Начало

— Черт знает, что такое, — пробормотал дед, швырнув свой плащ в сторону, как только зашел в дом. Он был недоволен и раздосадован после обычной поездки в город и лишь кивнул Матильде, которая по обыкновению встречала его у дверей.

— Вина! — крикнул он слуге. — У меня пересохло в горле! Растопить очаг, подать мне мое кресло и трубку! Хотя нет, трубки не надо. Через час подай ужин.

После визита той старухи он почему-то бросил курить, и в усадьбе появились другие запахи, которых Матильда раньше не замечала: затхлости и старых вещей. У барона изменились и иные привычки: он стал вставать и ложиться в разное время и прекратил заниматься с внучкой фехтованием, оставив ей только неподвижное тряпичное чучело, на котором она должна была отрабатывать удары палкой, да полосу в зале для отработки движений. Заниматься одной было скучно, и она впервые жалела о том, что у нее не было брата или сестры.

— Я привез тебе подарок, Матильда, — заговорщически сказал старый барон, но его тон был таким отстраненным, что стало ясно, он вспомнил о подарке лишь случайно и не особо выбирал, что купить. До последнего Матильда надеялась, что он привез ей кинжал или собственную шпагу, но барон достал пухлый сверток, в котором лежало что-то мягкое. — Можешь развернуть его.

Она быстро разорвала веревку, помогая себе зубами, и развернула плотную серую ткань. Под ней оказалось что-то блестящее, мягкое, нежно-голубое, и край шелковой ткани упал к ее ногам.

— Что это? — спросила Матильда упавшим голосом.

— Я вспомнил, что у тебя осталось лишь одно платье и подумал, что ты уже достаточно выросла, чтобы получить новое.

— Но его все равно никто здесь не сможет сшить! — воскликнула она и прикусила язык, чтобы не получить за дерзость.

— Я выписал и портного, которого привезут завтра. И учителя танцев, который сделает так, чтоб ты прекратила горбиться и топать, когда ходишь, — строго сказал барон. — И еще вот. Это тоже тебе.

Матильда похолодела. Она ошиблась и приняла его тон за равнодушие, но это было не так, наоборот, дед слишком сильно задумался о ее будущем. Он вручил ей корзинку, из которой сильно пахло чем-то сладким; Матильда засунула в нее нос и немедленно расчихалась до слез.

— Но-но, не так быстро! Можешь унести ее к себе в комнату и посмотреть, что там… Ткань оставь здесь. Я пока намереваюсь отдохнуть. И, кстати, что надо сделать?

— Благодарю вас, дедушка, — пролепетала она, обуреваемая смешанными чувствами. Барон фон Ринген строго глядел на нее, и Матильда опомнилась, что забыла сделать книксен, которому он безуспешно учил ее в последние дни. Она приподняла пальцами уголки воображаемого платья и присела. Дед довольно кивнул, погладил ее по голове и сел перед очагом в скрипнувшее кресло.

В корзинке лежали две коробочки (одна маленькая и одна большая) и стеклянный флакончик, перевязанный шелковой лентой. Матильда поглядела на него с подозрением, принюхиваясь к резкому цветочному запаху, который он источал, и взялась открывать коробки. С первой она промучилась минут пять, пока случайно не нажала на что-то сбоку, и крышка легко упала ей на колени, испачкав бриджи чем-то белым. В жестянке лежала белая мазь, и Матильда сначала понюхала ее, а потом попробовала на вкус и долго отплевывалась от отвратительного металлического привкуса на языке. Во второй коробочке оказались краски всех оттенков красного и целый набор кистей, мягких, как беличья шкурка. Матильда пощекотала себе руку одной из них, но так и не поняла зачем дед купил их, поэтому отложила в сторону.

Флакончик она крутила дольше всего, стараясь понять, что в нем. Когда ей удалось отвинтить пробку, часть дурнопахнущей воды вылилась ей на рубашку, и она расчихалась и чихала так долго и так громко, что снизу к ней поднялся барон.

— Рассматриваешь подарки? — добродушно осведомился он, отхлебывая из старого кубка, словно не видел беспорядка вокруг Матильды.

— Да, дедушка, — она вытерла нос ладонью, и барон фон Ринген нахмурился. — Только понять не могу, зачем это. Вы хотите, чтобы я занималась… живописью?

Дед засмеялся, неожиданно помолодев лет на десять, и Матильда почувствовала себя уязвленной и глупенькой.

— Подумать только, — сказал он, когда отсмеялся, — ты так искренна и наивна, что я даже горжусь твоим воспитанием. Нет, это не для того, чтобы мазать картины, девочка моя. Люди красят этим лицо.

— Лицо-о-о? — она так удивилась, что чуть было опять не опрокинула флакон. — Зачем?!

— Ну, моя дорогая, это очень просто. Краска сглаживает кожу… Но, чтобы не быть похожей на мертвеца, тебе нужно подкрасить алым здесь и здесь, — он показал на свои щеки и губы. — Я думал использовать это сам, но тебе это нужней.

Матильда неуверенно дотронулась до маленьких шрамиков на щеке.

— Я не представляю вас с этим на лице.

— По правде, мне надо было купить еще и парик для себя, из тех, что сейчас носят…Такие кудрявые, до середины спины, — с каждым словом барона Матильде казалось, что дед сошел с ума. — Нас, знать, судят по лицу и одежде.

— Но кто нас будет судить в лесу, дедушка?

Барон сморщился.

— Твои вопросы… — с неодобрением проворчал он и вздохнул, прежде чем неуверенно сказать ей следующее: — Видишь ли, мое сокровище, нам стоит в скором времени ждать гостей. И ты должна выглядеть, как обычная милая девочка, послушная и набожная, понимаешь?

Матильда кивнула, но затем покачала головой. Известие о гостях ее ошарашило чуть ли не больше, чем странные подарки, и она все еще думала, что с дедушкой что-то не так.

— И что мне придется делать? — спросила она, стараясь говорить ровно и не выдать своих опасений.

— Слушаться меня, — старый барон загнул палец, — носить платье, не бегать с дикими криками по дому, говорить тихо, смотреть в пол, делать вид, что тебя не интересуют никакие дикие звери и никакая охота… Матильда! Ты меня слышишь?

— Может быть, мне лучше притвориться мальчиком? — безнадежно спросила Матильда. — Я не хочу красить себе лицо этим.

— Делать это нормально и очень пользительно, — проворчал барон, хотя на его лице читалось откровенное сомнение. — На твоем месте я бы порадовался, Матильда.

— Неужели вы с бабушкой раскрашивали друг друга в белый цвет?

— Не совсем, — после долгих колебаний признался старый барон. — Мы жили в иное время, радость моя. Да и не было у нас ничего с твоей бабушкой, кроме вше… вещей, что на себе. Когда я взял ее в жены, — пояснил он. — А у тебя есть все, о чем только может мечтать девочка. Поэтому хочешь или не хочешь, а тебе придется сделать так, как я скажу.

— Могу ли я спросить вас, кто этот гость?

— Мой старый друг, — он потемнел лицом (это выражение Матильда помнила из книги и теперь удивилась тому, как оно точно подошло к деду). — Я хочу, чтобы он видел, что у нас все хорошо, ясно?

— Но у нас все хорошо, дедушка.

— Хорошо должно быть как дОлжно, — отрезал барон, и Матильда заморгала, ошарашенная языковыми вывертами.

— Ладно, — кротко ответила она со вздохом. — Я намажу себе лицо, и надену платье, когда его сошьют, и не буду повторять тех слов, которые вы говорите, когда ударяетесь, и не буду бегать, и кричать тоже.

— И не выходи никуда из дома.

Матильда нахмурилась, но все-таки выдавила из себя:

— Обещаю.

Барон фон Ринген довольно потрепал ее по голове, но на душе у Матильды было неспокойно. Когда дед засыпал в своей комнате, а слуги уходили к себе, она иногда выбиралась наружу, отодвинув засов — сначала, чтобы подышать свежим ночным воздухом и послушать звуки темного леса. В сумерках на тропы выходили звери, и Матильда могла различить след зайца от следа лисы по одному лишь запаху; как-то раз чутьем она нашла три входа в лисье логово, где недавно вывелись лисята. Мать-лиса встревоженно тявкала, пытаясь отвлечь незваную гостью от своих детей, игравших с голубем в глубине норы (кто бы только мог ответить, откуда она точно знала, что это был голубь), но Матильда не желала им вреда, и потому просто слушала, как они резвятся. Она знала, где живут ежи, где в роще вырыл нору барсук, где вьют свои гнезда жаворонки и куропатки, где охотятся совы летом и зимой, но по вечерам интересовало ее вовсе не это.

Она выходила на дорогу, петлявшую мимо старого кладбища чьей-то семьи, исчезнувшей с лица земли (это точно были не их родственники, как клялся дедушка), и шла к деревне, пока не показывался один-единственный огонек, горевший у кабака. Матильда останавливалась на краю леса и задерживала дыхание; ей казалось, что она и лес — единое целое. «Маленькая язычница», — называл ее дедушка, когда сердился. Разумеется, она знала наизусть и «Отче наш», и «Символ Веры», и несколько псалмов, но в домашнюю часовню заходила редко, а в большой церкви не была никогда. Дед и сам не был охотником проводить службу — он даже с горечью смеялся, что всегда хотел быть добрым католиком, но превратился в протестанта. Матильда понятия не имела, в чем была между ними разница и кто это вообще такие, но на всякий случай поддакивала барону.

