Неистовая Клара

День клонило к вечеру, словно голову не выспавшегося охранника к столу в проходной зоне. Охранники компании «Биоресурсы» — бедняжки: работают по две смены. Я выехал из офиса домой, когда посоловевшее солнце уже зацепилось краем диска за холмы на горизонте. Я же чувствовал себя бодрым, словно после утренней пробежки.

Сегодня мне всё удалось. Несколько объективных замечаний подчинённым. Дельное предложение на совещании. Удачная шутка в туалете администрации — негласном клубе мужских сплетен, да ещё в присутствии генерального директора. Подписанный договор с заказчиком на приличную сумму. Настолько приличную, что не стоит об этом распространяться.

Офис компании находился в долине, уютно пристроившейся у залива. Дорога в жилые районы вилась сначала по склонам, с которых открывался прекрасный вид на почти игрушечного вида городок по ту сторону холма. Потом шоссе кралось среди густого леса, чтобы в одно мгновение вылететь к первым аккуратным домикам с белёными палисадниками, утопающим в зелени стриженых акаций.

Я медленно повёл машину вдоль улицы, открыв окно, вдыхая ароматы цветущего жасмина. Прекрасный день.

С радостью и предвкушением ужина подъехал к своему дому, демонстрирующему заботливое отношение к нему хозяев. Моя жена обладала несомненным вкусом и чувством стиля. Кстати, отмеченного соседками по улице. На крыльце стояли две пальмы в кадках, на перекладинах террасы висели горшки с петуньями и фиалками. Все из одной дизайнерской коллекции. На идеально выстриженном газоне стоял шезлонг с синими подушками и перед ним столик, на котором ваза с лиловыми хризантемами. Картинка из журнала «Лучший дом на восточном побережье».

Одно уродовало пейзаж: огромный мусорный мешок черным пятном блестел в лучах заходящего солнца, словно кулак в латексной перчатке. Клара добралась-таки до подвала и ящиков! Чёрт!

Я остановил машину. Уткнулся лбом в рулевое колесо. Посидел немного с закрытыми глазами. Припарковался. Буквально силой затащил себя на крыльцо. Постоял перед дверью, позвонил. Лёгкий топоток. Дверь распахнулась. Её любимые тапочки в виде голов зайчиков.

— Дорогой! — удивлённо и радостно чирикнула она, как будто мы не виделись неделю. Лучик заходящего солнца нежно проскользнул по её лицу, позолотив легкий пушок на щеке.

— Милая, как ты прекрасна! — начал я с основного обезоруживающего приёма, который усвоил много лет назад.

Она улыбнулась, но отвела глаза.

— Посмотри, — отступила от порога и кивнула головой внутрь дома. Гостиную заливало вечернее солнце, безнаказанно пробившееся сквозь тщательно вымытые окна. Плотные портьеры, ранее оберегавшие темноту в этом доме, отсутствовали. Но это было не самое неприятное.

— Замечательно, — я ласково обнял Клару. — Ты такая чистюля! Самая главная чистюля на этой улице!

Я бросил кейс на диван движением, выражающим крайнюю усталость мужа-кормильца. Клара немедленно подхватила чемоданчик и положила на отведённое ему до вечера место — на столик у двери кабинета. Сброшенный мной пиджак перелетел на плечики специально купленной подставки из бука. Галстук повис на креплении в виде услужливо протянутой руки.

Не могу не отметить, что раньше меня несколько раздражала извращенная любовь жены к порядку, но за год совместной жизни можно и к этому привыкнуть, получая каждый вечер в качестве поощрения прекрасный ужин и бокал кьянти. Кому не хочется получить такую жену, которая делает всё лучше опытной прислуги! Хотя, нет. Прислуга всегда молчит. Ну, пусть жена щебечет, как горлинка. Мне не сложно слушать в пол-уха.

Запах из кухни туманил зрение и заставлял желудок сжиматься. Люблю хорошо поесть. Я вошел в туалетную комнату вымыть руки и включил воду. Взял синее мыло, которое исключительно для мужчин, стараясь не сдвигать кремовое, с отдушкой из роз — жены.

