Глава 1

Астра. 420й год по летоисчислению Марса, 15-тое 2-сентября[сноска 1.1] 17:15 (вечер). За два часа до встречи с Алексом

Я шла в гости к тётке, шла на очень неприятный разговор, сжимая в руке изготовленную мной подзорную трубу, а в голове всё ещё жил обрывок сна. Он был таким ярким, что даже сейчас, спустя такой долгий, сложный день, заставлял моё сердце трепетать.

Во сне я стояла на вершине холма, окутанная синим сумраком Марсианского рассвета. Рядом был он — тот, без которого я в этих грёзах не мыслила свою жизнь. Я никак не могла вспомнить его лицо, зато не забыла ощущение его любящего взгляда, и удивительное, приятное чувство безопасности. Как бы я ни силилась, я не могла оживить в памяти ни его голос, ни, что самое ужасное, имя, чтобы проверить по Социальной Сети Сектора его существование. Зато, прекрасно помнила объятия сильных, заботливых рук, и обжигающее прикосновение его комбинезона за спиной, защищающее от стужи выпадающей из атмосферы инеем углекислоты.

На небе синел рассвет, и звезды гасли по одной. Однако, наш с ним взор притягивали не они, и даже не утренние и вечерние звезды — Земля и Венера, а огромная, хвостатая комета, вытянувшаяся вдоль своей орбиты к Солнцу, пока ещё скрытому за горизонтом. Рядом с нами стоял на своей треноге телескоп. И мы спорили, увидим ли мы пиксели «матрицы», посмотрев на комету через него.

Возвращаться в реальность из воспоминаний о грёзах очень не хотелось. Однако, не то, чтобы у меня был какой-то выбор.

Я знала, что разговор с тёткой не будет приятным, и не хотела её видеть, несмотря на то, что вся остальная моя семья мертва, убита фунджанинами. Убита в тот день, когда нас с тёткой захватили в рабство, сделали, как говорят в Секторе, ногфлерами.

Избежать этого разговора было невозможно. Я осмотрелась, чтобы заставить себя принять действительность.

Позади меня, на центральной площади посёлка, подавляя всё вокруг, и доминируя, возвышалась статуя Отцов-Основателей. Силуэты увековеченных, вошедших в историю мужчин чернели на фоне красного Марсианского неба, а длинная тень пролегла на багровом песке почти до самого конца улицы. На ней почти не было видно других людей. Они либо внутри, в жилищах, либо еще не вернулись в наш 42й поселок со своей смены, как совсем недавно сюда приехала я. Я подумала, что хорошо, что Дупер так и вкалывает в своей шахте, и прибудет в посёлок только на закате. Надеюсь, я с ним сегодня не встречусь! Ведь он совсем не похож на того, кто мне сегодня приснился. Он такой примитивный и тупой! Хорошо, что хотя бы во сне я обнималась и наблюдала комету с тем, с кем хотела быть вместе. Окружающий меня пейзаж пока ещё был погружён в привычную красную, дневную палитру Марса. Однако, посёлок уже готовился к своим обычным вечерним ритуалам.

Я шла по узкой улочке, петлявшей как вход в ловушку. Я проходила мимо ставших такими привычными, за последние три года, бараков. Не задумываясь о них, обходила знакомые тупики. На плечи давили лямки кислородного баллона. Правую руку оттягивала изготовленная мной в оптической мастерской подзорная труба, а левую тянул вниз вживленный в нее ПИК — персональный имплантированный компьютер. Он изготовлен по примитивным, всё более упрощающимся технологиям Сектора, и не отличался ни компактностью, ни малым весом. Всё никак не могла к нему привыкнуть. На душе было еще более тяжело от предстоящего разговора с тёткой. Я устала за рабочий день, а ведь он для меня пока закончился — я ещё должна проверить работу оптической стабилизации трубы по ночным зданиям поселка, перед тем как этот заказ военных Сектора будет закрыт. Под ногами скрипел красный марсианский песок — Сектор вымостил камнями только центральную площадь.

Чем ближе я подходила к бараку тётки, тем тяжелее мне было на душе. И тем меньше мне хотелось думать о предстоящем разговоре. Да что там! Хотелось думать о чём-то совсем другом, более возвышенном, романтичном… Как сегодняшний сон. Хотя подумать и спланировать разговор стоило.

Когда я возвращалась домой с работы в Столице, я получила от тетки мыслеграмму, которая звенела пружиной теткиного нетерпения, и пахла ее болезнью. Хотя я и была зажата со всех сторон набившимися в кабинку канатки ногфлерами, в этот момент я ощутила липкий страх остаться, после смерти тётки, совсем одной. Однако, её нетерпение, переданное мыслеграммой, не предвещало ничего хорошего.

Хотя тетка и не упомянула в тексте сообщения о чем она хотела поговорить, я догадывалась, что именно ей от меня нужно — она опять будет нудеть о том, что моему телу осталось ещё года три биологической молодости, напоминать близости моего совершеннолетия, во время которого должно произойти кое-что настолько ужасное, что я хочу об этом думать ещё меньше, чем о другой теме предстоящего разговора: она обязательно опять будет пытаться выдать меня замуж за нашего единственного с ней в Секторе единоверца — скучного, тупого, лысеющего, рано оскуфевшего от тяжелой работы шахтером Дупера.

