День второй

Когда утро ворвалось в пещеру рябью в воздухе и заунывной песней горного ветра, молодые люди одновременно открыли глаза и посмотрели друг на друга. Ночной холод бесстыдно заставил их приблизиться и искать тепла в крепких обоюдных объятиях. Между ними было лишь несколько слоёв одежды, сразу вдруг показавшейся удивительно тонкой.

Юношу затопил аромат девичьей скромности и смущения. Олаф проворно вскочил на ноги и отскочил на пару шагов назад. Стал деловито скручивать шкуру недоеда, собирать оставшийся провиант и разбросанные вещи.

— Вы хороший человек, встречающий проводник Олаф, — произнесла Летта медленно.

Слова были искренними и потому обрадовали. Он оглянулся на девушку и улыбнулся.

— Перекусим по дороге. За холмами есть гостевой привал, хорошо бы добраться до него к ночи, — предложил мягко, закидывая основную часть ноши на свои плечи. — И доброго ветра нам в спину!

Воздух снаружи был сух и прохладен. На небе — ни облачка. Даже не верилось, что всю ночь не прекращался дождь. Летта неуверенно глянула вперёд. Дорога уходила вдаль, огибая гору, где камнежорка прогрызла пещеру. Позади оставались поля кислицы, лес и станция Олафа.

— Вы можете еще вернуться, — едва слышно шепнула девушка.

Но юноша услышал и помотал головой, зябко поводя плечами.

— Вы тоже. Но ведь не повернете? — вопрос не требовал ответа, и был задан символически.

Олаф пошел впереди, вспомнив невольно сколько обуви износил в своих путешествиях, сколько дорог отмерил, и скольких попутчиков сменил, едва предоставлялась такая возможность, просто, чтобы особо не привязываться. О чем именно думала Летта — можно было только догадываться. Может, вспоминала дом, может родителей, или свои, пройденные с ними тропы. От нее пахло грустью, тонко и нежно.

Дорога незаметно поднималась, становясь все более каменистой. Растения вдоль нее все редели. Редкие птицы кружили в вышине, издавая пронзительные звуки. Тоскливая, не радующая глаз местность. Олаф оглянулся. Девушка молча ответила взглядом. Она не выглядела особо измотанной. Хороший попутчик!

На вершине преодоленной горы молодые люди остановились. Присели прямо на камни. Дожевали последние краюхи хлеба, запили водой. Это был довольно непритязательный завтрак, но жаловаться было некому.

— Дальше будем спускаться. Но особо не обольщайтесь насчет легкой дороги, — предупредил Олаф. — Впереди еще пара перевалов и холмы.

— Ничего страшного, — улыбнулась Летта, вскидывая на свои плечи узелок со своими вещами.

Спускаться было легко. Не мешали долгие разговоры, потому что молодые люди предпочитали молчать или изредка перекидываться короткими замечаниями. Неожиданных встреч можно было не бояться, потому что дорога простиралась далеко и все было видно, как на ладони. А сверху возносила свои руки Жизнеродящая и посылала только добрые надежды.

Летта Валенса не отставала от Олафа ни на шаг, не просила ни о чем, и не устраивала истерик. Она и впрямь сильно отличалась от большинства изнеженных имперских барышень. Юноша вознаградил терпение девушки, забрав у нее последнюю поклажу, и оставив налегке.

— Мне неудобно! — смутилась Летта.

— Компания ветряных перевозок заботится о своих клиентах, — с улыбкой ответил ей парень.

— Тогда вот возьмите, — она начала рыться в складках плаща, пытаясь выудить опустившиеся вниз сигменты.

Если бы Олаф не ощутил пахнущую соленым бризом неуверенность, наверное, обиделся. А так только покачал головой и отвел ее руку.

— Я боюсь вашего бескорыстия, — пробормотала девушка.

— Поделитесь со мной своим наследством, когда получите, — отшутился он.

— Я не получу… — Летта запнулась, увидев, что юноша улыбается.

Олаф не стал уточнять, что означает эта недомолвка, ему были плохо знакомы традиции и законы Златгорода. Но, зная основы Имперского строя, можно было предположить, что ничего хорошего девушку не ожидает.

— Помню, моя мать говорила, что тот, кто не ждет платы, на самом деле очень богат, его одаривает сама Жизнеродящая.

— Да, уж, — он едва усмехнулся, — с лихвой.

