Глава 2

Солнце давно скрылось за островами, и летнему дню, каким бы длинным он ни был, пришлось угаснуть. Теплоход уплыл, увозя толпу хмельных орангутангов, сиречь посетителей вечерней дискотеки. Стало тихо, только лягушки орали, да плескала о берег вода.

Комнату затопила темнота, но я не стала зажигать свет. Лаллео устроился на подоконнике, я забилась в кресло. Между нами плавали в тазике лилии. Их запах уже не казался мне сладостным. Не зря я никогда не любила эти цветы.

Принц рассказал мне, что произошло. Короткими, сухими фразами, от которых где-то в животе возникла противная пустота.

Его неприязнь к собственной невесте была вполне взаимной, так что оба они, как могли, тянули с помолвкой. Лаллео даже сбежал из владений Дома в мир людей. Увы, открыто пойти наперекор воле родителей, подкрепленной государственной необходимостью, послушный сын и разумный наследник престола не мог. Обычная история, в общем-то. Но королева-мать, в конце концов, устала от выходок Лаллео и решила принять собственные меры. Она собрала церемониальный букет, обрызгала его «Росой любви», и в таком виде отдала Ойхэ. Явись принц за цветами сам, и он, возможно, заподозрил бы неладное, но Дамэя Белая Роза хорошо знала своего сына. Лаллео, не пожелав лишний раз появляться дома и выслушивать нотации, отправил за букетом коня. Ну а конь букет не довез. Ему помешала глупая девчонка, которой некстати вздумалось выкинуть из окна невкусную конфету.

Лаллео, правда, не мог понять, каким образом мне удалось схватить злополучную вязанку — церемониальные цветы на то и церемониальные, чтобы не всякому в руки даваться. Но факт остается фактом. Я сломала лилии и попробовала «Росу любви» с их лепестков. «Роса любви»… Увы мне. Трижды триста тридцать три раза «увы». Древний любовный эликсир, накрепко связывающий жениха и невесту, способный пробудить чувство даже в самом холодном сердце. Раньше им часто пользовались, особенно, если брак заключался по расчету. Потом перестали. Когда поняли, что наколдованная любовь со временем превращается в настоящую ненависть.

Не знаю, о чем думала королева, подвергая своего сына такой опасности. Лаллео, хмуря тонкие брови, буркнул, что ничем. Потом, правда, опомнился, и принялся оправдывать мать. Мол, эликсира там всего ничего, да и для достижения результата его нужно пить, а запах мог разве что на время притупить неприязнь между ним и принцессой, позволив им все-таки решиться на помолвку…

И тут подвернулась я. Человек. И мне хватило одной капли, чтобы насквозь отравить магией свою кровь, и кровь Лаллео заодно. Он пришел очень кстати — или некстати, но эликсир как раз начал действовать (я содрогнулась, представив, что было бы, подействуй он во время визита фальшивого участкового, оказавшегося еще одним «другом» принца).

Я вспомнила, как нас швырнуло друг к другу, и прижала ладонь к груди, успокаивая заколотившееся сердце. Лаллео вздрогнул, отзеркалив мой жест. Я сжалась в кресле, вцепившись в подлокотник свободной рукой. Меня неодолимо тянуло к окну. Тянуло к принцу. К моему принцу. Хотелось… его. И лилии вдруг снова запахли так дурманяще-сладко…

Я с шипением втянула воздух сквозь стиснутые зубы… и охнула от боли: грильяж не прошел для меня даром, эмаль, ставшая болезненно чувствительной, отзывалась на любой раздражитель.

Но это была спасительная боль. Она утихомирила отраву, вновь вскипевшую в моей крови.

Вот только надолго ли?