Иногда мне казалось, что наша ванная стерильна до звона в ушах. Хотя белизна унитаза не напрягает никогда. Это располагает к тому, чтобы, хоть и вынужденно, отслеживать требуемые журналом «Идеальные ванные» сантиметры положения мыльницы от края раковины.

Я наклонился, чтобы сполоснуть лицо, и, когда выпрямился, в зеркале увидел Клару, стоящую в проёме, и вздрогнул от неожиданности. Вид у нее был хмурый, нижняя губа закушена. Я закрыл воду и обернулся к жене, стараясь сохранять улыбку на лице.

— Видишь, — сказал я, расправляя на сушке полотенце, — ни одной складочки.

— Ты у меня просто золотой, — улыбнулась и она. Ковырнула ногтем дверную коробку. — Знаешь, — начала она.

— Ты не представляешь, как твой муж голоден, — перебил я, отметив с сожалением наличие кристалликов серьёзности в её широко распахнутых глазах.

— Да, — махнула она рукой, — потом.

И ускакала в своих милых заячьих тапках на кухню.

Я расправил рукава рубашки и тяжело вздохнул. Меня мучил вопрос: может она не добралась до коробки? Ответ возник сразу, как только я вошёл в столовую. Безнадёжность охватила меня с ног до головы: серая жестяная коробка стояла аккурат на каминной доске. Я сел на диван напротив телевизора и занялся пультом, стараясь не смотреть в сторону весело потрескивающего камина. Быстро пробежался по каналам. Нашел что-то громкое и настырно весёлое.

Клара вышла из кухни. Задержалась в проеме. Уставилась на меня. Краем глаза я видел, что в руке у неё фотография.

— Посмотри, дорогая, — постарался я уйти от неизбежного. — Мир совсем свихнулся! Господи, снова упал самолёт!

Она мельком взглянула на экран, подошла и села на подлокотник дивана. Так, чтобы подсунуть мне прямо под нос фотокарточку.

— Макс, кто это?

— Ты прибралась в подвале, — с деланной печалью сказал я.

— Прости, Макс, но из подвального хлама могли появиться тараканы.

— Но не появились! Надеюсь, ты не поранила себя, таская ящики, и не надорвалась, передвигая канистры? И не трогала мои химикаты!

— Макс, я разобрала всё. Кроме двух ящиков с незнакомыми мне деталями и странными банками с не менее странным содержимым. Я не смогла их классифицировать и отвела им отдельно стеллаж справа от бойлера. Но всё же — кто это?

Я вздохнул и взял фотографию в руки.

— Почему тебя это интересует?

— Макс, ты говорил, что все семейные фото погибли, а эта хранилась, надежно завернутая в газету и три слоя пергаментной бумаги для выпечки. Да ещё и в жестяной коробке! Макс, она для тебя что-то значит?

— Да. Это единственная сохранившаяся фотография моих дальних родственников. И что?

— Почему ты прячешь её? Почему не поставишь в рамочке на камин?

— Ты же видишь, она очень старая.

— Вижу. На обороте написано «Перед у-цией. 1955». Что значит «у-цией»?

— Не знаю, не я же писал!

— Хорошо, но ты же знаешь, кто на этой фотографии?

Я деланно вздохнул и начал, словно с трудом припоминая, медленно называть каждого из запечатленных шестерых людей.

— Ну, давай, слева направо. Сидит тётя Джесс. — Я провёл пальцем по хмурому широкому лицу женщины с поджатыми губами. Ткнул в фигуру высокого мужчины, стоящего позади всех, широко расставив ноги и уперев руки в бока. — Это дядя Робби. А который стоит за стулом в светлом пиджаке — дядя Джон. Большой гуляка! А в кресле сидит дядя Альберт. Смотри, какие у него роскошные усы!

— А девушка справа, которая боком и не смотрит в объектив?

— Кажется, Мэри. То ли кузина, то ли сестра Джона.

— Где они все?

— Клара! Одни умерли. С другими потеряна всякая связь. Что тебя интересует?

— Кто этот ребенок, сидящий посередине? — Она показала на светловолосого мальчика в коротких шортах и теплом свитере. Остальные персонажи стояли и сидели вокруг него.

— Сын тёти Джессики… Клаус, мой кузен.

— Ты уверен?

— Конечно! Уж Клауса я помню! Мы здорово играли!