Нет, он точно не мужчина моей мечты, я заслуживаю совсем другого мужа! Больше всего на свете мне хотелось убрать его из своих официальных женихов, куда его добавила тётка, пользуясь тем, что она моя официальная опекунша, а я всё ещё несовершеннолетняя. Если бы не этот статус Дупера, по правилам Сектора, он бы не смог мне мыслеграммить, и ему было бы запрещено со мной начинать разговор первым, и я могла бы его просто игнорировать, как и других членов его касты. Правила Сектора, конечно, были ужасными, но именно в этой части они не казались такими уж несправедливыми лично ко мне. Это тётка виновата в том, что он мне досаждает.

А ведь можно было бы говорить совсем не о Дупере, или о возрождении нашей религиозной общины через брак с ним — я бы очень хотела поделиться с тёткой чувством хорошо сделанной работы, которую держала в руке. А еще, хотела ей пожаловаться на то, через что я каждый день прохожу в нашей Лабе, особенно на напоминания фунджанинов, что значат продольные полоски на моем фиолетовом костюме. Брр, это ещё одна тема, о которой совсем не хочу думать! Наверное, мне был нужен кто-то выговориться, и тетя подходила для этого как никто больше, ведь она была не только моей единственной родственницей в Секторе, но и сестрой по вере. Кто еще поймет меня?

Еще в вагончике канатки меня осенила идея, как убедить тетку, что есть и другой путь добиться увеличения численности представителей нашей общины в Секторе — рожать детей от унылого Дупера вовсе для этого не обязательно: я крепко держала эту идею в правой руке. Брутальная, большая, тяжелая, выкрашенная в красно-черный военный камуфляж, подзорная труба казалась неуместной в этом месте, и тем более в моей маленькой ладони. Тут и там я ловила удивленные взгляды редких прохожих, бросаемые на нее и меня.

Над каждым ногфлером дополненная реальность примитивного, но функционального нейрочипа Сектора выводила личный номер и различные иконки, среди которых превалировала иконка неквалифицированных ногфлеров, принадлежащих этой улице. Что, впрочем, было заметно и по цвету комбинезонов наблюдавших за моим возвращением: почти все они были мужского, коричнево-полосатого, и женского, желто-полосатого цветов.

Одна из коротких, желто-полосатых фигурок было направилась в мою сторону, однако вскоре передумала: кажется, усталость в ней пересилила любопытство, и ее длинная, вечерняя тень заскользила по красному песку в сторону более близкой к ней массивной конструкции, доминирующей над другими бараками и состоящей из десятка сваренных в месте промышленных бочек, догадавшись, что я направляюсь именно туда. Другие здания в посёлке тоже состояли из бочек, лежащих на песке горизонтально, но были в разы меньше, особенно на соседней улице, где жили специалисты в своих индивидуальных ночных бочках.

Не только местные ногфлеры отбрасывали редкие, вечерние и лениво шевелящиеся силуэты, подавленные размерами фигур Отцов-Основателей; куда больше и чаще вокруг стелились тени от импровизированных жилищ. Бочки удерживались на месте с помощью кольев, глубоко вбитых в марсианский грунт, и приваренных к ним металлических тросов.

Всё вокруг было покрыто свежей ржавчиной, наросшей на металле от недавно прошедшего сильного дождя. Вода впитала углекислый газ из атмосферы, а химическая реакция превратила её в кислоту. Влажность на планете все еще росла, несмотря на оборванный, почти восемьсот земных лет назад, процесс терраформинга. Мне стало жаль, что я пропустила сегодняшний ливень, работая в лабе днём — за прошедший влажный сезон я так и не увидела это редкое погодное явление. Порыв ветра пронес мимо меня облачко песка, и я рефлекторно прижала кислородную маску плотнее к лицу, чтобы под неё не набилась вездесущая, абразивная марсианская пыль, которая хоть сегодня и слиплась от влажности после дождя, но всё ещё оставалась опасной для лёгких и желудка человека.

Мой разум, не желая думать о предстоящем разговоре с тёткой, попытался найти что-то положительное в моменте: хотя бы то, что терраформирование Марса, пусть и было заброшено после Сингулярной Катастрофы, успело поднять давление атмосферы достаточно, чтобы мы могли не носить громоздкие скафандры.

В Секторе рассказывали самые дикие легенды о Катастрофе. Одна из них утверждала, что Отцы-Основатели прервали терраформирование намеренно, чтобы люди на Марсе не стали слишком изнеженными. По другой, ещё более абсурдной, Сингулярную Катастрофу назвали так потому, что другие Отцы-Основатели оставили свое «стадо» фунджанину Деду, а сами улетели в другую галактику через гравитационную сингулярность — микроскопическую черную дыру, якобы вращающуюся вокруг Венеры. И по-прежнему дают от туда советы Деду. Сразу отвечают ему, когда он требует от них советов — принимает их прямо на свой совершенный, досингулярный нейрочип, напрямую умеющий работать с мыслями.

Абсурд! Любой, кто хоть немного изучал древние учебники по астрономии, знает, что черных дыр в Солнечной системе нет, по крайней мере точно нет на орбите вокруг Венеры. И что при приближении к такой дыре, человек будет порван на кусочки, превратившись в спагетти. Ещё большим бредом казались рассказы про передачу советов из чёрной дыры: то, что я узнала о физике, занимаясь самообразованием в Общине, до нашего с теткой обращения в ногфлеры, заставляло меня чувствовать глубочайший скептис ко всем перемещениям быстрее скорости света.