Здесь, в темнеющей роще, она набиралась смелости, чтобы выйти к низеньким домам и постоять под окнами, затянутыми бычьим пузырем и слюдой. Людские разговоры будоражили ее воображение, и она искренне недоумевала их простолюдинским бедам, считая их глупыми и неважными, но все же не могла устоять от того, чтобы не слушать их. Единственное, чего она не выносила, были звуки, которые издавали влюбленные. Она вздыхали, глупо шутили, целовались и делали вещи, присущие только зверям, и Матильда чувствовала, будто ее обманули и оскорбили, когда внезапно слышала их, краснея до самых ушей. Это было глупо, и то, что они делали, было глупо, но что-то внутри ехидно подталкивало ее жадно впитывать происходящее, и она никак не могла справиться с собой.

Дом злой старухи, что осмелилась перечить и угрожать деду, стоял поодаль от прочих. Вначале Матильда собиралась устроить ей какую-нибудь каверзу в отместку, но потом подумала, что это будет недостойно баронессы. Месть должна была быть более изысканной и пугающей.

Вначале Матильда приходила к ее дому дважды, не в силах придумать, ничего путного, и во второй раз на том месте, где она стояла накануне, лежала старая, сбитая подкова. Она показалась Матильде недобрым знаком, вызовом от старухи, поэтому в следующий раз баронесса принесла ей обглоданные голубиные косточки из совиного гнезда. Подкову она выкинула в реку, чтобы вода унесла с собой зло, но, к своему удивлению, в следующий раз вновь нашла ее лежавшей на том же месте.

Постепенно это начало походить на безмолвную игру, где не было установленных правил, но каждый знал, что ему надо делать и чего ждать. Матильда исправно носила к старухиному дому кости разных животных и птиц, чтобы найти на следующий день заговоренное железо, старую монетку или даже огниво. Огниво она оставила себе, но все остальное без малейшего угрызения совести выкидывала. Интересно, знала ли старуха, кто приходит к ее дому, когда выходила на рассвете убрать кости? Принюхивалась ли она к следам, как это делала сама Матильда, повинуясь древнему шепоту в ее голове?

В луже у дома тревожно орали лягушки. Они неожиданно замолчали, как только Матильда подошла ближе, и прыснули врассыпную, чтобы завести свою песню из заболоченных кочек за кузницей. В траве, на привычном месте, лежало что-то длинное, переливчато блестевшее в свете луны, и Матильда опустилась на колени, смело протянув пальцы к непонятной вещице. Она внезапно мягко заструилась в темноте, и баронесса отпрыгнула назад, осознав, что чуть было не схватила змею. Страх перед этим гадким созданием подступил к горлу, Матильда коротко вскрикнула и быстро-быстро попятилась задом прочь, не сводя с твари глаз.

Неожиданно из темноты послышалось ржание, а вслед за ним — проклятие: похоже, лошадь сбросила всадника, и теперь он сиплым голосом приказал зажигать огни.

Огонь взвился совсем недалеко от нее, и Матильда припала к земле, оцепенев от неожиданности. Теперь она заметила, что в воздухе стоял горький запах постного масла и смолы.

— Есть здесь кто? — послышался дрожащий голос. За ним кто-то утешительно бормотал, помогая всаднику подняться на ноги.

— Ловите лошадь, — приказал он непререкаемым голосом. — Что-то испугало ее…

— Найдем сейчас, господине. Это вы ладно придумали, герр, по ночам тварь караулить…

Факелы зажигались один за другим, и Матильда с изумлением глядела на то, как преображаются деревенские дома от рыжих и желтых отблесков на бревенчатых стенах, приобретая зловещие очертания. Где-то истерично заплакал ребенок, залаяли два пса, и она сжалась, предчувствуя недоброе.

Крестьяне беспорядочно метались между домами, мелькая с факелами то тут, то там, и теперь она видела слугу, еле удерживавшего на привязи трех псов, похожих на трехголовую собаку из ада, о которой рассказывал дед. Каждый из них был с Матильду размером, изо рта у них капала слюна, и они были очень, очень голодны.

— Чего поглядываешь? — Матильда почувствовала легкий тычок сапога в бок и поспешно вскочила на ноги. — Болван!

Хмурый и высокий человек с мертвенно-бледным лицом, искаженным отблесками огня, глядел на нее сверху вниз. Он был одет не так, как крестьяне, прямой, как стрела и неприятный, как горькое снадобье. Матильда не додумалась, что ему надо поклониться, и только его тяжелый взгляд заставил ее опомниться.

— Как тебя зовут? — спросил он хмуро.

— Ма… Матиас, господин, — пробормотала она, чувствуя, как он буквально пронизывает ее насквозь взглядом. Незнакомец крепко схватил ее за шиворот кафтана, перешитого из дедова дублета, больно прихватив косу.

— Оставайся рядом со мной, Матиас.

— Мы нашли следы, господин! — крикнул один из крестьян. — За домом кузнеца! Чьи-то кости, дохлая змея, и еще одна… Сейчас я ее…

— Кости? — раздельно произнес незнакомец. — Ведите собак! И где, черт подери, моя лошадь?

Матильда осторожно вытянула волосы из его хватки, и он недовольно тряхнул ее. Крестьянин убил змею палкой и поднял два переплетенных тела, чтобы показать господину. Тот еле заметно кивнул, и мужик размахнулся и швырнул их в сторону.

— Волчья челюсть, господин, — другой крестьянин угодливо подсунул кость главному. — Правда, старая уже, вон ее как обветрило… Даже гнилью не несет, — зато от него самого несло так, что Матильда сморщилась и тоненько чихнула.

— Ищите следы рядом!

— Так там ведьмин дом, — удивился мужик, подняв факел повыше. Он с любопытством покосился на Матильду, не смея поднять взгляда на хозяина. — Вестимо, ее это кости. Староста наш уже писал о ней, да толку никакого…

— А ну, делай, что приказано! — прикрикнул на него подошедший толстый староста в волчьей безрукавке. Он тащил за собой лошадь, но та упиралась, мотала головой и рыла копытами землю, не желая подходить ближе. Псы уже деловито обнюхивали место, где совсем недавно стояла Матильда, и она похолодела. — Нашелся тут… умник.

— Тут змеиное гнездо, стал-быть, — заявил крестьянин с костью, опасливо покосившись на незнакомца. Тот взял лошадь за уздечку, все еще не отпуская Магдалену, но животное только сильней разволновалось и попятилось назад. — Они всегда беспокоятся, когда змей чуют, — добавил он, преисполнившись достоинства от собственных знаний. — Вот я помню, был у моего брата мерин…

— Господин, — неожиданно осипшим от страха голоса, прервал его ловчий, и незнакомец недовольно обернулся. Псы припали к земле, растеряв свою ярость; они прижимали уши, вздыбив загривки, но рычать не пытались, и вместо того жалобно скулили.

— Это, по-вашему, тоже от змей? — громыхнул незнакомец. Лошадь рванулась, и он наконец-то отпустил Матильду. Она пригнулась, проскользнула между двумя факелами и бросилась в лес, не разбирая дороги.

— Матиас! — крикнул ей вслед незнакомец. — Вернись сейчас же! Остановите его!

Она споткнулась о корень и полетела на землю, больно проехавшись коленями и ладонями по глинистой почве. Огни дрогнули и потянулись за ней, но Матильда вскочила на ноги, размазывая выступившие от боли слезы по лицу, и побежала дальше, надеясь на свою ловкость.

— Глупый мальчишка! — слышалось позади. — Я не обижу тебя! Вернись, не то я спущу собак!

В темноте она опять полетела кубарем, запнувшись о ствол поваленного дерева, что громко хрустнуло под ее коленом и выпустило невидимое облако полусгнивших опилок, окутавших Матильду. Она поползла дальше на четвереньках, не доверяя больше своим ногам; но вдруг впереди оказалась пустота, и она упала в неглубокую и неровную яму.

— Это ваш сын, господин? — угодливый вопрос донесся до нее издалека. Матильда сжалась.

— Разумеется, нет, — презрительно ответил высокий незнакомец. — Я хотел спросить у вас, кто это. Сын местного барона?

— У него нет сыновей… Здесь ни у кого из знатных людей нет сыновей такого возраста, — Матильда в ужасе потерла лоб, ожидая, что последует дальше.

— Вот как? — этот холодный вопрос не сулил ничего хорошего, и она сжалась.

— Это оборотень! Давайте подожжем лес! — выкрикнул кто-то, и люди одобрительно загудели.

— Нет, — и они затихли, словно на них вылили ведро холодной воды. Матильда видела внутренним взором, как незнакомец поворачивается в ее сторону и протягивает к ней руку. Она отползла еще чуть-чуть и неожиданно уткнулась ногой во что-то мягкое и теплое. Оттуда раздался еле слышный писк, и Матильда покрылась мурашками от ледяного ужаса, удобно устроившегося в ее утробе.