Я выдохнул, чувствуя, как жжет горло. Докатился. Магическое притяжение достигало такой мощи, что я утрачивал контроль над собственными составляющими. Меня влекло к Ариадне со страшной силой. А ее — ко мне. Я понимал, что девушка не виновата, куда ей, человеку, против чар моей мамы, с которыми даже отец не всегда мог справиться! Я все понимал. Но ничего не мог с собой поделать. Я уже ее почти ненавидел. К счастью, у меня пока хватало сил ничем такое отношение не выказывать. Она не виновата. Это просто цепь безумных случайностей, приведшая к трагическому финалу. И все-таки… как она смогла?!

Этого я не знал. Не знал, как долго продлится действие эликсира. Не знал, что будет, когда оно закончится. Не знал, что мне теперь делать. Наверное, впервые в жизни я оказался в ситуации, с которой не мог справиться. Искал выход — и не находил его. Насколько мне известно, разрушить чары «Росы» могла только гибель одной из их жертв. Но на такое я точно не пойду. Даже если возненавижу эту девушку по-настоящему.

Я усмехнулся — мне вдруг пришло в голову, что один плюс в сложившемся положении все-таки есть. Теперь мне точно не придется жениться на принцессе Медовый Агат. На что ей сдался супруг, которого в любой момент может потянуть в объятия другой женщины?!

Династическому браку, с идеей которого Дом Поющих Цветов и Дом Глубоких Камней так долго носились, конец. Скандал выйдет знатный. Матушка придет в бешенство… Ну и поделом ей. Сама эту каша заварила — пусть теперь сама и расхлебывает. Ищет противоядие, плетет новые чары, да пусть хоть все лепестки на своей Розе пообрывает — мне все равно. Только бы разорвать проклятую связь. Я не хочу любить эту женщину. Не хочу ее ненавидеть. И еще меньше хочу, чтобы она ненавидела меня.

…а чтобы она меня любила?

Я украдкой покосился на свернувшуюся в кресле Ариадну. Бархатная темнота летней ночи мне не мешала. Да уж… красавицей ее точно не назовешь, даже по человеческим меркам. Разве что волосы красивые — густые, блестящие, того насыщенно-теплого цвета, какой бывает у лепестков золотой лилии. Жаль только, что острижены коротко. Худая, резкая в движениях, сильная — когда мы боролись в коридоре, я едва ее удерживал. Стоило подумать об этом, и ладони тут же с готовностью вспомнили ощущение ее кожи, а губы — лимонно-горький привкус. Она так смотрела тогда… как будто доверяла какую-то очень важную тайну. Стоп! Мама Роза, куда это меня понесло?!

Все «Роса любви», будь она проклята.

Ох, мама, что же ты натворила…

Ха-Эя. Не место — ощущение, осознание места. То есть, когда-то, вероятно, оно было просто местом. Совокупностью земной тверди, воздушных потоков и какого-то количества живых организмов. Пока однажды вдруг не осознало само себя. Удивленным, восхищенным вдохом — долгим выыыдоооохоооом. Каждый камушек, каждую пылинку, каждую капельку воды, растворенную в воздухе, разлитую по земле, скрытую в стеблях растений и телах животных. Все сразу — ощущения, чувства, мысли. Все до конца. В мизерную часть мгновения и навсегда.

Однажды пробудившись, Ха-Эя уже не могла вернуться к прежнему, бессознательному состоянию. Как все новорожденные, Она была любопытна. Она не имела понятия о времени, а рядом не оказалось никого, кто мог бы ей рассказать. Да и, в самом деле, ну кто мог бы взять на себя обязанность по воспитанию Места?

Поэтому в мире людей прошли века, прежде чем Ха-Эя, распознав в самой себе все до мельчайшей частицы, составила обо всем собственное, по-детски непосредственное суждение. Больше всего Ей полюбились цветы, птицы, кристаллы и драгоценные камни. В них было что-то не вполне ощутимое. Не-здешнее, не-видимое, отчетливо проступавшее сквозь видимую оболочку. В людях такое тоже присутствовало, но гораздо слабее. Поэтому людей Ха-Эя в себя не пускала.