И ловко поддержал спутницу, едва не оступившуюся на опасных камнях.

Весь день припекало солнце. Есть почти не хотелось. Достаточно было пожевать размятых в ладони сладких и душистых листьев сытихи, росшей прямо на каменистой обочине, да хлебнуть воды из фляги. Но вот к вечеру, когда светило спряталось за грядой, и начал сгущаться влажный сумрак, навалились усталость и голод. Еле ощутимый флер неудобства коснулся ноздрей Олафа. Хотя вслух Летта ничего не говорила.

Каменистая дорога сменилась торфяной. Вдали виднелись небольшие перелески, и чахлая горная растительность сменилась густыми кустарниками и сочной травой. Над головой стали виться мошкара, и все чаще с пронзительным свистом проносились мелкие быстрые птицы.

— Скоро совсем стемнеет, как бы опять не начался дождь, — высказала опасение девушка.

— Поднимемся на тот пригорок, — указал юноша, — и будет виден привал.

Летта взглянула с благодарностью и кивнула. Она даже прибавила шаг и перегнала спутника. Впрочем, ее стремление хотя бы к подобию домашнего уюта было вполне понятным.

Девушка остановилась только на вершине, покрытой зарослями в половину человеческого роста. Олаф встал рядом, давая короткую передышку и время осмотреться.

На небе одна за другой проявлялись звезды. В траве, словно их земное отражение, вспыхивали светляки. В залитой жидким туманом лощине плескались огни гостевого привала.

— Надеюсь, там найдется для нас местечко, — тихо проговорила Летта.

— Думаю, хозяин будет даже очень нам рад, — предположил юноша.

— Вы его знаете?

— Мне приходилось ночевать тут однажды, несколько лет назад. Был самый конец сезона, дул промозглый ветер и шел дождь со снегом. Но, даже несмотря на мерзкую погоду, привал не дымился от наплыва гостей, желающих погреться, подобно мне, у очага.

Олаф не стал подробно рассказывать, что собственно говоря, кроме него гостей было всего двое: бродячий музыкант, весьма увлеченно развлекающийся игрой на тэссере и шестипалый одноглазый неразговорчивый малый, добровольно держащий путь в Темьгород. Хозяин привала был одинаково любезен и услужлив со всеми. И даже не взял дополнительной платы с Олафа за науку, как быстро вылечить начинающуюся простуду. У него тогда текло из носа и мучил кашель.

— Зачем тогда держать гостевой дом в такой глуши? — удивилась Летта.

— Мы часто совершаем нелогичные на сторонний взгляд поступки, — пожал плечами юноша. — Разве не так?

Она промолчала. Каждый из них коротко задумался о чем-то своем, навеянном фразой Олафа. Потом он протянул девушке руку, трава и тропа, покрытые росой, делали спуск довольно скользким, не хотелось бы свернуть шею перед долгожданным привалом.

Молодые люди довольно скоро оказались в лощине. Туман все сгущался, но едва различимая тропа под ногами могла вывести только к желаемому привалу, заблудиться было невозможно.

— Пахнет хлебом, — с улыбкой проговорила девушка.

Олаф потянул носом. Для него доносившийся запах явственно отдавал гнильцой. Что-то на привале было не так. В прошлый раз подобного не было. Впрочем, ручаться юноша не мог, из-за тогдашнего насморка он и в конюшне бы ничего не почувствовал. Олаф встревожился, но постарался не выдать своих чувств. В конце концов, может просто почудилось от усталости. К тому же, за годы существования со своей редкой особенностью, молодой человек привык скрывать ее от других людей, прежде всего, чтобы не особенно выделяться из общей массы жителей Империи.

— Подождете меня, пока я осмотрюсь? — почти буднично предложил Олаф, не хотелось пугать спутницу, возможно, надуманными страхами.

Летта удивленно глянула, но не стала что-то выяснять и спрашивать, кивнула молча. Она опустилась на скамью рядом с воротами. Юноша положил все вещи рядом, приподнял щеколду и отворил широкие створки. Забор был довольно редким, девушка могла видеть все, что делает проводник.

Молодой человек для начала широкими шагами обошел двор, приседая и присматриваясь, казалось, к каждой тени. Конюшня, из которой доносилось пофыркивание и негромкое ржание, Олафа надолго не заинтересовала, он только всмотрелся в полумрак и спокойно отошел к дому. Потом, приподнявшись на цыпочках, заглянул в окно, что-то долго высматривая внутри. И только затем, вернулся к скамье за вещами, поманил за собой ожидающую решения попутчицу, уверенной поступью добрался до двери и постучал дверным молотком.