— Спустите собак, — гораздо тише сказал незнакомец. — Пусть охраняют деревню всю ночь. Женщины и дети пусть переночуют в церкви, а завтра…

— Подожжем лес?

Раздался звук хлесткого удара.

— Завтра я хочу поговорить со старухой, которую вы зовете ведьмой.

Он добавил еще что-то, но Матильда уже не смогла разобрать его слов, крестьяне загудели, и поднявшийся ветер в листве совсем спрятал звуки. Она перевернулась и села, прислонившись спиной к холодным корням, на которых висели комья земли. То, мягкое, молчало и не двигалось, притворяясь мертвым, и Матильда плюнула себе на грязные пальцы, чтобы стереть кровь с разбитых колен.

— В лесу нельзя плеваться, — тихо прошелестел детский голос, и Матильда выпрямилась от неожиданности, а затем стремительно схватила бесформенную кучу, из которой шло тепло и голос. Куча оказалась суконной накидкой на еловом лапнике, посреди которой пряталась какая-то мелкая девчонка, если судить по крестьянской шапочке. Матильда на всякий случай перекрестила ее и подозрительно спросила:

— Ты не подземный карлик?

— А ты? — с ужасом донеслось в ответ.

— Я — нет, — без особой уверенности ответила Матильда. Она вытерла пот с лица, перепачкавшись в собственной крови.

— И я…

— Что ты тут делаешь посреди ночи?

— Не знаю…

— От кого ты прячешься?

— Я не знаю… — она (или все-таки он) говорил с ужасным невнятным крестьянским произношением, как будто рот был набит кашей.

— Да что ты вообще знаешь? — Матильда оттолкнула крестьянку прочь.

— Я жду бабку… Она привела меня сюда и здесь оставила. Сказала, надо ждать ее, — прошептала девочка. — Я просила ее быть здесь. Дома опасно. У людей кровь сама не своя. У тебя тоже не такая.

— Что за ерунду ты несешь?

— Она обещала мне спеть, — девчонка неожиданно затянула тоненьким жалобным голоском колыбельную, и Матильда зашипела на нее.

— Хочешь приманить собак? — она помолчала, прислушиваясь, но лая не было, а потом жестоко отрезала: — Твоя бабка тебя просто бросила здесь. Я слышала, крестьяне так часто делают с ненужными детьми, особенно если у них нет родителей.

— Но у меня есть и отец, и мать… — робко возразила девчонка, но Матильда только тяжело вздохнула. Она дотронулась до коленей и зашипела.

— Дай мне что-нибудь остановить кровь, — скомандовала она.

— Нужно найти паутину…

— Так ищи! Я не могу вернуться домой в таком виде. Дед выпорет меня за то, что я ушла без спросу.

— О-о, — сочувственно вздохнула девчонка. Матильда слышала, как глупышка послушно шарит по стенам ямы, не подозревая о том, что пауки не ткут паутину на земле. Послал Господь еще одно испытание! Где-то вдалеке завыли волки, и малявка замерла на месте.

— Не бойся. Они не придут сюда. Волки не терпят запахи гари.

— Гари?

— Ну да. Они уморительно чихают, когда им в нос попадает дым. Дедушка принес мне один раз волчонка с охоты, — неожиданно сказала Матильда. — Ведь знаешь, последнего из выводка нельзя убивать. Он меня, правда, боялся, но ел все, что я ему давала. Ненавидел железо, порох и дым.

— А что горело? — малявка осторожно дотронулась до ее рукава в темноте.

— Да каша из печки подгорела. Или ты про сегодня спрашиваешь? Не знаю. Я пришла посмотреть, что здесь творится, и вдруг везде оказались люди, зажгли огонь, вывели собак. Я хотела убежать, но не успела… — про испуг она промолчала, чтобы не давать крестьянской девчонке повода смеяться.

— А меня бабка Магда спрятала, — простодушно сказала та. — Она сказала, что люди нас боятся, и мы ушли сюда. Она сделала нам лежанку и принесла немного еды от матушки. А сама пошла посмотреть, что творится в деревне.

— Ну и зря, — проворчала Матильда. Жар от погони прошел, и она вдруг поняла, что очень замерзла, когда дрожь охватила ее с ног до головы.

— Она вернется! — убежденно сказала малявка и подала Матильде латаное покрывало. Она нырнула под него сама, и Матильда прижала ее к себе, чтобы было теплей. — Она придет за мной и поможет тебе добраться домой.

— Пф! Я способна это сделать без всяких старух.

Девчонка ничего не ответила, и Матильда услышала тихое сопенье. В деревне залаяли собаки, и она туже закуталась в одеяло, словно хотела пропитаться чужим запахом. «Интересно, что скажет дед, если узнает, что я сижу под одним одеялом с крестьянкой? — подумала она, но мысли текли тягуче, как сладкий сироп, который один раз дедушка привез на какое-то Рождество. — Это против этикета… Но пусть. Главное, не спать. Как только все утихнет, и я согреюсь… надо искать дорогу домой…»

Из-за облаков вышла луна, и в облаке света, которое появилось меж вывернутых, узловатых корней, возникла фигура, и Матильда узнала в ней деда. Она сбросила одеяло с плеч и подскочила к нему; дед грустно положил ладонь ей на голову и потрепал по волосам. Она никак не могла поймать его взгляда, но ей было рядом с ним покойно и хорошо…

Луна действительно вышла из-за облаков, но ее свет терялся в переплетении ветвей, и обе девочки крепко спали в глубокой тени холодного и мертвого дерева.

Лене проснулась от холода и оттого, что сильно хотелось есть. Она села, потянув одеяло на себя, потерла глаза кулаками и замерла: было уже совсем светло, и гомонили птицы, перебивая друг друга. Из-под одеяла донеслось недовольное ворчание, и рука ночного незнакомца ловко отобрала у Лене остатки лоскутного покрывала. Лене вздохнула, поправила платок, которым бабка Магда вчера повязала ей голову, и от нечего делать попрыгала на одной ноге, поглядывая наверх. Бабки нигде не было видно, и Лене уговаривала себя, что та просто задержалась в деревне… Или ее позвали лечить кого-нибудь. Или еще что-нибудь. Мало ли что та могла делать? Думать о вчерашних словах ей не хотелось, но они все время шли ей на ум: «она тебя бросила», и Лене всякий раз ежилась.

Вдобавок ко всем неприятностям ей захотелось писать, но она постеснялась садиться при спящем мальчишке и только потеребила одеяло, чтобы он поскорей проснулся.

— Что тебе надо? — недовольно и невнятно спросил ночной гость, перевернувшись на другой бок, но затем вдруг замер, сел и резко скинул с головы одеяло.

— Уже день? — спросил он изумленно. — Мне же надо домой!..

Лене горько расстроилась, увидев его при свете солнца. В темноте она навоображала себе черти что, но это был самый обыкновенный мальчишка, не старше ее брата, в господской одежде, расшитой какими-то блестящими шнурами и с настоящими оловянными пуговицами. Волосы у него были не темные и не светлые, а так; глаза какого-то зелено-коричневого цвета, каким бывает болотный мох; и весь он был каким-то костлявым.

Без лишних слов он встал на ноги и принялся карабкаться по корням, чтобы выбраться из ямы.

— Обломится, — тихонько произнесла Лене, увидев вторым зрением, как корень выскальзывает из рук мальчишки, и точно — через мгновение мальчишка уже лежал на земле, непонимающе мотая головой.

— А ну-ка, повтори, — приказал он с угрозой. Говорил он тоже не так, как деревенские, раскатывая гласные и букву «р», так что последняя прямо походила на рычание.

— Моя бабка за мной не пришла, — доверчиво сообщила ему Лене. Мальчишка смутился.

— А… — протянул он, явно вспомнив вчерашний разговор.

— Она обещала принести еды и воды.

Мальчишка перевернулся на живот и встал, покачиваясь на носках своих сапог.

— Она не придет, — отрезал он. — Обещаниям взрослых нельзя верить. Попробуй покричать, как только я уйду. Вчера здесь было хорошо слышно все, что творится в деревне — кто-нибудь да найдет.

— Мне нельзя кричать, — возразила Лене. — Бабка мне запретила строго-настрого. И возвращаться в деревню без нее я не могу.

Мальчишка пожал плечами и быстро, как ящерица, выбрался наверх по корням. Он помедлил, стоя на краю, и Лене просительно взглянула на него: ей не хотелось оставаться одной.

— Я хочу есть, — сказала она ему снизу.

— Я тоже, — буркнул мальчишка в ответ. Он похлопал по карманам своего кафтана и выудил платок. В нем оказалась плоская лепешечка и что-то круглое, похожее на камешек, и Лене с любопытством уставилась на его руки.

— Закрой рот и лезь сюда, — велел ей мальчишка.

Она подняла одеяло, повязала его через плечо, как делала бабка, когда оно не служило ей плащом, и послушно подошла к бугрившимся корням. Лене попробовала повторить движения мальчишки, но подняться ей удалось лишь на пол-локтя, после чего она упала вниз. Она упрямо кидалась на корни еще два раза, но каждая попытка заканчивалась тем же самым. Мальчишка сердито вздохнул сверху, и она сжала губы.

