.

И благодаря Аркаше Львовичу второго пустого дня не получилось. Следующий день оказался расписан по минутам — Сергей Антонович вечером еле собраться успел.

А дальше покатились съемки. Вполне энергично и без затыков. И ЧП серьезных не было. И съемочная группа работала слаженно — почти без дрязг и истерик. И Ромка Шанин не подвел. И из графика не выбивались. И все шло не то чтобы совсем гладко, но в нормальных пределах.

А про Лену он вообще забыл. Не до того было. Если работается хорошо, чего бы и не работать. Тут не до воспоминаний.

Но однажды эпизод с ней всплыл в памяти по ассоциации. Была такая сцена в картине — главный герой делает бумажного голубя и запускает. И Сергей Антонович вдруг припомнил. Они сидели в кафе, Лена сделала голубя из салфетки и запустила его. Голубь сначала взмыл чуть не под потолок веранды, а потом приземлился на колени маленькой, очень расстроенной девочки. Та взяла голубя в руки, рассмотрела и подняла глаза на Лену. Лена ей подмигнула и скорчила забавную рожицу.

Девочка, прикрыв рот ладошкой, тихонько засмеялась. Лена помахала ей рукой. Девочка помахала в ответ. А две молодые женщины, сидевшие за одним столиком с девочкой и разговаривавшие друг с другом, ничего не заметили.

Воспоминание было теплое и забавное. Сергей Антонович ему улыбнулся про себя.

И только через пару дней сообразил, что раньше он этого Лениного голубя и девочку не помнил.

Потом еще несколько раз вспоминались какие-то небольшие моменты.

Они не были выдумкой, он это знал точно. Они появлялись как бы из ниоткуда. Как будто в тот летний день все это произошло и тут же забылось. И только теперь, по прошествии нескольких недель начало всплывать в памяти.

Они шли по тихой немноголюдной улице.

По какой улице? Откуда? Куда?

Молодой парень на роликах с наушниками в ушах ехал по тротуару, ловко лавируя между людей. Ехал быстро, весь в своем движении и музыке. Проехал мимо них и вдруг, будто его кто окликнул, резко развернулся к Лене. Остановился, просветлел лицом и что-то хотел сказать, но Лена приложила палец к губам. Парень, будто что-то понял, кивнул, улыбнулся и поехал дальше, не оборачиваясь.

Еще одна сценка в кафе.

Сколько раз в тот день они заходили в кафе?

Кстати, в том кафе они пили чай, и хороший чай.

Откуда в кафе может быть хороший чай? Он же обычно из пакетиков. А тот чай был явно свежезаваренный — вкусный, горячий и крепкий.

И почему-то помнится, что сидели они в том кафе долго, будто отдыхая после чего-то.

Что они делали? Где устали?

Когда они собирались уходить, у Лены в руках появился букет луговых колокольчиков.

То ли до этого лежал на коленях, то ли соткался из летнего воздуха.

Она подошла и положила их на столик рядом с чашкой кофе какой-то пожилой женщины, которая сидела, мрачно уставившись в одну точку. Лена положила цветы на столик и, наклонившись, что-то сказала. Женщина, казалось, нахмурилась еще больше. Лена еще что-то сказала и вернулась к их столику. Женщина вздрогнула и подняла на нее глаза. Взгляд был совершенно растерянным. И лицо было такое…

Сергей Антонович не взялся бы сказать, что сейчас женщина сделает — заплачет или засмеется.

Женщина как будто хотела что-то сказать или спросить. Но Лена уже подхватила на плечо сумку, и они вышли из кафе. Помнится, он даже не спросил, кто эта женщина и откуда Лена ее знает.

Несмотря на странности с воспоминаниями, впечатление от Лены оставалось самое обыкновенное, — не яркое, но приятное, без провинциального жеманства и дешевой гламурности. Все просто, мило и не без озорства.