Открывший им хозяин мало изменился с момента первого знакомства с юношей: тот же цепкий взгляд прищуренных чуть раскосых глаз, лохматые брови и вислые усы. Лишь седина стала гуще, а пузо начало еще больше нависать над низко повязанным передником. Мужчина оценивающе оглядел гостей и, видимо, остался доволен. От него густо потянуло патокой. Трудно было понять, узнал ли он Олафа, но тот, впрочем, на это и не рассчитывал.

— Добрый вечер! Привальщик Смут. Чем могу быть полезен?

— Нам нужны горячий ужин и ночлег на одну ночь.

— Можно устроить. У меня как раз имеются свободные комнаты, — хозяин распахнул дверь пошире, пропуская молодых людей в просторную трапезную, где стройными рядами вдоль стен стояли столы и скамейки.

В дальнем углу дремал, положив голову на руки, какой-то пожилой мужичок, по виду ремесленник. Напротив его с аппетитом хлебал похлебку дюжий малый в мерцающем всеми цветами радуги плаще мага. С третьим гостем, замершим у окна, Олаф перекинулся быстрым взглядом. Оставалось надеяться, что он проявит смекалку и не полезет с ненужными расспросами.

— Прошу, присаживайтесь, — радушно пригласил хозяин, и нарочито обмахнул ближайший стол полотенцем. — На ужин жаркое, пирог с сытихой и требушка жаренная. Есть уха из речной рыбешки, костлявая, но навар больно хорош. Могу принести что скажете, или все разом? Пить будете пиво, чай, воловок? С заморскими винами нынче вышла неприятность: рухнула в подвале лестница, все бутыли побила, — он говорил суетливо и подобострастно, не давая вставить ни слова между своими вопросами.

— Принесите всего понемногу, — особо не затруднился с выбором Олаф. — Вино нам все равно было бы не по средствам, лучше чай.

Привальщик быстро сорвался с места, что было сложно предположить с его-то комплекцией, и скрылся за загородкой, видимо, пошел на кухню за расхваленными яствами.

Летта осторожно присела на край скамьи. Юноша опустил поклажу на пол, а сам остался стоять, опираясь кулаками на стол, будто выжидая чего-то. Обстановка казалась вполне мирной, все располагало к отдыху и расслаблению, по крайней мере на непритязательный взгляд. Но ноздри молодого человека трепетали от въедливого смрада чужого разлагающегося отчаяния и страха. И некто, источавший эти эмоции, находился в доме.

Олаф едва дождался, пока вернется хозяин, чтобы задать вертящийся на языке вопрос:

— Не густо с гостями?

Смут, расставляя посуду, пожал плечами и обиженно буркнул в усы:

— Как обычно. Все здесь, — потом спросил внятнее, пристально взглянув на Летту. — Стелить в разных комнатах?

— Нет. В одной, — ответила девушка поспешно, — но принесите два одеяла, пожалуйста. Мы с братом…

— Братом? — повёл кустистыми бровями привальщик, былое радушие смывалось, как плохая краска под дождевыми струями.

— Братом-братом, — спокойно подтвердил юноша, опускаясь, наконец, на скамью рядом с Леттой и нарочито приобнимая девушку за плечи. — Мы идём с юга, и пока не привыкли к вашему климату. Холодно тут у вас, — он незаметно наступил «сестре» на ногу.

— Мы доплатим, разумеется, — она брякнула на стол несколько монет, которые тут же исчезли, как по волшебству.

— Принесу в вашу комнату, — коротко поклонился привальщик и, наконец, отошел от стола.

Летта начала с жаркого, отставив в сторону остальные блюда. Олаф же нехотя погрузил ложку в тарелку с ухой — назойливое амбре не перебивалось аппетитным ароматом ужина. Потом перевел взгляд с еды на гостя, скучавшего у окна. Тот настраивал тэссеру, издавая почти неуловимые для слуха звуки. Собрался петь? Или сочинять песню? Давно он тут?

Словно услышав незаданные вслух вопросы, музыкант затянул:

— Навещаю привал я тоскливой порой,

Отдыхаю душой, услаждаюсь едой,

И поэзию струн разбавляю вином,

Только песня моя не о том, не о том…

Если встречу друзей, буду искренне рад,

Даже если они мне в ответ промолчат,

Даже если та встреча — подернута льдом,

Только песня моя не о том, не о том...

