Новогодняя Ночь

Новогодняя Ночь

Наджиба Рафизаде

Эра космических колонизаций давно завершилась и человечество расселилось по всему простору видимой когда-то из Земли части вселенной. Межзвёздные перелёты и передовые технологии позволили открывать новые обитаемы миры или же превращать бесплодные планеты в пригодные для жизни. Однако, несмотря на эти достижения, вместе с прогрессом человечество всегда брало с собой и груз своих проблем. Как бы далеко ни шагнули цивилизации, люди продолжали хранить не только своё богатство, творчество и достоинство, но и свои обычаи — как хорошие, так и дурные, вместе со всеми недостатками. Ничего координально не изменилось — поменялись лишь масштаб и охват. Всё те же тревоги, всё те же проблемы, те же надежды и потери, радости и горе. И вот в одном из маленьких южных городов одной далёкой от Земли планеты люди встречали новый год. Все было так как когда-то на Земле. ..

Город был украшен разноцветными огоньками, словно праздничная сказка ожила в этот зимний вечер. Всюду ощущалось приближение праздника, наполняя сердца людей радостью и предвкушением. Высокие ёлки, — как искусственные, так и живые, — гордо возвышались на площадях, украшенные яркими гирляндами, новогодними игрушками и сверкающими звёздами. Эти звёзды, венчавшие вершины ёлок, манили и притягивали восторженные взгляды прохожих, напоминая о чуде, которое несёт с собой Новый год. Огни были повсюду. Они украшали не только ёлки, но и деревья, витрины магазинов, уличные фонари и балконы домов. Их мягкое сияние словно звало людей остановиться, замедлить шаг и насладиться моментом, подарить себе мгновение радости среди повседневной суеты. Запахи бенгальских огней и мандаринов, разносившиеся по городу, дополняли картину этого зимнего вечера. Люди, укутанные в тёплую одежду, спешили по своим делам, но в их глазах можно было прочесть многое — от тревоги за завтрашний день до надежд на лучшее будущее. Каждое лицо, проходящее мимо, было как открытая книга, в которой можно было увидеть беспокойство о предстоящих расходах, мысленное повторение списка покупок или опасения забыть что-то важное. Кто-то беспокоился, что забудет купить тот или иной продукт для праздничного стола, а кто-то — что упустит нечто более значительное, возможно, даже неосознанное или давно спрятанное в глубине души. В эти дни перед праздником каждому было куда спешить, ведь времени до конца старого года и начала новой жизни оставалось всё меньше.

Подготовка к празднику шла полным ходом. Одни планировали пышное торжество в ресторане, другие готовились провести вечер в кругу семьи и друзей. Кто-то накрывал богатый стол, на котором нашлось место всевозможным угощениям, а кто-то старательно создавал праздничное блюдо из скромных запасов, превращая простые продукты в настоящие кулинарные шедевры. Конечно, были и те, кому было всё равно, что окажется на их столе. Для многих из них сам стол был роскошью. Их радости были куда проще — бутылка спиртного и что-то на закуску, хотя зачастую обходились и без последней. Для них главный праздник заключался в том, чтобы найти немного тепла и уюта в этот зимний вечер, неважно, где и каким путём. Тем не менее, город продолжал жить своей жизнью, переполненный светом, звуками и запахами. В каждом уголке чувствовалось приближение праздника, и казалось, что даже воздух был пропитан ожиданием чего-то необычного и неизведанного.

I

К числу таких семей, довольствующихся малым, относилась и семья Дуксархона — бывшего учителя математики в государственной школе. Его супруга Лунара буквально из ничего состряпала что-то к празднику, чтобы порадовать детей. Их у неё было трое. Лунара, выйдя замуж сразу после школы, посвятила себя дому и семье.Вокруг царила предпраздничная суета. Люди обсуждали, что и в каких пропорциях добавить к плову, чтобы он получился ароматнее, какой салат приготовить, какие подарки купить детям. Большинство уже давно запаслось подарками и угощениями. Лунара, живя в постоянной нехватке средств, избегала разговоров с соседками, не желая показывать, что её супруг зарабатывает так мало, что едва хватает на пропитание семьи. Первое время это было не так сложно, но после рождения детей, особенно второго ребёнка, жизнь стала тяжелее. Когда родилась их первая дочь, Лéйла, родители не находили себе места от счастья. Казалось, что весь мир у их ног. Но рождение Орелиса стало испытанием: врачи поставили ему страшный диагноз — ДЦПНТ29[1], — и родители погрузились в отчаяние. Семья ощутила на себе всю тяжесть бедности. Дуксархон стучал во все двери. Помимо своей основной работы преподавателя математики в школе, которая не приносила больших доходов, способных покрыть расходы на лечение сына, он начал давать дополнительные уроки. В своих детях он души не чаял. Лéйлу всегда называл своей черноглазкой, ангелочком, возлагал на неё большие надежды. Дуксархон всегда верил, что его славный Орелис будет жить полноценной жизнью: играть во дворе с детьми, забивать бесчисленные голы, ходить с ним на рыбалку, соревноваться с отцом в плавании в тёплых водах южного города, в родном море, которое греет душу и ласкает усталые тела каждым своим добрым прикосновением… Но, увы, годы шли, а Орелису лучше не становилось. Уже тогда Дуксархону было тяжело бороться и противостоять судьбе… Уже тогда физические и душевные силы покидали его, оставляя после себя чёрную дыру в его измученном от лет потерь и безысходности сердце… Чёрную дыру, напоминающую пропасть, которая с каждым прожитым днём всё больше расширялась и увеличивалась, с каждым лучом солнца, которое давно уже не грело его, не давало надежды, как это было раньше, до… Эта дыра, эта пропасть стала настолько огромной, что начала поглощать его самого — незаметно, безмолвно, крадучись, как грабитель, задумавший отнять самое ценное в тёмном переулке, где никто не увидит и никто не поможет… Последней каплей стала новость о том, что Лунара готовится стать матерью. Сперва все были ошеломлены — это случилось внезапно, незапланированно. Но они ни минуты не сомневались, оставлять детей — она ждала близнецов — или нет. Они твёрдо решили родить, полагаясь на Бога, решив, что раз Он подарил ребёнка, то и голодным не оставит. Тем более это было чудо, двойная радость — близнецы. Роды прошли тяжело, пришлось прибегнуть к операции. Родились мальчик Пурус и девочка Флосселена. Но радость родителей длилась недолго: на третий день после рождения Флосселена умерла, остался Пурус...