Однако, спустя какое-то время, Она почувствовала странное беспокойство. Чего-то не хватало — и в Ней, и Ей. Если бы Ха-Эя мыслила привычными для человека понятиями, она сочла бы, что ей стало… скучно. Она не понимала смысла своего существования. Ей хотелось любить и быть любимой, но ни цветы, ни камни, ни даже птицы не могли Ей этого дать. Их любовь была неосознанной, безусловной, само собой подразумевающейся. Ха-Эе же нужна была любовь разумная. Заслуженная. Ей захотелось, чтобы кто-то сказал Ей, красива ли она. Чтобы в чьих-то глазах появились восхищение и благодарность. Она собиралась заботиться и получать заботу в ответ.

Вот только о ком и от кого? О том, чтобы позволить людям ступить на Ее травы, не могло быть и речи. Ха-Эя видела, что эти существа творят с подобными Ей. Спору нет, некоторые из них были прекрасны, почти так же, как цветы, кристаллы или птицы. Но даже в этих существах прекрасное соседствовало с уродливым. А Ей хотелось, чтобы Ее дети были безупречны.

Ха-Эя погрузилась в туманы раздумий. Призвала и еще раз тщательно прочувствовала опыт горных недр, травяных холмов, лесных ручьев и молний в грозовых тучах. Времени для Нее по-прежнему не существовало, поэтому никто не может сказать, когда именно Она нашла решение. Известно только — где.

Как ни странно — у людей. Ха-Эя попросту взяла самое лучшее, что в них было — светлые чувства, высокие мысли, благородные черты. Все то чистое и красивое, что не слишком часто, но все-таки попадало в окутывающую миры полуразумную оболочку. Собранное Она заключила в свои излюбленные формы. Так появились Первые, давшие начало трем Домам — Дому Поющих Цветов, Дому Глубоких Камней и Дому Ветреных Птиц.

Ха-Эя обрела то, чего так искренне желала — любовь, благодарность, восхищение. Первые оставались Цветком, Камнем и Птицей, но при этом они получили чисто человеческие черты. Они любили, мечтали, грустили, смеялись, иногда ссорились — но никогда не теряли своей сути. Сквозь принимаемые ими формы по-прежнему ярко светило солнце Духа.

Так — или примерно так — я объяснил Ариадне, откуда я такой взялся. Ох, надеюсь, Ха-Эя простит мне эту убогую попытку сначала вместить Ее в слова, а потом еще и приукрасить. Со стороны ведь могло показаться, что у нас сущий рай с беспорочными ангелами. А на деле… Мать не вольна выбрать себе дитя. Ха-Эя, как ни старалась, не смогла создать совершенных существ. Все-таки в нас слишком много от людей, чтобы быть безупречными. Мы знаем ненависть. Злость. Обиду. Не только радость, но и горе. Не только смех, но и слезы.

Единственное, что есть у нас общего, что объединяет всех ха-эн — это любовь к Той, что дала нам жизнь. К Ха-Эе. Даже самый жестокий Цветок, даже самый черствый Камень, даже самая бессердечная Птица безусловно преданы Ей. Мы и помыслить не можем уродовать Ее облик в угоду собственным нуждам. Поэтому у нас нет городов и жилищ в том виде, к которому привыкли люди. Мы не строим домов — мы растим их, создаем вместе с Ха-Эей, с Ее согласия и с Ее помощью.

Да, с нами может случиться всякое. Но главное правило — не терять себя. Когда кто-то из ха-эн забывает о своей сути, «цепенеет», позволяя форме выйти на первое место, стать плотной, тяжелой, непроницаемой для души, он уходит. Теряет способность принимать свой первоначальный облик, превращается в человека.

В принципе, к возвращению для таких ха-эн нет никаких препятствий. Если там, в мире людей, они смогут вновь услышать голос своей души, раскрыться, выпуская наружу свой свет — Ха-Эя примет их, как мать принимает блудных детей. За то время, что мы себя помним, «оцепеневших» было около тридцати. Вернулся только один.