Наша община Свидетелей Симуляции придерживалась иного взгляда: мы верили, что произошла катастрофа с программным кодом мироздания, и весь мир за пределами Марса превратился в пиксели.

Именно из желания увидеть эти пиксели я и увлеклась оптикой, хотя многие в общине не одобряли моего интереса. Родители поддержали меня, возможно, желая отвлечь от… других проблем, о которых я тоже привыкла не думать. Это было лучшее начинание в моей жизни: только благодаря моим знаниям оптика фунджанины сохранили мне жизнь. Теперь я не просто ногфлерка, но ногфлерка-специалист.

Но чем больше я изучала науку, тем чаще мне приходила в голову крамола: что, если никаких пикселей нет? Что, если в Великом Извинении Оператора — не написана правда? Вся наука построена на сомнении в теориях, и на их доказательстве. На готовности отвергнуть идеи, если они не соответствуют фактам. Наши священные тексты устроены совсем другим образом: в них императивно изложена Истина, дарованная нам Оператором Симуляции. Мы не должны в ней сомневаться. Однако, увлечение наукой приучило меня задавать вопросы самой себе о самых, казалось бы, незыблемых истинах.

Это отец научил меня сомневаться во всём и искать истину. Однако, он так и не объяснил мне, как не бояться узнать ответ. Я думаю, решение в том, что я должна верить в изложенное Оператором без каких-то сомнений. Принимать эту истину как аксиомы в геометрии, ведь Оператор не прав быть не может. Ситуация, когда реальность результатов экспериментов противоречит реальности Великого Извинения — не возможна, поэтому я и не должна волноваться.

Однако, с момента последнего нашего разговора с отцом, когда он, смертельно раненный солдатами Сектора попрощался со мной, прошло несколько лет, а я так и не достигла прогресса в развитии своей Веры.

Размышления на эту тему более не утешали, а наоборот, ужасали. Так что, я отогнала их и сосредоточилась на реальности — я, наконец, дошла до теткиного барака.

Я подошла к шлюзу. Из-под ржавчины виднелись фрагменты QR-кода, нечитабельного для моего нейрочипа. Я подняла руку и потёрла поверхность. Куски ржавчины отвалились, и медленно упали в ослабленном тяготении Марса на грунт.

Фрагменты QR-кода пропали, зато проявилась надпись «Посёлок 42, закрытый барак для низших ногфлеров BN-5». Я сосредоточила взгляд на этой надписи, и ПИК на моей левой руке загудел охлаждением своих медленных и горячих процессорных ядер. Через мгновение, я получила мыслеграмму:

> Демон барака BN-5. Ногфлерка 116.114.97.112 по кличке Астра, назови цель посещения?

Я привычно накликала ответ мысленным взглядом на всплывшей, в моём поле зрения, клавиатуре: «Посещение родственницы». Через несколько мгновений перед моими глазами появилось зелёное сообщение: «Доступ разрешён. Списано 5 трудосолов налога на общение с представителями касты низших. На счёте: 10». В душе угнездилась тревога: как тётка меня встретит? Есть ли надежда, что она не будет навязывать мне брак с Дупером? Будет ли терзать меня другими проблемами, которые я всё равно невозможно решить, а потому, о них лучше не думать? В любом случае, дороги назад нет: я заплатила не только эти 5 трудосолов, но ещё 10 из своих накоплений, чтобы тётку отпустили с работы сегодня раньше, чем обычно.

Овальная дверь шлюза скрипнула, отворяясь. Я сделала шаг внутрь, и дверь за моей спиной с тяжёлым, лязгающим металлическим звуком закрылась, заперев меня в тесном помещении. Стены шлюза были сделаны из старого, местами латаного заклепками свежей сварки металла, который давно потерял свой блеск. Под ногами скрипел красный песок, занесённый сюда с улицы предыдущими посетителями.

Сверху моргал свет одной-единственной, тусклой лампы накаливания, сигнализируя о том, что она почти перегорела из-за нарушения своей герметичности. Если бы она находилась внутри, в богатой кислородом атмосфере, это бы давно произошло. Впрочем, скоро это обязательно случится, когда дуговой электрический разряд лампы разложит до активных форм фтора, медленно просачивающиеся внутрь крупные, неповоротливые молекулы суперпарникового газа — гексофторида серы, использованного для тераформинга планеты.

Дополненная реальность нейрочипа подсветила красным, запретным цветом входную дверь, и вывела передо мной постепенно ползущий вверх столбик давления. ПИК опять загудел своими вентиляторами, пока его программное обеспечение связывалось с демоном барака, и управляло нейрочипом, который влиял на зрительную кору моего мозга, и передавал то, что я вижу, назад в ПИК для обработки.

Сверху шипели клапаны компрессоров, через которые подавался воздух, а металл шлюза дрожал от приводивших их в действие электромоторов. Перед моим взглядом менялись, зеленея несколько информационных столбиков. Индикатор общего уровня давления и парциального же давления кислорода увеличивались, а столбики углекислого газа и гексафторида серы уменьшались. Я рефлекторно сглотнула, чтобы избежать заложенности ушей. Когда дополненная реальность дала мне знать, что процесс завершен, перед глазами появилось еще одно сообщение:

> Демон барака BN-5. Ногфлерка 116.114.97.112 по кличке Астра, в связи с прошедшим дождем, процедура изменена. Жди, идет дополнительная очистка.

