hook

Вступление

Сквозь стену мертвой тишины стало доноситься противное эхо… Звук напоминал сломанный механизм, который явно нуждался в осмотре мастера. Но что-то давало понять, что природа его звучания ‒ электронная.

Да, это снова он — будильник. Хоть приятное и безмятежное состояние сна еще не покинуло, но чувство сильной боли уже успело посетить голову. Боль была не то, чтобы физическая, это больше походило на «боль сознания». Сознание того, что наступил новый день, только усугубило боль, но, к сожалению, день наступил.

Проведя довольно длинный «диалог», мозг все же уговорил глаза открыться. Приоткрывшись, они не обнаружили ничего нового в окружении. Это была все та же обшарпанная квартирка, стены комнаты были покрыты довольно бледной и серой краской. Потрескавшись, она больше походила на чешую очень больной и старой рептилии. Эта квартира не видела ремонта с момента сдачи в эксплуатацию, приблизительно лет 40-50.

Хочешь или нет, но вставать нужно — пронеслось в голове. Донеся свое тело в ванную, умывание холодной водой привело немного в чувство. До выхода на работу оставалось чуть более часа, и пора было приступать к утреннему «ритуалу». Пробежка сегодня не заходила: мало того, что была моросящая мерзкая погода, так еще и закрадывались мысли о ее необходимости.

После пробежки ждал завтрак, удовольствия он доставил не меньше пробежки: подсохшие вчерашние макароны и «мясной» полуфабрикат. Много лет он задавался вопросом, что скрыто под названием «Утренний мясной завтрак», это было подобие стейка или, может, это котлеты либо еще что-то более изощренное? Но так и не смог ответить на свой вопрос, одно он знал точно — мяса там не было. Далее — поход в душ, с мимолетно всплывающей надеждой на наличие горячей воды. Как только кран проплевался ржавчиной и потекла струйка, он слегка улыбнулся и подумал: «Очередное бодрое утро».

Он уже точно и не помнил, когда последний раз была горячая вода, может, 5, нет, скорей месяцев 6-7 назад. Как что-то там прорвало, так ее и не стало, но до сих пор на доске объявлений их двора красовалось:

«Уважаемые жители микрорайона «Трудовик»!

Приносим свои извинения за причиненные неудобства.

Мы делаем все, что в наших силах, чтобы восстановить подачу воды.

В кратчайшие сроки все будет исправлено.

С уважением администрация кооператива».

Далее в ход пошел тупой заржавевший станок. Кое-как сбрив черную щетину, время дало знать — пора выходить. Путь на работу занимал около часа.

Накинув одежду, он вышел, дождь продолжал моросить, но небо затянуло еще сильней, от чего пейзаж улицы становился только «краше» …

Это был огромный спальный район, натыканный десятиэтажками. Все были идентичны друг другу, дистанция между домами едва позволяла проехать грузовику. Его дом был предметом зависти многих, так как имел небольшую клумбу и детскую площадку, все это венчалось несколькими деревьями с широкими кронами. Детская площадка, правда, со временем перекочевала на металлолом, но когда-то она была. Миновав несколько кварталов, он увидел очередь на остановку общественного транспорта. К его огромному удивлению, она была мала, как никогда. Проскользнула очень приятная мысль: «Сегодня есть большой шанс ехать на работу сидя».

Эта мысль смогла скрасить все утро.

На горизонте показался силуэт, да это был его автобус. Этот транспорт был старше его, по лучшей мере, вдвое. Он всегда удивлялся, как эта груда металла продолжает ехать, ведь звук движения вызывал жуткий страх и в то же время интерес: он сломается сейчас или позже?.. Спустя немного времени радость заполнила теплом все тело, да, сегодня он едет сидя. Но не просто сидя, а сидя возле окна.

Автобус начал движение и понеслись пейзажи. Открывался вид на очень красивые и мощные, плотно насаженные, деревья, правда, видно было лишь их кроны, столбы деревьев спрятались за высоким забором с колючей проволокой. Он был зеленого цвета и в отличии от краски в его квартире обновлялся явно минимум раз в год. За счет своего оттенка забор «идеально» вписывался в пейзаж…

И тут пошли рекламные щиты. На первом красовались наручные часы известного бренда, почему известного? Потому что их стоимость, с учетом скидки в 30%, равнялась зарплате рабочего за 10 лет его жизни (без каких-либо трат). Он подумал, что покупка таких часов стоила бы ему жизни, судя с его расходов на питание и оплату коммунальных услуг. Да, один небольшой аксессуар ценою в жизнь. Но больше всего ему нравился слоган, который должен был подтолкнуть человека на покупку: «Позволено носить только настоящему мужчине».

Автобус гнал на все парах, водитель был точно профи — так гнать и не дать этой технике развалиться на части может только знающий дело человек.

Продолжали мелькать щиты, одни предлагали бытовую технику, другие — импортные деликатесы, на некоторых были изображены ювелирные изделия, брендовая одежда. В общем дефицита не наблюдалось, было все, что душе угодно.

Автобус начал сбавлять ход, впереди был пункт контроля. Остановившись у обочины, возле остальных автобусов, мы ждали своей очереди на проверку документов. Спустя минут пятнадцать вошел сотрудник контроля. У него был явный избыток веса, и движение между сиденьями было для него огромной проблемой. Все держали перед собой идентификационные карты. С очень деловым видом он смотрел в карточку, а после — в глаза. Казалось, что у него есть способность заглядывать внутрь человека.

Завершив успешный контроль, пыхтя, автобус снова набирал скорость. Миновав пост, было несколько съездов, на них тоже были контрольные пункты, но они были уже намного серьезней. Контролеров было в разы больше и вооружение серьезней, тут уже присутствовали массивные металлические заграждения, а за ними — огромная парковая зона… в прошлом. Теперь это был частный загородный клуб «настоящих мужчин». Он слышал от знакомых, которые там работали, про описания отстроенных здесь особняков, но, не видя такого прежде, он не мог нарисовать картину в своем воображении.

Еще один съезд вел в центр города, там расположился парламент и бизнес-центр города — мозг и сердце страны. По некоторым воспоминаниям из детства он помнил огромный и прекрасный парк возле здания правительства, но бизнес-центр был относительно новый и он его не видел. Бизнес-центр страны расположился на месте бывшего микрорайона, это был огромный комплекс стеклянных высоток. Со слов «знакомых», там были тысячи офисов, столько же компаний, первые этажи были усеяны ресторанами и магазинами.

Но основной жемчужиной центра был огромный искусственный остров. Это было место аттракционов, парков мороженного и веселья. Был он там буквально один раз, но впечатления остались на всю жизнь. Сейчас, снова же со слов других, это место стало одним из самых крупных рядов ресторанов, бутиков и автосалонов, здесь не то, что не было дефицита чего-либо, это место было ареной премьер новинок.

Даже простой рабочий мог туда ежедневно заходить, если там работал, или в воскресенье, само собой, не забыв свою карту и в обязательном порядке быть чистым и опрятным. Он подумал, что сейчас, будь то даже воскресенье — ему дороги туда не было. Вряд ли кто-то хотел бы смотреть на его робу.

Было уже недалеко, показались общежития, на противоположной стороне — частный сектор, где выдавали участки мелким начальникам, стадион «Юность» — достояние работников промзоны. Жаль, но нынче стадион стал крупнейшим пунктом приема вторсырья из металла. Да, здесь прошло детство…

Автобус зашипел, его подергало, и вот она — неизменная в годах конечная остановка, казалось, что время не имеет над ней власти. Он не спеша вышел, глянул на часы и понял, что все складывается как никогда лучше, времени было с запасом.

Перед ним открылся вид проходной в промзону. Это был приблизительно 3-метровый забор из красного кирпича, с врезанной в него аркой. Ее высота и ширина были огромные, через нее мог проехать любой грузовик, даже боком, или два сразу. Украшением же арки служили огромные объемные буквы, время их потрепало, цвет был уже не такой ярко-красный, как в детстве, некоторые буквы накренились, они гласили:

«ТЫ — ОПОРА СТРАНЫ! НЕ ЛЕНИСЬ!».

А вот и она, минута радости и счастья перед работой. Он двинулся в сторону ветхого и облезлого ларька. Ларек был времен остановки, но время его не пощадило. Ассортимент был «огромен»: кофе с молоком, черный кофе, табак и дежурная газета на отрыв для покупателей табака. Если не изменяла память, продавщица тут работала еще тогда, когда его мать трудилась в промзоне, ее галантность зашкаливала. Было сразу видно, что это — профи, свой сарказм и хамоватость она оттачивала годами, а более кислое лицо нужно было еще поискать.

Получив свой напиток, порцию табака и кусок газеты, он направился в «свое» место, это было совсем недалеко. Буквально несколько секунд движений — и самокрутка была готова, спички, огонь, затяжка… Это была основная радость утра. Хоть кофе и был отборными помоями, но это время в тишине, в этом месте, наполняло его спокойствием и давало сознание контроля своего времени. А контроль времени, в свою очередь, дарил иллюзию свободы.

Миг мыслей и иллюзий пролетел, кофе допит, пора на работу. Было еще немного времени, что позволяло дойти до проходной неспешным шагом. И снова режет глаз рекламный щит 10-летней давности… Он точно не помнил, сколько лет или десятков лет этот щит здесь был, но его картинка была неизменна: на фоне стояла большая группа политиков, а внизу был незамысловатый текст: «Людям от Людей».

***

Страна имела большие просторы. Можно сказать, что ресурсов было даже с избытком, но это не отводило взор от соседских «сокровищ». Практически постоянно находясь втянутой в военные конфликты, зачастую с ее инициативы, она притягивала в свои закрома все больше чужих «сокровищ». Конечно, прямо об этом никто не говорил, зачастую это все делалось в качестве помощи другим людям. Им помогали достичь невиданных до сего свобод, вырваться из лап гнета и зажить полноценной, счастливой и полной жизнью, которую они заслужили.

Никто не рассматривал перспективы, все желали урвать кусок здесь и сейчас. Потому вся экспортная политика строилась на сбыте сырья. Когда-то имелись фабрики конечного продукта, но мелкими и уверенными шагами они все закрывались, специалисты узкого профиля оставались без работы. Но безработицей не пахло, крепкие руки были всегда тут в цене, правда, не большой. Потому, пока сила была в руках, смерть от голода была не страшна.

Сказать, что в страну ехали иммигранты в поисках лучшей жизни, нет. Были места и хуже, но данную страну зачастую и так рассматривали под меткой «хуже».

Более смекалистые и имеющие хоть какой-то финансовый запас давным-давно пересекли границы и покинули страну, еще в тот момент, как крысы в трюме стали паковать чемоданы. Нынче покинуть страну было довольно непросто, рабочие руки удерживали как могли, но не улучшением условий, а созданием препятствий. Пройти все круги бюрократических барьеров было нелегко, к тому же, нужно было промазать каждый круг хорошенько деньгами, на это шли месяцы. Но суть в том, что, даже имея все документы, наполнив все карманы мелких чиновников, была очень большая вероятность получить отказ на выезд, без каких-либо объяснений.

Как же обойти стороной доступность услуг и товаров страны:

— хочешь авто — держи;

— любые элементы роскоши — на;

— должность — не вопрос;

— продукты импорта — есть;

— совершил преступление — с кем не бывает.

Был только один небольшой нюанс для вышеизложенного, это наличие денег.