— Ему, стало быть, было лет двадцать, когда ты родился. И лет тридцать, когда вы могли играть.

Я прикусил язык.

— Мать не любила его? — не унималась Клара.

— С чего ты взяла?!

— Присмотрись!

— Ничего не вижу, что бы говорило о том, что она его не любила!

— Ну, как же! Посмотри. Мальчик сидит на абсолютно ничем не прикрытом железном стуле! А твой дядя Альберт, который с усами, сидит на великолепном викторианском кресле и кутается в плед!

— Боже, Клара! Ну, может, они не нашли другого кресла, чтобы усадить ребенка.

— А зачем они привязали ноги ребенка к стулу?!

— Глупости! Это носки.

— Носки?! Это, скорее всего, обернутая в ткань цепь, — Клара положила руку мне на затылок и развернула к фотографии. — Присмотрись!

— Ну, может, ноги ребенка не могли стоять спокойно и их… слегка привязали. На время фотографирования. Насколько я помню, Клаус не отличался дисциплинированностью.

— Руки у него за спиной. Может, они тоже связаны? Посмотри, колено твоей тёти Джесс упирается ребенку прямо в бедро. Это должно быть больно. — Клара вздохнула и заглянула мне в глаза. — Не нравятся мне твои родственники.

— Ну, и не смотри на них. Положи фотографию на место! — пытаясь, сохранить миролюбивый тон, сказал я.

Клара соскочила с дивана, подошла к камину, открыла коробку, но не положила карточку, а снова сосредоточенно уставилась на неё. Я следил за ней. Она вновь подошла ко мне с треклятой фотографией в руках.

— Смотри, мне кажется или нет? Тут кровь на полу, — ткнула она в пятно черного цвета. — Видишь, она текла от стола, на который опирается девушка.

— Господи, Клара! Ты просто детектив! Мы будем ужинать?! — подскочил и я с дивана.

— Ой, — всполошилась жена и мигом вылетела на кухню. К сожалению, с карточкой в руках. Я в досаде ударил кулаком по диванной подушке. Даже пыль не полетела. Стерильно, чёрт возьми!

На обеденном столе, накрытом по всем правилам сервировки, стояли два подсвечника в виде вытянувших шеи бронзовых гусей. Я достал из комода тонкие свечи, установил их в подставки и зажёг. Люблю смотреть на пламя.

Жена появилась с круглым сервировочным мармитом в руках. Я подхватил подсвечники, освобождая место для шкворчавшего жаркого.

— Поставь их на камин, — кивнула жена на подсвечники. Я направился к камину. Открытая серая коробка зияла чистотой. Клара выбросила газету, в которую фотография была завернута. Моё лицо непроизвольно дернулось, но я вернулся к столу с улыбкой на устах.

— Ты знаешь, мне не нравится этот стол на фотографии. И девушка стоит, как будто заслоняет его.

— Мне кажется, она просто не хотела фотографироваться.

— В помещении, видимо, было холодно, — не обратила жена внимания на мои слова. — Всего не видно, но стол, скорее, похож на патологоанатомический.

— Господи! Ты разбираешься не только в кухонной утвари, но и в оборудовании для моргов?! Я тебя боюсь! — попытался пошутить я.

Жена усмехнулась.

— Дорогой, я смотрю фильмы ужасов. И… — она вдруг застыла с поднятой вилкой в руке. С кусочка мяса, нацепленного на зубья потёк сок. Я следил за тем, как оранжево-красная капля подбирается к её пальчикам. — Кстати, почему твоя недовольная тётя Джесс на фотографии в белом халате?

— Может, мода была такая! У тебя тоже есть белое платье.

— На окне решётка.

— Тогда не было сигнализации. Это же послевоенные годы. Пятьдесят пятый год.

— Меня беспокоит эта надпись на обороте. «Перед у-цией». Что она означает? Тебе салата подложить?

— Нет.

— Тебе не нравится?

— Мне лучше ещё кусочек жаркого. Очень удачно приготовлено. Моя жёнушка сегодня превзошла себя, — сделал я последнюю попытку увести разговор в сторону.

— Спасибо, дорогой. Знаешь, я сканировала это фото и увеличила его на экране, чтобы разглядеть детали.

Комок застрял у меня в горле. Я потянулся за вином. Жена внимательно смотрела, как я пытаюсь побороть застрявшее в пищеводе мясо.