Тугой поток воздуха подул снизу, и красная пыль, клубясь, закружилась в потоке, стремясь в вентиляционные решётки на стенах. Густая взвесь рассеивалась, и я молча смотрела, как оставшаяся часть осела тонким красным слоем на полу. Этот оттенок — вечный спутник марсианской жизни, особенно в сезон дождей, которых, в последнее столетие, бывало уже не меньше десяти за влажный сезон. Во всяком случае, я об этом читала в хрониках Общины до того, как нас с теткой захватили в рабство.

Я сняла надоевшую кислородную маску и прицепила её на липучку на спине. Лицо сразу начало зудеть, а кожа покрылась слоем мелкой пыли. Я провела рукой по щеке, стирая прилипшие крупицы. Под маской кожа вспотела и оставалась влажной, отчего зуд лишь усиливался. Я знала, что давление маски всегда оставляло на скулах и носу неприятные вмятины. Они и сейчас напоминали о себе при каждом движении мышц лица. Я потёрла нос, но это не помогло; вместо облегчения ощутила только стянутость и покадывание. Захотелось в душ, который мне разрешали посещать в Лабе. Хотя и влажные салфетки бы помогли — пачка таких сейчас валяется у меня дома.

Внутренняя дверь распахнулась с таким же скрипом, как и входная. В нос шибануло смесью сырости, затхлости, гнили и ржавчины. Я замерла, привыкая к запахам. Сквозь открытую дверь неслись звуки, издаваемые множеством скученных, больных людей — проспыпающейся на работу ночной смены из низшей касты ногфлеров. Я зашла внутрь. Внутренность промышленной бочки была забита двумя рядами многоярусных кроватей, между которыми находился узкий проход. Дополненная реальность, считывая и интерпретируя QR-коды, обозначала иконками с номером низшего каждую кровать, и лежащих на них людей. Часть кроватей была свободна. Для них так же указывался владелец, либо кровать помечалась зеленым маркером «свободна». В торцах кроватей находились ящики для личных вещей. Когда я посмотрела на один из них, дополненная реальность пометила его красным маркером и надписью «доступ запрещён» — кое-какие права у таких ногфлеров всё же оставались.

Я двигалась вдоль рядов кроватей, переходя из секции в секцию. Вокруг устало шевелились и кашляли больные люди в полосатых комбинезонах темно-зеленого и салатного цветов — униформы низшей касты ногфлеров, работа которых была не только вредна для здоровья, но и смертельно опасна. Старые промышленные бочки, сваренные между собой, создавали длинные, узкие коридоры, освещённые тусклыми лампами. В воздухе витал тяжёлые запахи старого металла и пыли, впитавшейся в вогнутые внутрь стены. Однако, последние были оживлены в дополненной реальности нарисованными на них QR-кодами, ссылающимися на голографические фотографии и видеоролики Социальной Сети Сектора. Чаще всего попадались изображения спортсменов-фунджанинов Сектора, по-геройски павших на Панмарсианских Олимпийских играх. Однако, встречался и гордый, довольный жизнью фунджанин Шен, впервые в истории Сектора получивший бронзовую медаль, и потому оставшийся в живых[сноска 1.1] Но ещё чаще, мелькали привычные изображения фунджанина Деда и его ближайших соратников, основавших Сектор. Вряд ли Шенли, несмотря на своё свершение, может приблизиться по своей славе и величию к одному из Отцов-Основателей.

Ведь Дед, по другой легенде Сектора, был одним из ближайших соратников другой легендарной личности — Элона Маска, сыгравшего ключевую роль в появлении людей на Марсе. Точнее, мифология Сектора рассказывала, что это Маск был павшим, на первых панмарсианских играх, ближайшим соратником деда. Но в хрониках нашей общины Маск упоминался в совсем других историях, и далеко не всегда в положительном контексте, и умер он в них вовсе не на Марсе, а на Земле. А фунджанин Дед не встречался в них ни разу. Я думаю, истина где-то посередине. В конце концов, хроники это не Священное Великое Извинение Оператора Симуляции, и уж наверняка наш летописец где-то, местами, приврал. Во всяком случае, статуя отцов-основателей всегда изображала их обоих: и Маска и Деда. Несколько реже попадались и фотографии и видеоролики павших гладиаторов Сектора, бои которых устраивали, для знатных гостей, либо развлечения публики, фунджанины сектора.

Я прошла мимо небольшого помещения с кухней, где несколько мужчин, в их зелено-полосатых футболках и штанах, тихо общались с друг другом, поглощая свой сойлент. Низшие ногфлеры узнали меня, и кивнули, вернувшись к общению с друг другом. Чуть поодаль, в этой же секции, располагались туалет и комната для сексуального уединения. Я знала, что в этом бараке, скорее всего, цифровая очередь на кухню и в туалет, за которыми следит демон барака, занимала несколько часов. А в комнату для уединения, из которой прямо сейчас доносились стоны и ахи, аж несколько дней. Услышав эти звуки, я покраснела, и попыталась быстрее пройти это место.

Наконец, я дошла до секции тётки. Она уже ждала меня, видимо предупрежденная демоном барака о моём визите. Моё сердце сжалось от того, что я увидела. Я всё ещё помнила её совсем другой, до её опускания в касту низших, когда она выглядела куда моложе своих лет, ведь наша жизнь в Общине и далеко не была такой выматывающей, как после переезда в Сектор. Сегодня тётка выглядела ещё более измождённой, чем во время нашей прошлой встречи. Её бледное, болезненное лицо было покрыто сеткой тонких морщин, и оспинами химических ожогов от контакта с парами фторсодержащих соединений, разъедавших кожу. На левой руке, рядом с ПИКом, виднелась гноящаяся язва — тётка, как и я, всё не могла привыкнуть к тяжелому компьютеру, вживлённому в руку, и получила производственную травму.