Звучание тессеры было приятным и мягким. Мелодия услаждала слух. Признаться, Олафа это удивило. Он помнил крикливые и несколько простоватые напевки. Видимо, с прошлой встречи умение музыканта возросло. Впрочем, одна песня ничего не доказывала.

Летта уже насытилась, и просто сидела, прислушиваясь к исполнению. Музыканту было далеко до ее «колыбельной недоеду», но, судя по всему, песня девушку зацепила. Юноша недолго понаблюдал за происходящим, больше делая вид, что воздает должное еде, чем на самом деле употребляя ее, а потом с шумом отставил от себя миску.

— Не пора ли спать? — он резко поднялся на ноги, невольно обрывая песню.

— Думаю, да, — Летта кивнула и тоже поднялась со скамьи.

Выглядела она сонной. Олаф махнул рукой хозяину, положив на стол еще несколько монет, в компанию к исчезнувшим в кармане передника привальщика. Тот подскочил и протянул ключ от комнаты.

— По лестнице, первая налево, — пояснил глухо. — Постель застелена, в камине разведен огонь. Если будет зябко, дрова на полу у двери.

— Разберемся, — юноша кивнул, подхватил поклажу и, непринужденно предложив девушке руку, повел на ночлег.

Лестница была достаточно широкой, чтобы подниматься двоим рядом. Открывшийся коридор освещали едва мерцающие лампы. Впрочем, их света вполне хватало, чтобы без проблем всунуть ключ в скважину.

В комнате было темно и жарко натоплено. Хозяин не обманул — у двери довольно щедрой горкой лежали дополнительные дрова, но можно было не сомневаться — они не пригодятся. Большая кровать под толстым балдахином выглядела громоздко и неприступно. На краю ее лежало свернутое второе одеяло. По правую сторону от окна притулилось расшатанное кресло, а по левую — небольшое трюмо с зеркалом, занавешенным тонким тюлем. Обычная не слишком дорогая гостевая комната, каких немало в многочисленных привалах любого уголка Империи.

Олаф, повернув ключ на два оборота, положил все вещи рядом с дровами и спросил Летту:

— Как это вам пришло в голову назваться моей сестрой?

— Я же не оскорбила ваших чувств? — она уже не казалась сонной, наоборот выглядела довольно живо и бодро для путешественницы, весь день проведшей в дороге.

— Разумеется, нет.

Девушка присела на край кровати.

— Просто если при мне начинают проверять двор, прежде чем постучаться в дверь, мне становится страшно. А когда страшно, лучше ночевать вдвоем, чем одной, — пояснила сдержанно. — Мы не выглядим мужем и женой. Хозяин мог воспротивиться нашему пребыванию в одной комнате. Ведь так не положено?

Олаф хмыкнул и пожал плечами. Он очень сомневался, что привальщик не заподозрил ничего эдакого, увидев на своем пороге юношу и девушку с минимумом багажа, и уж, тем более что его могли остановить какие-то моральные принципы в жажде наживы. Но девушка из Златгорода вполне могла этого не знать.

Олаф расстегнул куртку и ослабил пояс. Скинув тяжелые ботинки, расслабленно опустился в кресло, накинув себе на ноги одно одеяло. Кресло скрипнуло, но не развалилось.

— Спите. Если вам удастся заснуть до того, как распоется тот голосистый, будет отлично.

— Музыкант ваш знакомый? — выказала прозорливость Летта.

— А вы внимательны? Я много странствовал. Музыканта тоже кормят ноги и дороги. Пару раз наши пути пересекались, и только, — ответил юноша, не вдаваясь в подробности, и сделал вид, что задремал.

Девушка устроилась на постели, повозилась немного и тоже притихла. Хотя Олаф мог поклясться, что его спутница бодрствует, как и он, несмотря на ее легкое дыхание.

Некоторое время в тишине было слышно только потрескивание огня в камине. Потом снизу послышалась возня, глухое бормотание, и негромкий перебор тэссеры. У старого знакомца юноши была глупая и досадная привычка петь тогда, когда все другие собираются ко сну. Что ж, это уже мелочь, по сравнению с прошлой ночью. Лучше незатейливые песенки, чем рык недоеда.

Мысли Олафа прервал глубокий вздох девушки. В ее запахе появился легкий цветочный оттенок светлой грусти.