Коснемся чуть свободы слова. Она была в полной мере, говори что угодно и кому угодно, но желательно в своей квартире и шепотом. Свобода слова была номинальной, можно было говорить до тех пор, пока у тебя не появлялся круг слушателей. А когда появлялась аудитория, которая воспринимала все сказанное, зачастую автор слов становился неумелым водителем. Если он не имел авто, находились скрытые годами заболевания и человек сгорал моментально.

Слежка была везде, но не особо тщательная: чего боятся запуганного стада? Методы контроля были поверхностные, но их хватало, чтобы наполнять лагеря свежей рабочей силой.

Если взять страну в целом, то все это не было снегом на голову, все внедрялось постепенно, в меру дозволенности… Сразу и собака тапки не приносит.

Поскольку страна была полна свобод, эти свободы подразумевали выборы кандидатов в парламент. Такой балаган лицемерия стоило бы еще поискать, война за электорат шла любыми доступными методами, даже за гранью морали. Какое-то время были варианты кандидатов, но некоторые партии объединялись в связи с общими интересами, некоторые поглощали других. Но все-таки был выбор, хоть скудный, хоть лица те же, но был. Иногда казалось, что вот он, кандидат от народа. Но это была показуха, а если и нет, то ложка меда в бочке фекалий ситуацию не меняла.

Со временем появилась монопартия. Кто-то вошел в нее на выгодных для себя условиях, кто не сильно хотел прогибаться, тоже вошел — в мир иной. Хоть до этого и не было особого смысла в выборах, так при создании монопартии смысл вообще покинул это место. Выборы стали формальностью, но люди ждали этого дня — их все же ожидала небольшая радость. Во-первых, это выходной, а во-вторых, сдав свой бюллетень, каждый проголосовавший получал небольшой презент — буханку хлеба и банку рыбной консервы.

Шло время, и распыляться на выборы стало лень, эта иллюзия выбора била в копеечку, хоть и мелкую, но все же. Они подумали, перед кем им распыляться? Кто все эти люди, что они должны держать перед ними отчет? Был принят закон, единогласно, который гласил: «Член парламента — пожизненная должность, избирать нового члена парламента может только коллегия из действующих членов парламента».

Так они и стали сами себя избирать, уже никто не знал их количество, но они держали людей в курсе, в газетах печатали, когда и кого избрали, какую он займет должность, что решение было единогласным. С годами и этого не стало. Был принят еще один закон: «Результаты парламентских голосований — государственная тайна. Любое разглашение и попытки достать информацию об их результатах, должны караться высшей мерой наказания».

Единственное, что напоминало про прошлую «свободу» выбора, это рекламные щиты с фразой «Людям от Людей».

Оливия

Это была девушка среднего роста, с русыми волосами. Если смотреть на нее со стороны, можно было бы подумать, что она страдает от гиперактивности, она излучала сплошную энергию молодости. В ее глазах горел огонек, который говорил: «Я все могу, нет ничего невозможного!».

Родом Оливия была из небольшого поселка, который славился своими достижениями в аграрной сфере, потому тяжелый физический труд ей был знаком с раннего детства. Но, даже зная, что она провела все детство и юность в тяжелом труду на бескрайних полях своего поселка, ее фигура не дала бы и намека, что это так. Перед вами стояла молодая, полная сил, одаренная красотой девушка, но в тот же момент казалось, что прикосновение либо сильный ветер смогли бы ей навредить.

Оливия только успела окончить школу и ей выпал довольно редкий шанс — обучение в профессиональном училище, да еще и в самой столице. Это было швейное училище, организованное при столичной фабрике. В конце успешного изучения профессии выпускнику доставался диплом, в дополнение к которому шло место у швейной машинки на фабрике.

В своих мечтах она не видела себя швеей, но родители сняли с нее розовые очки еще в детстве. Сама мысль того, что она сменила мелкий аграрный поселок, в который хлеб завозили раз в неделю, на столицу «ВЕЛИКОЙ СТРАНЫ», уже доставляло ей удовольствие.

Получив комнату в общежитии, спустя пару дней началась учеба. Учеба шла по накатанной: каждый новый день походил на прошедший. Со стороны это больше напоминало практику, а не учебу. Потому как все обучение проходило в цехах фабрики с выполнением «небольших» норм. По выходным все ученицы «добровольно» соглашались на хозяйственные работы на территории фабрики. Но радость не покидала их лица, ведь теперь они были в городе возможностей… в столице.

Вечером можно было выбраться в центр с промзоны. Хотя на тот момент им всем промзона и так казалась мегаполисом. Но впервые попав в центр столицы, восторгу не было границ. Величественные здания, фонтаны, скверы, вечером весь центр зажигал огни — и картина зачаровывала еще больше. Уже было тяжело передать словами эмоции и красоту. А прогулявшись по центру, позволить себе мороженное — это был просто предел мечтаний. Стипендии как раз впритык и хватало побаловать себя мороженным, но суть сейчас была не в этом.

Само нахождение здесь и сейчас, с этим вкуснейшим мороженным, под пролетающую музыку с ресторанов, под светом этих фонарей, в этом величественном месте заставляло забыть про любой негатив и заботы. Это были действительно счастливые дни, и радость была искренняя. Все ждали возможности снова и снова окунуться в эти эмоции. Так как в течение следующих недель учебы местность стала приедаться, от общежития до работы было меньше километра и надпись, венчающая арку промзоны «ТЫ — ОПОРА СТРАНЫ, НЕ ЛЕНИСЬ!», уже начинала заставлять подергиваться глаз.

В один из прекрасных вечеров воскресенья, прогуливаясь по аллее центра, она увидела его… Это был высокий и очень крепко сложенный молодой человек. Его спортивная фигура казалась долгим и кропотливым трудом группы профессиональных дровосеков. Осанка, шаг — от него так и веяло мужественностью. Прическа была коротка и аккуратна, ее «стиль» тоже не обошелся без топора, черные, как уголь, волосы.

Рукава его рубашки были закатаны и оголяли взору его мощные руки. Казалось, что они были из стали, и по ним с легкостью можно изучить анатомию предплечий. Он приближался довольно быстро прямо к Оливии… Все нутро замерло, ее словно облило свинцом, и она не могла сдвинуться с места. Она боялась или стыдилась встретиться с ним взглядом. Сейчас она больше походила на маленькую овечку, которая поняла всю безысходность ситуации при виде голодного волка. Но спустя пару секунд почувствовала лишь сильный поток воздуха, который чуть не сбил ее с ног. Он прошел мимо, но его шлейф с запахом древесины и табака просто опьянил ее.

Желания в ее сознании начали войну, с одной стороны она хотела обернуться и вновь его увидеть, с другой она боялась. Но желание увидеть взяло верх, выдержав пару секунд, она обернулась. Он был намного ближе к ней, чем тогда, когда она его заметила. Теперь она видела всю картину вблизи, он показался ей еще более могучим и красивым.

Теперь ее не покидал этот запах, ее голова стала домом новых мыслей, она вроде была здесь, а вроде и нет. Оливия стала постоянным гостем этого места, в надежде вновь его встретить, в ее голове крутились все возможные события их знакомства. Остановившись на нескольких вариантах, которые, по ее мнению, были максимально романтичны, она ждала его появления. Прокручивая будущие диалоги, сделала выводы, насколько у них много общего, в ее голове они настолько подходили друг другу… Но его не было.

Мелкими шагами, но с огромной уверенностью, монотонность рабочей жизни стала ее утомлять. Учеба была позади, трудовые будни съедали ее жизнь, время текло сквозь пальцы, и было лишь одно подтверждение тому, что время идет — это даты на накладных. День следовал за днем, и все это складывалось в ничем неприметные месяца. Она уже бросила надежду снова его встретить, поездки в центр стали большой редкостью и уже не приносили радости. Теперь они начинали вызывать какую-то злобу, ненависть к окружению. Любая прогулка в центре больше напоминала картину, когда перед голодной собакой едят сочный стейк.

Там было много чего, но ее доходы ничего не позволяли. Вся эта обстановка окатила ее ведром воды, при этом погасив огонек в глазах. Со временем мороженное сменилось сигаретами, а мысли «я все смогу» — мыслями о цели ее жизни и реальности. Она понимала, что работает для того, чтобы работать. Если труд в полях не оставил своих следов на ее внешности, то фабрика была неумолима, она пожирала ее, как очень голодный паразит… Ее красота и молодость высасывались производственной машиной.

Сигареты были довольно дороги, позволить себе их можно было изредка, но, благо, в ларьке возле проходной в продаже был табак. Хоть она и занималась рукоделием, но даже спустя месяца курения она так и не смогла постичь науку скручивания самокруток. Она прикладывала довольно много усилий, но, увы, они вызывали лишь смех. Потому на все перекуры она ходила с подругой. Не то, чтобы она с ней дружила лишь потому, что та умела крутить сигареты, но этого плюса у нее было не отнять.

Во время учебы Оливия всегда прибегала в цех в последние секунды перед гудком, у нее было много дел по утрам, а красота сама по себе не наведется. Она пробовала вставать еще раньше, но это не приносило успеха и ей приходилось снова лететь на фабрику. Сейчас она стала намного меньше придавать значение своему виду, но на пунктуальность это не повлияло.

Одним вечером сон все никак не мог ее посетить, хоть она была полностью истощена физически рабочим днем и уже попробовала все позиции на своем матрасе. Она понимала, что утром ее ждет снова рабочий день, но сон не воспринимал ее уговоры и не хотел к ней приходить. Оливия просто лежала и смотрела в потолок, ее тело уже начало болеть от горизонтального положения, и тут он — звук будильника, она даже обрадовалась, что, наконец, получила разрешение встать.

Времени до начала рабочего дня было более чем достаточно, и она решила отправиться к ларьку, так как стены комнаты стали за время бессонной ночи просто противны. Сегодня она не летела на фабрику как обычно, она шла прогулочным шагом и подмечала много деталей, которые раньше не замечала. Сказать, что детали были стоящие внимания — нет, какие пейзажи могут открываться между серыми общежитиями...

Прогулявшись между зданий, на горизонте уже был виден ларек. Людей еще особо не было. Подойдя к ларьку, она получила стакан кофе, табак и кусок газеты. Не забыла ее зарядить позитивом и продавщица, но какая-то усталость внутри даже не дала воспринять и обидеться на ее хамство. Она отошла совсем недалеко и присела на часть бетонного столба, который врастал в землю еще со времен ее учебы. Оливия уже предвкушала свое ближайшее времяпровождения, но вот злость уже ее переполняет. Эта сигарета никак не хочет приобретать форму, если бы сейчас продавщица снова ей нахамила, исход был бы неясен.

Спустя мгновение она услышала приятный голос:

— Вам помочь?

Она поняла… Это был он, но боялась поднять глаза. Не дожидаясь его ответа, он помог ей скрутить идеальную сигарету. Поднеся ей огонь, они встретились взглядами. Да, это был именно он, подумала она про себя. Он закурил следом, и минута робкого молчания нарушилась. Спустя мгновение уже лился разговор, со стороны можно было подумать, что эти люди знают друг друга вечность. Они понимали друг друга с полуслова, казалось, что они — не двое людей, а одно целое.

Теперь огонек снова вернулся в ее глаза, но не то, чтобы огонек, можно сказать, что ее всю просто охватило огнем. Еще никогда она не испытывала таких чувств в жизни, все ощущения внутри были в новинку, жизнь раскрасилась во всевозможные цвета и оттенки. Отношения развивались очень стремительно, они словно получили бесконечный билет на аттракцион любви. Оливия не могла понять, как вообще такое с ней могло произойти, и за что жизнь преподнесла ей такой подарок. Часы, которые они проводили не вместе, казались годами, и эта разлука была невыносима. Но как только они снова оказывались вместе, все становилось идеально. Им в голову приходила только одна мысль, как они жили до этого друг без друга, и та жизнь, до момента встречи, казалась им просто мучительной. Сейчас же их не пугало ничего, пока они были вместе, не могло произойти ничего страшного.