Волосы тётки были куда более короткими, чем в прошлом — её, как и других женщин, обрили во время церемонии опускания. Они немного успели отрасти, но стали куда хуже. Чтобы спасти их от воздействия химикатов, тётка собрала свои преждевременно поседевшие и выпадающие пучками волосы в жидкий хвост. Одна из прядей выбилась из хвоста тётки, и колебалась от работы вентиляции барака.

Однако, не похоже было, что жизнь в Секторе её сломала. На мои глаза навернулись слёзы, и я обняла родную фигуру в плотном едко-салатном полосатом комбинезоне с множеством карманов, скрывающих её фигуру. Она не успела переодеться после работы.Тётка обняла меня в ответ, и её объятия ощущались неожиданно сильными, несмотря ни на на её прерывистое и хриплое дыхание, ни на то на то, что её грудь, крепко прижатая к моей до боли в ней, поднималась и опускалась с заметной одышкой. Постояв в объятиях, тётка отстранилась от меня и сказала оспишим голосом:

— Дай-ка на тебя взглянуть, моя девочка! Совсем взрослой стала, красивой, не узнать! Я тебя почти и не вижу больше.

На моей душе разливалось тепло, и я на миг забыла свои опасения, наслаждаясь редким моментом гармонии в отношениях с женщиной, которая стала для меня, после гибели родителей, самой близкой на свете. Однако, сентиментальный момент был неожиданно испорчен репликой тётки:

— Вот оно как! Теперь понятно, почему Дупер так просит твоей руки! — она сжала мои плечи, впиваясь в меня оценивающим взглядом. Фторсодержащие химикаты могли заставить глаза тётки покраснеть и слезиться, но не были в силах ни изменить их жгучий, янтарный цвет, ни тем более погасить в них фанатичный огонь Свидетельницы Симуляции. — Ну, не тяни. Нечего брату по Вере ждать. Вряд ли мне или Дуперу осталось больше пары лет. Гнилушка[сноска 1.2] съест мои лёгкие. Он тоже заболеет.

Она ещё сильнее сжала мои плечи, её лицо, прежде светящееся искренней любовью, стало жёстким, словно камень, а голос стал тише. Тётка громко зашептала.

— А ты обязана, слышишь? Обязана дать жизнь новым Свидетелям. Есть вещи поважнее и меня, и тебя, и жизни нашей, особенно Дуперовской. Это община, и это Истина, свет Великого Извинения Оператора, она не должна погибнуть, — Тётка надсадно закашлялась, а я обиженно молчала, глотая наворачивавшиеся слёзы. Прокашлявшись, родственница отрезала, — Ты обязана родить детей и воспитать их в нашей вере. Это твой твой долг перед миром и Оператором. Свет Откровения Оператора Симуляции не должен пропасть, будущие поколения обязаны узнать о нём, чтобы Оператор не обиделся и не выключил вычислительный процесс Симуляции.

Я замерла, не зная что ответить. Слова тётки, резкие и острые, словно резцы фрезерного ЧПУ-станка, пытались обтесать меня, выдирая и обрезая мои чувства, мысли, мечты с мясом. Она смотрела мне прямо в глаза. В моём прошлом теле я была чуть выше неё. Но в этом новом, быстро стареющем, куда роботизированный хирург Торговой Лиги, оставшийся с досингулярных времён пересадил мой мозг, я была, напротив, ниже. И внимание тётки, возвышающийся надо мной, подавляло. Мне казалось, что густой, янтарный взгляд тётки видит меня насквозь. Все аргументы, которые я заготовила, вылетели у меня из головы. Из моих глаз потекли слёзы. Я почувствовала себя одинокой, а тётку отстранённой, словно она и не держалась за мои плечи минуту назад, а между нами, напротив, пролёг Великий каньён Маринера, раскинувшийся к Юго-Западу от Сектора.

— Тётя… — мой голос предательски дрогнул. Я не знала что ей сказать. — Тётя, разве это… Разве это всё, ради чего мы живём? А как же любовь между мужчиной и женщиной, воспетая Оператором? Прости, но я не люблю Дупера. Пожалуйста, ты бы не могла удалить его из моих официальных женихов? Не хочу с ним общаться!

— Оператор, конечно, воспел любовь между мужчиной и женщиной. Но это не твой случай, Астра. Я приняла новую тебя и твоё новое имя не только потому, что я тебя люблю, но и потому, что кому-то нужно возрождать общину! Не может идти и речи о том, чтобы я удалила его из твоих женихов в системе. Тогда он, как опущенный фунджанинами, не сможет за тобой ухаживать!

Мне не понравилось это напоминание о… моём прошлом, о котором я старалась забыть, ещё больше не понравился категорический отказ просьбе исключить от Дупера из моей жизни, но я не успела что-либо ответить, потому, что в этот момент раздались чьи-то хлопки, к которым стихийно присоединились и другие ногфлеры, наблюдающие за сценой.