— Мама тоже играла на тэссере. А дядя, напротив, считал непозволительной роскошью наличие инструмента в доме.

— Да? А может он просто побаивался момента, что вы начнете петь, — сквозь улыбку поддержал разговор юноша.

Летта не обиделась. Даже негромко хихикнула, оценив подшучивание.

— Я и пела. Обычные песни. Сестрицы были в восторге. Им не досталось ни голоса, ни слуха, а подпевая мне, они производили впечатление не бесталанных особ. Мы довольно ладно распевали про цветочки в саду, про ленивого пастушка и овечек на лугу. Средний репертуар имперской барышень.

Олаф хмыкнул. Его спутница обладала изрядной долей самоиронии.

— Тот, снизу, считает себя отличным поэтом и летописцем. Но его песни вряд ли у вас на слуху. Они довольно, — юноша задумался, чтобы поточнее подобрать слово, — специфичные. В них минимум двадцать строф и потуги на историческую достоверность.

— Видимо, вы однажды поймали его на лжи? — она была на редкость проницательной.

— И даже не однажды.

— Например?

— Он утверждал, что драконы вымерли.

— А они?

— Живут, как и жили, только на другой стороне Империи. Им не понравился бы наш климат, — отозвался Олаф.

— И как они выглядят? — девушка даже присела на кровати, заинтересовавшись разговором.

— Так же, как мы. Только летают временами.

— А как же страшный облик, мощные крылья и змеиная голова? — в ее голосе послышалось некоторое недоумение.

Юноша рассмеялся.

— Я видел их танец во время грозы. В этот момент у них действительно были крылья. Драконы рвали ими небеса и исторгали огонь из пасти. Но в обычное время, вы даже не выделите драконов в людской толпе. Особенно, если они сами этого не захотят. А все остальное, лишь детские сказки.

— И много сказок пришлось вам опровергнуть?

— Ни одной, — Олаф покачал головой, словно собеседница могла увидеть его в темноте. — Сказки нужны, для того, чтобы в них верили. А жизнь, — он вздохнул, — это просто жизнь.

Струнный перебор тэссеры дополнился неразборчивым пением. Песня набирала силу, невольно привлекая к себе внимание. А потом вдруг прервалась. Вкупе с веявшим в воздухе душком это насторожило молодого человека еще больше. Он замолчал, быстро обулся, встал и подошел к двери. Летта не могла не заметить его тревоги.

— Может парень в плаще мага захотел спать? — предположила девушка с надеждой.

Не хотелось ее разочаровывать, но в напрасном обнадеживании толку тоже было мало.

— У него довольно узкая специальность, он не смог бы заткнуть музыканта так быстро и просто, — ответил Олаф мрачно, — этот громила перевозит в Темьгород тех, кто, в отличие от вас, далеко не жаждет туда попасть. Его амуниция — не более чем дань традициям. Умеет пользоваться парочкой разовых заклинаний — и точка. Да, и то их составляют ему более сведущие люди.

Девушка пахла растерянностью. Конечно, у нее были книжные представления о мире. Там маги обладали сказочным могуществом и не занимались неблагородным занятием, вроде указанного. В Темьгороде жили сплошь увечные и непринятые остальной Империей жители, нашедшие единственно дозволенный им уголок. Как же они могли отказываться и даже сопротивляться этому дому?

Наверное, до этого момента ей не приходило в голову, среди кого она будет жить, если будет верна своему решению до конца. Олафу даже стало жаль эту убегающую невесту. Но последовавшие слова Летты опровергли его предположения:

— Когда у одной из дядиных служанок родился двухголовый младенец, потребовалось три стража, чтобы забрать его у матери. Они разбили в кровь её лицо и сломали ей руки. А она все равно плелась по следам их повозки, пока не упала на дороге замертво. Я знаю, проводник Олаф, людей какого склада нанимают в подобные службы.

Пришло время теряться ему. Юношу кинуло в жар. Его спутница была в чем-то слишком наивной, а в чем-то довольно приземленной. Она уже не в первый раз доказывала это. Просто делала или говорила то, что от нее совсем не ожидаешь.

Заструившийся в щели с новой силой гнилой запах отчаяния привел в себя и заставил действовать. Юноша повернул ключ. Прислушался, не привлек ли кого скрежет в замке. Но в привале, по-прежнему была неправдоподобная тишина. Словно все гости, кроме них, и привальщик Смут вдруг исчезли.