В один из вечеров на Френке не было лица. Оливия не могла понять причину. Но, приложив довольно большие усилия и манипуляции, она смогла с него кое-что вытянуть. Он рассказал ей, что, придя на работу, ему вручили повестку в вербовочный пункт, которая гласила: «Явиться незамедлительно. Ты нужен своей стране!».

Когда он посетил пункт, ему доходчиво и в деталях объяснили, насколько он нужен, и что теперь его профессия на неопределенный срок — нести свободу бедным и несчастным людям в другой части планеты. И что это почетная ноша. В свое время и отец Френка нес «свободы» в несколько стран. Правда такую свободу абы куда не носили, у бедных и несчастных людей было явно что-то необходимое.

У Френка с Оливией оставалось пару дней, сейчас они даже не представляли, как переживут разлуку, ведь несколько часов друг без друга были уже каторгой. Пару дней пронеслись, как пара часов, и вот они уже прощаются на вокзале. Она не отпускала его с объятий и очень хотела обладать даром останавливать время, чтобы момент их близости не заканчивался. Оливия шла вместе с вагоном, когда он тронулся, пытаясь сдержать слезы, но ничего не выходило: они просто катились по щекам. Поезд набирал ход и ей уже пришлось бежать, но вскоре она уже не успевала… Она упала на колени прямо на перроне и не могла остановиться рыдать, провожая его поезд взглядом.

Это было худшее время жизни, дни были бесконечны, радость и спокойствие напрочь ее покинули. Ожидание, хуже нет ничего.

Когда почтальон появлялся в поле зрения, ее начинало подергивать, внутри все замирало, он мог надеть улыбку и радость на твое лицо, но в тот же момент мог заставить тебя рыдать. Оливия заметила, что ни ее одну вид почтальона приводит в замешательство, много женщин и девушек в ее общежитии вели себя так же. Те, кто получил свои конверты, не спешили их открывать, так как боялись содержимого. После визита почтальона спустя несколько часов дом заливал чей-то вой и плач — чей-то муж уже не вернется домой.

Фантазия могла быть как помощником, так и врагом, но как-то о хорошем мысли не шли… Вдруг Оливия поняла — он точно жив, если бы было наоборот, ей бы уже прислали письмо. И так понемногу себя успокаивая, все больше окунаясь в работу, она ждала. Как ни странно, но работа оказалась отличным лекарством, она брала переработки и, по крайней мере, хоть немного, но забывалась…

Оливию вызвали в кабинет бухгалтерии. Выдали ей двойной оклад и квитанцию… на получения тела. А спустя несколько месяцев она родила мальчика.

Том

Она неслась, как паровоз, в котором отказали тормоза, а машинисты продолжали подкидывать уголь. Ничто не способно было ее остановить, любая встречная преграда разлетелась бы в щепки, ведь она слышала крики своего любимого первенца. В поле ее зрения попала группа подростков, которые стояли кругом, что-то пиная, звук доносился именно оттуда. Ее руки налились свинцом, невиданная сила была в них, подростки двенадцати лет разлетались по сторонам, нарушая все законы физики.

Она бросилась к малышу на земле, приподняла и прижала его к себе, отгородив своей спиной от всего мира, успокаивая его плач поглаживаниями по голове и приговаривая: «Тихо, мой малыш, мама рядом, тебя никто больше не обидит».

Через его плечо в нескольких метрах она увидела разделанную на части кошку…

Этот мальчик был Томом. Он родился в семье домохозяйки и мелкого начальника местного отделения полиции. Здоровьем природа его не наделила, но Том был отнюдь не дурак. Учеба в школе шла практически на отлично, чего нельзя было сказать про отношения со сверстниками. Том не разделял интересов детей, его мнения немного отличались, да и командные игры не привлекали. Он больше любил походы в библиотеку и анатомические энциклопедии. Также не оставляли его равнодушными книги по психологии, ему было интересно как и чем один человек может повлиять на другого. По выходным он был частым гостем зоологического музея «Эльдорадо» с его кучей экспонатов и тишиной. Мать с отцом поддерживали его увлеченность «медициной» и надеялись, что в один прекрасный момент их сын станет доктором.

Семья Тома по финансовому положению была чуть выше минимума, но с виду было так не сказать. Они всегда старались одеваться побогаче, а их подача себя давала понять, что их доход явно переваливает за уровень чиновников среднего звена.

Каждое воскресенье они всем семейством ходили на службу в местный храм. Не то, чтобы они были верующие люди, но где отыскать лучшее место для выгула своих обновок, еще раз напомнив соседям про свой социальный статус. Тому очень нравились эти походы, не речи, которые там звучали, их он пропускал мимо ушей. Его впечатляло другое: величественная архитектура, которая своими размерами намекала на ничтожность человека, огромные статуи святых, на фоне которых взрослый мужчина стоял как бы у ног. Но самым сильным притяжением этого места были проповедники. Их одеяния радовали глаз Тома, все было настолько богато, что их пестрые, расшитые золотом и драгоценными камнями, одеяния излучали богатство.

Но еще больше его манили их манеры, вальяжная походка с задранным подбородком, да так, чтобы не пересечься взглядом со «смертными». Перед ними все расступались, кланялись, кричали слова благодарности и несли деньги. В его глазах они были, словно боги, которые пришли на землю, но все никак не могут упиться своей властью.

Мечтой Тома было пополнить их ряды, но, к счастью или сожалению, финансовое положение отца не позволяло выстроить себе такую карьеру. Семейный быт был плачевный, практически ежедневно отец был пьян и, как по ежедневному расписанию, избивал мать Тома. Это было настолько часто, что можно было бы решить, что это его хобби. Но были те редкие случаи, когда он не бил мать, и это были вечера занимательных историй про то, как он выбил очередное признание. Можно было бы подумать, что так избивать людей — нужна огромная сила и умение ее применять, но нет, достаточно было щепотки власти, которой обладал его отец.

С виду это был мужчина лет сорока, рост чуть ниже среднего, явно выраженная сутулость, круглый выпирающий живот, хотя в общем он не страдал от избытка веса. Непропорционально короткие ноги по соотношению к торсу и малюсенькие тоненькие рученки. Казалось, что они принадлежат подростку лет десяти, такими казались хрупкими, что даже было не понятно, как он ими держит дубинку. Еще больше вопросов возникало по поводу того, откуда в этих руках сила ею махать. Лицо было довольно округлым с очень мелкими, широко посаженными глазами.

При том, что матери Тома доставалось ежедневно, его самого отец ни разу не ударил. Была ли причина в том, что они были, как две капли воды, неясно. Но в этом семействе от страдания матери удовольствие получал не только отец… Когда он начинал ее избивать, Том садился и очень внимательно слушал. Происходящее даже не заставляло его сердце биться чаще, он наслаждался этими звуками, словно музыкой.

Школьное время было окончено, и перед Томом встал выбор будущего образования. Том решил поступать на факультет психологии.

Во время учебы он стал чаще посещать работу отца, пользуясь предлогом необходимости узнать людей получше, что, с его слов, требовалось для дальнейшей учебы. Отец был не против, даже если бы предлогов не было, его радовало, что сын интересовался его работой, к тому же им нравилось проводить время вместе.

У допроса была одна цель — выбить признание, независимо от того, виновен задержанный или нет. Планы по раскрытию преступлений нужно было выполнять, пусть их никто и не совершал, но план выполнять надо. Люди в стране боялись даже про что-то думать, не то, чтобы совершать преступления. Преступность была высокой, но на бумаге. Усердный сотрудник, который перевыполнил план и обезопасил страну лучше других, мог рассчитывать на премию к зарплате. Отец Тома был из их числа, его фото можно было бы разместить в рамку с подписью «Работник года». Пока правосудие было в его руках, страна могла спать спокойно…

Тому очень нравилось присутствовать лично на допросах и наблюдать за происходящим. Отец иногда даже позволял ему быть «напарником», его задачей было задавать вопросы. Раскрыть преступления для его отца не составляло особого труда, он щелкал дела, как семечки. Но не везло тем, кто попадал на допрос, когда ему сделали выговор или задерживали премию. Тут уже простым, даже моментальным признанием было не отделаться… Зачастую такой допрос оканчивался смертью для подозреваемого. Если все же подозреваемый умер, большой бюрократии не было: заполнить один короткий бланк, поставить свою же печать, прикрепить к делу и в конце месяца все сдать в архив.

Был очередной визит Тома к отцу, это был стандартный и неприметный серый будний день. На повестке дня было три дела — двое воров и насильник. Сначала приступили к ворам, поскольку это подразумевало много писанины, они сразу стали соучастниками. Том сидел с умным видом и делал какие-то записи в свой блокнот. Тут ввели насильника, отец Тома даже на него не посмотрел, стал очень быстро, как себе под нос, зачитывать обвинение, но тут он услышал фразу:

— Я не виновен!

У Тома с отцом отвисли челюсти. Они на минуту потеряли дар речи, а через мгновение встретились взглядом, и Том кивнул головой в сторону двери. Оставив подозреваемого, они вышли в коридор. Только захлопнув дверь камеры, сразу же залились смехом, обнялись и хлопали друг друга по спине. Сердце Тома билось сильней, его ноги чуть дрожали от выброса адреналина, он предложил отцу выпить кофе и обсудить будущие действия.

Том предложил пари: тот, кто угадает время, через которое тот расколется, пьет пиво за счет проигравшего. Улыбка расплылась по лицу отца, они пожали руки. Том сделал ставку, что потребуется не менее двух часов, отец, в свою очередь, сделал ставку на время менее часа.

Это была семейная идиллия, на диване гостиной велась активная и явно веселая беседа отца с сыном. Они перебивали друг друга, дополняя рассказ со смехом жестами и гримасами… Этим вечером поставилась еще одна печать в бланк, Том же пил не за свой счет.

Роберт и Бренда

Роберт уже был одет, он сидел в кресле, наблюдая за мегаполисом через окна своего пентхауса. Не спеша, он смаковал хороший виски и ждал Бренду, которая должна была с минуты на минуту спуститься. Она крикнула:

— Пять минут, и я готова! — это значило, что через этот промежуток времени весь мир сможет узреть ее красоту.

Роберт обдумывал сообщение своих соседей по загородному дому. С раннего утра они сказали ему, что от его дома всю ночь исходили очень громкие звуки музыки и крики, да такие, что почти весь поселок не мог спать.

Они спустились на парковку, там их уже ожидало авто. Вокруг была куча неприметных и невзрачных людей в костюмах, которые стояли возле любой лазейки на парковку. Начав движение, к его авто примкнуло еще несколько автомобилей, они выехали на пустой проспект. О перекрытом движении позаботились заранее, и, выстроившись в колонну, направились за город. Пункт контроля уже был в ожидании, и потому дорога была очищена и готова к проезду, все сотрудники в ожидании стояли по стойке смирно.

Показался его дом. Когда машина остановилась перед парадным входом, Роберт вышел и направился к бассейну. Бренда же бегала по дому и причитала по поводу разбитых ваз, ковров в рвоте и других сюрпризах, которые оставили пьяные подростки.