Еще одна сценка всплыла в памяти. Пожилой человек в легкой белой рубашке навыпуск и соломенной шляпе шел по тротуару, опираясь на трость. Они шли ему на встречу. Увидев Лену, пожилой человек остановился, приподнял шляпу и слегка поклонился. Лена тут же послала ему изящный воздушный поцелуй. Пожилой человек улыбнулся и пошел дальше.

А перед теткой с авоськами Лена вдруг сделала книксен. Метров через двадцать, когда они свернули к пешеходному переходу, он оглянулся — тетка все еще стояла посреди тротуара со своими авоськами и смотрела им вслед с превеликим изумлением на лице.

Тут зажегся зеленый и они пошли через дорогу.

Вспоминалось между делом, часто вызывая легкую улыбку. Но думать про все это было некогда. Съемки шли не через пень колоду, и он боялся сглазить эту съёмочную удачу.

А о странных воспоминаниях он и не думал, а просто складировал их где-то на полках памяти. Чтобы подумать о них потом.

Хотя однажды он честно попытался припомнить тот день с Леной. Вспомнились разговоры ни о чем, какие-то житейские истории, банальные замечания. Еще посиделки в разных кафе и прогулки по тротуарам разных улиц — абсолютно ничего особенного…

Но появилось стойкое ощущение, что происходило что-то еще. Что-то было, но такое, чего мозг просто не смог запомнить, или запомнил, но воспоминания почему-то заблокировал.

И можно было попробовать догадаться, что же тогда на самом деле происходило, хотя мозг и утверждал, что ничего не было. Но Сергей Антонович только подивился такой несостыковке в своей голове, усмехнулся и не то чтобы забыл, но к съемкам вернулся. Некогда было разбираться — работа звала.

Хотя в душе что-то светлое и совершенно непривязанное к миру какое-то время еще жило, но потом то ли незаметно растаяло, то ли слилось с душой, как еще один элемент внутреннего опыта.

А потом в конце октября приснился сон, который вообще не мог присниться.

Осень тогда выдалась не осень, а Божье благословение — сухая, солнечная, чисто-прозрачная, как хрусталь, снимай — не хочу. Если бы погода была дождливо-слякотной, не дающей работать, то бы было понятно, что для противовеса унылости жизни душе потребовалось что-то светлое и радостное. А тут, как награда, и за осень, и за то, что все спорилось, и травм и ЧП не было, и в график укладывались — за все это пришел сон. Сон-награда.

Как будто стоят они на краю большого обрыва. Под ними внизу город — от подножия до горизонта. Над городом небо синее, с небольшими белыми облаками. Вокруг тепло, явно лето. Под ногами трава зеленая.

И столько простора вокруг — не объять ни глазами, ни сердцем. И рядом Лена, в своей рубашке в клетку и джинсах. Они стоят лицом к городу, недалеко от самого обрыва. И Лена говорит: «Ориентируйся по облакам. Они держат узловые точки небесных строф».

После чего разбегаются и прыгают.

Взмывают в небо, раскинув руки, легко стремительно и плавно. И летят над городом в этой летней голубизне. Полетом управлять легко — Сергей Антонович это знает. Но закладывать виражи, крутить петли не хочется — и так хорошо. Хочется длить и длить этот полет, просто полет над городом.

И в груди неудержимо поднимается восторг. Он нарастает как большая волна из моря света. В нем ни нотки истеричности, ни горчинки рыданий. Он состоит из одной только радости. Он чист, торжественен и светел. Он поднимается из самой сокровенной глубины души, где он как будто всегда и находился, но только сейчас дал о себе знать.

И восторга становится так много, что Сергей Антонович не выдерживает и просыпается.

Когда умывался, в ванной из зеркала на него смотрело помолодевшее и совершенно ошарашенное лицо. Во сне он не летал лет тридцать.

А потом уже, на Новый год, когда съемки пришлось приостановить из-за непрекращающихся снегов, когда он плюнул и выгнал всех по домам встречать Новый год, но сказал, что бы шестого января все были на месте как штык, потому что по прогнозам к тому времени эта снежная аномалия кончится.