Его звали Йарраш Рубин-в-огне, но Ха-Эя позволила ему поменять не только имя, но и — уникальный случай! — саму сущность. Тот, кто был Камнем, стал Цветком. Вот только никто не знает, каким именно. Теоретически, моему отцу, как правителю Дома, должно быть известно, с кем из его подданных случилась эта история, но я никогда его не спрашивал. Все равно не ответит.

Но тайна Вернувшегося была последним, что интересовало меня в данный момент.

Потому что момент мне вообще дан не был. Мне следовало как можно скорее — и лучше всего еще вчера вечером — поговорить с мамой.

Но я оставил Ариадну только сегодня утром, когда убедился, что действие «Росы» худо-бедно стабилизировалось, и меня не потянет назад, едва я сделаю хоть шаг прочь.

Когда я уходил, Рада спала, свернувшись в кресле и смешно сдувая при каждом выдохе упавшую на нос прядку. Я перенес ее на кровать, укрыл пледом — к утру похолодало, а закрывать окно я не хотел. Не люблю закрытых окон.

Лилии я от греха подальше унес к себе — вместе с тазиком, не вылавливать же их было. Филк и Ойхэ кинулись было ко мне… да так и застыли, и встревоженное выражение на двух мордах — белой и серой — разом сменилось горестным.

— Хозяин! — шепотом взвыл Филк, который, как Хранитель, мгновенно узнал то же, что и я. — Да как же это?! Да за что же?!

Ойхэ покаянно всхрапнул, опустив голову. Ему тоже не требовалось объяснений. Верный мой конь винил в случившемся себя одного — как мог не распознать, что на лепестках вовсе не обычные капли? Как позволил перехватить букет?!

— Ничего, — ответил я сразу обоим. — Разберемся. Я возвращаюсь домой, а вы пока…

Филк, не дав мне договорить, прыгнул с места, метя мне в плечо — промахнулся, и повис на и без него драном рукаве, вцепившись всеми коготками. Ойхэ, сообразивший секундой позже, ухватил тот же рукав зубами.

Мои верные друзья ни в какую не желали отпускать меня одного. И еще больше не хотели оставаться одни, догадываясь, какое дело я собираюсь им поручить.

— Бунт?! — я сдвинул брови.

Филк пискнул что-то неразборчивое и едва не прокусил мне кожу, пуская в ход еще и пасть.

— Отцепитесь немедленно! — я добавил в голос металла.

Не помогло. Разве что Ойхэ наступил мне копытом на ногу.

Этого я уже вынести не мог.

Отодрав мыша — с клоком ткани — я водрузил его на шею коню, и, воспользовавшись замешательством Ойхэ, выпутался из рубашки, оставив ее висеть на его озадаченной морде.

— В общем, так, — я распахнул шкаф и принялся рыться на полках в поисках замены окончательно добитому наряду. — Вы все правильно поняли, господа. Вы остаетесь здесь, и вашей задачей будет…

— Хозяин!!!

— …следить за Ариадной, — безжалостно продолжил я. — Глаз с нее не спускать. Ни днем, ни ночью. Вам ясно?

Ойхэ скосил глаза вверх, на устроившегося между ушей мыша. Филк скосил глаза вниз и обреченно дернул хвостом. Мол, все понимаю, но что делать, если хозяин под действием чар совсем свихнулся.

— Вот и нет, — хмыкнул я. — Чары чарами, но я пока еще в своем уме. Просто я даже представить не могу, что будет с человеком, выпившим матушкин эликсир. А мне не хочется, чтобы эта девушка пострадала.

Конь пренебрежительно фыркнул. Мыш поддержал его согласным писком.

По мнению моих друзей, я свихнулся. Окончательно.

— Ну и ладно, — пожал я плечами, застегивая рубашку, признанную наиболее чистой и наименее мятой из всех имеющихся. — Считайте, как хотите. Но приказ извольте выполнять, а то распустились вконец. Да, и тайно, разумеется. Счастливо оставаться.

Ойхэ коротко заржал. Филк не удостоил меня даже взглядом. Обиделись. Как дети, честное слово.