Роберт не прогадал: его сын лежал на шезлонге возле бассейна, на нем был один носок, трусы и измазанная рубашка, сам же он находился в глубоком сне. Намотав рубашку сына на правую руку и приподняв его, Роберт пробудил его ударом в печень. Звуки, которые раздались, походили больше на визг испуганной свиньи. Второй удар последовал в челюсть, уложив сына спать обратно. Охрана поволокла его приводить в чувство.

Решив еще несколько вопросов в бизнес-центре столицы, Роберт с Брендой ужинали в одном из своих любимых ресторанов. Но тут подбежал охранник и что-то прошептал ему на ухо. Роберт кивнул, через минуту показался его сын, он уже был чист, причесан и одет, правда, с небольшой припухлостью в районе челюсти. Сначала он обратился к отцу:

— Я больше так не буду, ну чуть перебрали, с кем не бывает?

— Па, па, прошу, мам, скажи ему! — наблюдая молчание, он принялся дальше играть свою постановку. Он уже стоял на коленях возле отца, через минуту — возле матери. Он снова обещал остепениться, говорил, что очень ценит все, что родители для него делают, что приступит к учебе в ближайшие дни. Но просил одного — не лишать его денег.

Роберт припоминал, что ту же самую речь он уже неоднократно слышал: когда его сын избил до полусмерти свою подружку, когда он по пьяни сбил человека, остальные аварии и разбитые авто… Но он так сильно любил своего сына, что все его воспитание сегодня с утра возле бассейна окончилось двумя ударами.

Роберт был выходцем из семьи руководителей среднего звена, потому его детство было безбедным. Он успел повидать мир, ему очень хотели дать хорошее образование и пропихнуть повыше. Но Роберту это казалось довольно длинным путем к его богатству и процветанию. Характер его можно было описать, как очень устремленного, бесстрашного и решительного человека. Потому свою жизнь он решил строить сам и притом незамедлительно. Он бросил школу и стал промышлять мелкими аферами, а сколотив небольшое состояние, двинулся дальше, к более высоким доходам.

Далее было еще много совершенных преступлений им лично, но постепенно он уходил за занавес. Его влияние росло, в городе никто и ничего не мог делать без его ведома. Капитал был уже внушительным, теперь его вниманию пришелся по вкусу легальный бизнес, но не сильно он хотел строить его с нуля, намного легче было выкупить за копейки готовый… Все, кто имел намерение еще походить по этой земле, без вопросов все продавали. Теперь он уже в рядах крупнейших бизнесменов страны, он в их числе. Еще некоторое время спустя он оказывается монополистом практически любого производства и ресурсов страны… Но этого все равно мало. Ему хотелось власти! Властью он обладал и так: вся страна была его, но ему нужна была видимая власть, признание народа. И вот он самый уважаемый член парламента, по факту — и его владелец, как, собственно, и страны.

Роберт не застрял в своей «эволюции», он постоянно развивался и занимался самосовершенствованием. С годами его речь стала изящна, манеры — практически дворянина, он стал проявлять интерес к искусству, хотя не находил его интересным. В общем, узрев его сейчас, даже намека не возникало, что это был преступник.

Бренда появилась в его жизни еще в молодости, когда он начинал свой путь. И не было крепче отношений, чем эти. Такое доверие и взаимное уважение было огромной редкостью. Они действительно любили друг друга. Бренда по своей природе была очень наивна. Основной ее целью в жизни было скупить все новинки. Это была как эстафета в ее кругу общения. Также она очень любила заниматься благотворительностью, зачастую даже не понимала, что или кто находится под названием цели ее спасения.

Несколько раз она посещала очень нищие страны. Но это было крайне редко, ведь комфортом там не пахло, а так над собой издеваться было слишком. У нее даже был отдельный фотоальбом, в котором лежали фотографии с ее поездок, пышных ужинов по сбору средств и почти все вырезки из газет, где упоминалась ее доброта. Одним словом, она всегда была на волне событий.

Генри

Генри ходил вдоль ночного магазина. Нет, он не был в поисках спонсора, в кармане его куртки уже была бутылка паршивого виски. Он был в поисках напарника, не любил пить в одиночестве. Правда, данное место не блистало людьми, способными поддержать диалог, но где в такое время суток еще искать компанию?

Собутыльник был необходим, он хоть немного, но мог отвлечь Генри от потока мыслей, которые наполняли его голову в одиночестве. Рассказы про житейские будни как бы переключали его внимание. Очень хорошо на него действовали моменты поднятия норм на фабриках, то, как зарплата не поспевает за инфляцией. Это все лучшим образом помогало ему погрузиться в мысли другого человека и даже вызывало сочувствие, с учетом, если собеседник был мало-мальски неплохим рассказчиком. Иногда исход «застолья» заканчивался дракой, что тоже не могло оставить его равнодушным. Навыки Генри позволяли ему выйти победителем практически из любой драки… Но ему нужно было не это.

К огромному его огорчению, сегодня не нашлось кандидатов, предстояло «застолье» в одиночестве. Он отправился на свое место, где когда-то испытывал радость и счастье. Это был стадион «Юность». Расположившись поудобней на трибуне стадиона и открутив бутылку, ему в нос ударил запах дешевого виски. Чуть сморщившись, он сделал глоток, достал портсигар. Закурив и полностью наполнив легкие дымом, не спеша выдыхая, в его памяти начал всплывать стадион — такой, каким он был в его юности…

Почти вся его юность прошла в этих стенах, он был многократным чемпионом города и страны среди юниоров. В этих стенах он впервые добился признания и самореализовался, как личность, это был его второй дом. Было очень тяжело смотреть на то, во что превратили его «дом». Сейчас это был крупнейший прием металлолома города, за зданием никто не ухаживал, его поедало время. Возле стадиона вечно вились бездомные, часть из них ждали открытия, чтобы сдать свои находки, другая часть ждала первую, чтобы, не прилагая особого труда, отобрать их заработанные деньги. Не редко поутру здесь находили тела некоторых из первой части контингента.

Генри родился в семье потомственных военных, его отец достиг особенных высот в этой сфере и являлся действующим генералом. И как только Генри стал совершеннолетним, вопроса про его будущую карьеру не возникало. Хотя он и тешил себя надеждами профессионального спорта, отец доходчиво объяснил все привилегии военного дела и недостатки спортивной карьеры. Он дал понять, что бокс — очень хорошее занятие и обязательно будет плюсом в его военной карьере.

И вот Генри уже успешно поступил в военное училище офицерского состава. Как ни странно, но весь устой ему пришелся по нраву, военное дело оказалось ему по душе и где-то внутри он уже был благодарен отцу за этот пинок.

Спортивная программа была довольно слаба, по его меркам, потому он в свое свободное время дополнительно занимался саморазвитием. Да и его хобби не дали ему забыть: теперь он представлял институт на всех соревнованиях по боксу, став абсолютным чемпионом вооруженных сил. В обучении было тяжелей: те предметы, которым он видел явное применение в «бою», заходили на отлично, но абстрактные предметы, особенно духовные и связанные с политикой, не воспринимались не под каким соусом.

Спустя три года учебы, войдя в холл училища, казалось, что это место — «культ Генри»… Все стены были увешаны его грамотами, стояли десятки кубков — лучший стрелок, спортсмен, рекордсмен, лучший молодой командир. Не было соревнований, где его умения оказалось бы не на первом месте. Он даже установил новый рекорд прохождения полосы препятствий, к этим цифрам никто так и не смог подобраться.

Гордости отца не было предела, ему чуть ли не каждый день поступали звонки знакомых с предложениями, чтобы он помог Генри сделать «правильный» выбор в дальнейшем месте службы. Хоть отец и был «инициативой» Генри на протяжении всей жизни, но видя его успех, он решил дать ему право распоряжаться своей карьерой и делать выбор места службы. К слову, для Генри были открыты любые двери вооруженных сил.

Штабная работа совсем его не привлекала, он хотел показать свое мастерство, все, что он постиг за время учебы, потому выбор пал на боевую часть… И не прогадал. Постоянные учения, стрельбы, жизнь в полевых условиях доставляли ему сплошное удовольствие. Если большинство только ныло про отсутствие условий, — он видел моменты для закаливания характера. Те, что кричали, что не увидели ничего нового, Генри видел в этом только оттачивание уже приобретенных навыков. В общем, он видел только плюсы. Начальство, смотря на него, не могло нарадоваться тому, что он служит именно у них. Отец Генри выслушивал довольно частые похвалы его сына и предположения, что он далеко пойдет… Генри был идеальный солдат.

Когда Генри узнал, что его страна должна принести «свободу» соседям, радости его не было предела. Ни один ребенок не чувствовал таких эмоций, заполучив самый заветный подарок. В его мыслях он уже шел победным маршем по центральной улице освобожденной страны, весь увешанный орденами. После он представлял возвращение домой и встречу с отцом, как тот сжал бы его руку и одобрительным тоном произнес бы, какой его сын герой. Отец Генри участвовал в нескольких конфликтах, потому он думал, что эта война их сблизит и у них будет «своя» тема для разговора.

Но в штабе было принято совсем другое решение: Генри был направлен в лагерь подготовки новобранцев. Это просто разбило его мечты, он не мог понять, почему его — профессионала своего дела не пускают в первых рядах.

Прибыв в лагерь, он выслушал от своего начальства новые задачи. В них входило за очень короткий срок из юношей, которые до этого не держали оружие в руках, сделать настоящих курьеров «свобод». Срок на одну группу составлял четыре недели… Генри шел и думал о том, что просто невозможно обучить солдата за такой промежуток времени, что он не успеет втолкнуть самый необходимый минимум в их головы, даже с учетом того, что они будут внимать каждое его слово. Но приказ есть, а Генри не привык их обсуждать. Он осмотрел всю тренировочную базу и стал планировать программу подготовки и сколько часов он имеет. Тут он подумал: а ведь им и спать нужно…

После долгих раздумий Генри покинула тревога, ведь в штабе знают, что делают, это их работа, четыре недели — значит четыре. Может, это он плохой учитель, раз в его голову лезут мысли о невозможности этого? Он ждал свою первую группу с огромным энтузиазмом.

Уже прошла неделя, как он должен был получить свою группу. Спустя несколько дней посыльный принес указания из штаба с временем прибытия группы новобранцев. Всю ночь он не спал, знакомился с их делами, чтобы хоть немного, но узнать их.

Вид группы его немного разочаровал, в его глазах это должны были быть спортивные парни, с горящим патриотизмом к стране… Но первое, что пришло на его ум — это отвести их в столовую. Они ели, словно никогда не видели еды. Оценив самого достойного, по его мнению, он назначил старшего и выдал ему распорядок дня с расписанием занятий, сна в этом расписании было предусмотрено четыре часа.

Подготовка стартовала, его парням казалось, что они были на фестивале пыток и боли, пот, как и слезы, текли ручьем… И везде они слышали его рев и крики, он стал самым ненавистным человеком в их жизни, на прием пищи три минуты — и снова боль, грязь и стоны.

Соседние группы так не страдали, и в мечтах этих парней был перевод в другую группу, но увы. Когда они раздирали животы об землю на полосе препятствий — те сидели в курилке и травили байки. Когда они уходили на очередной марш — те отправлялись в город на прогулку. Они настолько им завидовали, что были готовы их придушить голыми руками.

Спустя неделю Генри стал замечать, что не настолько все и плохо, и что необходимый минимум он точно заложит в их головы. Прошло еще несколько дней и его вызвали в штаб. Там ему сообщили, что эта группа уже нужна в зоне проведения операции, потому их обучение окончено и на днях его ждут новые новобранцы.