Вот тогда, когда он не уехал сам, потому что отослал своих девчонок к матери в деревню, пока школьные каникулы и у жены небольшой отпуск, да и мама уже год внучку не видела. А это бред — встречать Новый год в пустой квартире.

Вот тогда, когда он не уехал сам, а Ромка Шанин тоже, потому что очередная девушка его бросила, а дома у родителей было пусто. Родители уехали на Новый год в Турцию, Ромка им сам путевки купил.

Так вот, когда они, два мужика остались вдвоем и решили никуда не ходить, и закрылись в номере, и честно и с удовольствием проквасили и первое и второе января.

Так вот, тогда, во время этого честного мужского запоя Ромка вдруг почему-то вспомнил ангелов и рассказал.

Как он тогда, еще летом, очень боялся идти к нему, к Сергею Антоновичу, когда тот вызвонил его и пригласил встретиться, да еще и документы попросил с собой прихватить.

Ромке очень хотелось с ним, с Сергеем Антоновичем работать, и он очень боялся. Ромка думал, что Сергей Антонович будет, например, его диплом изучать или еще что-нибудь в этом роде. Ромка же не знал, что уже почти все решено.

А он, Ромка, тогда со Светкой расстался. А Светка — она вполне себе хорошая девчонка, только по-доброму у них разойтись не получилось.

Он тогда к Светке зашел свои последние вещи забрать и диплом тоже, почему-то тот у Светки был. Паспорт-то у Ромки всегда при себе, а вот диплом — он у Светки лежал. А где — Ромка не знал. Квартира хоть и маленькая, но Светка тогда сама собиралась в Англию на учебу уезжать, так что там все было кувырком, и не так как раньше.

В общем, Ромка последние вещи в сумку поскидал и у Светки спрашивает, а где, типа, документы. А Светка говорит, что не знает и посмеивается. А у Ромки времени уже почти нет — надо же на встречу не опоздать. И вот Ромка психует, а Светка посмеивается, а Ромка психует и в кресле сидит, а Светка по квартире чего-то ходит и посмеивается…

Но потом как-то самой собой все разрешилось — и диплом нашелся, и все остальное. Но Ромка уже в таком раздрае был, а тут еще эта встреча. А в таком раздрае наверно лучше и не ходить на нее, все равно ничего путного не получится.

И вот он кроссовки шнурует у входной двери, а у самого руки трясутся. Потом сумку на плечо вскидывает, и тут эта девушка, Лена, вдруг из своего угла говорит: «Подожди!» Подходит, кладет руки на плечи и, глядя ему в глаза, говорит пару фраз.

И у Ромки не только раздрай кончается, но такой подъем внутри начинается, что берет его Сергей Антонович на фильм, и все у Ромки получается.

— И главное, — говорил Ромка, — как она угадала, что надо сказать? Мы же первый раз в жизни встретились. Да я, вообще, не знаю, как можно человека из полного раздрая парой слов вытащить, а? И она не просто вытащила, она же мне буквально вдохновение устроила…

— Помню я, какой ты тогда пришел, — Сергей Антонович усмехнулся, — весь сияющий такой, глаза светятся…

— Ага… — Ромка вздохнул. — А взгляд у нее… Когда в глаза посмотрела, будто солнышко душу умыло…

И они помолчали.

— А что она сказала-то? — спросил Сергей Антонович.

И Ромка, задумчиво улыбаясь, ответил:

— Она сказала: «А знаешь, почему ангелы не тонут? Потому что легко к себе относятся!»

И от этих Ромкиных слов и от его задумчивой улыбки вдруг шевельнулось сердце в груди у Сергея Антоновича. Чуть-чуть шевельнулось, как будто устроилось поудобней, да так и осталось.

И сразу стало легче дышать. Светлее как-то стало, лучше. Захотелось срочно еще выпить, помолиться и заплакать — и все одновременно…

А фильм и, правда, оказался знаменательным.

Сразу стало понятно, что он получился — хорошим, добротным, кассовым. Собственно, для этого его Сергей Антонович и снимал.

Но потом фильм начал удивлять.

