Кормилица

Поначалу всё было довольно просто.

Конечно, какие-то няньки, привыкшие жить во дворце, говорят, упали в обморок, когда увидели младенчика, которого блудная царица, что называется, принесла в подоле. Но Трофос выросла в деревне и перевидала достаточно телят, а вот её титька никогда не оплачивалась золотом, хоть ей и не впервой быть кормилицей — ещё с тех самых пор, как она встретила свою шестнадцатую весну с младенцем на руках и поняла, что грудь болит от молока, даже когда сын сыто рыгает в полудрёме…

Словом, сперва работа во дворце была самая что ни на есть приятная. На самом деле Трофос полюбился малыш Астерий, на которого с отвращением и стыдом смотрела мать, а отец — или, скорее, отчим, отец-то его давно по полям носится да покрывает тех тёлок, что без венца на голове, — не смотрел вовсе, гневно отворачиваясь, даже когда видел кормилицу в другом конце дворцовой террасы. Она гладила малыша по широкому, покрытому жёсткой шёрсткой лбу и напевала вполголоса песни критских крестьянок, в которых младенец в любом случае уподоблялся неразумному трогательному телёнку…

Потом всё стало хуже. Все дети однажды начинают кусаться, и Трофос заранее знала об ожидающей её соски боли… но ни один из выкормленных ею младенцев не пытался их прямо откусить — до Астерия. И ни один не присасывался к бьющим из груди струйкам крови, как прежде — к молоку, так, что лишь сбежавшиеся на крики кормилицы стражники освободили её из не по возрасту сильных ручек. Но Трофос не держала на малыша зла. Более не кормилица, она оставалась его нянькой, гладила и тетешкала Астерия до того самого дня. Как звали того мальчишку? Тлимон, Атихос? Этого уже и не упомнить, но кровь и вопли старая Трофос запомнила хорошо. После этого царь и призвал Дедала.

Дедала она терпеть не могла. Сутулый, жилистый, не старик, но кажущийся древним, он всё чертил что-то на песке, мастерил безделицы из камешков, ракушек и глины, и поднимал взгляд, только если бросить на его работу тень, проходя мимо. Недобрый то бы взгляд. Дедал чертил — не на песке на сей раз, на пергаменте — три дня, потом призвал каменщиков, а потом Трофос больше не видела своего бедного Астерия. Он ведь не понимал, что делает, бедный малыш, бедный огромный малыш с рогами в локоть длиной, а его заперли, и даже имя его забыли. Нет Астерия и не было никогда. Кто в лабиринте? Бык Миноса.

В день, когда афинский царевич отплыл от берегов Крита со славой, соотечественниками и похищенной царевной, старая кормилица ступила с дворцовой террасы в пустоту над морем, ревущим, как обиженный телёнок.