В тот день Дуксархон сломался, стал всё чаще и чаще прибегать к спиртному. В самом начале на работе в школе ему делали поблажки, вплоть до того, что могли закрыть глаза на отсутствие и пропущенные занятия. Когда приходилось в срочном порядке находить замену учителя, обычно просили старшеклассников, отличников последних классов, посидеть с младшими. Но в конечном итоге всё закончилось тем, что его уволили, а ученики, с которыми он занимался на дому, разбежались. С каждым днём он всё больше и больше деградировал. С тех пор прошёл уже год, но он не смог смириться и справиться с этим. На второй год его облик стал напоминать облик бездомного оборванца. Лунара уже даже не могла заставить его умыться. Если раньше соседи и окружающие его жалели и сочувствовали, то теперь эта жалость переросла в презрение, насмешки и открытые подтрунивания. Из-за долгов им пришлось продать квартиру. Расплатившись с долгами, они не смогли найти подходящее жильё на оставшуюся мизерную сумму, половину которой Дуксархон пропил… Вся тяжесть и все проблемы семьи легли на хрупкие плечи Лунары — женщины, не имеющей профессии и какого-либо образования, кроме средней школы. Женщины, которая должна была ухаживать за тремя малолетними детьми, один из которых был прикован к постели. Теперь на ней лежали не только заботы по дому и хлопоты с детьми, но и необходимость зарабатывать деньги на пропитание и оплату аренды.

Дуксархон и Лунара знали друг друга с детства. Они были соседями, росли вместе и ходили в одну школу. Их детство было полно радости и беззаботных игр, они делились друг с другом мечтами и тайнами. Эти годы были простыми и счастливыми. После школы они обручились, Дуксархон поступил в университет, а Лунара решила посвятить себя семье. Она не стала продолжать учёбу, мечтая лишь о создании уютного дома и воспитании будущих детей. В те годы она была уверена, что будет счастлива, ведь рядом был Дуксархон — её верный друг и любимый муж. Но теперь, спустя годы, Лунара горько жалела о своём выборе. Если бы у неё было высшее образование, возможно, она могла бы найти достойную работу и поддержать семью в трудные времена. Теперь же она была вынуждена браться за любую работу, чтобы обеспечить детей. Она стирала для богатых, убирала особняки, мыла ковры и выполняла любую тяжёлую и грязную работу, которая только попадалась. С каждым днём Лунара всё сильнее ощущала на своих плечах груз ответственности. Её руки огрубели от тяжёлого труда, а сердце сжималось от боли и усталости. Но она не позволяла себе падать духом. Ради своих детей она была готова на всё. Каждый день она вставала рано утром, готовила завтрак, кормила детей, ухаживала за больным Орелисом и отправлялась на работу. Вечерами, когда дети засыпали, Лунара находила в себе силы бороться и надеяться на лучшее будущее. Дуксархон, когда-то сильный и мужественный, теперь стал тенью самого себя. Он почти не разговаривал с Лунагелией, избегал её взгляда, погружаясь в свои мрачные мысли. Иногда он бродил по улицам, словно пытаясь убежать от своей боли и отчаяния. Но куда бы он ни шёл, он всегда возвращался домой — к своей семье, к своей Лунары, которая, несмотря ни на что, продолжала любить его и поддерживать. Однако со временем грань между правильным и ошибочным, между чистым и аморальным, стерлась. Единственной неизменной константой в сознании Лунары была цель прокормить и обеспечить детей любым доступным ей способом...

II

— Наша «недотрога», кажется, решила сегодняшнюю ночь дома провести, — сказала крашеная блондинка с пышными формами, вульгарным макияжем и ярко накрашенными губами.

— Ну и дура! — сказала другая, худенькая, но с таким же отвратительным гримом на лице. — Сегодня такая ночь, можно больше клиентов поймать. Столько пьяниц!