Генри был в шоке, он понимал, что сейчас они беспомощны, как щенки, они еще ни к чему не пригодны… Но приказы не обсуждают.

За время проведения этой операции Генри подготовил не одну группу, правда, время подготовки не превышало две недели, они постоянно нужны были на передовой. Конфликт окончен, «свобода» прибыла по назначению.

Он был разочарован, за все это время он писал два рапорта на перевод в боевое подразделение и два раза получал отказ. Он вернулся к прежнему месту службы и кинулся в обучение еще с большим рвением, подумав, что его навыки были не достаточно хороши, потому его и не отправили в зону боевых действий.

Спустя некоторое время его страна взяла на себя ответственность — «стабилизировать» еще одну страну… Генри держал кулаки, он не хотел снова учить новобранцев.

В этот раз его надежды оправдались, он был направлен в самую гущу событий командиром передового отряда. Для него было честью вступить в бой одним из первых. Прибыв на место дислокации, перед ним предстал его отряд из ста человек… Он сразу вспомнил лагерь подготовки, это были совсем юноши, заморенные голодом, в их глазах был только страх. Бегло пообщавшись с каждым, он понял, что они вообще ничего не умеют, а ведь им предстояло идти впереди всей армии. В его понимании передовая группа должна была состоять из лучших. Но, к огромному сожалению, он не располагал временем для их обучения… Утром их ждал первый бой.

Свист пуль и взрывов не утихал. Они закрепились на одной из улиц окраины города. Генри всего трусило, он еле различал звуки, сидя в углу одной из комнат полуразрушенного дома, он не понимал, как реальность войны может настолько отличаться от его воображения и героических фильмов, которые он смотрел в детстве. Всего в один день ему открылись глаза, и он понял, что нет на войне героев. Он пытался посчитать своих людей: большая часть из них была с тяжелыми ранениями, они кричали, плакали, просились домой, кто-то в предсмертные минуты звал мать, кто-то уже в бреду говорил со своей возлюбленной.

День прошел, они закрепили позиции, теперь он видел все, что осталось от его отряда… Их было меньше тридцати, с учетом раненных в лазарете. Его вызвали в полевой штаб и сказали ждать на завтра пополнение отряда, покорение новых позиций было не за горами.

До этого Генри даже не пробовал спиртное и не курил, но происходящее все настолько резко изменило, что перед ним стояла бутылка какого-то пойла и пачка сигарет. Достав список потерянного личного состава, он принялся писать письма их родителям. Его утешал один момент: что ему не придется вручать их лично и смотреть им в глаза, он бы не смог объяснить, почему именно они должны были потерять свое чадо из-за наплевательского отношения к их подготовке.

За время боевых действий Генри получал еще не раз пополнение личного состава. С ними он прошел эту страну вдоль и поперек, но в его группе не осталось ни одного лица из первого состава. Его эмоции притупились, он уже не писал письма родным, не то, чтобы он не сожалел о их утрате, просто потерь было такое количество, что он не справлялся. Он уже не читал личные дела и не пытался сближаться и заводить знакомства с подчиненными, так как переживать потерю незнакомого человека намного легче.

Генри ехал домой, на нем была гражданская одежда, форма стала вызывать отвращение, в недрах его сумки лежали ордена — напоминание об ужасах, которые он видел. Желания их надеть на форму и ехать к отцу не было… Он не понимал, чем же он может гордиться. В его голове мелькали мысли про «не обсуждение» приказов, он не знал, как это может послужить оправданием его поступков, когда по приказу свыше уничтожался весь поселок, вместе с населением. Генри было противно видеть свое отражение.

И вот он перешагнул родительский порог, они сели ужинать. Когда он пересекся взглядом с отцом, в их глазах было что-то общее, теперь они были на одной волне, но разговоров не последовало.

Увидев всю порочность системы, Генри решил перевестись в штаб войск. В его мыслях было одно — повлиять на систему для избежания будущих потерь, для создания более профессиональных и подготовленных солдат. Раньше он знал, что там думают, а теперь он думал о том, каким именно местом. Попав в штаб, его удивленному шоку не было края… Да, тут думали, но о том, как отстроить себе дом в загородном клубе, о приобретении нового авто, о возможной карьере в парламенте, но никак не о солдатах. Что чем больше было смертей, тем больше армия нуждалась в новых солдатах, а новобранцы нуждались в бюджетных деньгах на обучение, и это касалось абсолютно всех сфер армии.

Время шло, Генри барахтался, как мог, он составлял планы, графики, оббивал пороги всех вышестоящих начальников с предложениями, даже просил помощи отца в продвижении его идей, но все было напрасно. Это место оказалось сплошным гнойником на теле трупа, живыми организмами тут и не пахло… Теперь спала пелена с его глаз, вся продажность и ненасытность вывернулась во всей своей красе сплошного ужаса. Он понял, что он бессилен…

Генри покинул армию по состоянию здоровья, его контузии и ранения здесь пришлись кстати. И единственным его ежедневным заданием стали поиски «напарника», вместе с которым он топил свои воспоминания в дешевом виски.

Тревис

Тревис родился и рос в обычной семье фабричных рабочих, он был далеко не одним ребенком в семье. В любой новой компании он чувствовал себя, как рыба в воде, ему очень легко было заводить новые знакомства, при этом он обладал талантом располагать людей к себе. Стать душой компании было вообще не проблемой, оратор он был отличный. Но он всегда хотел быть самой яркой душой компании и для того, чтобы подогревать интерес к своей персоне, подключал фантазию. Неимоверные истории, которые произошли с ним или его знакомыми, били из него фонтаном. Правда, его жизненный путь и опыт был еще не настолько велик, чтобы это повидать, а тем более принять участие в этих событиях.

Все слушали его с большим вниманием, распахнув рот от удивления, думая о том, как только могло произойти такое. Его фантазии были искусны, правда, иногда он сильно далеко заходил в своих вымыслах. Шли годы, историй становились сотни, но сам того не замечая, он стал уже путаться в своем вранье, и это не осталось незамеченным со стороны слушателей. И не заставив себя ждать, его настигло огромное разочарование, его старания никто не оценил, прозвав его выдумщиком. Но Тревис не мог свой труд бросить просто так, он придумывал что-то новое. Что-то было правдой, но уже никто не воспринимал его всерьез, в конце своих историй он слышал лишь сарказм от слушателя.

Он искал новые рычаги на их мнения, и вот ему пришла довольно неплохая идея. В школе он искал тех, кто сделал что-то, о чем не хотел бы рассказывать родителям, и впервые Тревис, воспользовавшись этим, осознал, какой огромной силой обладает шантаж. Те, кого он шантажировал, приходили в его компанию и «дакали» над каждым его словом, кивая и подтверждая каждую, сказанную им, историю. Они говорили, что именно так все и было, и они лично были этому свидетелями. Мастерство и инструменты Тревиса росли, вранье, сказанное ребенком, сразу мигало перед взрослым, но учителя Тревиса так и не смогли за все время распознать его ложь.

В компании обстояло все иначе, уж сильно хорошо его знали, со временем даже «свидетели» не помогали, снова все всплывало… Тревис решил, что если не может расположить их к себе с помощью речи, то по крайней мере заставит их себя бояться, тогда никто не будет подшучивать над его рассказами.

Тревис вступил в секцию бокса, благо, тренер был очень хорошим другом отца, иначе они не потянули бы стоимость занятий. Он даже прикладывал усилия для этого спорта, но это была не его стихия, не создан он был для чего-то действительно мужского. Правда, показывать свое превосходство над более слабыми действительно стало намного легче. Раздав немного в своей компании, наконец все внимательно его слушали и никто даже и не думал смеяться. Он был доволен собой: все-таки его труды и усилия достигли своей цели.

Еще один недостаток Тревиса был в том, что ему казалось всегда, что другие получают больше всего, в отличии от него. Как оказалось, даже семейство за гранью бедности позволяло своим детям больше. А какие дорогие игрушки дарят всем… Ему же родители «кидают» дешевки. Тут-то он и пристрастился к мелким кражам чужого имущества.

Линда

В длинном сером коридоре стоял полный мрак, но его центр еле освещался маломощной настольной лампой. На старом, скрипящем стуле сидела молодая девушка, не спеша листая журнал. Ее внешность ничем не выделялась: пройди она мимо вас, отдельного внимания не вызвала бы.

Сквозь этот мрак пробивались стоны и просьбы о помощи. Она ждала, а вдруг пройдет, но нет, стон не утихал, тогда она медленно встала со своего стула, отложив журнал, и шорхающими шагами побрела на звук. Открыв дверь в комнату, она увидела человека, который извивался от боли.

— Что?! — спросила она раздражительным тоном, при этом надев отвратительную гримасу.

Этот мужчина просил еще обезболивающего, но она знала, что свою бесплатную порцию он сегодня уже получил. Про платную не было и речи: его не было бы в социальной больнице, если бы имел деньги. Но все же перед ней стоял выбор — слушать его стоны до конца смены или дать ему еще. Она решила, что это мычание сведет ее с ума до утра и, не спеша, направилась за обезболивающим. Расписавшись за него подписью «подруги», направилась к больному. Сделав укол, она уже спешила к своему журналу, но тут в спину донеслись слова благодарности…

— Когда ж вы уже передохнете! — рявкнула она и захлопнула дверь.

У одной пары сегодня была огромная радость, на свет появилась дочь, она была прекрасна. Девочка росла в любви и заботе, финансы родителей позволяли ей воплощать в жизнь почти все ее прихоти. Но она была и не особо требовательна. Внимание и любовь — вот и все, что ей было необходимо. Она была добра и всегда взаимна, можно было подумать, что такое пристальное внимание и избыток любви может испортить… Возможно, но ее это не касалось. Она была эталоном идеального ребенка и личности.

Жизнь была чудесной, родители уделяли ей очень много времени. Был очередной выходной, и они собрались проехаться в парк. Все счастливое семейство уселось в авто, но не успели они пристегнуться, как раздался выстрел, второй, а после они посыпались, как очередь… Машина стояла на месте, только дикий крик доносился из нее. Девочка осталась жива, ее не задело — ни царапины, но сегодня она лишилась родителей. Как оказалось, ее родители очень часто выступали против несправедливости, взывали к общественности, их интересовала правда и свобода… Их выбор определил их исход.

И вот это прекрасное и невинное создание попадает в детский дом. То, как она привыкла к теплу и любви, стало для нее высоким трамплином, с которого она плашмя упала на асфальт. Ей было тяжело в этом месте, к тому же дети не обходили ее стороной, а с радостью напоминали, кто она и из какой семьи… Изменщица.

Кто-то бы сломался от таких обстоятельств, но не она, характер ее оказался на удивление стальной. Она приспособилась к обстановке и поняла одну самую главную вещь этого места, что никто, кроме ее самой, о ней и не позаботиться, что здесь выживает умнейший и сильнейший.

Шли годы, от того милого ребенка не осталось и следа. Окончив учебу в детском доме, она получила направление на курсы медсестер. Теперь Линда работала медсестрой в социальной больнице.