Я обернулась, и увидела, видимо, ту же любопытную желто-полосатую фигуру, которая заметила меня и мою трубу на дороге к бараку BN-5. Я перевела взгляд на лицо девушки, и мне не потребовалась подсказка от нейрочипа, чтобы мгновенно узнать Машку из клининг-команды — главную сплетницу нашего посёлка. Машка стояла, скрестив руки на груди, её карие глаза горали любопыством и радостью от наблюдения за нашей ссорой, а на её губах застыла едва сдерживаемая усмешка. Со своих многоярусных кроватей за нами наблюдали другие ногфлеры: одни насмешливо улыбались, другие недоумённо переглядывались. Я почувствовала, как чужие, презрительные взгляды пронзают меня, словно прожектора, выхватывающие на сцене земного, досингулярного театра, персонажа-преступника — я любила изучать древние видеоролики в детстве.

Машка продолжила хлопать до тех пор, пока не убедилась, что всё внимание теперь направлено на неё.

— Ну у тебя и яркая тётка, Астра, — хихикнула Машка, — сумасшедшая, как и ты. Но какой пафос! Скоро тебя опустят, как и её. Все знают, что чем больше общаешься с низшими, тем чаще Отцы-Основатели, наблюдая за нами из своей сингулярности, приказывают системе опустить общающегося. А когда вы обе помрёте, тебя забудут, а вот её нет. Ну и бред вы с ней несёте! Какая-то симуляция… Какой-то её оператор… Если бы я не знала твою тётку до её опускания в низшие, подумала бы, что она надышалась химией до глюков.

Я почувствовала, что обидные слова Машки пронзили и разорвали меня на куски своей невероятной энергией насмешки. Всесокрушающей энергией, словно у раскалённой капли металла, расплавившейся в своём полёте от трения о редкую марсианскую атмосферу, выстреленной из рейлгана Торговой Лиги, и обратившей целое здание в пыль. Эту случайно виденную мной демонстрацию для фунджанинов нашего сектора устроили менеджеры-продавцы торговой лиги Лиги, когда их торговый караван посетил Сектор пять лет назад.

Машкины слова с хулой Оператора и нашей с тёткой Веры были крайне неуместны. Хотя я и, боясь признаться самой себе в этом, и сомневалась в её догматах, но слышать вот это всё от непросветлённого человека, терпеть эти циничные, богохульские фразы я была не намерена.

— Держи своё мнение при себе, Машка, — резко сказала я, старалась унять дрожь в голосе. — Ты… ты просто не понимаешь! Это никакой не бред. Оператор существует, и он управляет нашей жизнью, следит за каждым нашим шагом, за каждой мыслью. Он может рассердиться на тебя, и убить за такие слова, не обратив внимание на то, что ты слишком слепа и не понимаешь, что творишь, возводя на него хулу!

— О, вот оно как? — её голос звенел от насмешки. — Это я слепа? А что-то ещё может сделать ваш оператор, кроме как грозить, устами своих фанатиков, убийством? Ничего? Я так и знала.

Её неожиданно поддержал зелёно-полосатый мужчина с усами, которые тот почему-то не стал сбривать, несмотря на очевидные проблемы с кислородной маской. Я подвела к нему взгляд, и нейрочип считал раньше моего сознания QR код с одной из его татуировок, ну или с одежды — понять откуда было нельзя, так как нейрочип тут же подменял этот участок поля зрения, вместо этого выводя информацию из Социальной Сети Сектора в дополненной реальности. Я сосредоточила взгляд на незнакомом лице, и прочитала всплывающую подсказку: Макс, смотрящий за бараком низших ногфлеров BN-5. Назначен третьего 1-го мая, взамен прошлого, выбывшего смотрящего.

— Машка права. Докажи нам, яви чудо: скажем, она хвасталась, что пробовала фунджаниновскую еду. Но вот они все вокруг, — он обвел вокруг рукой, — умрут совсем скоро, так и не попробовав ничего, вкуснее сойлента или вонючих протеиновых баточников. А с недавних пор, как мы стали низшими, нам даже внушить себе через нейрочип один из прежде разрешённых вкусов больше нельзя.

Однако, Машка никак не выразила благодарность Максу за то, что он её поддержал. Наоборот, она ответила ему злым голосом, отметив сальный, раздевающий взгляд, которым Макс наградил сперва Машку, а теперь и меня. Последнее, кажется, её почему-то разозлило.

— Какая ещё фунджаниновская еда? Макс, ты опущенный. Как ты посмел заговорить со мной опять? Ты что, барханы спутал, забыл своё место? Я же больше не веду с тобой дела. Не таращься так на меня, зенки раньше времени отсохнут. Впрочем… Спасибо, что напомнил о себе, теперь я тебя удалила из списка своих контактов, чтобы ты мне больше не мыслеграмил. Нет, не прощу. Никогда.

— Я к тебе по хорошему, мы столько дел вместе сделали, а ты до сих пор дуешься из-за какой-то ерунды, — обиженно сказал Макс, забыв обо мне и тётке. Я вспомнила, что их часто видели вместе этим летом. Да и ходила сюда зачем-то Машка не первый раз. Я подумала, что Машка и Макс мутили что-то вместе… Незаконное. Но моё ли это дело, что они, видимо, обманывают фунджанинов? Пожалуй, я должна это приветствовать. Ведь оператор воздаст своим Наказанием за зло только после смерти. А фунджанины бессмертны. Когда ещё их убьют враги и несчастный случай!

— Это ты сотню трудосолов, которые я потеряла из-за твоего головотяпства называешь пустяками? — не захотела прощать Макса Машка — раньше хоть денежный смысл был, путаться с таким опущем как ты. А теперь, когда ты меня обокрал, какой с тебя прок?