— Таких же, как её олух!

— Ха-ха-ха! Не дай бог, чтобы такие попадались. С такого нечего стричь. Да и что ты её постоянно недотрогой называешь? Какая же она недотрога? Фу! Любую из наших переплюнет.

— Но была ведь! Ты помнишь, какой гордой была? Всё не склонялась. А теперь! Ха! Глядите на неё теперь. Раньше нас за людей не считала, а теперь — хуже каждой из нас.

— Да, — фыркнула худощавая, — голод любого на колени поставит. Да и наша мамаша умеет убеждать! Не таких на путь истинный поставила, — добавила она, многозначительно посмотрев на свою подружку и высокомерно ухмыльнувшись, подразумевая под словом «мама» женщину, которая покровительствовала большинству женщин лёгкого поведения того района и не только.

Обе подруги, или «коллеги» — называйте, как хотите, — разразились омерзительным, истерическим и явно наигранным громким хохотом, стремясь оглушить друг друга, чтобы привлечь больше внимания.

— Но что мы стоим? Мамочка будет ругать, она только ей «отгул» дала.

— Да, побежали. Предвкушаю богатеньких баранов!

Тем временем Дуксархон брёл по центральным улицам города, еле волоча ноги и засматриваясь на каждую ёлку, на витрины, украшенные огоньками, на разноцветные гирлянды — то волнами опоясывающие большие и маленькие ёлки, то ниспадающие с них дождиком. А ведь у его детей не было ёлки. И игрушек ёлочных, кажется, тоже не осталось. Всего три или четыре, которых Лунара положила в старую, треснутую вазу из-под фруктов. И это стало их единственной радостью в Новый год. Дуксархона терзала мысль о том, что он не может купить детям гостинцев, что ему нечем их порадовать, что, по сути, он является никем, лишь обузой для своей семьи… Он уже был пьян. Пил он за деньги Лунары и за те гроши, которые выручил попрошайничеством. Совсем скоро наступит полночь, куранты пробьют двенадцать, все отметят Новый год, а ему было так горько, так тяжело на душе… Так, с тяжёлыми мыслями в голове, терзающими душу, останавливаясь на каждом шагу и заглядываясь на блеск праздничных огоньков, он плёлся домой. И вдруг его осенила сумасбродная идея. «А почему бы нет?» — спросил он себя. Дуксархон воодушевился своей идеей, ощутил всплеск энергии, невероятную силу, окрыляющую его. Его походка стала увереннее, он перестал спотыкаться. Он подкрадывался к огонькам, развешанным на ёлках, с хитрой улыбкой человека, задумавшего нечто коварное и одновременно гениальное. Он высматривал наименее людные места, хотя, конечно, в новогоднюю ночь таких почти не было. Но, несмотря на все препятствия, неудобства и боль от раскалённых лампочек, он всё же смог осуществить свой план. Дуксархон снимал с деревьев электрические гирлянды, тщательно выбирая те, которые находились вне поля зрения прохожих. Выбирал он с осторожностью абсолютно трезвого человека. Но будь он действительно трезв, он бы никогда в жизни не осмелился на такое. Сорванные с деревьев огоньки он обматывал вокруг себя — вокруг плеч, шеи. При этом он снял куртку, чтобы потом, надев её сверху, спрятать свою добычу. Как же он был внимателен и осторожен в эти минуты! Будто от этого, от его бдительности и проворности, зависели целые жизни — его самого и его детей. Он чувствовал себя героем, способным свернуть горы. Домой он шёл уверенными шагами, окрылённый счастьем от предвкушения радости в детских глазах.

III

— Смотрите на него! Ха-ха-ха! — трескучим голосом засмеялся один из компании мужчин, играющих в карты в парке недалеко от дома Дуксархона.

Этот крошечный парк большей частью был местом сбора бездельников и таксистов. Все друг друга знали и обсуждали каждого — как знакомых, так и случайных прохожих. В этом развлечении, а также в игре в карты и нарды — настольной игре, подаренной им из другого южного города планеты Земля, — они проводили свои монотонные часы, допивая очередной стакан чая и проклиная всё, что было им чуждо — как новое, так и старое. Больше всего доставалось властям. Те, кто при первой же возможности готовы были лобызать руки и пресмыкаться перед любым чиновником или представителем власти, в такие моменты выражали свой самый страстный протест и негодование по поводу правительства и общественного уклада. Но больше всех доставалось таким, как Дуксархон — побитым жизнью, опустившимся до самого дна человеческой беспомощности и нищеты.

— Гляди, гляди, как глаза блестят! — сказав это, он нагло засмеялся, указывая на Дуксархона вытянутой вперёд рукой и совершенно не заботясь о том, заметит ли его тот.

— Ха-ха-ха!

— Видимо, у жены бабло стащил, — сказал второй с пискливым голосом, и все разом громко засмеялись.

