Глава i

Темная мрачная столовая, обставленная и украшенная в стиле эпохи возрождения. Клементайн Баттерфляй не успокоилась, пока не обмеблировала весь дом разными репродукциями — как новыми, так и семейными реликвиями, — только тогда она успокоила шило в одном месте. Женщина считала, что юная леди должна расти в окружении прекрасного. Но и не подозревала, что порой все эти картины, статуи, гобелены и ковры не внушали Мун пленительное чувство, а наоборот только пугали. Некие «экспонаты» домашнего музея являлись отнюдь не репродукциями, а самыми настоящими оригинальными произведениями. Здесь можно найти множество прекрасных гобеленов, созданных малоизвестными ткачами на заказ семьи Баттерфляй. Из всей этой «мишуры» Мун больше всего любила именно эти гобелены. Они не несли в себе ничего поучительного и не передавали исторические факты. Они, будто из сказки, повествовали волшебные истории о предках.

Род Баттерфляй взял свое начало во Франции, там и жила Мун с родителями до смерти бабушки. После ее кончины семейство перебралось в Лондон. И, дабы юная Баттерфляй не забывала о своих корнях, Клементайн заставляла девочку дома — со всей обслугой, гувернанткой, с ней и отцом — разговаривать только на французском языке[1]. Потому в ее речи вне дома могли проскакивать французские словечки. Некоторых это бесило, ибо порой ничего не понять, некоторых забавляло, и только одна Диана понимала свою подругу — нет, французского она не знала, хоть и до сих пор обещает Мун начать его учить, просто по одной лишь интонации эта девушка могла распознать то, о чем хочет сказать Баттерфляй. Это один из факторов, почему они подруги. С ней Мун может даже скверно выражаться, чем пользовалась, на самом деле, очень и очень редко. Наверно, между ними некая связь. Но только ни одна из них не верит в существование подобного. Просто считают, что им повезло в выборе подруги. Зато дома хотя бы одно английское слово жестоко каралось — девочку запирали в темном чулане совершенно одну. Конечно же, это несравнимо с побоями, которые, возможно, устраивались в других семьях. Но после долгого анализа своей дочурки Клементайн понимала, что Мун больше всего боится одиночества и маленьких пространств. А в том чулане и одиноко, и маленькое пространство. Да еще и холодно.

И сейчас Мун стояла в столовой, где ее окружали устрашающие картины, а еще более устрашающими были родители, которые сидели на стульях с другого конца стола. Бернард молча читал газету, так и не притронувшись к завтраку, а Клементайн устремила свой холодный, полный разочарования взгляд на дочь, медленно и равномерно, будто метроном отбивает ритм, стуча пальцем по столешнице. Стук разносился по всему помещению.

«Тук-тук-тук-тук-тук…»

Девушка судорожно вздохнула, так и не осмеливаясь поднять глаза на мать.

— Девяносто девять процентов? — леденящий голос Клементайн разнесся эхом по комнате.

— Девяносто девять и девяносто девять сотых, — отозвалась Мун, но миссис Баттерфляй ее перебила.

— За что мне такое позорище? — женщина откинулась на спинку стула и прикрыла глаза рукой. — Я стараюсь, выкладываюсь на все сто процентов, лишь бы ты отлично училась, была умненькой, — из уст Клементайн прилагательные с уменьшительно-ласкательным суффиксом звучали ну очень неестественно. — А ты мне отдаешь всего лишь девяносто девять?

Мун привыкла к холодным отношениям в семье, привыкла к тому, что ее понукают и очень часто недовольны ее результатами, хотя она из кожи вон лезет, дабы везде быть первой, привыкла к жестким порядкам, но ее мать никогда не переходила на личности и не называла ее позорищем. Да, она многое запрещала, принимала твердые меры, ругала дочь, но все это ранее было как-то… деликатнее?..

Сейчас же деликатность пропала. Совершенно.

Позорище. Мун есть позорище всего рода Баттерфляев…

«Смирись с этим и никогда не забывай».

Но, несмотря на такое отношение, Мун всегда. Всегда будет любить мать и отца. Что бы ни было. Любовь к ним никогда не потухнет в ней.

• • •

Девушка сидела в своей комнате, думая, «убирать чемодан или нет?» Все предельно ясно — мать вряд ли после такого отправит ее в тот пансион. Однако если она не уберет чемодан, это будет знаком, что она когда-нибудь, да вырвется из этого ужасного места.