— Раз так, больше не зайдёшь. Ты теперь в стоп-листе у демона барака, а теперь пошла отсюда вон, — И добавил, — сами будем убираться, без тебя и твоих роботов-пылесосов, краснопыль.

— Ты пожалеешь, Макс. Я напишу на тебя жалобу, что ты заговорил со мной, и вот с ней, — Машка указала на меня, ни чуточки не смутившись, что минуту назад предсказывала, что я тоже окажусь в низшей касте — следующий смотрящий будет мудрее, и не станет связываться с клининг-департаментом.

— Ты, конечно, можешь кинуть на меня репорт. Но не думала ли ты, что я не просто так стал смотрящим в этом бараке? Что, если у меня тоже есть связи?

Слушая переругивания Макса и Машки, я постепенно успокоилась, и, наконец, решилась опять привлечь к себе внимание:

— А я смогу вам всем доказать, что наш мир нереален, и мы живём в Симуляции! — Я подняла вверх камуфляжную трубу, сняв крышку с её объектива, и заявила с уверенностью, которой вовсе не чувствовала, — после заката я пойду на холм-террикон, закрывающий запад, и поднимающийся выше плотного, приземистого слоя гексофторида серы, мешающего астрономическим наблюдениям, своим высоким коэффициентом преломления, и посмотрю в трубу на Землю и Венеру. Я уверена, что рядом с Венерой не будет никакой чёрной дыры, а сама Венера, да и Земля обернутся пикселями! Запишу это всё, и выложу в социальную сеть, чтобы вы все посмотрели и убедились!

Выпалив это всё, я тут же пожалела, что поддалась на провокацию: это и была моя идея, как можно расширить нашу с тёткой и Дупером общину, не ложась под него. Скорее всего, никто не понял о чём я говорила: без образовательной лекции по оптике не стоило упоминать коэффициент преломления.

Машка ещё раз уставилась на меня тем же насмешливо-любопытным взглядом, и сказала, сделав вид, что видит устройство в первый раз:

— О, военная труба. В мужских цветах. Как неприлично, стыдно. Ещё позорнее, чем общение с опущенными. Ты совершенно аморальна… Впрочем, это твоё прошлое, наверное, не даёт тебе понять, что женщинам носиться с мужскими вещами не должно! Где ты её взяла вообще? Украла?

— Я сама сделала эту трубу, и сама её покрасила в камуфляж, я же оптик — сказала я покраснев, и начав оправдываться — да и как я могу её украсть? Нашей касте ногфлеров-специалистов запрещены рюкзаки, чтобы мы не выносили оборудование фунджанинов. У меня… У меня задание, связанное с трубой в посёлке. Не могу рассказывать — военная тайна, я подписку давала.

— Да какая разница, сама ты её сделала или нет? Главное, что ты, бесстыжая, позоришь нас всех, весь посёлок!

Я пожалела, что пришла в тёткин барак. Нужно было позвать тётку к себе в гости, и вести неприятный разговор, который нельзя было избежать, без чужих взглядов и ушей, особенно Машкиных. Но за каждый такой визит приходилось бы платить уже не 5 трудосолов налог, а пятьдесят — правила были созданы так, чтобы с низшими никто лишний раз не общался. Впрочем, для моей касты, специалистов, платные запросы к системе было разрешено делать в кредит. После того, как меня перевели в касту ногфлеров-специалистов, мне начисляли по два трудосола в день. Неквалифицированным ногфлерам платят по трудосолу, а у низших забирают половину трудосола в виде налога на своё существование. Они получают только половину.

Однако, дело было даже не только в деньгах — мне очень не хотелось лишний раз дёргать больную женщину, и заставлять её идти на другой конец посёлка. Она явно ходила с трудом, мучаясь от одышки, и с трудом дошла с работы до канатки, и от канатки до барака уже в посёлке. Нужно было что-то делать со скандалом. Так мы не поговорим с тётей.

Я вызвала экранную клавиатуру, на которой накликала сообщение мыслеграммы для Макса, приложив к ней эмоцию мольбы, не забыв отметить галочку, разрешающую опущенному ответить:

— Пожалуйста, Макс, пусти нас с тёткой поговорить приватно на кухню… Или в вашу секс-комнату.

Тот ответил почти мгновенно. От мыслеграммы запахло насмешкой:

— Ты что, лесбиянка? Поэтому с Дупером не хочешь? Но спать с родственницей… Осуждаю, впрочем, не моё дело

— Нет, я не лесбиянка, — не знаю зачем стала оправдываться я, приложив к ответу эмоцию оскорблённости. В Секторе, в отличие от нашей общины, ЛГБТ никак табуировано не было. В отличие от общения с низшими, — мне просто нужно… Поговорить с тёткой. Без Машки.

— Без проблем. Двадцать трудосолов, и я всё организую, — ответ Макса ощущался в мыслеграмме гладко-деловым, будто лакированный стол одного из клерков каравана Торговой Лиги.

— Но у меня столько нет, — с обидой настрочила я, — можно я отдам с будущей зарплаты за пару месяцев?

— Нет… Ты сумасшедшая, я тебе не доверяю, прости, — ответил Макс. Остальные ногфлеры вокруг наблюдали за тем, как мы переглядываемся, догадываясь, что мы обмениваемся сообщениями. Машка же с заметным сожалением, видимо, подгоняемая демоном барака, покинула нас ещё в самом начале нашего немого общения, почему-то унося на своём плече второй кислородный баллон. Вслед ей грустно и зло смотрел один из темнозелено-полосатых ногфлеров.