Только один, с наглой физиономией и толстыми губами, не хохотал. Он лишь смотрел на Дуксархона с высокомерной ухмылкой, нагнувшись влево, а правую руку положив на талию. Это был бывший одноклассник Дуксархона. А ведь было время, когда он завидовал Дуксархону, ненавидел его. Ненавидел за то, что его уважали за знания. Ненавидел за Лунагелию — некогда первую красавицу школы. Он возненавидел его ещё больше, когда тот поступил в университет на бюджет собственными силами. Правда, на каждом этапе были моменты, когда он — Тиранир — ликовал. В школьные годы он радовался, когда некоторые учителя (а таких было немало) ставили ему оценки наравне с Дуксархоном, а то и выше, несмотря на то, что он вообще не учился, а лишь «подмазывался» к продажным преподавателям. Отец Тиранира торговал в России и был зажиточным, обеспеченным бизнесменом — как теперь принято и модно называть торговцев. А мать некоторое время работала в ГДНПЗ[2] — подобие ЖКХ[3] на старого типа на планете Земля, подрабатывая продажей золота и косметики. Вскоре она полностью ушла с работы, но продолжала числиться штатной сотрудницей, торгуя золотыми украшениями прямо из дома. Кроме того, она стала давать деньги под процент — осторожно, в малых суммах, чтобы не привлекать лишнего внимания. Тиранир пошёл по стопам отца — открыл несколько точек оптовой и розничной торговли. Дуксархон тоже выбрал профессию отца и стал математиком. Тиранир сильно радовался, видя, что в университетские годы Дуксархону приходилось все четыре года ходить в одной изношенной куртке, купленной ещё в выпускном классе. Он обрадовался, когда узнал, что у Дуксархона и Лунары родился ребёнок с ограниченными физическими возможностями. Когда один из близнецов не выжил — он ликовал! Но больше всего его радовало падение Лунары. О! Он наслаждался каждым их унижением, каждой потерей, каждым днём, который приносил ему очередную весть о новом падении Лунары, о запоях Дуксархона и его деградации. Теперь, глядя свысока на этого забитого, униженного, растоптанного социальной несправедливостью и людской жестокостью человека, Тиранир испытывал глубокое удовлетворение — удовлетворение человека, страдающего комплексом неполноценности и завидующего всем, кто умел жить достойно, кто мог добиваться чего-то своими силами, без помощи отца и взяток. Он испытывал садистскую радость от каждой боли, причинённой этому семейству. И неважно, кто был её причиной — он или кто-то другой...

— Ребята, а займите-ка вы его тут. А я пойду его женушкой займусь.

— Ха-ха-ха! — за столом поднялся гвалт омерзительного хохота.

Тиранир начал махать рукой Дуксархону, подзывая его. Все трое, сидевшие за столом, уже были навеселе, и от всех разило водкой. Забавно получается… По сути, все они были алкоголиками — пили ни свет ни заря. Но, видимо, даже небольшое наличие денег, пусть и скудное, способное отличить человека от такого же, но нищего, придавало всему другой статус, другое обличье. Деньги и горе...

— Подходи, мой друг, подходи! — кричал Тиранир. — Чокнемся за Новый год и новое счастье!

— Давай-давай, иди! — подхватывали остальные.

Дуксархон подошёл к этой шайке беспринципных мошенников с горящими глазами и с улыбкой на лице, искажённом недоумением. Чёрное, высохшее от алкоголя лицо, неспособное распознать ложь и предательство, улыбалось. Он был рад, что его угостят, что посчитались с ним, хотя было время, когда он и близко не подошёл бы к таким людям. С другой стороны, ему хотелось поскорее пойти домой к детям, разукрасить комнату огоньками и увидеть радость в их глазах.

— Нет-нет, ребята, мне домой надо. Ей-ей… домой.

— Ооо! — разочарованно протянул один, с толстым обвисшим животом и широкой шеей, настолько широкой, что перехода от головы к шее почти не было видно.

— Дуксархон отказывается пить!!!

— Ооо! — подхватили остальные, подражая его тону, а потом громко рассмеялись.

Тиранир хлопнул бывшего одноклассника по плечу по-дружески и сказал:

— Давай, брат! Неужели откажешь друзьям?

Слово «брат» польстило самолюбию Дуксархона.

— Ну… если только чуть-чуть...

— Чуть-чуть, чуть-чуть… — ответил Тиранир наигранно пискливым голосом, делая при этом жест пальцами — приблизив большой и указательный палец правой руки друг к другу, показывая маленькое количество.

— Совсем чуть-чуть! — поддержали остальные.

— За здоровье друзей! — сказал Тиранир и протянул ему гранёный стакан, до четверти наполненный водкой.

Дуксархон залпом выпил содержимое, полностью осушив свой стакан. Остальные сделали лишь глоток, наблюдая за ним. От водки и без того пьяного Дуксархона пошатнуло, и Тиранир подставил ему свой стул. Дуксархон посмотрел на него глазами, полными благодарности. В этот момент он испытывал к Тираниру искреннюю братскую любовь. Тиранир сказал Дуксархону:

— Пойду воды принесу, да и огурцы нужно купить, — а своим «друзьям» подмигнул. Те в ответ заговорщически хихикнули. Дуксархон ничего не заметил. Уходя, он наклонился к одному из компании:

— Веселитесь, я по-быстрому.