Мун была невысокой. Даже очень. Настолько, что, когда она садилась на банкетку за фортепиано, ноги еле дотягивались до педалей. И вот сейчас ее ножки не могли полноценно нажать на педаль, но это ей не помешало. Девушка коснулась кончиками пальцев клавиш, начала наигрывать и напевать песню, которая ей так нравилась.

And I find it kind of funny

I find it kind of sad

The dreams in which I’m dying

Are the best I’ve ever had

I find it hard to tell you

I find it hard to take

When people run in circles

It’s a very very

Mad world, mad world.[2]

Не успела Мун допеть и поднять взгляд на свои награды за вокальные выступления, как дверь распахнулась, и в комнату ворвалась Клементайн.

— Ты почему еще не собралась? — выпалила она.

— Я? — недоверчиво спросила девушка.

— Ты! Не я же уезжаю в пансион, не заслужив этого!

— Но… я думала, что вы меня дома оставляете… — еле слышно проговорила Мун, но Клементайн смогла уловить эти слова.

— Мы поговорили с Бернардом и решили, что там ты сможешь выбраться из статуса позорища.

Ну вот. Опять это слово. Позорище. Какое позорище.

— Правда? Я… я… не верю… — все так же шептала она.

— Поверь уже, наконец, вещи быстро собери и спать ложись. Ты уедешь завтра в девять утра. Я хочу тебя поскорее отослать. Чтобы духу твоего дома не было, — с этими словами женщина удалилась в свой кабинет.

А Мун, даже не задумываясь над тем, что родная мать хочет поскорее ее сплавить куда подальше, бегом начала собирать вещи. Одежды у нее не так много, потому дело было быстро завершено. Однако когда Мун заглянула в свои шкафы, она поняла, что взяла абсолютно все — всю одежду, все книги — книг-то было немало, нежели чем одежды — и почти все ее вещи оказались в трех чемоданах. Мун подумала о том, что зря, наверно, но в ней говорило желание убраться из этого дома подальше и навсегда. Потому решила ничего не менять. После пансиона она надеется на поступление в институт, а там уж поселится в общежитии, найдет работу и заработает на первую квартиру. Хотя бы на возможность снять ее.

• • •

Мун проснулась ни свет, ни заря. Слишком долго она ждала этого момента. Ей совсем не хотелось уезжать от родителей и Дианы, но этот дом ей уже окончательно опостылел. Ей казалось, что он выжимает из нее все жизненные соки, потому аж с пяти утра Баттерфляй была на ногах и проверяла, все ли она собрала, ничего ли не забыла.

За час до отъезда, наспех позавтракав и сделав прическу на голове, она отправилась в ту часть дома, где хранились семейные реликвии. С ними ей тоже жалко прощаться. У любимых гобеленов девушка просидела, рассматривая их, полчаса, а потом пошла в комнату, сняла мобильный телефон с зарядки, которой потом хватит на неделю с лишним, потому и убрала провод в самый низ чемодана, а телефон в карман, и спустилась вниз, дабы дождаться там машину.

Мун услышала стук каблуков по кафелю сзади и обернулась. Клементайн стояла за дочерью, пытаясь побороть желание показать все свои эмоции в данный момент.

— Я лишь только хочу, чтобы ты стояла твердо на ногах, когда будешь взрослой. Я хочу для тебя лучшего будущего.

Мун кивнула.

— И самое главное, что хочу тебе сказать, — послышался шум мотора и скрежет резины по каменной кладке. — Я люблю тебя.

И, все же, не сдержав себя, Клементайн мимолетно прижала дочь, а потом резко отстранилась и ушла в дом.

Таких резких перепадов юная Баттерфляй никогда не замечала за матерью. Только вчера вечером последняя журила Мун за одну сотую, которой ей не хватило до полных ста процентов, а сегодня утром так открыто признается в любви и даже обнимает. Какие-то два дня сюрпризов.

В таком же ошеломленном состоянии девушка передала свои чемоданы водителю, который довезет ее до пансиона.

Когда багаж благополучно оказался в багажнике, мужчина открыл дверцу машины и жестом пригласил Мун сесть.

«Прощай, дом ужасов. Здравствуй, пансион!»

• • •

— Вот мы и приехали! — возглас водителя заставил девушку вздрогнуть от неожиданности.