Про него писали и говорили. Например, такое — «этот фильм станет важной вехой не только в творческой карьере» Сергея Антоновича, но, может быть «и в истории кино». И еще очень много всего подобного.

Посыпались премии и награды — и за режиссерскую работу, и за сценарий, и за роли первого и второго плана, и за музыку — за все подряд. И Ромка Шанин как оператор что-то там очень серьезное получил, и долго благодарил за это Сергея Антоновича.

А Сергей Антонович боролся со стойким ощущением, что все это к нему отношения не имеет. Будто он всех обманул — и никто этого не заметил.

И тут Аркаша Львович на одном из фуршетов повис по-пьяному на его шее и счастливо заорал: «Серега сын Антонов, сукин ты сын! Пусть тебе все завидуют — ты теперь снимать можешь, что захочешь. Эх! У меня заявок на тебя — на пять фильмов вперед!»

Тут Сергей Антонович не выдержал и просто сбежал…

А когда основная шумиха улеглась, позвонил Альбертушка Адамович и уговорился с ним о встрече.

На встрече же Альбертушка Адамович был на себя не похож — робок и серьезен, даже торжественен. А в руках держал зеленую папочку.

«Сереженька, я вот хочу тут тебе предложить…» И, будто спохватившись: «Но я не настаиваю. Ты только почитай. Понравится — возьмешь».

И, помолчав, продолжил тихо, явно волнуясь: «Эта папка, Сереженька, у меня двенадцать лет лежит. И все в столе — никому не показывал. Некому было показывать — не потянули бы, испортили». Альбертушка Адамович чуть покраснел: «А вот ты сейчас сможешь хорошо сделать. Мне так кажется…» И замолчал, будто в растерянности.

На душе у Сергея Антоновича стало тоскливо и обреченно. Но сказать было надо, врать было нельзя:

«Альберт Адамович, спасибо тебе, ты мне просто честь оказываешь… Только… слишком ты мне доверяешь. Ты думаешь, что я теперь гений. А это неправда. Фильм-то — он случайно такой вышел. Он просто в струю попал. Я здесь ни причем». Сергей Антонович грустно вздохнул: «Так что папку эту мне давать не стоит. Ты у нас умница, Альберт Адамович, но со мной… немного не разобрался…»

Альбертушка Адамович покивал на его слова, потом ласково похлопал его по плечу и сказал: «Это ты не разобрался, Сереженька, ты…» Улыбнулся кротко и добавил: «Фильм этот — он твой. Он получился у тебя, а не сам по себе, понимаешь? Ты в это не веришь, потому что еще не привык. Но это пройдет».

Сергей Антонович хотел возразить, но Альбертушка Адамович ему не дал: «Послушай, Сереженька, когда я был молодой и хотел быть плохим актером, а не хорошим сценаристом, мой папа мне однажды сказал: «Если над твоей головой кружит ангел — очень глупо ловить его за крылья. Но еще глупее делать вид, что его нет».

Альбертушка Адамович улыбнулся: «Я сейчас думаю, что он был очень прав. Ты, Сереженька, просто устал немного. Все эти фестивали, премии, рецензии — это все ерунда. Ты работай, Сереженька, побольше работай, твой ангел тогда с тобой останется. Я старый, Сереженька, я знаю». И Альбертушка Адамович совсем уж светло улыбнулся и даже подмигнул.

А Сергею Антоновичу вдруг припомнился пыльный август, и Ромка, болтающий на крыльце с девушкой Леной. И от этого видения, да от слов Альбертушки Адамовича вдруг исчезло внутри то, что варилось последнее время — мутная каша из напряжения, неуверенности, страха и не поймешь чего еще. Стало спокойно, опустошенно и как-то светло. Будто что-то наконец-то сложилось.

А Альбертушка Адамович вдруг сильно смутился, покраснел и неуверенно попросил: «Ты все-таки, Сереженька, возьми и почитай, потом скажешь, как пришлось».

Сергей Антонович кивнул и взял зеленую папку.

16.04.2015