IV

Лунара сидела дома с заплаканными глазами. Но, несмотря на боль, разрывающую её сердце, она пыталась развеселить детей и создать хотя бы иллюзию праздника и домашнего уюта. Она рассказывала детям народные сказки и предания, придумывала новые сюжеты и образы, стараясь отвлечь их от скудного, совсем не праздничного стола, от урчания голодных животов… В этот момент в дверь постучали. За порогом стоял Тиранир, пожирая её своими похотливыми глазами и выставив напоказ свои мерзкие зубы в вечной нахальной ухмылке. В одной руке он держал кулёк с фруктами и конфетами, а в другой — лимонад. Лéйла своими чёрными, как уголь, глазами недоверчиво смотрела на незваного гостя, ни разу не взглянув на гостинцы. Младшенький мелкими шажками подошёл к матери и обнял её за ногу. Он пристально смотрел на конфеты и всем своим маленьким существом мечтал вкусить сладости в блестящих, разноцветных фантиках...

— Вот, детям принёс, — сказал Тиранир, протягивая Лéйле кулёчек с фруктами и конфетами.

При этом, несмотря на всю свою наглость, всю непринуждённость и высокомерие, этого морально опустившегося и ничтожного человека охватывала робость при обращении к Лéйле. То ли её суровый, испепеляющий взгляд, то ли её былое величие, некогда известное на всю округу, вселяли в него непонятный страх и трепет. Однако этот страх злил его. И с каждым разом он становился всё грубее и безжалостнее с ней. С каждым разом он пытался причинить ей всё большую физическую и моральную боль, пытался унизить её сильнее, опустить ещё ниже. Будто этим он мог доказать самому себе, что он лучше. Лучше её — той, что когда-то славилась своими моральными принципами и красотой. Лучше её мужа — того, кто был отличником и всего добивался сам. Лучше её прошлого и даже настоящего, в котором она, несмотря на всю боль и страдания, сохраняла взгляд королевы...

Тиранир подошёл вплотную к Лунаре:

— Пройдём в комнату, ещё и денег дам. М? Что скажешь, красавица?

Лунара взяла на руки маленького Алишку и на шаг отошла:

— Не при детях, — тихо прошептала она.

От этой сцены у Лéйлы, которая внимательно следила за происходящим, глаза наполнились слезами. Она уже многое понимала, и её маленькое сердечко разрывалось от страданий.

— Ну, тогда выйдем, — сказал Тиранир.

— Нет. Куда мне детей одних оставить?

— Да пять минут — и всё, — сказав это, Тиранир вновь протянул кулёк с гостинцами, которых Лунара сначала не взяла.

При этом Алишка, сидящий у матери на руках, потянулся к кульку. Лунара замялась.

— Не знаю… Они одни...

— Зато стол накроешь, — фыркнул он, указав на пустой стол, украшенный лишь вазой из-под фруктов, наполненной ёлочными игрушками.

— Говорю же, не могу. Дети одни.

— Ладно, — Тиранир пожал плечами, развернулся, чтобы уйти, унося с собой всё, что принёс.

Алишка протянул ручонку за конфетами и заплакал. У Лунары сердце кровью обливалось от его плача. От того, что она не смогла дать своим детям всего самого лучшего, всего того, о чём они мечтают, того малого, которое для большинства является обыденным и само собой разумеющимся...

— Стой! — вырвалось у неё. — Стой! — повторила Лунара каким-то не своим голосом.

— Пусть уходит, мама. Он нехороший дядя.

Лунара с горечью в глазах посмотрела на дочь и сказала:

— Ты моя умная девочка. Проследи за братьями, а мы с дядей сходим в магазин, купим печенье и шарики. Я мигом вернусь.

— Не хочу печенье и шарики, — упрямо сказала девочка.

Лунара подошла к дочери, поцеловала её в лоб и, погладив волосы, сказала:

— Ты же послушная девочка. Помоги маме.

Лéйла утвердительно кивнула, пристально глядя исподлобья на Тиранира.

— Да быстрее уже! — поторопил Тиранир.

Он уже оставил лимонад и кулёк с гостинцами на полу. Лунара, торопясь, помыла и нарезала фрукты, разложила их по тарелкам и дала детям.

— Ну быстрее же! — в нетерпении огрызался Тиранир. — Надо было мне вообще без ничего прийти — тогда бы ты быстрее вышла.

Лунара посмотрела на него дерзким, испепеляющим взглядом, полным презрения и гордости. Взглядом, который всегда пугал его до дрожи. В этом взгляде было что-то от прежней Лунары, но и что-то новое — горькое… От этого он сильно смутился, но одновременно ещё сильнее обозлился. Стиснув зубы, он больше не сказал ни слова, лишь терпеливо ждал момента, когда сможет вдоволь отыграться на ней. Всего-то несколько минут ожидания. Они поднялись наверх, на крышу дома — в голубятню.

V

Дуксархон сидел, уткнувшись лицом в сложенные на столе руки. Его «товарищи» играли в нарды. В очередной раз, когда бросили зяр (камень), Дуксархон вдруг вздрогнул и резко поднял голову. Его ослепил яркий свет фар машины, въезжающей во двор.