Но я знал, что мою просьбу они все же выполнят — Ариадна останется под присмотром.

Только, ох, что-то мне подсказывает: толку от этого будет мало.

Теплый ветер, коснувшийся щеки. Бескрайний простор, раскинувшийся под ногами. Едва ощутимая дрожь камней, солнечные лучи, ласкающие кожу… Ха-Эя радовалась моему возвращению.

Я счастливо зажмурился, как ребенок, которого обнимает мать. Какое это наслаждение — возвращаться Домой! Я бы уходил только за тем, чтобы снова и снова испытывать это чувство безбрежного покоя и безграничного доверия.

Ветер внезапно швырнул мне в лицо пригоршню ледяных капель, толкнул в грудь, заставляя попятиться. Камни, только что чуть ли не жмущиеся к моим ногам, сердито задвигались, расползаясь в стороны. Глухо и обиженно зашумели сосновые кроны.

Ха-Эя давала понять: она сердита на то, что я оставил ее так надолго.

Я глянул вниз — так и есть. Тропа, которая вилась между поросших мхом валунов еще секунду назад, исчезла. Ищи новую или лезь вниз так, по скалам.

В любое другое время я бы не возражал, потому что и сам чувствовал себя виноватым. Но на этот раз времени не было.

Вздохнув, я стянул обувь и опустился на одно колено, подняв к небу руки ладонями вверх. Птица раскинул бы руки на краю обрыва, встав на цыпочки, Камень лег бы ничком, но я был Цветком, я равно принадлежал земле и небу.

Закрыв глаза, я застыл в неподвижности. Я не молился — по крайней мере, не так, как это принято у людей. Не вслух. И даже не в мыслях. Слова здесь были бесполезны.

Ха-Эя слушала мое сердце.

Вдох — радость возвращения, восхищение Ее красотой, благодарность, любовь.

Задержать дыхание — просьба простить, виноват, знаю.

И выдох — тревога. Опасение. Я попал в беду. Нужна помощь.

Послание стекло по моим жилам в камни, слетело с раскрытых ладоней в небо. И Ха-Эя откликнулась. Я всем телом ощутил короткий трепет, пронизавший все вокруг, молчаливый ответ и обещание любой помощи, которая только потребуется.

Тропа вновь появилась у самых моих ног. Я поднялся, делая единственный шаг и безошибочно зная, где окажусь. В нашем саду. Там, где я родился, и где любит проводить время моя мать.

И, разумеется, ошибся. Нет, я действительно попал в королевский сад своего Дома, вот только мамы здесь не было.

Были яблони. Среди зелени, несмотря на то, что лето было в самом разгаре, розовели нежные облачка — родовые цветы цветут круглый год, а если увядают и осыпаются, то лишь по воле своих крестников.

Был холодный, кристально-чистый ручей, прыгающий по камням через поляну. Над ним дрожали маленькие радуги, порожденные нежащимися на дне кристаллами принятых в наш род уроженцев Дома Глубоких Камней.

Мимо пролетела Малиновка-крестная моей племянницы, чиркнула меня крылом по макушке. Я улыбнулся ей вслед, скрывая досаду — матери по-прежнему не было видно.

Только куст белых роз цвел на другом берегу ручья, расточая тонкий аромат.

Постойте. Розы?!

— Мама! — я одним прыжком перемахнул через смеющийся поток. — Что за шутки? Я же тебя ищу!

— А я уж думала, ты никогда не догадаешься, — первые слова были произнесены еще цветком, венчающим вершину куста, но договаривала уже женщина.

Как всегда, превращение произошло неуловимо, только шелк пышных юбок коротко прошелестел, опадая на траву. Впрочем, превращения, как такового, и не было — в каком-то смысле мама по-прежнему оставалась Белой Розой.

— Такие долгие отлучки пагубно на тебе сказываются, — она укоризненно покачала головой. — Ты становишься тяжелее, Алле.