Джон

Смотря на другие семьи, он не понимал, почему его мать так строга с ним. Хоть он чувствовал любовь своей матери и понимал, что она старается дать ему все в меру возможностей, но все-таки не понимал ее чрезмерной строгости. С самого детства она вела с ним диалог, как со взрослым мужчиной. Если и случалось такое, что он оступился и что-то натворил, его не ждала порка… Его ждал длительный и нравоучительный монолог матери о том, что хорошо, а что плохо. Иногда ее речи были настолько длинны, что он уже подумывал о том, что лучше она б ему дала ремня и на этом бы все закончилось… Но нет, монолог шел до тех пор, пока она не начинала замечать в его глазах понимания своих действий. Ее нравоучительная речь ни разу не обошлась без фраз: «Твой отец так бы не поступил» или «Твой отец не одобрял такое».

Соответственно и похвалы венчались фразами: «Твой отец гордился бы тобой» и «Так бы поступил и твой отец».

Джон знал своего отца лишь с рассказов матери. С ее слов, это был идеал, эталон мужчины. Также он знал, что его отец был героем, который пожертвовал собой ради свобод и прав людей.

Довольно часто он заставал мать сидящей у окна с небольшой черной коробкой, и он явно слышал, как она вела с ней диалог. Она что-то ей рассказывала и смеялась, через минуту рыдала и шепотом причитала: «Почему ты? Почему?».

В один из дней, пока матери не было дома, Джон достал эту коробочку. Нес к кровати он ее очень бережно, со стороны казалось, что он несет взрывчатку. Он присел и очень аккуратно ее открыл, внутри было несколько вещей… Там лежало два потрепанных конверта, один из которых был запечатан, также что-то завернутое в носовой платок и кожаный брючной ремень. Развязав платок, он увидел медаль, она была поразительно легкой на вес и явно из не очень качественного сплава. Ее цвет должен был придать ей величественности, но придавал лишь дешевизну. На одной из сторон была надпись: «Герою, пролившему кровь за свободу!».

Рассмотрев внимательно медаль со всех сторон, он попытался ее завернуть в таком же порядке, как она лежала до этого. После он размотал ремень, примеряя, ремень обхватил его в несколько оборотов, он был смотан в такой же исходный вид. Запечатанный конверт он не осмелился распечатать, так как понял, что это будет не только разговор с матерью… Он видел, что именно эта коробка дороже всего для нее, и мысли о том, что он что-то испортит, приводили его в дикий страх возможных последствий.

Потому он заглянул в открытый конверт. Там была фотокарточка, на ней он увидел свою мать и крепкого рослого мужчину… Сначала он не узнал мать, на фото она была не такая, как в жизни, там она была веселая, счастливая, в жизни он ее такой не видел. Также он догадывался, что этот рослый мужчина — его отец. Зная размеры своей матери, он смог представить, насколько был внушительным его папа…

После очень тщательного изучения содержимого коробки Джон вернул все в исходное место, он до сих пор гадал, что бы с ним произошло, если бы его застала мать возле коробки.

Джон не был «вундеркиндом», но учеба ему давалась легко, без дополнительных усилий, правда, и интереса особого к себе не вызывала. С друзьями тоже не было проблем, хоть он был довольно самодостаточным. Но вот откуда в нем было такое «строгое» чувство справедливости, не знал никто. В его присутствии не могло бы произойти случая, что кто-то собрался обижать слабого, Джон сразу приходил на помощь, независимо от количества противников. Резкое нарушение его представлений «что правильно, а что нет» просто затмевало его инстинкт самосохранения и он был готов отстаивать правду до конца.

Также не отнять было и его честности и пунктуальности… Все-таки его мать преуспевала в воспитании достойного члена общества.

Джон с радостью участвовал во всех командных затеях в школе и за ее пределами, но окажись он отшельником на необитаемом острове, это не доставило бы ему огромного дискомфорта. Он любил иногда проводить время в библиотеке, зачитываясь книгами про геройские подвиги и приключения, ему всегда нравились концовки книг, когда добро побеждает зло.

Когда Джон стал чуть постарше, мать записала его в секцию бокса, которая располагалась на территории стадиона «Юность». Спорт был бесплатный и доступный, после вступительного взноса и ежемесячных поборов на ремонты в размере трети зарплаты матери. Но она понимала, что это невысокая плата за закаливание его характера, тем более это должно было облегчить ей воспитание.

Джона ждала первая тренировка, он надеялся, что мать сможет его отвести и поприсутствовать до конца, в новых местах он чувствовал себя смущенным. Но получил уверенный отказ.

Идти было недалеко, всего пара кварталов, и вот он уже перед входом. На секунду он подумал: «Может, не стоит?», но вспомнив, как мать ему говорила, насколько это важно, переступил порог. Внутри он увидел десятки парней, каждый из которых был занят какими-то упражнениями. Он почувствовал незнакомый ему до этого запах пота, который впитывался в стены зала годами.

К Джону подошел мужчина… Прежде он не видел таких больших людей, этот походил на огромную гориллу. Испуг лишил его дара речи.

Тренер спросил:

— Малой, ищешь кого?! — Джон молчал…

Тренер подождал пару секунд и, не дождавшись ответа, потряс его за плечо, сказав:

— Э-э, малой, тебе кого?!

Джон чуть пришел в себя и, собравшись с силами, ответил:

— Здравствуйте, мне мама сказала прийти сюда, она в обед вам заносила взнос.

— А, ну лады, малой, переодевайся — и к остальным!

Во время тренировок на Джона, как и на большинство, тренер вообще не обращал внимания, это больше походило на кружек «самодеятельности», хотя некоторым внимания было с избытком. К ним он подходил частенько, не забывая перед этим надеть улыбку, и все его фразы начинались со слов «чемпион», «дружище»… Даже тогда Джон видел, что эти «чемпионы» ни к чему непригодны, ну разве что носить воду и полотенца, сути он еще не понимал.

В очередную тренировку Джон очень усердно работал на мешке. На днях он видел, что делали парни постарше, и пытался повторить все точь-в-точь. Пот заливал его глаза, но его ничего не останавливало. Тут он услышал голос за спиной, он остановился и обернулся, да, обращались точно к нему. Лицо парня показалось ему очень знакомым, но он не знал, где именно его видел. Парень с улыбкой сказал Джону:

— Я вижу, как ты усердно работаешь, дам тебе несколько советов, мне это помогло.

Сегодня Джон зачерпнул много нового, тем более этот добрый парень провел с ним почти всю тренировку, но его беспокоила одна мысль: где он мог его видеть… И, кажется, стал что-то припоминать.

— Да! Точно! — улыбка расплылась по лицу, и Джон рванул на улицу.

Он рыскал глазами по доске почета перед стадионом… Вот он, чемпион страны среди юниоров… Генри.

Сегодня Джон не шел домой, а парил, ведь его тренировал сам чемпион. Шло время, бокс стал затягивать Джона полностью, все его мысли, он уже себя не видел без него. Он стал дополнительно тренироваться вне зала, оттачивал усердней свои навыки на тренировках. Он даже не мог представить себе, что могло бы стать причиной прогула тренировки. В нем горело желание достичь высот, стать чемпионом, он знал, как обрадуется его мать и что скажет на этот счет, но тренер так же не обращал на него внимания и не пускал на ринг… Сегодня Джон решил это исправить.

Придя в зал, он сразу нашел тренера и в утвердительной манере попросил поставить его с кем-то в спарринг. Тренер, как бы видя его впервые, оценил его взглядом и сказал:

— Малой, тебе еще рано, иди там… мешок поизбивай, — и ухмыльнулся.

Но Джон уже весь горел и чувствовал свою силу, он желал себя испытать, а отказ шел в разрез его планов, которые он составил по дороге сюда, потому он сказал:

— Или вы меня пускаете сейчас в ринг, или денег моей матери вы больше не увидите!

Тренер был в таком шоке от услышанного, что его рот приоткрылся от удивления и выпала спичка, которую он жевал. На счет денег он особо не переживал: крохи от матери Джона и еще десятка таких не шли в сравнение оплаты и подарков от родителей его избранных «чемпионов», но сейчас задели его самолюбие, да еще кто, мелкий щегол! Он решил сначала проучить этого юнца на глазах у всех, чтоб заодно и другим такие манеры были неповадны. Ну а после — погнать его метлой с этого места, навсегда захлопнув дверь за его спиной:

— А, так значит ты у нас готов, да?! Слова тренера мы не воспринимаем, да?! Ну ок, малой, бинтуйся, — и двинулся в свой кабинет.

Сердце Джона вырывалось из грудной клетки, ноги подкашивались, а руки тряслись от волнения. Он понимал, это его шанс доказать тренеру, что он на что-то способен. Он так хотел свой шанс — вот он!

Забинтовавшись, он начал шнуровать перчатки. Левую зашнуровал, но с правой не выходило самостоятельно. Он оглянулся вокруг, но видел по выражениям лиц, что желающих нет. Может, желающие и были, но они боялись помочь, так как могли вылететь следом за Джоном. Но вдруг вопрос решился сам по себе. К Джону подбежал парень и стал шнуровать правую руку, при этом Джон впервые в жизни встретился с таким потоком слов. Джон за всю жизнь не слышал столько комплиментов, сколько ему отвесил этот парень за минуту, с учетом того, что он уловил лишь треть текста… На минуту он уже пожалел, что ему помогают, так он познакомился с Тревисом.

Джон вышел на ринг и ждал. В таком же ожидании избиения хамовитого парня находился весь зал, стояла гробовая тишина. Тренер выглянул из кабинета и сказал:

— Ноа, покажи этой мелкой выскочке, что такое бокс! — и закрылся обратно.

Ноа был старше Джона на лет пять-семь, не только по возрасту, но и по стажу тренировок. Он уже успел выиграть пару городских соревнований, так что место на доске почета его уже ждало.

Джону уже почти дошили бровь, ему казалось, что из-за набитого тампонами носа он ничего не видит. Но сейчас он исследовал языком свой рот, там не хватало нескольких зубов. По окончанию доктор его отпустил, Джона немного водило, но он направился домой. Выйдя в коридор, увидел мать, ее лицо не выдавало никаких эмоций, они направились домой… Несколько минут тишины нарушил ее монолог:

— Завтра же ты отправишься в зал и будешь просить прощения! Ты представляешь, скольких усилий мне стоило уговорить тренера взять тебя туда?! Твой отец не поступил бы так…

— Да, мам, — ответил Джон. Он хотел ей объяснить как с ним поступил тренер, и что он не виноват в этой ситуации, что другим уделяют больше внимания, что его вообще тренер не замечает, и он не понимает, за что тот берет деньги, но понял, насколько это неуместно, и что все это походит больше на оправдания…

На следующий день Джон пришел в зал. Постучавшись в кабинет тренера и дождавшись разрешения войти, он начал приносить извинения. Тренер внимательно выслушал признание неправоты и сказал:

— Лады, малой! Только запомни раз и навсегда: в моем зале даю команды только я и выслушивать рекомендации сопляков не собираюсь, понял? На будущее: еще раз выкинешь что-то подобное — и вместо Ноа на ринг выйду я, понял?!

Джон кивнул и направился к выходу, но тренер добавил:

— Э, малой, стой! В конце занятий влажная уборка зала на тебе, да?

Джон снова кивнул и спросил:

— Можно идти?

Тренер махнул рукой. Но не успел он закрыть дверь, как услышал:

— И это, полотешки будешь еще простирывать, ну а раз ты такая хозяюшка, то и пару моих вещей захватишь. Ну и, само собой, оплата чуть подрастет.

Джон был согласен выйти на ринг с тренером прямо сейчас, но он вспомнил мать и засунул свою гордость поглубже. Кивнув, он удалился.