— Эй, выключи дальний свет! — крикнул толстяк, сидящий слева от Дуксархона.

Яркий свет напомнил Дуксархону о его миссии — во что бы то ни стало порадовать своих детей. Он встал из-за стола.

— Эй, ты куда!? — крикнули ему. — Сиди пока.

— Тиранир ещё солёных огурцов не купил, — сказал один, и все прыснули смехом.

Дуксархон просидел ещё три минуты, оперевшись руками на голову, и снова решился. Решительно, но пошатываясь, он встал и вышел, покачиваясь из-за сильного опьянения. Те снова попытались его остановить, но он лишь махнул на них рукой, развернулся и покачивающейся походкой двинулся в сторону своего дома.

— Ну и пускай катится, — сказал более молодой, правая рука и «шпион» Тиранира.

Пройдя пять шагов, Дуксархон рухнул на землю, вызвав громкий хохот сброда, сидящего в кафе. Громче всех смеялись те, кто только что сидел с ним за одним столом. Дуксархон собрал все силы, но голова кружилась так сильно, что он не мог двинуться с места. Приложив немалые усилия, он смог оттолкнуться от земли и опереться на руки и колени. Его сильно тошнило, и он вырвал.

— Фууу… — протянули «друзья».

Дуксархон попытался снова встать, но упал прямо в рвотные массы, вызвав ещё больший смех. На него нахлынуло новое чувство — чувство ярости и злости… Злости на себя — за то, что он ни на что не способен. На других он сердиться не мог...

Дуксархон всё-таки смог подняться и доплестись до подъезда своего дома. Зайдя в подъезд, он снял запачканную куртку и бросил её тут же. Он не хотел заходить к детям в таком виде — грязный, воняющий рвотой. Кое-как почистив брюки и сняв куртку, испачканную рвотными массами, он начал подниматься вверх. Он не боялся, что кто-то увидит его таким — обмотанным в огоньки и гирлянды. Подъезд был слишком тёмным. С каждым шагом ему становилось всё труднее подниматься по лестнице, но каждый шаг вселял в него всё большую уверенность — ведь он идёт радовать детей...

V

Дуксархон вошёл в свою однокомнатную квартиру, которая была мрачной и угнетающей до невозможности. Тусклый свет единственной лампы, свисавшей с потолка, едва разгонял густую тень, окутавшую помещение. В комнате у стены стояла одна узкая односпальная железная кровать, на которой спали Орелис и Лунара. Кровать с её скрипучими пружинами и потрёпанным матрасом выглядела так, будто вот-вот развалится. Лунара ложилась с краю, оберегая Орелиса от падения. На лице Лунары каждое утро виднелись следы усталости и изнеможения, словно каждая ночь отнимала у неё часть жизни. Помимо кровати, в комнате стоял старый, прогнивший шкаф, который выглядел пугающе. Он накренился на бок, словно готовый в любую минуту рухнуть, а его скрипящие дверцы едва держались на петлях. Этот шкаф заменял всё — и книжный стеллаж, и шифоньер. Внутри него хаотично лежали книги, одежда и другие мелочи, создавая впечатление беспорядка и хаоса. Шкаф дополнял дырявый, провалившийся диван с торчащими пружинами и мочалкой. Этот диван, со своими многочисленными заплатами и обрывками ткани, был местом сна Лéйлы. Пружины пронзали ткань, создавая опасные бугры, но у семьи не было выбора — на чём-то нужно было спать. Детская кроватка Алишки стояла между диваном и деревянным столом. Кроватка, потрёпанная и покосившаяся, скрипела при каждом движении ребёнка. На её дне лежал тонкий матрасик, который давно потерял свою мягкость, делая сон младенца тревожным и беспокойным.

Деревянный стол, покрытый царапинами и пятнами, был единственной поверхностью для еды и работы. Его ножки шатались, а столешница прогибалась под малейшей тяжестью. Стол дополнял один стул со сломанной спинкой, который приходилось подкладывать под углом, чтобы он не опрокинулся. Пол, покрытый старым линолеумом, местами был порван, обнажая голые деревянные доски, издававшие при каждом шаге зловещий скрип. По углам комнаты, под слоем пыли, можно было увидеть следы влаги и плесени, добавлявшие мрачности этому унылому жилищу. От Дуксархона исходил запах водки, пропитывая воздух и усиливая угнетающую атмосферу. Этот запах, смешанный с ароматом дешёвых лекарств и сырости, делал пребывание в комнате невыносимым. Вся обстановка комнаты говорила о безысходности и отчаянии, о жизни, лишённой радости и надежды. Эта комната была немым свидетелем всех страданий и печалей семьи Дуксархона, став для них одновременно убежищем и тюрьмой.

— Папа! — с весёлым криком и любовью в глазах Лéйла бросилась к отцу.

— Черноглазка моя! Доченька моя любимая!

— Папочка! — Лéйла обхватила его шею руками и обняла.