— И что же ты разглядела? — упавшим голосом спросил я, понимая, что болото, разверзшееся сегодня под ногами, уже не выпустит меня.

— На полу около тёти Джесс, на фотографии, лежит папка с бумагами. Мне удалось прочитать надпись на папке.

Я молча допил вино в бокале и потянулся за бутылкой.

— «New Species Lab», — выпалила Клара и замолчала, ожидая моей реакции. Но моё внимание всецело принадлежало бутылке, как к книге с интересными картинками.

— Это та лаборатория, которая сгорела в пятьдесят пятом, унеся жизни около ста человек. В газетах писали об этом. Огонь перекинулся на близлежащие строения. Я нашла в сети, что в лаборатории занимались опытами на животных, — Клара смотрела на меня сияющими глазами. — Тогда твой дядя Альберт, с этими славными усами, является профессором Альбертом Норди, автором идеи смешения генов человека и животного, и владельцем компании, которая по сути… была лабораторией самого настоящего дьявола! — Клара почти перешла на крик и вскочила со стула. Глаза её горели огнем праведности очумевшей монашки.

— Почему ты молчишь?! — визгливо крикнула жена, не дождавшись моей реакции на историческую справку.

— Это было шестьдесят лет назад. Угомонись! Я не знаю, что там делал с собаками дядя Альберт! Да, это его лаборатория. Ты победила!

— С собаками?! — взвизгнула Клара ещё более высоким тоном. Она вырвала из кармана фотографию и сунула мне её под нос. — Чугунная решётка на окне, — чеканила Клара слова, — практически втянута. Какой-то огромной силой. Внутрь помещения. Это собака могла сделать?!

— Нет, — отмахнулся я, стараясь быть равнодушным. — А кто, по-твоему?

Клара отстранилась, уткнувшись в карточку и хмуря брови. Помолчала.

— Может, горилла, — сказала она задумчиво. — Поэтому этот, стоящий позади ребенка… Как ты его назвал? Дядя Робби? Поэтому он вооружён. Я вижу у него на поясе две кобуры. И рука у него забинтована. Кстати, если это — лаборатория, то она могла быть и почище.

— Дай мне фото, и я сожгу его в камине! — попросил я строго.

— Нет! — отпрянула жена и прижала фото к груди. — Ты не сделаешь этого!

— Клара, твои детективные способности испортили нам вечер.

— Испортили?! Нет, этот вечер будет незабываемым, — снова завелась жена. — У меня ещё есть к тебе вопросы.

— Господи, Клара, давай закончим… — Я встал и подошёл к камину. Смочив слюной пальцы, коснулся фитилей на подсвечниках. Провел рукой по бронзовой шее гуся. Никогда раньше не задумывался о том, что если перевернуть гуся кверху ногами, то есть пьедестальчиком вверх, то конструкция вполне сойдет за тяжеленную биту.

— Как думаешь, почему руки дяди Джона, этого, в светлом пиджаке, лежат на плечах мальчика, как будто он его удерживает?

— Он, что, не мог обнять любимого племянника? — удивился я наигранно.

— Если присмотреться, твой дядя Джон очень напряжён. Да тут все словно готовы разбежаться. Кроме Альберта усатого, которому всё равно. Хотя его руки под пледом. Не удивлюсь, что у него там револьвер.

Я закрыл глаза. На секунду. И не смог удержать тяжелый вздох.

— Ты закончила? — спросил я, уже не скрывая разочарования и раздражения.

— Нет… Дорогой.

Последнее слово прозвучало так, словно исходило от камнедробилки. Клара смотрела на меня в упор. Губы были сжаты в тонкую линию. К щекам прилила кровь. Она будет бороться до конца. Как борется с пылью и ржавчиной. Это понятно.

Я развёл руками, подошёл к столу и сел на стул. Жестом показал жене продолжать, открыл крышку мармита и свалил всё жаркое себе на тарелку, не обращая внимания на разлетающиеся по всей скатерти капли подливы.

Я чувствовал себя голодным и начал впихивать в себя куски мяса без разбора: большие они или маленькие.

— Ты болен? — спросила Клара, садясь напротив.

— Я туф прищём? — прошамкал я. С набитым ртом разговаривать трудно.

