Забвение. Капитан Сумрак

В глазах белый свет аудитории. В полудреме медленно плыву в этом свете, качаюсь, словно на волнах молочной реки. Звучащий вдалеке голос едва касается сознания, напитанного, как губка, обрывками роящихся фантазий. Но вдруг этот голос обретает власть, становится навязчивым и грубо вырывает из объятий сна. В голосе — сила моего имени, и я поднимаю голову.

Падаю с сиденья на пол. Автоматная очередь ударяет в лобовое стекло и рвёт салон в клочья. Вижу алые брызги, смешанные со стеклом; слышу взвывший двигатель, писк тормозов и визг шин. Мои внутренности делают виртуозное па в такт заплясавшим в окнах зданиям. А потом резкий удар, и небо — вниз, асфальт — вверх, стёкла — дождевыми брызгами, крыша — к сидению и навстречу моему лицу. Я кожей чувствую вибрацию умирающей машины, а через пару секунд всё затихает.

— Чё?

Однокашники гогочут и с благодарностью оглядываются на меня: подарил минутку веселья.

— "Чё"? — повторяет Анастасия Сергеевна. — Об "автомате" можете забыть, Павленко, вот чё.

Усилившийся смех прерывается ударами ладони по столу.

— Возвращаемся к транзисторам...

Я уныло гляжу в окно, на низкое серое осеннее небо, готовое в любую минуту разрешиться холодным дождём.

Транзисторы...

Небо право: ему нет дела ни до каких транзисторов. Оно вне суеты. Это человек способен бежать всю жизнь за собственной тенью, семь десятилетий забивать голову откровенной ерундой, чтобы потом в один счастливый день лечь в могилу. Люди так и не научились жить в мире и не убивать друг друга, зато прекрасно умеют прожигать отведённое им время.

Такие мысли текут в голове двадцатилетнего философа до тех пор, пока старый дребезжащих звонок не полагает конец владычеству Анастасии Сергеевны. Студенты вырываются на волю, и широкие коридоры наполняются гамом. Легкомысленный народец бойким ручьём выхлёстывается на тротуары и асфальтированные площадки университета. Я тоже без усилий оказываюсь под небом, после дрёмы оглушённый громкими голосами парней и девичьими возгласами.

Впереди ещё одна пара основ безопасности жизнедеятельности. Преподаватели ОБЖ — удивительные люди. Они умеют с вдохновением изо дня в день твердить студентам, что все умрут от радиации, затопления или отравленной воды. После этого предмета хочется поскорее спрятаться в бомбоубежище и пустить себе пулю в лоб.

Да, я прекрасно осознаю жестокость окружающего мира и потому решаю пропустить сегодняшнее занятие. Живот просит пищи, спина — кровати, а глаза — увлекательного зрелища. Впрочем, за последним далеко ходить не надо: вот опять Вадим Азаров, большой шалун и всеобщий любимец, толкает затюканного всеми Ваню в вязкую грязь пустой клумбы. Ваня слишком беззуб, раздражающе слаб и беспомощен, а потому дикий зверь, затравленный цивилизацией в глубину сердца, тихонько рычит внутри меня: так ему и надо. Глаза жадно следят за летящим в кусты Ваниным портфельчиком, ловят каждую затрещину. Но тут на сцену вступает гуманизм последних веков, совесть вспыхивает болезненным пламенем, и я с негодованием кричу:

— Брось его, Вадик!

Но голос тонет в пучине оживлённой болтовни и смеха. Пытаюсь пробраться вперёд, и спотыкаюсь: а мне больше всех надо?

"Наверное, надо", — решаю я и снова делаю безуспешные попытки протиснуться к краю толпы.

Вдруг поднимаю взгляд на каштан, под которым веселят публику Вадим и Иван, и замечаю на одной из веток кормушку. Через секунду схватываю на лету быструю, как молния, и такую же жгучую мысль: а что если случится невозможное?.. Что если кормушка ни с того ни с сего рухнет вниз и...

Эта мысль овладевает мной, как наваждение, разбухает и заполняет сознание, вырывает из реальности. И вот уже я почти с равнодушием вижу, как птичья кормушка (вы только подумайте: кормушка!) срывается с петли и летит вниз мимо всех веток. Ирония судьбы! В это же мгновение Ваня ударяется спиной о ствол дерева, а Вадим делает роковой шаг вперёд. Уши ловят чей-то запоздавший "ой!", и кормушка приземляется на голову озорника.