— Ты лазаешь, как мешок с зерном, — укоризненно сказал он. — Постой-ка.

Он ловко спустился вниз и подставил спину.

— Садись, — велел мальчишка и выпустил воздух сквозь сжатые зубы, когда Лене всем своим весом забралась к нему на закорки. — И держись крепче. От тебя пахнет, как будто ты ночевала в загоне с козами.

— От тебя тоже, — сердито сказала Лене. От мальчишки пахло чем-то совсем незнакомым, похожим на то, как пах священник в церкви.

Он не ответил и полез наверх. Лене крепче уцепилась за него, и мальчишка недовольно брыкнулся, когда она слишком сильно надавила ему на шею. Он полз гораздо медленней, но все-таки они добрались до края ямы, и Лене тут же с удовольствием повалилась на мох. Мальчишка сел рядом, потирая шею.

— Меня дома убьют, — сказал он, разламывая пополам лепешечку. — Дед, наверное, приготовит самую большую палку.

— Я бы позвала тебя к себе, — ответила Лене, стараясь не особенно жадно глядеть на еду, — но я не могу без бабки…

— Тебе уже было сказано, что она не придет, — рассердился мальчишка и всунул ей в руки лепешку. Она оказалась неожиданно сухой, как сухарь, но гораздо более плотной. — Послушай! А что если ты пойдешь со мной, и я скажу, что тебя пришлось доставать из ямы?

— Разве это не будет ложью? И бабка Магда…

— Да забудь ты о своей бабке! По моему разумению, совершенной ложью это не будет, — сказал он совсем непонятно, — а значит, божье наказание нам не грозит. А там и до исповеди недалеко… Наверное. Итак, решено, ты идешь со мной!

— А потом ты меня проводишь назад?

— Да, да, да, — нетерпеливо сказал он, поднялся и всунул ей в руки камушек. — На вот. Ты такого и не пробовала.

— Я камни не ем… Их только цверги едят.

— Дурочка! Просто положи его в рот и все поймешь.

Она хотела было спросить, не колдовство ли это, но передумала. Коричневый угловатый камешек так сладко пах, что Лене послушалась своего нового знакомца и осторожно лизнула его. На языке тоже стало сладко, и она немедленно засунула весь камешек в рот и захрустела им.

— Это бонбон, — пояснил мальчишка. — Дедушка дает мне по две штуки в неделю, если я хорошо себя веду.

Таинственный бонбон звучал как звук церковного колокола, и Лене подумала, что неизвестный дедушка может дать ей еще один такой камешек, который она отнесет потом домой, на зависть всем ребятам. Она тут же отбросила все сомнения, оставаться здесь или идти вместе со своим с новым знакомым.

— Меня зовут Магдаленой, — застенчиво сказала она. — Можно я… Ну… отбегу.

— Пф, и с каких это пор крестьяне так деликатны? — нахально заявил мальчишка. — Я… Зови меня пока Матиас, хорошо?

Она кивнула и, пока он нарочито отвернулся, скрестив руки на груди, быстро сделала все, что хотела. Язык щипало после этого бонбона, откуда-то появилась жажда, но она не стала говорить об этом и молча последовала за Матиасом.

Мальчишка держался леса, чутко принюхиваясь и прислушиваясь к звукам. Иной раз его повадки вызывали в Лене оторопь, и она на всякий случай крестила нового знакомого сзади. К счастью, у него не вырастали рога, не появлялись копыта, и он вовсе не собирался превратиться в дым, хотя на лице его все явственней отражалось недоумение и подозрение. Когда они добрались до кладбища, Матиас вообще остановился.

— Странно, — сказал он задумчиво. — Мы уходим от деревни дальше, но запах дыма и гари становится все сильней.

Лене ничего такого не чувствовала и осмелилась только хмыкнуть. Матиас свысока взглянул на нее, обернувшись, но ничего не сказал.

— Разве можно сюда ходить? — спросила Лене, когда они прошли мимо склепов и свернули на дорогу, где даже следы от колес были еле видны. — У нас говорят, что здесь живет чудовище… Старый барон.

— Глупости. Здесь живу я! А старый барон — и есть мой дед, — несмотря на бодрый тон, Матиас явно волновался и прибавил шагу. Лене засеменила за ним, стараясь не потерять бабкино одеяло, и споткнулась о кочку. Она подняла голову, чтобы окликнуть мальчишку, но потеряла голос: точно в сказке, меж деревьев стоял серый дым, и теперь Лене явственно чувствовала запах пожарища.

Матиас неожиданно метнулся вперед, и Лене поднялась и беспомощно поковыляла за ним; дорога вильнула влево, и ее глазам предстали ворота, за которыми еще дымились остатки дома. Середина его провалилась внутрь, окна зияли пустыми глазницами среди толстых обугленных стен, и лишь каменный очаг торчал посредине, похожий на великаний стул, весь в дыму. До ближайших деревьев было неблизко, но еловые ветви, что тянулись к пожарищу, растеряли свои иглы.

От дыма слезились глаза, и она наощупь, хватаясь за стволы деревьев, обошла пожарище, еще пышущее жаром, издававшее волны тепла, и села на кочку, над которой качался самодельный деревянный домик. Матиас появился рядом, с белым, непроницаемым лицом.

— Обычно я к-кормлю здесь белок, — сказал он и неожиданно скрипнул зубами, словно хотел раскрошить себе челюсти, а затем опустился рядом с ней. Мальчишка закрыл лицо ладонями, и Лене неловко дотронулась до его рукава.

— Я не плачу, — сказал он глухо и вытер нос ладонью. — Мне нужно найти дедушку.

Матильда без устали ходила вокруг пожарища, надеясь, что угли остынут. Девчонка таскалась за ней, как привязанная, но, странное дело, эта крестьянка перестала ее раздражать, после того, как осмелилась утереть ей слезы. Она так серьезно сказала, что дед еще жив, что Матильда, баронесса фон Нидерхоф, поверила ей, хотя видела, что на пороге дома лежит чье-то тело, обгорелое, как деревяшка.

«Кто мог это сделать?» — раз за разом возвращалась она к одной и той же мысли, и вновь ей мерещились крестьяне с факелами и тот человека, что командовал ими. Матильду начинало трясти, когда она вспоминала последний разговор с дедом, и только присутствие девчонки сдерживало ее от того, чтобы не лечь и не заплакать.

— Я хочу есть, — деликатно сказала та, после того, как Матильда в тридцатый раз обошла сгоревший дом. Она нашла клочок льняной ткани, половинку медной монеты и следы подкованных сапог, которые, впрочем, могли принадлежать слугам и деду. Дым перебивал запахи, и Матильда не могла сказать, кто именно ходил вокруг дома. Она кляла себя за то, что убежала вчера, и говорила себе, что если дедушка жив, то она никогда-никогда не покинет его.

От сгоревшего курятника и каретного сарая, который они никогда не использовали, гнусно пахло горелыми перьями и соломой. Здесь жар был меньше, и Матильда поворошила в углях веткой, вызвав целый сноп искр и белой золы.

— Я тоже хочу есть, — сказала она, не оборачиваясь. — Но у меня больше нет никакой еды.

— Там нет никого дорогого тебе, — уверенно сказала Лене. Она сама не знала, отчего так говорит. Это место было полно теней, как будто люди оставляли в воздухе нерастаявший образ, и она сбивалась с толку, когда их становилось слишком много.

— Да? — ухмыльнулась Матильда. Она повернулась к девчонке — оборванная, грязная, в разорванных штанах, с ободранными коленями: не баронесса, а бродяжка. — Откуда тебе знать?

— Я просто знаю.

— Мой дед мог спастись, — после некоторого раздумья заметила Матильда. — Он не из тех, кто даст себя в обиду. Он говорил, что у нас есть родня… Где-то. Если я не найду его, то могу справиться о них в городе. Да и он, наверное, пошел туда. Не мог не пойти.

— Я могу найти бабку… — заикнулась Лене, но Матильда махнула на нее рукой.

— Как ты думаешь, сюда придет кто-нибудь? — спросила она неуверенно.

Лене пожала плечами.

— Ты права… Кому нужно свежее пепелище? Они придут, когда можно копать угли и искать сохранившиеся вещи. Дед рассказывал мне, что на войне, когда жгли деревни, так часто делали.

— Бабка тоже говорила о войне, — эхом отозвалась она.

— Подумаешь. Что о ней может знать крестьянка? Вот мой дед — он настоящий герой. Он ходил в атаку и вел за собой войска, его контузило от пушечного выстрела, и он наводил ужас на врагов меткой стрельбой из мушкета!

— У нас тоже остался дедушкин мушкет, — но Матильда не слышала ее. Она ковыряла пальцами землю с пожухлой травой.

— Нам нужно вернуться в деревню, — заявила она наконец. — Там я потребую, чтобы нас накормили, дали мне лошадь и проводили до города. В конце концов, я знатнее всех в этих краях, и это моя земля, и крестьяне мои! То есть, дедушкины.

— Я не могу… Я обещала, — промямлила Лене.

— Ты тоже моя собственность, — припечатала Матильда, гневно зыркнув на нее. — Я приказываю тебе сопровождать меня, куда бы мне не вздумалось пойти! Хотя ты можешь вернуться в свою волчью яму и помирать там с голода.