— Я выйду, — сказал Олаф, — вы закроете за мной дверь, и не будете открывать никому, кроме меня. Даже если вдруг услышите музыку, крики или другие звуки. Тут что-то нечисто. Мне надо понять, что именно.

— Хорошо, — послушно отозвалась Летта.

— В крайнем случае, если почувствуете, что угрожает опасность, пойте, — криво усмехнулся он.

Юноше было неприятно выказывать свой страх при девушке. Но даже неожиданная встреча с недоедом так не ужасала душу. Здесь не неразумный зверь пытался доказать свое превосходство, а обычные имперцы, на первый взгляд совершенно безобидные. И творилось это в привале не первый сезон, потому что запах отчаяния буквально въелся в стены. А не почувствовал ничего Олаф в первое свое пребывание здесь просто из-за сильного насморка.

Молодой человек вышел из комнаты, постоял, пока не услышал щелчок ключом, а потом, стараясь оставаться максимально бесшумным, спустился по лестнице. Внизу горел яркий свет. Ремесленника, хозяина и наемника не было видно. Только давний знакомец спал лицом на столе, крепко обнимая свою тэссеру. Олаф скользнул к нему. Бесцеремонно растолкал и тут же зажал ему рот ладонью.

— Тихо! — приказал едва слышно. — Где все?

— Не знаю, не помню ничего, — едва продрав слипающиеся глаза и со всей силы помотав головой, ответил музыкант, потом кивнул на опрокинутую пустую кружку перед собой, — подсыпали что-то?

— Возможно, — ответил, понюхав, Олаф. — Мне нужна твоя помощь, Курт. Струны целы?

— Три из четырех, — оглядев инструмент, ответил парень.

Олаф усмехнулся:

— Не похоже на тебя.

— Не успел просто, — ответил на шутку музыкант.

— Ты давно здесь?

— Пятый день прохлаждаюсь.

— Ничего не заметил?

Курт только почесал в затылке вместо ответа и пожал плечами.

— А народу много было?

— Да, до сегодняшнего дня только я и хозяин. Сегодня, вон, эти все прибыли, да, вы. Куда, кстати, все делись?

— Сейчас и узнаем. Только играй. Громко играй. Чтобы во всей округе было слышно! — ответил Олаф, а сам нырнул под стол.

Курт забренчал первое, что пришло в голову. Это был разухабистая и немного пошловатая ярмарочная песенка. Исполняемая на трех струнах и нетвердыми пальцами она потеряла всякую мелодику. Но самое главное, была действительно громкой.

Как и следовало ожидать, звуки расстроенной тэссеры выманили ошеломленных наемника и привальщика. Они вышли откуда-то прямо из-за стены. За их спиной остался темный проход. Оба не могли понять, как это снотворное так быстро перестало действовать, и эта растерянность была весьма на руку Олафу. Надеясь, что Курт сможет заболтать их, юноша пополз к ставшей видимой потайной двери. Отчаяние исходило именно оттуда.

Нырнув в проем и на миг ослепнув в полной темноте, молодой человек едва не покатился по крутой лестнице вниз. Удержать равновесие помогли перила. Схватившись за них обеими руками, он решил переждать немного, пока привыкнут глаза. Прислушался. Сзади доносились обрывки ругательств и стоны разбиваемой тессеры. Впереди же раздавалось только клацанье и монотонный звук неизвестных механизмов. Олаф пошел вниз по ступенькам. И довольно быстро добрался до едва освещенного помещения, где работал огромный поршень с ковшом, который щедрыми плевками выкачивал из недр из земли в большой чан перламутровую массу, служащую, как было известно юноше, для изготовления имперских сигментов. Другой такой же механизм стоял без дела. Рядом с ним возился с инструментами ремесленник. А позади жалось, часто моргая тремя глазами забитое, испускающее тяжелые струи умирающей надежды, исхудавшее до невозможности, существо.

Оба, услышав шаги, вскинули глаза на вошедшего.

— Ничего нельзя пока сделать, — проговорил рабочий, видимо, перепутав его с кем-то, — сопло чем-то забито. Спросите у этого урода, что он туда кинул.

— Я ничего, — прерывисто забормотал несчастный, — ничего не кидал, — по его морщинистым щекам струились слезы, и он безуспешно вытирал их шестипалыми руками. — Пожалуйста, я ничего…

— Как тебя зовут? — вопрос Олафа каждый отнес на свой счет.