Честное слово, как в кино! Такое может случиться в одной из комедий вездесущего Люка Бессона. Но кино безобидней реальности, а люди уязвимей экранных героев. Раздаётся треск, и кормушка почти целая отлетает в сторону. Одновременно с ней, как подкошенный, падает Вадим. Под общий могучий возглас птичий домик делает на земле пару переворотов и застывает неподалёку, говоря всем своим видом: я тут совершенно не при чём. А Вадим лежит недвижим, как труп.

И я, как труп, стою и думаю: а верить ли глазам? Почти физическое ощущение сна и нереальности охватывает с головы до ног.

"Это ведь я сделал, — копошится в мозгу. — Подумал, что кормушка может упасть, и она упала. Моя мысль стала причиной падения кормушки. Я же чувствую, что это так".

Но всё исчезает, выветривается из головы в одно мгновение, потому что тяжёлая рука ложится на плечо и, как бы в противоположность ей, бархатистый, с озорными нотками голос шепчет в ухо:

— А и ловко ты его управил!

Льдом сковываются внутренности, сердце подскакивает к горлу, мешает вдохнуть. Боюсь обернуться.

— Таки блеск, любезнейший. Браво! И всего-то восемь минут пятого.

Ладонь соскальзывает с плеча, и я ощущаю себя Атлантом, освобождённым от тяжести небосвода. Собираю силы, оборачиваюсь и вижу мужчину лет сорока пяти, одетого в серое пальто. Широкая, открытая, довольно приятная физиономия с серебристыми усами и короткой бородкой, с большим носом. На голове — шапка на тонком меху, с маленьким чёрным козырьком. В общем, зрелище отнюдь не устрашающее. Вот только что же он говорит?

— Это… я… не… — слова никак не хотят слетать с онемевших губ.

— Ладно, брось. Спроси себя: хотел или не хотел? Конечно хотел. Сердце-то не лжёт, — тут мужчина делает отрицательный жест рукой. — Только не подумай, я не осуждаю. Надо было Азарова проучить, давно надо было. Но, право, сударь, грубовато-с. Лежит, голубчик? Так и есть, лежит. Как бревно-с. Да, — мужчина прикладывает ладонь к уху и заявляет: — Вот и в отделении скорой помощи трубку сняли. Скоро приедут. Ну, идём. Что стоять?

— Я не...

— Что? Беспокоишься, будет ли жить? Да что с ним станется! Такие, знаешь, сколько живут? И внуков переживают. Таких сволочей и бомбы не берут.

— Не… — на большее не способен. Меня трясёт.

Мужчина моргает глазами.

— Ну вот заладил: не да не. Впрочем, суета здесь.

Он делает резкий взмах рукой прямо перед моим носом, и я рефлекторно на секунду зажмуриваюсь. Открываю глаза и вижу: мы стоим за оградой университета.

Я потерян до последней степени.

— Так лучше? — спрашивает. — Впрочем, клянусь, это последний раз. Дальше всё своей свободной волей. Лады?

— Как вы? Кто?.. — я хватаюсь за голову. Портфель выпадает из рук. Мужчина, как вышколенный слуга, быстро наклоняется, поднимает, отирает и протягивает портфель.

— Меня зовут Аркаша. Для тебя просто Аркадий Аполлоныч. Без фамилии. Там, откуда я, фамилии не нужны. Они так, мусор. Но я предлагаю не стоять здесь, морозить носы, а пойти к тебе домой, откушать кофий. Ну, как?

— Что происходит? Кто вы? — почти с мольбой вопрошаю я.

— Эх, Женя, Женя...

— Откуда вы знаете моё имя? — тревога иглами вонзается в сердце и сплетает комок в горле.

— Моя профессия — всё знать. Проблема в другом: они тоже многое знают и уже идут.

— Это бред. Дикий бред. Всё это полнейшая фигня! Хватит! — я машу руками и убегаю прочь. Слышу брошенный вслед, удивительный и совершенно неожиданный окрик с оттенком лёгкой досады:

— А как же кофий?

Мчусь через парк по плиточным тротуарам, не заботясь о том, что думают обо мне люди. Не до того. Холодный встречный ветер сбивает дыхание, но боюсь за другое: как бы голова не лопнула от вороха мыслей.

Парк пересечён. Силы оставлены. Бросаюсь на первую попавшуюся свободную лавочку. Ноги дрожат. Сердце туго колотится в груди. Обветренные губы пылают. Но тело подождёт, тело — это мелочь. Душа в смятении!