Обратный путь занял у них гораздо больше времени; усердная Лене нарвала на обочине травы, которую бабка готовила в голодный год с квашеными ягодами и остатками капусты. Ее можно есть сырой, говорила она своему спутнику, но Матиас брезгливо отказывался от угощения. Он позволил ей собрать для него пригоршню земляники и даже разрешил съесть несколько ягод, но взгляд у него оставался таким же тревожным и голодным. Они почти не разговаривали, и Лене еле волочила ноги, с ужасом представляя, как войдет в деревню, и ее заберет тот страшный человек, от которого ее прятала бабка. Где она была теперь? Лене попробовала вспомнить ее глаза, но вместо того вспомнила только последний подзатыльник и потерла шею под косами.

Матильда, казалось, не знала усталости. Она мечтала о хорошем куске мяса или птицы, но как только представляла его на вертеле, подрумянившегося снизу, ее тут же начинало тошнить — поскольку образ сменялся образом обгоревшего человека. «Это кто-то из слуг, — говорила она себе. — Это кто-то из слуг. Но если дедушку убили, то я отомщу за него».

Когда они подошли к деревне, уже смеркалось, тени удлинились, и в небе тоскливо кричали ласточки. Матильда сделала знак остановиться, и Лене опустилась на том же месте, где встала: ноги у нее гудели и казались тяжелыми, как два мешка с зерном.

— Мне не нравится, как здесь пахнет, — проговорила Матильда.

— Опять пожар?

Матильда покачала головой. Ужасно хотелось пить, но дед всегда предостерегал ее от воды.

— Железо, — коротко и хрипло сказала она. — И деревня… Она какая-то пустая. Я не слышу ни единого звука.

Лене наклонила голову и прислушалась. Она была готова сказать, что люди ужинают, но Матиас был прав. Не скрипели двери, не было слышно спокойных разговоров стариков, встречавших закат, никто не гремел котлами и не ругался. Если бы она знала это слово, то сказала бы, что в воздухе повисла настороженность, но она только поежилась и преданно взглянула на Матиаса.

— Надо пойти и посмотреть, что там, — сказал он.

Лене жалобно шмыгнула носом, и Матильда покосилась на нее.

— Я попробую разведать, что там случилось, — сказала она. — Спрячься в лесу и не выходи ни к кому, кроме меня.

Она тяжело вздохнула, увидев, что крестьянка не двигается с места. Матильда взяла Лене за руку, помогла подняться и терпеливо отвела подальше в лес.

— Сиди здесь, — сказала она, как сказала бы собаке, и пожалела, что у нее нет еще одного бонбона. Лене сморщилась, но кивнула и послушно села.

Матильда отошла от нее на несколько шагов, обернулась, чтобы удостовериться, что все в порядке, и глубоко вдохнула, набирая в себя побольше уверенности. После увиденного на месте родного дома, она решила не выходить на открытое место и легко заскользила вдоль опушки леса. Впереди темнели молчаливые дома, но над крышами не клубился дым — никто в этот вечер не топил очаг? Запах железа стал сильней, и к нему примешался аромат выделанной кожи и человеческого пота.

Она осмелилась выйти из лесу только рядом с кузницей, что стояла поодаль. Ее двери были распахнуты, и Матильда заглянула внутрь: брошенный горн, развешенные по стенам инструменты, мышь, шуршащая под верстаком. На земляном гладком полу не было никаких следов борьбы; все тихо и мирно, будто хозяин просто вышел и сейчас вернется.

— Кыш, — шуганула она мышь, и та убежала, мелькнув хвостом. На полу остался обгрызенный ею сухарик. Матильда подняла его, терзаемая сомнениями, осмелится ли потом взять его в рот, но все-таки положила в карман. Еда лишней не бывает.

Ей вдруг явственно привиделся их погреб, замурованный под обломками: бочки с вином, мука, копченые колбасы, два круга сыра и вяленая оленья нога, и гроздья сушеных яблок, и сухие грибы, из которых получается чудесный, наваристый суп. Матильда невольно сглотнула слюну, но тут же замерла: рядом послышались шаги.

— Собака вернулась, что ли? — донеслось до нее.

— Пойди да проверь!

— Чего это я? Монеты одинаковые с тобой получаем, ты и проверяй. А то все я, да я.

Матильда задержала дыхание и нырнула под верстак, скорчившись рядом с большим камнем для наковальни. Разумно было выйти навстречу к людям, но отчего-то она чувствовала, что это будет неверно. Она почему-то не чуяла их запаха, пока они вяло препирались, кому первому сюда заходить. Словно железо перебивало ей нюх.

Она услышала, как они вошли, и увидела четыре грязных мушкетерских сапога; на одном была начищенная цепочка с латунной пряжкой, а другой грозил порваться. Сапоги постояли на месте, а затем обе пары разошлись в разные стороны. Матильда не успела испугаться, когда перед ее глазами появился кончик лезвия палаша, чиркнув по воздуху. Она не сразу поняла, что солдату просто было лень наклоняться, и долго не могла успокоить сердце, подскочившее к горлу.

— Нет здесь ничего, — ворчливо заметил владелец драных сапог. — Только зря время тратим.

Второй сплюнул, и Матильда увидела, как его плевок приземлился точно в горн. Они скучно обругали друг друга словами, которые она слышала только, когда приехавшему слуге на ногу неожиданно упало колесо со стены, и пока Матильда краснела от их грубости, они вышли вон.

Значит, здесь были солдаты. Что ж, они могли приехать из-за дедушкиного дома, и тогда она с легкостью могла к ним выйти и потребовать провести к их господину. Но все-таки Матильда колебалась: это могли быть люди того человека, что жег ночью деревню. И он, неожиданно догадалась она, сжег ее дом. Она тут же разозлилась на него так сильно, что выпрямилась и стукнулась лбом о верстак. Зажав себе лоб, она шепотом выругалась солдатскими словами и мельком удивилась, почему ей за это совсем не стыдно.

«Дорогой Руди», — епископ почти всегда начинал свои письма именно так, иногда меняя «дорогого» на «милого друга». «Я осмелился прислать тебе немного вина из монастырских запасов, памятуя о том, как ты его любишь, и как трудно тебе придется…»

Человек по имени Руди, хотя по настоящему его звали совсем иначе, отбросил письмо епископа в сторону. Он слишком устал в эту ночь. Подумать только, он просто собирался успокоить деревенских и обойти деревню пару раз с факелами, чтобы они поверили в то, что их защищает Бог, но неизвестный мальчишка спутал ему все планы, устроив неразбериху, и в конце концов, ему пришлось импровизировать на ходу, чтобы удержать в узде местные суеверия. Немало крови ему попортила и старуха, которая неожиданно оказалась в деревне и отказывалась из нее уходить, пока солдаты не утащили ее насильно. Она так яростно сопротивлялась, что ее пришлось связать и посадить в церковный погреб, и люди всю ночь слушали ее проклятья.

Дом священника при церкви был совсем небольшим, но его хозяин любезно оставил гостю место для ночлега. Нужно было переночевать, а завтра днем решить, что делать с крестьянами, и успокаивать разъяренного барона, который явно не будет рад тому, как поступают с его собственностью.

Он снял парик с головы и повесил его на потушенный фонарь. Почти в это же самое время внизу раздался злобный рык, и слуга священника быстро-быстро заговорил тонким голоском. Похоже, сон отменялся.

Дверь отворилась, и он увидел перед собой барона фон Рингена, хмурого и злого, как волк.

— Что здесь происходит? — спросил тот вместо приветствия, отпихивая назад слугу, который пытался остановить его. — Где моя внучка?

— Я… — он хотел было ответить, что с деревней ничего не случилось, но вопрос о внучке сбил его с толку. — Внучка?

— Да! — рявкнул барон и нервно провел ладонью по ежику седых волос; плащ он надел наизнанку, и Руди увидел, что он испачкан в траве и земле. — Я знаю, что она была в деревне! Где она, Штальмайер? Что ты с ней сделал?

— Все люди, которые были в деревне, сейчас в церкви, — тихим и спокойным голосом ответил ему Руди. Он видел, как стремительно уменьшаются зрачки барона, а радужка становится янтарной, и, чтобы не допустить того, что уже один раз случилось и могло кончиться очень плохо, если бы не Анна фон Ринген, неожиданно достал монетку из кожаного кошелька и бросил ее барону. Тот ловко поймал ее, моргнул, а затем с проклятьем отшвырнул ее в стену.

— Вы все-таки в доме священника, барон.

— Ты видел мою внучку? — опять спросил он. — Ее след теряется в деревне, по которой бегают солдаты и деревенские с факелами!

Слуга за спиной барона делал страшные глаза, и Руди догадался, что барон успел начудить в деревне.

— Я не видел. Но если вы желаете, то мы можем посмотреть в церкви среди людей.

— Желаю ли я? Я требую этого! Черт побери, Штальмайер, — неожиданно спокойно сказал он, болезненно морщась, — я собирался встретить вас как друга, но вы опять пришли ко мне с бедой.