Али, смешно переваливаясь, прибежал к отцу. Он совсем недавно научился ходить, и от этого выглядел очень забавно. Орелис сидел на кровати, обставленный со всех сторон подушками. Лунара всегда раскладывала их вокруг, чтобы он не упал, так как не мог координировать свои движения. Алишка схватился за край гирлянды, свисавшей со спины Дуксархона. Лéйла только сейчас обратила внимание на гирлянды, спрятанные под курткой отца. Она с любопытством стала их разглядывать и проводить пальцами по каждой лампочке.

Дуксархон с любовью и с какой-то озорной радостью смотрел на своих детей, как бы спрашивая: «Ну что, удивил я вас?» Его радости не было предела, так как он чувствовал себя в эту минуту настоящим отцом, выполнившим праздничную миссию и собирающимся превратить эту новогоднюю ночь в самую волшебную из всех, что они провели, смотря на огни Баку и мечтая о лучшей жизни. Вся боль от невозможности дать своим детям не то что самое лучшее, а даже элементарно необходимое ушла на задний план. Не было ни грусти, ни печали — было лишь одно счастье и ликование от этой безумной затеи.

— Папа, это что такое? — спросила Лéйла.

Али, в знак поддержки сестры, подёргал гирлянду и с вопросительной интонацией что-то пролепетал на своём детском языке.

— А вот что! — радостно, с воодушевлением человека, сделавшего открытие или совершившего огромный подвиг, который собирался представить как грандиозный сюрприз, сказал Дуксархон. По сути, это действительно был невероятный сюрприз. Вряд ли кто-то до него совершал или же совершит нечто подобное.

Он стал разматывать огоньки вокруг себя. Дети радовались, прыгали, хлопали в ладоши. Иногда они пытались помочь отцу, но ещё больше всё запутывали — и от этого радовались ещё сильнее. Размотав всё, Дуксархон начал украшать убогую комнату огоньками. Куда только он ни вешал эту длинную гирлянду — на гвозди, торчащие из стены, на железные спинки кроватей, на старый перекошенный шкаф, на стол, на подоконники, на дверные ручки — всюду были огоньки. Затем он подключил их к розетке, и комната наполнилась ослепительным, сказочным светом. Огоньки гирлянды блестели и переливались. Волшебство заполнило комнату!

Лéйла всплеснула руками и ахнула, Али, восторженно и с открытым ротиком, смотрел на огоньки, Орелис удивлённо оглядывался по сторонам. Дуксархон ещё больше обрадовался, увидев счастье в детских глазах. От переполнявших его эмоций он громко засмеялся. Но в этом истерическом смехе, раздавшемся в маленькой и холодной комнате, было всё: и наивная гордость за свою затею, и судорожный вихрь неразборчивых мыслей — следствие расшатанных нервов.

Али тёр глаза руками. Яркий свет раздражал его, ведь мальчик давно уже должен был быть в постели.

— Папочка, Пурусик хочет баиньки, — сказала Лéйла.

Дуксархон погладил Лéйлу по голове:

— Умница моя.

Затем он взял Пуруса на руки и отнёс его к детской кроватке. Поцеловав сына, уложил его спать. Пурус закрыл глаза, ещё раз потер их ручками и сразу же провалился в сон с улыбкой на губах. Дуксархон улыбнулся этому. Он подошёл к кровати, на которой лежал Орелис, погладил его по голове, поправил подушку, чтобы тот смог удобно лечь. Уложив Орелиса, он взял на руки Лéйлу, сел на край кровати рядом с Орелисом и стал рассказывать сказку. Но почему-то ему не удавалось завершить ни одну. Какую бы сказку он ни начинал, не мог собраться с мыслями и довести её до конца. Так, запинаясь и путая сюжеты, он словно брёл между сказками. То ли на третьей, то ли на пятой сказке Лéйла заснула. Дуксархон медленно встал, чтобы не потревожить спящую дочь, и отнёс свою драгоценную ношу на диван. Он аккуратно опустил любимую дочурку и с минуту глядел на неё глазами, полными любви и нежности.

Повернувшись от спящей Лéйлы, он заметил взглядом стол, украшенный вазой с ёлочными игрушками, на котором лежала коробка шоколада и тарелка с нарезанными фруктами. Щемящее чувство больно кольнуло сердце Дуксархона. Только сейчас он осознал, что Лунары нет в квартире. Смешанные чувства тревоги, упрёка и угрызений совести заполнили всё его существо. Он вышел из комнаты, не заметив, что Орелис всё ещё не спит и, со слезами на глазах, беспокойно озирается по комнате. Выйдя из освещённой ярким, слепящим светом комнаты и закрыв за собой дверь, Дуксархон попал в абсолютно тёмный подъезд, где не было видно ни зги. Сделав шаг, он оступился, упал и потерял сознание.

V

Лунара рыдала от боли и грубости Тиранира. Тот обращался с ней жестоко и унизительно. Она терпела всё, глотая слёзы и содрогаясь всем телом от невыносимой боли. В голубятне поднялся шум — голуби встрепенулись и разлетелись. С шумом и гамом собутыльники и лизоблюды Тиранира вошли внутрь. Тиранир прикрикнул на них с напускным гневом:

— Что!? Не могли подождать?

Те немного засмущались и непроизвольно сделали шаг назад.

— Да ладно уж! — махнул рукой Тиранир. — Друзьям ничего не жалко.