"Я управил. Что значит "управил"? Что за словцо-то такое? Где-то я слышал его, мелькало в какой-то книжке".

Холодею. Волосы на затылке шевелятся не от ветра. Я вспоминаю. Их вспоминаю. Жару и Патриаршие пруды.

"Нет, этого не может быть. Я живу в реальном мире, а реальный мир ужасно скучен. В нём такое веселье просто невозможно".

По-своему сильный довод. Мысль, что я живу на земле, где ни один миллиардер пока не смог соорудить железный костюм, приводит в чувство. "Чудеса существуют, друг мой, но они не похожи на фонтаны в Дубае. Кто я такой, чтобы стать свидетелем великого чуда? Всё только показалось. Совпадение и не более того".

Проходит минут пять. Начинает моросить ледяной дождь. Ветер доносит гулкое дребезжанье трамвая и нервные писки тормозных дисков.

Поднимаюсь, готовый продолжить путь домой. Сказать по правде, домой не хочу, ведь сегодня вторник, а в этот день Колька, с которым я первый и последний месяц делю квартиру, а главное — плату за неё, приходит рано. Колька бесит неимоверно. Это самый странный и невозможный тип из всех придурков, встреченных на жизненном пути. И как меня угораздило?

Но идти надо. Хотя… может, в кино? Нет, голова квадратная, а в кино надо идти, когда ничего не болит. Да и что смотреть? Очередную комедию про секс? Умоляю. Такое ощущение, будто человечество восприняло слишком буквально слова "плодитесь и размножайтесь", забыв про самое главное — смысл жизни. А он отнюдь не в спаривании, поверьте мне.

Я поднимаюсь, и тут ноги вновь отказывают. Я вижу, как пятнадцатиэтажное здание, которое могучим исполином высится над деревьями парка, косится на один край и медленно-медленно складывается, словно тонкий кусочек высокого торта-медовика с чересчур жидким кремом. Этажи ползут, наплывают один на другой, окна сжимаются и превращаются в щёлочки. На память приходит студень, внесённый в жарко натопленную комнату.

— Нет! — кричу я и в диком приступе отчаяния закрываю глаза руками.

"Не хочу, не хочу, не хочу это видеть! — вопит воспалённый мозг. — Оставьте мне угрюмый, скучный, несносный, но такой привычный, такой мой мирок!"

Я почти плачу. Боюсь убрать руки. Дрожу, как пожелтевший лист на осеннем ветру.

— О, какая драма, — произносит голос со скамьи, на которой я недавно сидел. — Да тебе, Евгений, в пьесах играть надо. Будешь неотразим.

Шарахаюсь от голоса в сторону, вижу Аркадия Аполлоныча, и сердце обрывается, точно утеряна последняя надежда. Этот тип закинул ногу на ногу и сидит, как ни в чём не бывало. Физиономия выражает будничную скуку. Так и просит кулак в зубы.

— Если будешь продолжать в той же манере и не примешь сбой как данность, свихнёшься. Это я тебе гарантирую, — продолжает Аркадий Аполлоныч, разглядывая ногти. — Ты должен принять реальность, а не то с пеной у рта свезут в психушку. Поверь старому другу, дядюшке Аркаше.

— Вы не друг мне, ясно? Я вас не знаю, ясно? Откуда вы вообще взялись? На кой хрен упали на мою голову? — взрываюсь я.

Редкие прохожие косят взгляды.

— О, времена, о, нравы! Что за словеса? — вздыхает Аркадий Аполлоныч.

— Что? Что вы несёте? Что за фигня вообще происходит? Объясняйте!

— И не собираюсь. Брось приказной тон и пойдём, за чашкой чая всё расскажу.

— За чашкой чая?! Ко мне домой?!

— Именно.

— Ха! Кажется, я вас раскусил. Вы либо вор, либо старый гомик.

— Фи! — Аркадий Аполлоныч поднимается. — С меня довольно, дурачок ты наш. О, небо! За что мне такое наказание? — он указательным пальцем тычет мне в грудь. — Жду тебя в твоей квартире.

— Что? — я сбит с толку и лепечу. — Ключи...

Аркадий Аполлоныч опускает руку в карман своего пальто и достаёт связку ключей с знакомым брелоком в виде моего знака зодиака.

— Эти что ли?