— Мне казалось, мы давно разрешили наш спор, — Руди снял свой длинный камзол с крюка в стене, встряхнул, чтобы выбить из него пыль и пепел (он пах темной ночью и огнем так сильно, что он поморщился) и накинул его поверх старой рубашки и жилета. — Я был тогда слишком молод и горяч.

— Злобный пес рано или поздно кусает руку дающего.

— А волк всегда остается волком, господин барон.

Барон фон Ринген неожиданно засмеялся, схватившись за дверной косяк, но смех его был скорее угрожающим и недобрым.

— Это так, все так… Но хватит терять время! Мне нужна моя внучка.

Они спустились вниз, где белый, как свет луны в ясную ночь, священник уже ждал их, притоптывая ногой от волнения. Барон спускался тяжело, и Руди, глядя ему в спину, подумал, что время не пощадит тебя, кем бы ты ни был.

Другая ночь, ночь суда и казни встала перед его взором, и во рту появился кислый вкус швейцарского вина. Анна фон Ринген, спокойная и молчаливая, как соляная статуя, стояла у лавки, где лежало тело, и только пальцы ее ходили ходуном. Барон фон Ринген привалился к стене, устав волочить за собой цепь, вырванную из стены: к счастью, все его силы ушли на то, чтобы освободиться из замкового подвала, и теперь он был так слаб, что еле дышал.

— Я вас ненавижу, Штальмайер, — сказал он угрюмо. — Пусть вы двадцать раз правы, но я вас ненавижу.

Руди тряхнул головой, отгоняя воспоминания, и поймал взгляд обернувшегося барона.

— Я спешу, — сказал он негромко. — Я иду за вами.

В церкви было душно, пахло немытыми ногами, потом и ядреным варевом, которое здесь делали вместо супа. Люди вповалку лежали и сидели на полу, и барон, выхватив у слуги священника фонарь, точно коршун, кружил между ними, вглядываясь во всех детей. Проснувшиеся крестьяне исподлобья и со страхом глядели на него, словно ждали, что он сейчас прикажет их высечь, но барон ничего не говорил, смыкая губы все плотней, и все большая тревога отражалась на его лице.

— Все ли здесь? — резко спросил он у слуги.

— Нет, господин барон, — угодливо ответил тот. — Есть старуха в подвале и несколько человек остались в деревне помогать солдатам. Они следят, чтобы те не разграбили дома.

Барон выругался и поднял фонарь повыше.

— Слушайте все! — загремел он, и его голос гулко отразился от стен. — Если кто-то видел этой ночью знатную девочку — одну или с кем-то, признайтесь мне! Я был вам хорошим хозяином, и обещаю, что щедро награжу любого, кто даст сведения о ней или о ее спутниках! Ну же! — он оглядел притихших крестьян: мужчин, женщин, стариков и детей, которые глядели на него с покорностью и ужасом, прижимаясь друг к другу. — Если же вы все будете молчать, то клянусь своим именем — завтра всякий мужчина старше двенадцати лет оседлает деревянную лошадь на моем дворе!

Легкий шепот прокатился среди людей, но он быстро затих. Руди знал, как мучительно наказание, которое посулил барон фон Ринген: никто не смог бы долго усидеть без боли верхом на узкой кромке доски с камнями, нарочно привязанными к ногам.

— Но мы ничего не знаем, господин, — отчаянно крикнула сзади какая-то женщина. Она упала на колени и заставила своих детей ткнуться лбом в пол, моля о пощаде. — Помилуй нас, смилостивись!

— Помилуй нас, помилуй, — застонали, заволновались люди. Барон фон Ринген стоял с непроницаемым лицом, и, казалось, что ему противна вся поднявшаяся суета.

— Спроси у матери кузнеца, господин, — прошамкал печальный старик, еле подняв голову, и на него немедленно зашикали со всех сторон. — Она может знать то, что другим неведомо.

— Что за мать кузнеца? — немедленно спросил барон.

— Это та старуха, которую мне пришлось посадить в подвал, — ответил ему Руди негромко. — Но я не думаю…

— Веди меня туда немедленно, — прервал его барон и погрозил крестьянам кулаком. — А вы думайте! Десять лет я был добр и не наказывал никого из вас… Хватит!

Они покорно молчали: не люди, а безмолвные рабы. Захоти Рейнеке сжечь их дома по какой-то прихоти, они бы не стали возражать, а принялись бы строить землянки и возводить новые хибары из ила и тростника, которого вдоволь росло вдоль речки.

Еще на лестнице в подвал они услышали хриплые проклятья и старухины требования выпустить ее отсюда.

— А, это ты, — с видимым отвращением произнес барон фон Ринген, когда подошел ближе к связанной.

— Отпусти меня! — воскликнула та. Голос у нее уже сел. — Ты пришел поизмываться надо мной, Рейнеке? Мне немедленно нужно освободиться! Эти дурни схватили меня и отказываются понимать, что не всех можно загонять в загон насильно!

Она увидела Руди, и ее глаза загорелись недобрым огнем. Спеленутая, как младенец, старуха исхитрилась нагнуться и ловко плюнуть ему на сапог. Барон мрачно хохотнул.

— Можно подумать, ты здесь хозяйка, Магда, — сказал он. — Зачем тебе наружу?

— Пусть этот отойдет, — властно сказала она, кивая на Руди. — Слова ни скажу, пока он здесь.

— Он никому ничего не скажет без моего разрешения, — заверил ее барон и присел рядом с ней на корточки. — Я выпущу тебя, если ты кое-что мне откроешь. Ты помнишь Матильду? Мою внучку?

— Пф, — фыркнула Магда и отвернулась от него. — Слова ни скажу, пока ты не развяжешь меня.

— Развяжите ее, — велел барон слуге и Руди. Слуга осторожно приблизился к старухе и выполнил приказание, распутав узлы. Магда, почти как молодая, вскочила на ноги, но барон был начеку и придержал ее. Она оскалила зубы, но вырываться не стала и вместо того села рядом и потерла следы на босых ногах от веревок.

— Что ты хочешь знать? — спросила она у барона. — Я помню твою внучку. Шебутная девица, которую ты испортил своим воспитанием.

— Почему это? — ощетинился барон. Он неожиданно показался Руди нерадивым студиозом при профессоре богословия.

— Потому что, — отрезала Магда. — Ты за ней и уследить не в состоянии и не знаешь, что она делает без твоего ведома.

— Что она делает? Где она сейчас? — он схватил ее за плечи.

— Понятия не имею и искать ее не собираюсь. Помнишь, что я тебе говорила у тебя в доме? Если моей внучке будет грозить опасность, то и тебе несдобровать.

— Причем здесь это?!

— Моя внучка, благодаря этому, — она кивнула на Руди, — осталась в лесу одна! И мне нужно найти ее, пока ее не съели волки. Тебе это ясно, барон фон Ринген? И хоть четвертуй меня, но ничего я тебе больше не скажу, пока не увижу свою Лене!

— Будь проклят тот день, когда я разрешил тебе распоряжаться на своей земле, — процедил барон, обернувшись к Руди, и Магда усмехнулась.

— Этого бы не случилось, если бы не мальчишка, — Руди потер большим и указательным пальцами веки. — Мальчишка сбил мне все планы… Он был похож на оборотня. Испугал мою лошадь и псов. Одного из людей чуть не укусила змея.

— Похож на оборотня? — барон пристально взглянул на Руди. Магда фыркнула и покачала седой головой.

— Был ли это мальчик, милостивый государь? — ехидно спросила она у Руди.

— Не знаю я, кто это был! — огрызнулся он, чувствуя себя неловко рядом со старухой, которая вела себя совсем не как крестьянка. — И меня очень волнует, откуда он взялся!

— Куда он делся? — барон фон Ринген отпустил Магду и крепко взял Руди за плечи.

— Убежал в лес. Испугался факелов.

— Болван, — коротко и задумчиво обронил он. — Но как она посмела убежать из дома после моего приказания?! Я выпорю эту девчонку.

— Если б это было в первый раз, — протянула Магда, и Руди окончательно понял, что у него идет кругом голова, и он ничего не понимает из того, что творится, и эти двое знают гораздо больше, чем говорят.

— Объясните, что происходит, — потребовал он у барона, отстранившись от него, но вдалеке послышался ружейный выстрел, и сверху запричитали люди. На мгновение сквозь стоны и плач прорезался успокаивающий голос священника, но что он говорил, осталось неясным. Барон фон Ринген в несколько шагов взлетел по лестнице наверх, и Руди поспешил за ним, предчувствуя недоброе.

На бледном рассветном небе виднелся столб черного дыма, поднимавшегося над лесом, и Руди заметил, каким неподвижным стало лицо барона.

Крестьянская девчонка, конечно, не пожелала сидеть на месте, и Матильда еле-еле нашла ее среди зарослей земляники. Лене с надеждой взглянула на нее из-под ивового куста, но, увидев мрачное лицо своего спутника, тут же поникла и стала еще меньше ростом. Матильда вручила ей обгрызенный сухарь из кузницы, и, пока Лене хрустела им, шепотом рассказала, что им нужно идти до ближайшего города, где они наверняка найдут помощь. Где находится дорога до города, Матильда не знала, но она была уверена, что отыщет ее без труда, благодаря следам или чутью. Лене вестям о большой дороге не обрадовалась, но возражать не стала и покорно позволила Матильде увлечь ее за собой.