На самом же деле он ликовал, что «друзья» застали его в таком выгодном для него и унизительном для Лунары положении. Он отошёл, уступив им дорогу. Лунара попыталась встать и уйти, но её остановили — да и боль не позволяла. Она могла лишь плакать. В её голове и сердце был лишь мрак, одна лишь пустота. И только лёгкий проблеск — мысль о детях — давал ей силы. Только это помогало ей держаться и не терять сознание. Она ждала, чтобы всё это закончилось и она смогла пойти к детям.

Сначала свет мигнул, словно на мгновение задрожал, а затем резко потускнел, будто готов был погаснуть совсем. Орелис широко раскрыл глаза, его дыхание сбилось. Внезапно лампы вспыхнули снова — ослепительно яркие, неестественные, ярче, чем прежде, будто на мгновение в комнате зажглось солнце. Старая проводка не выдержала перегрузки от ярких огоньков, предназначенных для освещения уличных столбов и ёлок. Она зашипела, раздалось сухое потрескивание. Орелис напрягся, его тело сковала тревога, но он не мог пошевелиться, не мог ни закричать, ни спрятаться. Раздался хлопок. Из розетки снопом посыпались жёлтые искры, рассыпаясь по полу огненными точками. Орелис в ужасе наблюдал, как одна из них упала на занавеску. Сначала она лишь дрогнула, затянулась крошечной чёрной раной, из которой тонкой змейкой поднялся дым. Едкий запах гари забивал лёгкие, но Орелис не мог с этим поделать. Огонёк на ткани дрогнул, взметнулся вверх — и в следующую секунду вспыхнуло пламя. Оно разрасталось жадно, перебираясь от занавески к подоконнику, срываясь вниз на ковёр, на постель. Всё, что могло гореть, вспыхивало одно за другим. Воздух быстро наполнялся удушливым дымом. В горле першило, дыхание становилось тяжёлым. Орелис всё видел, но не мог даже моргнуть — его тело оставалось неподвижным, а слёзы стекали по щекам. В ушах звенело, сердце колотилось где-то в глубине груди, но он не мог пошевелиться, не мог позвать на помощь. Он просто лежал, а вокруг плясал огонь.

В голубятне было темно. Из её окон Лунара могла видеть лишь тёмную гладь неба с сереющими тучами, за которыми пряталась луна. Поэтому она не заметила, как замигал свет, а затем и вовсе потеряла сознание. Её привёл в чувства звук сирен. Подняв голову, она обнаружила, что осталась одна. Резкий запах гари и дыма охватил всё вокруг, обжигая лёгкие и лишая воздуха. В тревоге она собрала последние силы и бросилась вон из голубятни. В её голове блуждали страшные мысли. Спуститься вниз она не смогла — путь был охвачен огнём. Один из пожарных заметил её и через репродуктор крикнул, чтобы она не двигалась дальше. Её спасли...

Она кричала, звала своих детей… Но увы...

Наутро жильцы соседних квартир искали среди пепла уцелевшие вещи, а она — останки своих детей.

Эпилог

После пожара на месте дома осталась лишь груда чёрного, потрескавшегося кирпича и обгоревших деревянных балок. Каркас здания рухнул, крыша провалилась внутрь, а местами ещё торчали обугленные остатки стен, покрытые толстым слоем сажи. Пол под ногами был усыпан золой, крошевом сгоревшей штукатурки и оплавленными кусками стекла — когда-то это были окна, но теперь они превратились в острые, неровные осколки. Металлические детали мебели, дверные ручки, части труб — всё деформировано, покрыто ржавчиной и копотью. Люди — бывшие жители, жильцы соседних домов, а также чиновники — стояли у руин здания и тихо обсуждали урон.

— Что там стряслось? — спросил один полицейский с большим животом у второго.

— Да пожар на моём участке, — протянул второй.

— Есть погибшие?

— Четверо.

— Да ты что?

— Ага. Один пьянчуга и его дети.

Жирный полицейский посмотрел на разрушения и махнул рукой, словно говоря: подумаешь, было бы о ком жалеть. Участковый, поняв этот жест, насмешливо хмыкнул:

— Зато жёнушка осталась. Та ещё!

Оба расхохотались.

— Ну! Самое главное!

Даже спустя несколько дней после пожара, в воздухе ещё стоял запах гари, тяжелый, въевшийся в землю этой далекой, но в то же время такой близкой планты. Среди руин, на груде обугленного дерева и кирпича, сидела женщина. Её волосы слиплись от дыма и сажи, одежда пропахла гарью, но она этого не замечала. Она не двигалась, словно и сама превратилась в часть пепелища. Её застеклённые глаза были неподвижны, они смотрели прямо вглубь пепла, в самую его сердцевину, туда, где ещё недавно была жизнь. Город дышал ровно, не замедляя своего ритма. Ветры времени сметали следы, но тень прошлого оставалась там, где её не могли разглядеть равнодушные глаза.

Написано 29.06.2014

Отредактировано 15.03.2025

[1] Детский церебральный паралич нового типа № 29

[2] Городское Домоуправление Новой Планеты Зета

[3] Жилищно-коммунальное хозяйство