— Ну, это же не Клаус! Это ты? — Клара развернула фотографию ко мне лицевой стороной и ткнула пальцем в мальчика.

— По твоему мне сейчас пятьдесят? — прожевав, спокойно сказал я.

— Кто знает. Профессор Альберт Норди одним из первых занимался применением стволовых клеток. Я знаю, — остановила она меня рукой. — Я читала в журнале «New Look» статью о нём.

— В женских журналах пишут об опытах на животных?!

— Нет, но о новейших достижениях в косметологии обязательно. Ты — этот ребенок, Макс. Или, может, Клаус? Профессор нашёл способ омоложения? И проверил его на тебе?

— А если, — я усмехнулся, — этот профессор перед тобой?

— Нет, ты не Альберт Норди.

— Почему ты так в этом уверена? — сухо спросил я, очищая языком от кусочков пищи полости между зубов.

— Родимое пятно на ноге мальчика в точь такое же, как и у тебя, — с видом победителя сообщила Клара. — Хочешь и далее убеждать меня в том, что эта фотография твоих ничего не значащих родственников? И ты прятал её в таком месте, думая, что я не доберусь до неё?!

Я захлопал в ладоши.

— Бесподобно! Клара, Клара, моя неистовая Клара! Ты одна смогла разглядеть и найти все детали!

Жена съёжилась на стуле, как провинившийся ребенок перед недоступным куском торта.

— Были и другие?! — выдохнула она.

— Были, — я размял плечи и шею. Откинулся расслабленно на стуле. — Жаркое великолепно!

— Ты опасен? — почти шёпотом спросила Клара.

— В некотором смысле — да.

Жена захлопала ресницами. У неё безумно длинные ресницы.

— Ты очень умная. Слишком. Единственно, что ты сделала неправильно — выбросила газету. А в ней была статья, которую не найти в интернете. О том, что после пожара в лаборатории не нашли ни одного человеческого тела. Что несколько позднее видели вроде бы профессора Альберта Норди с мальчиком лет семи за сотни миль от лаборатории. Что в одной из гостиниц были найдены вещи профессора вплоть до трусов и носков, аккуратно сложенные на кровати.

— Значит, всё-таки, ты — это он, — Клара побледнела, но это так шло её красивому лицу.

— Не совсем так. Я — это все те, кто есть на этой фотографии. Поэтому я берег её.

Клара шмыгнула носом, как ребенок.

— Кто ты? — прошептала она.

— Это уже не имеет значения.

Клара приподнялась, чтобы встать, но я жестом усадил ее обратно.

— Альберт Норди был гением. Но не настолько, чтобы быть провидцем. Да, он стремился к бессмертию. Но он был слишком человеком. Кстати, девушка справа была его любовницей. У старого дерьма такая девушка. Мери стала для меня настоящим десертом.

— Кто ты? — едва пискнула Клара.

— Создание, — развёл я руками. — Новое существо. Ребенок из пробирки, — я возвёл очи к потолку. — Новая форма жизни, которая за жизнь борется!

— Я не буду тебе мешать, — процедила Клара.

— Возможно, — со вздохом сказал я. — Но они тоже убеждали меня в этом. Знаешь, что означают слова на обороте фотокарточки? Дай мне её немедленно! — рявкнул я. Клара буквально отбросила карточку от себя. Я нежно расправил фото.

— Здесь написано — «перед утилизацией». Когда нас собрали на фотографирование, они, действительно, не сняли с меня цепи. Ни с рук, ни с ног. Я вовремя всё понял.

— Ты мерзкое чудовище! — брезгливо скривила губы Клара и попыталась встать. Но я легким движением искрящегося хвоста обездвижил её.

— Ты такая красивая, — ласково сказал я жене, протягивая к ней удлиняющиеся руки и раскалившиеся добела ладони. Я медленно погрузил конечности в тело Клары, сжигая её внутренности, жадно впитывая их энергию, как каннибал кровь врага. Но я делал это настолько нежно и заботливо, насколько это может делать любящий муж. Я вбирал в себя её знания, её чувства. Я наслаждался ею, как гурман тонким блюдом. Я имел полное право жить в том красивом мире, который она недавно так скрупулёзно строила вокруг себя.