Они обошли деревню по лесу. Когда они переходили речушку вброд, Матильде опять пришлось сажать девчонку к себе на закорки, чтобы она не завязла в топком дне, и они долго плутали, пока Матильда на исходе дня не почуяла запах железа. К тому времени она так устала, что не могла ни о чем думать; Лене топала за ней, и Матильда даже не удивлялась, откуда у крестьянки столько сил.

Уже темнело, когда они вышли на пустынную дорогу, и Лене робко посматривала на Матильду, надеясь на пощаду. Матильда была и сама не прочь отдохнуть, но колебалась, не зная, насколько это хорошо делать у дороги. Здесь было много следов от сапог, босых ног, колес и копыт: часть из них были совсем свежими, но вели в разные стороны: где-то точно был город, но в какой стороне Матильда сказать не могла, сколько бы ни водила пальцем по глине.

— Пройдем до того холма, — сказала она пересохшим ртом, указав Лене вперед, в другую сторону от далекого церковного шпиля за лесом. — Там отдохнем.

Ей хотелось, найти родник по дороге; она уже начинала жалеть, что не стала пить воду из реки, как ни уговаривала ее крестьянская девчонка, но как назло по обе стороны простирался заросший и кочкастый луг, и длинная трава закрывала воду, если она вообще тут была.

Когда они доползли до холма (Матильде показалось, что прошло часа три, пока они дошли до него, и еще два, пока они поднимались наверх), перед ними простерлось широкое поле. Справа от дороги мерцали четыре огонька от костра, и Матильда видела перед одним из них людей и блеск стали.

— Попросимся на ночевку, — шепотом предложила Лене. — Пахнет вкусно…

— Откуда ты знаешь, кто там? Может, там евреи… Или черные люди, которые воруют христиан и пьют у них кровь.

Она старательно принюхивалась, прикрыв глаза, но, кроме еды — пахло кашей из сушеного гороха, — запахи были похожи на то, как пахло от деда, когда он возвращался с охоты: пот, кожа, железо. Что за люди могли ночевать вне города, кроме пастухов, она не знала и не была уверена, что им стоит показываться. Когда Матильда со вздохом открыла веки, то увидела, как Лене бежит, мелькая серая рубахой, к ближайшему костру, спотыкается и кубарем катится вниз. Из темноты раздалось хриплое проклятье, и девчонку выволокли за руку к костру. Матильда сжала зубы и кое-как бросилась за ней.

Она подвернула ногу, пока бежала вниз, и тем сильнее в ней поднялось негодование, когда она увидела, что девчонку уже усадили у костра, поднесли ей черпак с какой-то жидкостью, от которой у нее появились белые пенистые усы, и какие-то неумытые солдаты предлагают Лене сушеное свиное ухо, остаток от пряника и бусину на веревке. Лене, казалось, совсем не смущалась этим соседством и чувствовала себя рядом с солдатами гораздо свободней, чем с самой Матильдой.

— Иди сюда, малец, — ей освободили место рядом с девчонкой, но из упрямства Матильда села наоборот поодаль. Приглашавший ее хмыкнул и отвернулся, чтобы соскрести с котла остатки вчерашней гороховой каши, и Матильда невольно сглотнула слюну.

Ей тоже дали напиться из ковша сладковатого напитка, который отдавал черствым хлебом и забродившим тестом. Он неожиданно защипал язык, и Матильда даже вытерла слезы рукавом. Она недоумевала, почему никто не уделяет ей должного внимания, но затем решила, что оно к лучшему: выделяться пока не стоило — как знать, кто ищет их сейчас! Может быть, тот господин из деревни рыщет неподалеку.

Остывшая каша показалась ей пищей богов, и Матильда съела ее в один присест, облизала ложку и чуть было не облизала тарелку, глядя на Лене, которая после еды немедленно начала клевать носом.

— Откуда вы идете? — спросил ее один из солдат, старый и плохо выбритый. На рукаве у него была заплата, из-под которой виднелась прореха. — На дорогах сейчас небезопасно.

— Ищем родителей, — буркнула Матильда, не зная, что ему ответить. — Наш дом сожгли.

— И коза потерялась, — сонно вставила Лене. Один из солдат поднял ее и посадил рядом с Матильдой. Девчонка ткнулась щекой ей в плечо и засопела.

Старик поднял руку, чтобы погладить ее, но Матильда решительно отстранилась от его ласки, и он усмехнулся.

— Слишком уж ты гордый, — без осуждения сказал он. — Можете переночевать с нами, пока капитан вас не увидел.

— Благодарю, — церемонно ответила Матильда. — А куда вы направляетесь? В город?

— Наоборот, — сказал старик. По-видимому, он сегодня сторожил костер, поскольку остальные четверо или пятеро его товарищей уже вновь легли спать, перекинувшись словом с соседними постовыми. — Городской совет нас послал искать разбойников. Они напали на дом местного барона и хотели разорить деревню. Убили нескольких солдат… Господин рыцарь привел их с собой. Доблестный господин рыцарь, который хотел спасти барона.

— Что за господин рыцарь? Что случилось с господином бароном? — Матильда вытянулась, чтобы не пропустить ни единого слова.

— Его тяжело ранили вчера, — солдат наклонился, с усилием стянул с ноги сапог и размотал серую портянку. Он пошевелил пальцами и дотронулся до большого пятна на лодыжке, где не росли волосы и кожа была гладкой и блестящей, как полированное дерево, если не считать нарывавшей середины.

— Сильно? — тревожно спросила Матильда.

— Бог знает, — рассеянно ответил солдат. — Смажь-ка мне язву, малец. Мне трудно наклоняться с тех пор, как переночевал на голой земле с пяток лет назад.

«Я не слуга тебе», — хотела было сказать Матильда, но, подумав получше, неохотно кивнула. Он дал ей жестяную коробочку, из которой отвратительно пахло; «свиной жир, сера и чуть-чуть бычьего помета», пояснил солдат, глядя, как она морщится. Мазь казалась при свете огня желтоватой на пальцах, и пока Матильда старательно втирала ее, опасаясь давить на саму язву, солдат разжег пеньковую трубку. Курил он что-то дрянное, вроде малиновых листьев, и дым стелился внизу, смешиваясь с дымом от костра.

— Дай-то Бог, господин рыцарь скоро оправится, — сказал наконец старик после долгого молчания, и Матильда чуть не уронила из рук дурнопахнущую мазь. «Но как же дед?» — спросила она безмолвно у ночи, но никто ей не ответил.

Их разбудили на рассвете, когда лагерь уже собирался. Заспанная Лене никак не могла открыть глаза и чуть ли не разлепляла их пальцами, Матильда же встала с тяжелой головой: всю ночь ей снилась погоня и чьи-то похороны, только она никак не могла пробиться к гробу. Капитан полка, рослый и толстый швейцарец, увидев их, немедленно приказал гнать детей в три шеи, потому что, добавил он, «у нас нет столько еды, чтобы прокормить всех оборванцев на полковой кухне». На прощанье им дали немного сушеных прошлогодних яблок и две лепешки из гороховой муки; большой и красивый фургон капитана, который тянули две рыжих мускулистых лошади, прогрохотал мимо. Матильда с презрением взглянула на сытых слуг, выглядывавших оттуда, и взяла Лене за руку, пока солдаты снимались с места.

— Я забыл спросить, далеко ли нам до города, — сказала она почти растерянно.

Лене исподлобья поглядела на нее и, вывернувшись из ее ладони, подбежала к последним из солдат. Она стянула с головы платок, теребя его в руках, и солдат хмуро обернулся к ней, а затем его лицо осветилось улыбкой. Матильда видела, как он терпеливо толковал Лене что-то, взял ее за плечо и развернул в другую сторону, откуда они пришли, указывая пальцем куда-то за лес. Сердитый оклик сержанта заставил его оставить девочку, но он дважды оборачивался, придерживая холщовую солдатскую сумку и ружье, и махал рукой на восток.

— Всего день пути пешком, — уныло сказала Лене, когда вернулась к Матильде.

— Это для них, — заметила Матильда. — Мы будем идти дольше.

— Почему? — девчонка так удивилась, что открыла рот.

— Потому что у нас ноги короче, глупая. И мы не солдаты, — Матильда почесала голову и поморщилась, взглянув на свои ногти — под каждым была чернота, словно она копала ими землю. — Наверняка там есть какая-то деревня впереди. Или церковь.

Лене робко обернулась вслед уходящим солдатам, а затем взглянула на Матильду.

— Нет, мы не пойдем назад в деревню, — отрезала та. — И не смей ныть! Мы дойдем до города, и там нас примут так, как должны принять знатных людей! Мой дед — барон, между прочим.

Девчонка ничего не ответила и только потерла заспанный рубец от одеяла, алевший на ее щеке. Она была такой потешной в своих серых одежках и такой боязливой, что Матильда даже засомневалась, не стоит ли ее отправить назад с солдатами. Кто ее знает, вдруг безумная бабка, бросившая девчонку в лесу, все-таки теперь опомнилась и рыщет по кустам и канавам в поисках внучки? «Мне-то ты точно обуза», — подумала она, оглядывая пыльные и исцарапанные тонкие ноги девчонки.