— Отдайте сейчас же! — верещу я, делаю бросок, но падаю на скользкой плитке. Через секунду поднимаюсь, но рядом никого нет. Тру ушибленные локти, затравленно озираюсь, кошу краем глаза на здание, которое снова обрело нормальный вид, подхватываю портфель и мчусь к выходу из парка. Во что бы то ни стало я должен оказаться дома раньше этого проходимца.

Надо признать, до квартиры далеко. Сначала на маршрутке пять остановок проехать, потом на трамвае девять и четыре квартала пешком. Но я полон решимости.

"Хоть где-то удача в такой мерзопакостный денёк" — думаю, видя маршрутку нужного номера. Забитая людьми, она медленно подползает к остановке. Я готов сражаться за место в салоне.

Но место нашлось без боя, поэтому я с нервной ухмылкой сижу подле окошка и наблюдаю за проносящимися зданиями. Это мельтешение действует, как десять капель корвалола. Через пять минут я почти спокоен.

А вот и моя остановка. Я уже готовлюсь к выходу и от нечего делать пытаюсь разглядеть толкущийся народец. И вдруг замечаю лицо мужчины лет пятидесяти. Чёрная борода, резкие скулы, густые брови и чёрные же бездонные глаза. Наши взгляды мгновенно пересекаются, и я с ужасающей полнотой понимаю, что незнакомец — мой враг, что он ждал меня, узнал меня, и теперь я в его лапах. Покрываюсь испариной, не могу вдохнуть. Всё смотрю и смотрю в эти страшные глаза. Маршрутка уже остановилась. Женщина делает шаг вниз и протягивает руку, чтобы открыть дверь.

"Поехали!!!" — взрывается мозг отчаянной мыслью.

Водитель включает первую передачи и жмёт на газ. Визг шин, крики и маты пассажиров. Люди в проходах падают друг на друга, меня придавливает большой упругой грудью тётенька средних лет. Как гражданин, я в панике, как мужчина — почти счастлив.

Возгласы продолжаются. Маршрутка отчаянно набирает скорость. Кое-как пробираюсь к заднему окну и вижу: незнакомец бежит вслед "Газели". Не просто бежит, а нагоняет! В его ногах нечеловеческая прыть.

Паника снова хватает за горло и душит. Мозг даже сейчас предлагает едва сформированный вывод: я могу влиять на события, могу заставлять людей совершать удивительные поступки. Значит, я должен что-то придумать. Но что?

Незнакомец догоняет маршрутку, мчащуюся уже со скоростью шестьдесят километров в час, и кулаком пробивает одно из задних стекол. Осколки сыплются на пол, женщины бросаются в стороны и кричат. Чернобородый хватается за дверцу и подтягивается. Одно движение, и он в маршрутке рыщет, как зверь, заглядывает в каждое лицо, втягивает большими ноздрями воздух. Где же я? Куда делся? Он поднимает голову и видит открытый люк.

Я на маршрутке, едва держусь. Сердце колотится, как бешенное. Ветер свистит в ушах.

"Сколько ещё? Минута? Две?"

Вижу высунувшуюся из салона голову чернобородого и бью подошвой в челюсть. Голова исчезает.

Тут маршрутку подрезает серебристая иномарка. Водитель жмёт на тормоза. Крыша выскальзывает из-под живота, и секунду я парю, как подбитая птица. Заднее стекло иномарки превращается в дымок, поэтому я влетаю в роскошный салон головой вперёд, лбом приземляюсь на подстаканники, а плечами застреваю между сиденьями.

— Браво, любезный, — отзывается Аркадий Аполлоныч.

Я с трудом высвобождаюсь и кое-как водружаюсь на заднее сиденье. Места ударов заливаются жаром. Я не успеваю и слова сказать, как вновь ударяюсь головой о дверцу из-за резкого поворота.

— Ой! — глухо произносит мой новый знакомый, а потом прибавляет грозно: — Ложись!

Падаю с сиденья на пол. Автоматная очередь ударяет в лобовое стекло и рвёт салон в клочья. Вижу алые брызги, смешанные со стеклом; слышу взвывший двигатель, писк тормозов и визг шин. Мои внутренности делают виртуозное па в такт заплясавшим в окнах зданиям. А потом резкий удар, и небо — вниз, асфальт — вверх, стёкла — дождевыми брызгами, крыша — к сидению и навстречу моему лицу. Я кожей чувствую вибрацию умирающей машины, а через пару секунд всё затихает.

Продолжение следует...