Я молча опустился на колено, позволяя ей зарыться тонкими пальцами в волосы. Приветствие королевы и ласка матери одновременно.

За то время, пока меня не было, Дамэя ничуть не изменилась. Да и с чего бы ей меняться? Ха-эн живут долго, почти вечно. Белый шелк платья не мог соперничать с нежностью ее кожи, а золото украшений тускнело перед золотом волос. Только у голубых, как безоблачное небо, глаз, появились две новые морщинки… или мне показалось?

— Я рада, что ты вернулся, — произнесла мама своим певучим голосом, от которого и по сей день бросало в жар всех мужчин старше шести и младше трех тысяч лет. — Как прошла помолвка?

Скрыть дрожь мне не удалось. Значит, все-таки помолвка состоялась. Она бы не спросила, не будь очевидных признаков. И все же, а вдруг…

Дамэя серебристо рассмеялась и оттолкнула мою бедную голову.

— Какой ты ребенок, Алле! Конечно, я все знаю — иней на твоей лилии начал таять, видишь?

Я посмотрел туда, куда она показывала. Ну да. Все верно. Лилия-крестная у самого берега ручья уже не сверкала ледяным блеском. Иней, с рождения покрывавший ее лепестки, таял, и капли срывались вниз, когда налетал порыв ветра.

— Так как все прошло? — не унималась мама. Судя по всему, мое смущение ее забавляло.

Ладно же.

Я не спешил подниматься с колен, наоборот, уселся на траву у ее ног. Запрокинул голову, ловя безмятежный взгляд.

— Все прошло прекрасно, вот только…

— Что?

Нет, ну какова! Ни тени смущения!

— Я вдруг понял…

— Говори, Алле, мне ты можешь сказать.

О да, еще как могу! И еще как скажу!

— Я вдруг увидел, что моя невеста — она такая красивая…

Ну, с некоторой натяжкой… Ладно, пусть будет красивая, мне не жалко.

— …умная…

Едва ли, раз до сих пор тянет в рот всякую гадость.

— …великодушная…

А вот это правда — окажись на ее месте та же Аглаэ, я бы парой царапин и клоком волос не отделался.

— …в общем, она — само очарование…

С некоторым удивлением я вдруг понял, что не вру. Ариадна, действительно, кажется мне очаровательной.

Мама улыбалась. Этак покровительственно, мудро и одобрительно. Мол, я же говорила. Я всегда это знала. Требовался немалый опыт плюс абсолютная уверенность, чтобы распознать в этой улыбке глубоко запрятанное торжество. Получилось! Коварный план сработал.

Я улыбнулся в ответ, и поднялся во весь рост.

— И я люблю ее. Даже несмотря на то, что она человек.

— Прости?

Губы Дамэи еще улыбались, но глаза, застигнутые врасплох, выдали королеву с головой.

Ох мама, мама… а ведь я, вопреки всему, еще надеялся, как последний дурак.

— Она — человек, — устало повторил я. — Твой букет достался обычной девушке. Случайно.

— И ты…?!

— Да. И я испытал на себе всю силу твоего эликсира.

Дамэя Белая Роза отшатнулась от меня, едва не потеряв равновесие. Я успел подхватить ее за талию, бережно усадил на траву. Мама не противилась, только все ловила мой взгляд.

— Я не верю! — тихо и отчаянно вскрикнула она, когда я разжал руки. — Этого не может быть!

— Моя лилия, — напомнил я. — Ты сама видишь. Помолвка состоялась.

Не спорю, это было жестоко. Но мне в тот момент было не до ее чувств.

— А теперь скажи мне, — потребовал я, глядя сверху вниз. — Скажи мне, мама, умоляю тебя — скажи, что есть средство обратить действие твоих чар вспять. Разорвать связь, вызванную «Росой любви». Скажи мне это, слышишь?!

Дамэя закрыла лицо руками и ничего мне не ответила.

В наступившей тишине капля талой воды, упав с лепестка моей лилии, звонко ударилась о грудь ручья.