— Если хочешь назад в деревню, догоняй солдат, — сказала Матильда, но Лене переступила с ноги на ногу и опустила голову.

— Тогда пошли, — и Матильда кивнула подбородком туда, где должен был быть город.

Руди стоило немалых трудов удержать барона, который рвался немедленно вернуться домой в одиночку. Солдаты, злые, сонные и растерянные, собрались быстро, и их сержант злобно поглядывал на нанявшего их господина. Он явно желал накинуть больше уговоренной суммы и ждал лишь удобного момента, чтобы потребовать ее. Барон фон Ринген потребовал себе еще один пистолет, вдобавок к сабле, и стал похож на мальчишку, который решил продемонстрировать взрослым всю свою амуницию. Ведьма не отходила на него ни на шаг и время от времени наставительно что-то ему говорила, после чего он ненадолго успокаивался и переставал требовать, чтобы они выходили немедленно.

Молча, сумрачно они пустились в путь. Край неба уже посветлел, но волнение и быстрый шаг так разгорячили их, что они не замечали рассветного холода. Лес примолк, и только черный дым, закрывавший небо, напоминал, что они идут сражаться с неизвестным.

— Кто мог поджечь дом барона? — тихо спросил Руди, поравнявшись с Магдой, которая не пожелала оставаться в деревне со своей семьей, дрожавшей от ужаса от грядущих перемен, и теперь бодро, совсем как молодая девушка, шагала позади солдат, придерживая юбки.

— Я думала, вы знакомы, — вопросом на вопрос ответила она. — Откуда мне знать? Я могу только догадаться, что если человек покупает землю в глуши и приезжает сюда только с проверенными слугами, то он почему-либо скрывается от внешнего мира. Ну а тогда — почему бы этому миру не прийти за ним?

— Как ты умно говоришь, — Руди был озадачен: крестьянке не пристало строить слова, как делала Магда. — Словно училась риторике.

— А если бы и так? — она наконец-то посмотрела на него. — Поживи с мое, испытай с мое, узнаешь сам, сколько знаний может найти простая женщина.

— Приведи пример.

— Что, если я скажу тебе, что лет тридцать назад я ела с серебра, и у меня была собственная камеристка, как у испанской королевы? — усмехнулась старуха. — Пока у моего мужа были деньги, я и мои дети купались как сыр в масле. Но стоило знатному человеку захотеть забрать эти деньги и нашу землю, мы оказались в нищете, и прежние друзья отвернулись от нас, а обращаться к новым мы были слишком горды. Мой младший сын, который сейчас доволен тем, что он деревенский кузнец, совсем забыл о том, как капризничал, когда ему приносили не ту игрушку, что он хотел, и о том, что у него была собственная лошадка в пять лет. Зато старшие не забыли, — мрачно добавила она. — И не смирились. Как не хотел мириться сам Ганс. Это мой муж, — пояснила Магда, и ее лицо неожиданно посветлело. — Его забрали, после того, как я уговорила его не собирать людей и не идти мстить… Перед этим он написал письмо императору, но наш добрый император, славный своей трусостью, оставил его без внимания…

— И что дальше? — спросил Руди, когда Магда замолкла.

— Да ничего, — равнодушно ответила она. — Мне с детьми пришлось продать все наши вещи за ту щедрую цену, которую предложил наш враг. Ее не хватило бы даже на клочок земли. Все, что осталось, — это кираса Ганса и его старый мушкет. Вот так мы и бежали через Европу, пока не нашли самый темный, самый суеверный уголок, где господа понимают, что им нечего взять с крестьян, кроме глины, дерева и их собственных шкур. Кто бы мог подумать, что владельцем этого медвежьего угла станет барон фон Ринген.

Она замолчала, потому что барон обернулся к ним и пристально взглянул на Руди. Магда поплотней запахнулась в свою накидку и отвела седые волосы, выбившиеся из-под платка.

— Может быть, я могу тебе чем-то помочь… — начал было Руди, но Магда насмешливо взглянула на него.

— Разве ты взялся бы помогать простой крестьянке? Ты не поморщился и велел меня связать, когда думал, что у меня нет голоса и смелости возражать. Нет, мне не нужна твоя помощь. Все, что мне нужно, — забрать мою внучку, Магдалену.

Она отошла от него, показывая, что их разговор окончен, и Руди понял, что больше старуха не скажет ничего. Он недоумевал, отчего она пошла с ними, а не осталась в деревне — пока солдаты собирались, Магда рвалась вернуться в лес, но он велел на всякий случай приглядывать за ней, и каждый раз ее хватали за руки и тащили назад к людям, пока она не смирилась под угрозой оказаться на костре, ибо «добрые люди в миг опасности держатся вместе», и добрые люди начали поговаривать, что старуха в сговоре с теми, кто жег баронский дом, посматривая на нее с подозрением. Ее сын пообещал ей поискать Лене, чтобы успокоить ее, но она презрительно посоветовала ему позаботиться о деревне в первую очередь, пока солдаты не вернутся. «В этом лесу много троп, — так она говорила ему, прежде чем подойти к барону и следовать за ним по пятам — и они хорошо служат и зверям, и людям недобрым».

— Много ли троп в этом лесу? — спросил Руди у барона, когда молчание совсем начало его тяготить.

— Предостаточно, — ответил тот сквозь зубы. — Я сам не знаю их всех… но однажды зимой я перешел через горы в соседнюю долину…

Он замолчал и сделал знак солдатам остановиться. Отсюда они слышали гудение пламени, и треск горящего дерева, и чьи-то хриплые команды, и длинные языки огня поднимались над баронской усадьбой. Рассвет стал куда как темнее, чем даже несколько минут назад, и волна жара мягко дотронулась до кожи.

— Не дьяволы ли там часом? — пробормотал один из солдат, и все они, включая сержанта, перекрестились и преклонили колени, бормоча молитву. Барон перекрестился, то же сделал и Руди, и только Магда совсем небрежно провела рукой от лба к плечам.

— Там не дьяволы, — глухо сказал барон. — Слушайте меня! Любому, кто поможет мне найти мою внучку, я дам мешок серебра!

«Откуда у тебя мешок серебра?» — хотел было спросить Руди, но слова о богатстве заставили солдат приободриться, и сержант сделал еле заметный шаг к барону. Признавал его хозяином, как верный пес? Барон встряхнулся и вынул саблю.

— Ты, — сказал он Магде, — отойди. Сейчас не время махать сковородой. Возьми какую-нибудь ветвь, и, когда мы подойдем, ближе, поймай на нее огонь. Когда увидишь врага, жги его беспощадно.

— Будто вас, закопченных, можно будет различить, — проворчала она, но барон фон Ринген сделал вид, что ничего не услышал.

— Двое останутся здесь, сторожить дорогу, — приказал он. — Все остальные, и вы, мой друг, идите за мной!

— Только не теряйте самообладания, — посоветовал ему Руди, и барон фон Ринген обнажил верхние зубы то ли в оскале, то ли в усмешке.

— Не дождешься, — непонятно ответил он и зыркнул на Магду, которая сделала шаг в его сторону.

Руди не любил стычки, хотя ему пришлось какое-то время сопровождать на войне посланника Его Императорского Величества. Настоящий бой ему довелось видеть только издалека, но пару раз они попадали в засаду — одна подстроили турки, другую саксонцы — и всякий раз, когда жестокая схватка заканчивалась (в первый раз несколько солдат потеряли голову и побежали от страха, после чего потеряли головы буквально, во втором — всадники, ехавшие впереди, попали в волчью яму с кольями, и саксонские крестьяне успели заколоть их пиками, прежде чем сами были вздернуты на ближайшем дереве), Руди не мог избавиться от чувства нереальности и бессмысленности происходящего. Он отдавал приказы в этом полусне, но про себя произносил: «Спасибо тебе, Господи, что сохранил мою ничтожную жизнь», произносил тем же тоном, каким и заканчивал когда-то зачитывать приговоры и увещевания святого суда.

Дом напоминал огромный погребальный костер; внутри что-то лопалось, гудело и охало, но почерневшая крыша еще держалась на своем месте. Руди прикрыл лицо ладонью в перчатке и не сразу заметил, что барон решительно направляется в лес, под свод еловых ветвей.

— Вы с ума сошли? — прошипел он, догнав его в два шага и схватив за отворот перчатке. — Как вы думаете сражаться там?

Барон фон Ринген стряхнул его руку.

— У них может быть моя внучка.

Тихо щелкнул арбалетный крючок, тренькнула тетива, и Руди почувствовал резкую боль чуть ниже левого плеча. Он попытался скосить глаза, куда попал арбалетный болт, но в груди неожиданно поселилась тяжесть, ноги подогнулись, и он медленно упал ничком, прямо на вытоптанную траву. Где-то вдалеке страшно закричал барон, и по земле перед Руди прополз рыжий муравей, тащивший на спине сухую еловую иголку.

«Как все глупо и бестолково», — успел подумать Руди, прежде чем боль, похожая на пожар, охватила все его нутро, подступила к горлу и вылилась наружу темной кровью.