Благодаря выходке Джона его матери пришлось взять подработку, чтобы сводить концы с концами. Узнав про это, мысли Джона о спарринге с тренером улетучились. Он поговорил с матерью и предложил вариант, что он может подрабатывать, разнося газеты, на что получил незамедлительный отказ. Она объяснила ему, что сейчас его работа — это тренировки.

С того момента прошло уже почти два года, истории Тревиса по седьмому кругу очень сильно раздражали. Когда тренер позвал Джона и сказал готовиться к выходу на ринг, радости не было предела, он понял, что наконец тренер разглядел его талант. Но спарринг был необычный, противником Джона стал «чемпион» тренера… И тренер очень подробно разложил все по полочкам:

— Малой, я же говорил, что выпущу на ринг, — с улыбкой сказал он.

Но тут лицо тренера словно стало камнем и он добавил:

— Не дай, бог, ты его ударишь!

Улыбка снова вернулась на его лицо:

— Малой, твоя задача — уходить от ударов и все, ты меня понял?

Выдержав паузу в пару секунд, он добавил:

— Малой, я не шучу! Ударишь хоть раз, вылетишь, как пробка!

Джон не хотел расстраивать мать очередными проблемами, потому кивнул без комментариев.

Радовало Джона одно: хоть он и стал мешком для битья, по крайней мере, он выходил на ринг почти ежедневно, а дополнительные работы по уборке и стирке отпали.

Прошел год в роли мешка, но сегодня Джона ждал сюрприз. Тренер сказал готовиться на ринг и добавил: «Можешь отвечать, покажи, на что способен...». Тренер понимал — против Ноа шансов нет.

Джон подумал, интересно будет посмотреть на «чемпиона» тренера в деле, когда бьют в ответ. Но, увидев, что на ринг поднимается Ноа, Джон понял, почему ему разрешили действовать… Однако в нем не было того страха, как в их первую встречу, его уже не смущал их разрыв в возрасте и опыте, не было мандража, наоборот, сейчас в нем играла радость, что он может бить в ответ, и все равно насколько противник лучше.

Снова его шьют, опять тампоны в носу, тяжело вдыхать воздух, язык не досчитался еще нескольких зубов, но, в отличии от Ноа, Джон сюда пришел на своих ногах.

Когда Джон узнал, что едет на городские соревнования, его радость била лучами, каждый прохожий понимал, что у этого мальчика настал самый счастливый момент жизни.

Городские — победа, региональные — победа, и вот он основной претендент на чемпионство среди юниоров страны, он уже видел свое фото перед стадионом, рядом с Генри, без которого он бы не стал тем, кем есть сейчас. А там не за горами — и мир профессионального бокса и он наконец сможет обеспечить матери жизнь, которую она заслужила.

Тренер вез Джона на своем авто, сзади, не затыкаясь, торохтел Тревис. Вот они уже в раздевалке, тренер переложил на Тревиса обязанности и удалился. Тревис принял все довольно близко к сердцу и, бинтуя, давал тактические советы, хотя сам был полным нулем по части бокса. Открылась дверь, в раздевалку вошел тренер и еще какой-то мужчина, на его пиджаке был золотой значок федерации бокса. Тревиса попросили выйти погулять. Незнакомец присел рядом и сказал:

— Джон, я следил за твоими боями, ты хороший боксер с будущим. Но ситуация сложилась довольно сложная… К концу первого раунда ты должен лечь, — а, увидев замешательство с его стороны, добавил:

— Твоя мать вроде работает на швейной фабрике, ей же там нравится? Будет жаль, если она потеряет работу, не так ли, Джон?

Джон кивнул, незнакомец похлопал его по плечу и добавил:

— Я знал, что ты умный малый и все поймешь.

В первом раунде Джон лег.

Приехав домой, его ждал праздничный ужин, огромный и сочный стейк. В связи с высокой стоимостью его тренировок мясо было им по карману лишь по праздникам.

Мать спросила:

— Джон, рассказывай скорей, ты снова победил? — и он впервые увидел где-то глубоко ее радость, хоть видом она этого не давала понять, но он это чувствовал.

Он ответил:

— Нет, мам, мне попался очень достойный и сильный противник, я буду усердней тренироваться, чтобы выступать на таком уровне.

Она подвинула тарелку ближе и сказала:

— Ничего, ты сможешь, я знаю. Кушай.

И вроде даже проскочила легкая улыбка, но Джон был не уверен в этом.

В зале уже не было противников для Джона, но от этого он только нагнетал темпы и объемы тренировок, он понимал: его скоро заметят, главное идти к своей цели, а ведь она уже совсем рядом.

Тренер тоже это прекрасно понимал, как и то, что дни тех крох, что давала мать Джона, сочтены. Он позвал его в кабинет и сказал:

— Малой, я понимаю, что ты — талант. И мне трудно это говорить, но реалии заставляют. Ну, это, пойми, инфляция там, все эти заковырки, плюс сам пойми, нужно инвентарь обновлять.

Джон произнес лишь слово «сколько?».

Тренер начал мяться в кресле, елозить и сказал:

— Ты ж видел, как цены растут, малой, у меня ж тоже есть семья, пойми! Войди и ты в мое положение. — И снова начал ерзать в своем кресле: — Мы — хоть и государственная школа, но бабло нам не выделяют! Да еще и требуют плату заносить! Джон, ты не один такой, я всем повышаю стоимость, понимаешь?

Джон его перебил:

— Назовите сумму.

Джон шел домой, тренер озвучил ему сумму, это была вся зарплата матери до копейки. Он понимал, что на этом все закончилось… Она просто не вытянет, а он, даже если и пойдет на подработку, то те копейки, что ему заплатят, ситуацию не спасут.

Придя домой, он все рассказал матери, предложил бросить школу, чтобы пойти на полный рабочий день, это было одним вариантом. Но мать и слушать его не хотела:

— Тебе остался год учебы, даже не думай! Бокс бросать нельзя, это твое будущее. С деньгами я как-то решу.

Спустя час она дала Джону всю необходимую сумму, для оплаты всего времени, до окончания учебы… Это были все ее сбережения за трудовую карьеру. После чего сказала:

— Я верю в твое будущее, не обращай внимания на преграды, иди к своей мечте.

Джон продолжил тренировки, он выкладывал всего себя. Окончив учебу, получил распределение на фабрику, теперь он имел доход.

Следующее утро было особенным, его первый рабочий день. На работу он шел с матерью, так как их цеха были по соседству. Перед проходной она предложила выпить кофе и показала «свое» место… Мать Джона никогда не вела с ним задушевных бесед, но сегодня нарушила все свои правила. Она рассказала ему, что именно на этом месте она познакомилась с его отцом, рассказала, каким он был. Потом начала говорить, что его успех не за горами, достаточно еще чуть-чуть приложить усилий. Она сказала, что окажет любую помощь, которую только сможет, чтобы он добился высот. Еще раз объяснила, как гордился бы отец таким мужчиной, как он, как она рада, что он вырос достойным человеком.

Это был чудеснейший день для Джона, такого тепла и близости с матерью он еще не ощущал.

Войдя в цех, он узнал, где кабинет начальника. Когда постучал в дверь и вошел, то увидел довольно грозного коренастого мужчину лет пятидесяти, который очень внимательно изучал утреннюю газету. Джон представился и положил на стол свой распределительный лист. Как только начальник оторвался от газеты и прочитал его лист, завелся разговор. На удивление Джона, этот угрюмый мужик оказался очень добрым и отзывчивым, он вкратце объяснил суть и важность работ, закинул пару шуток про «норму», объяснил все тонкости и даты начисления оплаты, премий, сказав при этом, что направит к лучшему сотруднику на практику. Под конец беседы он шепотом рассказал антиправительственный анекдот, они вдоволь посмеялись и попрощались крепким рукопожатием. Вдогонку Джону он крикнул о том, что тот может заходить в любое время и по любым вопросам.

Джон шел через цех к своему наставнику и думал, как и что произошло в его жизни, что все стало так отлично… Общение с матерью, отличный шеф, но на самом деле ответ ему был не нужен, он просто наслаждался этим днем. Выслушав подробный инструктаж будущих работ, Джона направили за получением рабочей формы. Наставник оказался таким же славным парнем. Получив форму, он шел в раздевалку и ловил себя на мысли, а может это сон? Он улыбнулся и вошел в раздевалку, в его голове зазвучала фраза: «О, нет, Тревис, что ты тут забыл?!».

Как только Тревис его заметил, то тут же прибежал. Начался словесный потоп… Там были фразы «о, как круто, что мы будем работать вместе» и «почему ты мне не говорил, что твое распределение именно сюда?». После пошла мораль про то, что друзья так не поступают, что они должны были просить распределения в одно место, и что Джон не представляет, сколько он потратил усилий, чтобы попасть к нему в цех.

Джон понял, что жизнь сегодня «кормила» его прямо с утра хорошими событиями, чтобы встреча с Тревисом не казалась такой невыносимой. Но мысль о том, что теперь он будет видеть Тревиса целый день, ежедневно, погружала его в шок.

У Джона начался новый график: утренняя тренировка, после — кофе с матерью в «их» месте, работа, тренировка, дом. Его все устраивало, кроме торохтливого Тревиса.

Спустя пару месяцев Джона ждала еще одна новость. За выслугу лет и за погибшего мужа на войне его мать получила однокомнатную квартиру в кооперативе «Трудовик». Как только все бумаги и ключи были у нее на руках, они отправились смотреть свое новое жилье.

Когда вошли в квартиру, перед ними открылась картина. Это была однушка площадью в десять квадратных метров. Все стены, окрашены когда-то зеленой краской, сейчас походили на чешую больной рептилии. Комната имела около пяти метров, на кухне стояла копченая одноконфорочная газовая плита, рядом — стальной рукомойник, в санузле — бетонный душевой поддон, вместо распылителя и крана — просто вентиль с примотанным резиновым шлангом, унитаз казался металлическим, правда, он таким не был, просто весь в ржавчине.

Мать подбежала к окну и крикнула:

— Джон! Джон, быстрей сюда! Посмотри, какой вид!

Из окна открывался вид на небольшую детскую площадку, вокруг которой росло пару деревьев.

Тут его мать была уже на кухне:

— Джон, смотри, тут есть плита. Я смогу пожарить тебе стейк, — по ее лицу расплывалась улыбка. — Джон, у нас теперь свой душ и туалет.

Джон смотрел на мать, что-то внутри начало колоть, сейчас перед ним была маленькая девочка, которая получила свой заветный подарок и не могла ему нарадоваться. Она была такой же счастливой, как на том фото с черной коробочки.

Спустя пару недель, придя в зал, тренер подбежал к Джону и сказал, что намечается его первый бой в любителях.

Это был первый бой перед публикой, может быть, раньше это могло бы его смутить, но явно не сейчас, он более, чем отчетливо, видел свою цель, он видел, как радовалась его мать квартире, и теперь он хотел еще сильней обрадовать ее по-настоящему, кинуть все блага жизни к ее ногам.

Противник был хорош, но не для Джона, менее двадцати секунд — и он утонул в глубоком сне… Публика была в гневе, тратить деньги на билеты, время на дорогу, и все ради нескольких секунд боя. В Джона летело все, что было у них под рукой, и крики, чтобы он убирался. Не так он представлял свой дебют.

В раздевалке Джон выслушал советы от тренера на будущее:

— Джонни, у тебя в котелке вообще пусто? Людям нужно зрелище, драма! А ты? Бум-бам, все, ты серьезно? Ты так хочешь достичь высот? Малой, ты понимаешь, как ты меня подставил? Я тут из кожи вон лезу, бой ему организовываю, а чем ты мне отплатил? Запомни! Хочешь иметь бабки, умей делать представление! Кому какое дело до твоего мастерства, а?! Дай, пропусти… Тут крови нужно побольше!