Внезапно вдруг приходит автоматическая мыслеграмма, от которой шибает страхом, и требованием подчиняться:

≫ Говорит демон посёлка номер 42. Местное время: 17:30:00. Ежегодный ритуал опускания ногфлеров, взамен умерших, состоится сегодня в 20:30 — чуть больше, чем через полтора часа после заката, во время восхода Фобоса. Явка всех ногфлеров обязательна!

≫Говорит демон посёлка номер 42. Местное время: 17:30:02. Дополнительное сообщение. Инкубаторский департамент прислал запрос на плодовитую самку ногфлера, взамен умершей при родах. Назначение подходящей ногфлерки будет осуществлено сегодня, сразу же после ежегодной церемонии опускания.

Я почти не обратила внимание на это сообщение. В конце концов, до этого дурацкого ритуала ещё часы. Я должна успеть сделать то, что я задумала — сбегать на террикон и убедится в том, что пиксели на месте. Эта мысль успокаивала: в мире должна быть высшая справедливость. Оператор воздаст несчастным, опущенным ногфлерам по их страданиям, и они будут перезалиты после своей смерти в новых персонажей. Словам Машки о том, что я окажусь среди опущенных, я не верила. Как и не ожидала того, что меня обратят в шлюху фунджанинов, находящуюся в их репродуктивном и сексуальном рабстве: ведь кому-то нужно работать в Секторе специалистом. Я чувствовала, что на меня возложена Оператором особенная миссия, так что ничего плохого со мной не может случится. Я не зря столько лет учила оптику. Шла к этому годами. Боялась, что за оставшиеся мне несколько лет жизни фунджанины так и не разрешат мне вынести из лабы что-то, что может помочь мне увидеть пиксели. И вот, наконец, появился шанс остаться с собственной трубой ночью, спасибо заданию на проверку системы стабилизации трубы в темноте. Я не должна его упускать!

Конечно, мне ещё предстоит ужасный ритуал Права Первой Ночи, когда меня, в день моего совершеннолетия, в 10 Марсианских лет, или, по земному времени, в 19, должен изнасиловать один из фунджанинов. Ни одна ногфлерка не могла его избежать.Я подумаю об этом потом, когда разберусь с самым важным — моим экспериментом. Первая Ночь случится не сегодня, до неё ещё больше недели. Я предпочитала не думать о предстоящем ужасе, вместо этого обычно мечтая об идеальном женихе, не таком как Дупер, а сегодня все мои мысли были заняты моим экспериментом с трубой — заданием от военных на тестирование оптической стабилизации, и моим решением посмотреть на Землю и Венеру, убедится, что пиксели окажутся на месте.

Остро хотелось доказать им всем, особенно Машке, как они не правы! Я собралась было уходить, но меня догнала тётка. Она тихо сунула мне в руки кислородную маску с поцарапанным, марсианским песком, уже не совсем прозрачным забралом. В маске лежала записка, которую она как-то успела написать, чем меня очень удивила:

«Возьми маску, чтобы барчуки на опускании не глазели. И не волнуйся о первой ночи. Дам мазь, натрёшься, будешь вонять, и не будет риска что он тебя возьмёт, и ты понесёшь, сделает наложницей. Дупер твой единственный путь. Оставь глупые и опасные затеи с трубой. Забыла, что значат полоски? Да и холодно на терриконе ночью, там нельзя быть, замерзнешь! Помни, на тебе долг перед Оператором и общиной, тебе нельзя рисковать»

«Ну тётя и даёт, —

произнесла я про себя, холодея от ужаса. А если кто посмотрит запись «в облаке» Сектора с её или моей зрительной коры мозга? Это же сразу смертная казнь и её перезаливка Оператором в нового персонажа за эту затею с вонючей мазью! Хорошо хоть догадалась не мыслеграммить. А если мы переродимся в разных мирах, и я больше её никогда не увижу?»

Моё настроение изменилось, когда я испугалась за тётку, будто что-то надломилось во мне. Теперь, меня переполняли обида на тётку, на ногфлеров в этом бараке, на фунджанинов, на мир, и даже, наверное, на Оператора Симуляции. Я всё-таки прицепила маску на свободную липучку на спине, когда направлялась к шлюзу. А по моей щеке катилась слеза.

Я знала, что я делаю то, что фунджанины не одобрят. Но я так же знала, что Оператор меня защитит — ведь я задумала благое дело: записать Землю и пиксели в подзорную трубу, и силой своего разума убедить весь посёлок, что только вера в Оператора ведёт к Спасению!

====

[сноска 1. 1] Марсианский год примерно вдвое длиннее земного, поэтому в одном из известных вариантов марсианского календаря месяцы дублируются — первый и второй апрель, например

[cноска 1. 2] Эту историю можно прочитать в рассказе "Три Гонки"

[cноска 1. 3] патогенный грибок, предок которого прибыл с земли и скорее всего не был патогенным. Поражает лёгкие больных, ослабленных людей. Практически никогда не инфицирует здоровых, питающихся правильной пищей. Редко инфицирует неквалифицированных ногфлеров. Зато распространён среди низших. Тётка Астры, если болеет, то болеет именно им. Но так же может быть, её кашель связан с тем, что она надышалась соединениями фтора