— Януш, — ответил ремесленник.

— Угги, — простонал другой.

— У нас слишком мало времени для излишних реверансов. Януш, думаю, если ты хорошо подумаешь, то поймешь, что тебе не станут платить за эту работу. Просто кинут прямо тут, под этой жижей. Я не из числа прихвостней привальщика Смута. И тебе надо срочно решать, ты со мной, или сам по себе. — Юноша говорил быстро и доходчиво. — Угги, ты можешь смиренно доживать здесь свои дни, в отчаянии и страхе, или попробовать выйти на свободу! Помогая мне.

— С тобой! — ответили оба на высказанное предложение.

— Там наверху мой знакомый. И думаю, ему уже трудно. Но если мы будем действовать сообща, у нас есть неплохой шанс вывести Смута и его помощника на чистую воду.

— Жизнеродящая нам в помощь, — буркнул Януш.

Он не стал подбирать разложенные инструменты, подхватил только обрезок трубы и рванул к выходу. Угги зажал в руках камень и поплелся за ним. Олаф не стал дожидаться несчастного, от него все — равно, наверное, окажется мало толку.

Когда проводник и ремесленник выскочили в гостевую, там уже во всю шла драка. Курт с обломком тэссеры прыгал с одного стола на другой. Озверевший наемник, об голову которого музыкант, видимо, и сломал свой инструмент, и Смут с двух сторон гонялись за юрким имперцем, периодически натыкаясь на валяющиеся скамейки и поскальзываясь на черепках посуды. Ремесленник мигом ввязался в драку, переключив привальщика на себя, и давая музыканту возможность спрыгнуть на пол. Олаф занялся окровавленным наемником. Тому, как ни странно, абсолютно не мешала рана на голове, чего, однако, нельзя было сказать о плаще, который он все не решался скинуть. Юноша сообразил, что, возможно, в него вшито какое-то заклинание, неуязвимости или силы, например. Поэтому, чтобы отключить мага, достаточно было избавить его от плаща. Подпустив наемника к себе поближе, Олаф метко нацелившись, рванул на себя завязки на его шее. Так просто узел не поддался. А противник разгадал хитроумный маневр и подмял под собой юношу. Ему пришлось бы довольно худо, если бы со стороны не подоспел Курт с острым кухонным ножом. Сталь закончила начатое Олафом. Плащ слетел с плеч громилы. Наемник почти тот час побледнел и потерял сознание. Юноша спихнул с себя обмякшее тело и вскочил на ноги. Януш прижал к стене Смута. Оба с дикой яростью на красных лицах душили друг друга. И если привальщик был просто грузен, то ремесленник мускулист, как любой работяга, занимающийся физическим трудом. Неплохое преимущество, если разобраться. Но Олаф не стал дожидаться честной победы сотоварища, и крепко приложил Смута подвернувшейся под руку сковородой.

К тому моменту, когда Угги выбрался наверх, его мучители уже сидели связанными на полу у стены.

— О, Жизнеродящая! — простонал Курт, увидев бедолагу.

При свете тот выглядел еще хуже. Бледный, худой, оборванный. Безумным взглядом трех своих глаз он обвел пространство. И бессильно опустился на ближайшую скамью. Его руки дрожали, пальцы выронили камень, который гулко покатился по полу. Угги зарыдал в голос, даже не пытаясь скрыть слез. Запах торжества коснулся обоняния Олафа.

— Надеюсь, не он готовил здесь еду? — ухмыльнулся музыкант.

— Думаю, в его обязанности входило наполнять бочки сигментной массой? — склонившись над привальщиком, предположил Олаф.

Смут едва сосредоточил на нем мутные глаза и что-то промычал. Говорить мешал кляп, который ловко завязал ремесленник.

— Теперь понятно, почему ты не разорился на таком невыгодном месте, — юноша едва пересилил себя, чтоб не пнуть связанного. — Всегда можно договориться о бесплатной рабочей силе, да? Умирает один, доставляют другого. И искать никого не будут! Всего-то несколько дней до Темьгорода, подумаешь, пропал по дороге.

— Я не знал, — покачал головой Януш. — Ко мне пришел этот, — кивнул на наемника, — сказал, что полетела рессора у повозки.

— Сделал ее?