Она потерла глаза спросонья и выглянула в окно. Дорога была долгая и утомительная, потому она уже на втором часу уснула, ведь читать было неудобно — машина то и дело подскакивала на очередной кочке, заставляя так же подскакивать Мун и книгу в ее руках, буквы расплывались и не составляли слов, как должны были бы.

Перед ней возвышался один из корпусов пансиона. Ее довезли до здания регистрации. Оно было похоже на маленький замок. Выйдя из машины, Мун оглядела территорию и примерно представила по памяти, какой корпус, чем является. Все выполнено строго в готическом стиле. Девушку это привлекало и завораживало.

Она хотела было достать свои чемоданы и вместе с ними пройти на регистрацию, но водитель жестом попросил ее отойти и произнес:

— Я сразу отнесу их в ваш дом, — и вместе с вещами он ушел.

Два аспекта сразу поразили Баттерфляй: водитель уже знает, где она будет жить; а второй — разве учащиеся не в комнатах живут, отдельные дома, конечно круто, но она такого не ожидала.

Быстрым шагом она прошла до отдела регистрации и, не рассчитав силы, раскрыла дверь от себя.

«Бабах» — отзвук упавшего тела.

Прикрыв рот ладошкой, девушка вошла в помещение, и перед ней предстал юноша, растянувшийся на полу и с закрытыми глазами, его темные волосы, длиной примерно до уровня подбородка, обрамляли лицо, а так же на нее устремилось целое множество пар глаз других учащихся. Баттерфляй опустила взгляд на него: грудь равномерно поднималась — значит, дышит. Но это не значит, что все хорошо обошлось. Мун села на корточки и шлепнула его по щекам с двух сторон сразу.

— Эй! Réveillez-vous![3] Мистер! Вы меня слышите?

А в ответ тишина и никаких признаков сознательности.

— Господи… — прошептала она. — Вот же действительно le déshonneur![4] Что делать то?

Вспомнив об уроках первой помощи, на которых она всегда была внимательной, в общем, как и всегда, ей в голову пришла идея!

— Дыхание «рот-в-рот»! — девушка склонилась над парнем и приготовилась к «процедуре».

Он же сознание не терял и, поняв, что его сейчас может поцеловаться с такой красоткой, вытянул губы навстречу.

Мун глаза, как при настоящих поцелуях, не закрывала, потому увидела этот порыв и быстро отстранилась.

— Что вы делаете?! — вскрикнула она.

— Позволяю вам спасти меня, — он распахнул очи, сел, ухмыльнулся и стряхнул невидимые пылинки с пиджака.

Мун на минуту запнулась, разглядывая его глаза. Они желтые. Ярко-желтые.

— Вы даже сознание не теряли! — продолжала возмущаться Баттерфляй.

— Сознание — нет, а вот голову, когда вы буквально сбили меня, — да, — парень продолжал ухмыляться.

Девушка закатила глаза и направилась в конец очереди. За разыгравшейся сценой все помещение продолжало наблюдать.

— Эй, дорогуша, ну куда ты? — кричал ей вслед парень. — Я же не узнал, как тебя зовут!

Молчание.

— Да не обижайся ты, я же просто шутил.

Опять молчание.

— Ну что же ты?

— Идиот, — процедила Мун.

— Зато красивый, — он самодовольно улыбнулся.

— С «Идиотами-Зато-Красивыми» я знакомиться не собираюсь, — отрезала она, продолжая стоять к наглецу спиной.

Вдруг механический голос заявил на всю регистрационную:

— Тоффи Ноубл, подойдите, пожалуйста, к окну номер шесть, чтобы забрать свой дубликат ключа для дома, где вы будете проживать.

— Тоффи Ноубл? — Баттерфляй поражена.

Очень поражена. Даже перепады настроения матери ее так не удивили.

А Тоффи Ноубл лишь подмигнул и поспешил за своим ключом.

Так ей еще никогда не «везло».

• • •

После отъезда дочери Клементайн отправилась в свою комнату. Встав перед зеркалом, она оголила плечо и, извернувшись, рассмотрела метку на спине чуть выше лопатки: красный кружок, окаймленный такими же красными точками.

— Ну вот, скоро мое время придет. Надеюсь, Мун там будет в порядке, и не будет сильно убиваться после моей смерти…