— Так цела повозка была, — ремесленник шлепнул ладонь об ладонь. — Я и не понял сразу, что тут такое твориться. Потом вниз спустился, значит, думаю, влип. Слава Жизнеродящей, ты подоспел.

— Ты сам откуда? — улыбнулся Олаф.

— С Приступок.

Название было знакомым. Насколько помнил юноша, это был средний по величине поселок, домов на сто, не больше. Но у них имелся свой кузнец, портной и торговая площадь, на которую как минимум два раза в сезон приезжали купцы. Жаль, что тюрьмы и суда в приступках не имелось. И своего ветряка тоже.

— Курт, прямо по дороге, в сторону Дымсела, есть ветряная станция, — принялся юноша объяснять музыканту. — Везите туда с Янушем этих красавцев. Объясните все проводнику. Проследите, чтобы он обязательно передал ветрограммой, куда следует, что это фальшивомонетчики и, возможно, убийцы. Пока их не заберут, будьте рядом, и глаз с них не спускайте. Проводнику я бы особо доверять тоже не стал, но ему за поимку преступников полагается неплохая премия.

— А ты не с нами? — Курт с надеждой глянул на Олафа.

— Нет, у меня есть важное дело.

— Понимаю, — музыкант со вздохом выбросил в угол разбитую тэссеру.

Януш толчками поднял привальщика и наемника с пола. Оба недовольно морщились и что-то мычали. Но агрессией от них не пахло. Слишком много свидетелей, чтобы пытаться причинить им вред. Смут надеялся выкрутиться с помощью высокопоставленных связей. А громила был слишком туповат, чтобы задумываться о своем будущем. Но, главное, что оба прекрасно понимали, что в их случае лучше не причинять вреда законопослушным имперцам.

На пороге Курт обернулся и махнул Олафу:

— Береги себя!

— С меня должок при новой встрече, — улыбнулся юноша. — Тэссера с самонастраивающимися струнами.

— Я запомню, — отозвался певец.

Вскоре со двора послышалось ржание лошади, цокот копыт и скрип груженой повозки. Юноша выглянул в окно и дождался, пока отъезжающие скроются из вида. Уже занимался рассвет. Ночного дождя, к счастью, не было. Дорогу не развезло. Можно было надеяться, что уже к следующему утру, преступники окажутся у имперских законников.

Олаф свернул магический плащ и принялся наводить порядок в трапезной. Возвращал на место сдвинутые столы и валяющиеся скамейки.

— А что со мной? — прошептал до этого момента безмолвный и неподвижный Угги.

Не надо быть ясновидящим, чтобы понять его мысли. Империя не любит трехглазых, шестипалых красавцев. У нее к ним особое отношение. И людей, подобных Угги, жизненный путь ведет только в Темьгород… Если не удастся надежно спрятаться на задворках.

— Подкормись тут. Потом сам решишь, куда идти, — юноша старался не смотреть на несчастного, иначе перехватывало дыхание от осознания несправедливости и праведного гнева.

Угги быстро закивал головой. Его отчаяние иссякло и расцвело осторожным малиновым счастьем. У бедолаги даже хватило сил дойти до спасителя и начать помогать ему прибирать черепки расколотой посуды. Олаф хлопнул его по плечу и улыбнулся. Когда трапезная приняла более или менее достойный вид, юноша вернулся в комнату, где его терпеливо ожидала Летта.

Девушка не спала. И открыла дверь, еще до того, как нога Олафа коснулась последней ступеньки лестницы.

— Я же сказал, не открывать никому…

— Кроме вас, — Летта неожиданно приникла к нему, обняв очень крепко, у него даже руки опустились.

Каким бы полезным для своей безопасности даром она не обладала, ей было очень страшно эти несколько часов. Не за свою жизнь. За жизнь проводника. Страх девушки пах железом и горькой полынью.

— Ну, будет, — Олаф погладил спутницу по голове, будто маленькую девочку. — Все обошлось. У меня оказались хорошие компаньоны. Даже ваши песни не пригодились.

Летта отстранилась от юноши и вернулась в кровать.

— Не думаю, что вам стоит ночевать в кресле. Тут вполне хватит места двоим, — пригласила сдержанно, хлопнув по второй подушке.

Спорить молодой человек не стал. Просто укрылся своим одеялом и провалился в сон без сновидений. Теперь расслабиться не мешал никакой запах. И даже тишина была не пугающей, а вполне нормальной предрассветной тишиной. Молодые люди даже не подумали о том, чтобы закрыться на засов.