Мать слушала у соседей бой по радио, потому к приезду его ждал стейк. Снова полились будни, все, как всегда, изменений не наблюдалось, но все больше накапливалась раздражительность на Тревиса.

Спустя пару месяцев Джона ждал бой., Фаворитом был явно не он, скорее — одной из ступеней, которую перешагнут перед титульным боем.

Тренер бинтовал и приговаривал:

— Да, Джонни, не свезло, так не свезло. Второй бой — и конец карьеры, жаль тебя, малой. Этот парень без минуты профи. Ну, ты сильно не принимай к сердцу, это жизнь.

Зрители любили кровь… Этот вечер оправдал их надежды, даже более. В предпоследнем раунде Джон нокаутировал оппонента. Пока что это был самый тяжелый бой для него. Но ночевать пришлось в больнице.

Приехав с больницы сразу на смену в цех, начальник, увидев его, выдал отгул на пару дней, таких красок на лицах людей он еще не видел.

Дома он увидел накрытый вчерашний стейк, даже холодный он был бесподобен. Поев и приняв душ, он пошел спать, но обнаружил на диване ремень и записку: «Это ремень твоего отца, носи с гордостью. Люблю тебя, мой чемпион».

Увидев подготовку последнего противника, Джон понял, усилий нужно больше. Его тренировки затягивались, он уходил с дому, когда мать еще спала, на кофе они не пересекались, вечерние тренировки заканчивались слишком поздно, мать уже спала. Иногда по ночам, приходя домой, он обнаруживал стейк на кухне и записку, какой он молодец, что так трудится и что скоро все вознаградится.

Он решил сделать себе один выходной, взять мать и поехать куда-то на прогулку, ведь по его подсчетам, они, живя в одной квартире, не виделись с полгода.

Он пошел ее будить и ужаснулся: она постарела лет на двадцать. Когда он стал поднимать ее на ноги, то понял, что она практически ничего не весила, казалось, что каждое слово дается ей с трудом, ее движения были вялыми. Но она твердила, что все хорошо, просто выдалась тяжелая неделя на фабрике. Джон сказал, что они незамедлительно едут в больницу. Откуда у нее взялись силы — не понятно, но она начала кричать. Он впервые слышал крик с ее уст. Она вопила о том, что да, люди болеют, и она — не исключение, что может тогда и работу бросить, может сесть с голоду помирать и давай все бросим: твои тренировки, все планы, бои выиграют себя сами, а мы возьмем да и поедем в больницу…

Все-таки Джон доставил ее в медицинское учреждение, но это стоило ему половины нервной системы. По виду Джона и его матери врачи поняли, денег тут нет. Не ставя никакой диагноз, просто выписали болеутоляющие. Джон оставил мать в коридоре и пошел говорить с врачем. Ему объяснили, что матери осталось совсем недолго, что придется потерьпеть пару дней, но он все спрашивал: неужели нет вариантов? Врач ответил, что варианты есть всегда, просто они им не по карману. Джон спросил сумму… Она была равна его пятилетней оплате на фабрике. Такими деньгами он не располагал. Заверив врача, что деньги будут, мать приняли на лечение.

Джон отправился на ее работу, ведь ей полагалась материальная помощь на лечение, прописанная в договоре. Они потребовали все справки и заверили, что помогут всем коллективом. Далее Джон отправился к своему начальнику, тот незамедлительно выложил сумму его годовой зарплаты, но доходчиво объяснил, что это между ними. По мелочи помогли друзья, кто чем мог. Но сумма была далека от необходимой. Джон понимал, что быстро заработать денег можно лишь боем, но как ему организуют бой в такой короткий промежуток времени? Он летел в зал, выложив все карты перед тренером, умолял о помощи, тот пообещал ему бой и сказал зайти утром.

Он не спал всю ночь, и как только встало солнце, отправился в зал… Тренер опаздывал. Увидев его машину, побежал навстречу, сел в машину и спросил:

— Бой будет?

Тренер начал ерзать на сидении:

— Да, Джо, я его организовал на сегодняшний вечер. Какая сумма тебе нужна?

Джон назвал сумму.

— Джонни, ты что у нас звезда мировой величины, а? В лучшем случае четверть, и то, Джонни, я себе ни копейки не возьму, с учетом твоего горя, понимаешь?

У Джона не было выбора, он согласился.

— Ну тогда погнали, нам нужно успеть к вечеру в другой город.

Тренер бинтовал Джона и давал советы:

— Смотри, погоняй его пару раундов, потом сам пару раз упади на колено, понял?

Джон кивнул.

— И давай раунде так в четвертом… ты вырубаешься, но так, достоверно, усек?

Джон только хотел открыть рот, как тренер его перебил:

— Или тебе не нужны деньги?

Джон снова кивнул.

После боя он летел в больницу, мать почти не разговаривала. Добрав кредитов, он смог оплатить первый сеанс. Но набежали сопутствующие расходы, к тому же врач объяснял, что необходим второй сеанс, незамедлительно.

Он снова оббивал порог тренера, тот предложил небольшое турне по стране, где Джон должен был в неравном бою ложиться каждый раз, но сумма за три боя равнялась последнему гонорару… Вариантов не было.

Джон привез последний гонорар в больницу, но его хватило на покрытие сопутствующих расходов. Еще нужна была огромная сумма, но где ее взять? Кредиты на максимуме, взаймы взял у каждого знакомого, зарплату за год вперед дали, значит, снова ложиться? Он оббивал порог тренера, но тот его не пускал в связи с горой дел, которые нужно выполнить немедленно. Потом тренер умудрился как-то покинуть зал, а Джон даже не заметил.

Джон поехал к нему домой и караулил под домом до самого утра. Утром он его увидел и подбежал, объяснив, насколько ему именно сейчас нужны деньги, что он ляжет или выиграет бой, все будет так, как ему повелят. Тренер посмотрел на него презирающим взглядом и сказал:

— Джонни, будешь нужен, я тебя найду, а теперь отвали!

Но Джон шел за ним и объяснял, что он по-другому не вытянет лечение. Но тренер только рявкнул:

— Джонни, че ты тут трешься, а?! У тебя мать больна, вот и едь к ней, понял?! Какой бой? Ты о чем? Ты — никто!

Джон вспомнил, что когда завозил справки матери на работу, там обещали помочь. Но, приехав туда, ему сообщили, что оказывается, ее уволили буквально за пару дней до диагноза и, с их слов, она написала сама заявление, которое они не могут найти…

Он ехал в больницу и не знал, что сказать матери, как он вообще ей скажет, что она умрет потому, что он не может достать денег? Ведь она всю жизнь находила деньги для него, а он в первую нужду… и не справляется.

Джон вошел в кабинет врача и начал объяснять ситуацию, он просил оформить все лечение в кредит, клялся, что выплатит все до копейки… Но тот ответил:

— Неоплаченные счета за предоставленные услуги мы направим в банк, они все пересчитают и разобьют вам на платежи. Тогда мы туда добавим стоимость кремации, насколько я понимаю, у вас нет денег даже ее оплатить. Верно… верно, значит все в банк. Завтра можете получить прах, думаю, ближе к обеду.

До этого Джон никогда даже не пробовал алкоголь, но сейчас он сидел в квартире напротив бутылки виски. Открутив, он почуял очень мерзкий запах. Первая рюмка зашла очень тяжело, вторая, третья уже попроще… В голове был бардак, он еще не осознал все происходящее. Он достал черную коробочку, так как снова хотел увидеть мать. Внимательно рассматривал все детали фото, в горле стоял ком. После он достал запечатанный конверт и резким движением открыл его. Внутри был свернутый вдвое лист, весь в крови… Он резко остановился и задумался о том, имеет ли он право лезть в ее сокровенные места, и отложил его в сторону.

Он отправился в больницу за урной. Получив ее, «они вместе» отправились в их семейное место. Джон сидел на куске бетонного столба с бутылкой в руке, напротив стояла урна. В его памяти начали всплывать все приятные и счастливые моменты этого места: мать, которая вела с ним задушевные беседы, потом он наблюдал со стороны знакомство ее с отцом. Какие же они стояли молодые и красивые, это место было пропитано ее любовью. Теперь он вспоминал их первый визит в квартиру, ее прекрасную улыбку, те моменты радости, которые они пережили вместе… Стейки, вряд ли он еще когда-либо съест такой же. Уже была глубокая ночь, но луна прямо над ними освещала все, как огромный фонарь.

Джон подошел к дереву, которое было в нескольких шагах, встал на колени и начал рыть палкой яму. Палка зацепилась за корень и сломалась, он откинул ее резким движением и продолжил рыть руками. В земле попадались небольшие камни, которые подрывали его ногти, но сейчас он не ощущал физическую боль, он продолжал рыть, и тут на его руку упала капля… За ней — вторая, через пару секунд раздался звериный рев, слезы просто лились, он рыдал взахлеб и рыл новый дом своей матери.

Прошла неделя затворничества Джона, вдруг его посетила мысль, что его родители явно бы не оценили такого. Неужели мать приложила столько усилий за всю свою жизнь, чтобы он валялся и ждал своего часа? Бритва, душ — и Джон уже в пути на фабрику.

Начальник цеха был человеком с большой буквы, потому вопросов про восстановление вообще не возникло. После Джон отправился в зал. Он зашел в кабинет тренера и сказал, что хочет возобновить карьеру, на что тот ответил:

— Джо, я с радость тебе помогу, пойми, моя душа болела вместе с твоей. Но твой послужной список сейчас не радует глаз. Вряд ли с таким количеством поражений ты интересуешь публику. Но, это, Джо, я за тебя! Я сделаю все, что в моих силах! Джонни, ты понял меня?!

Джон улыбнулся и спросил, когда сможет вернуться к тренировкам.

Тренер чуть помялся и ответил:

— Воу, Джо, ты что меня не слушаешь? Годик отдохни, погорюй, посмотри на себя, какие тебе сейчас тренировки? Плюс люди чуть подзабудут поражения, усек, да? Все, Джо, иди, я дам знать, не трепай мне душу!

Джон вернулся на работу. Правда, большую часть зарплаты приходилось отдавать по долгам за лечение матери. Пришлось взять подработку, чтобы хоть на жизнь хватало. Он понимал: его перспектива — лишь бокс, на фабрике ловить нечего, он возобновил физическую форму и, подсобрав немного денег, купил у тренера старый мешок. Как ни странно, но жалоб от соседей по поводу шума от избиения мешка не поступало. На фоне звуков баталий семейного насилия его шум был каплей в море. Тренировки вернули ему отличное самочувствие и начали потихоньку возвращать его оптимизм. Он снова понял: он может все.

Поскольку на фабрике участились случаи заболеваний раком, была организованна комиссия, которая провела полный осмотр рабочих. У кого были замечены хоть малейшие намеки на заболевание, сразу попадали под сокращение. Владельцы фабрик не сильно горели желанием оплачивать лечение.

Джон стоял в очереди на сдачу анализов. Когда он вошел в кабинет, то увидел молодую медсестру. В отличии от остальных, он не услышал хамства в свою сторону, а наоборот, она на него посматривала и улыбалась. Когда от него получили все необходимое, она спросила:

— Мы раньше не встречались, красавчик? — и улыбнулась более явно.

Джон лопатил воспоминания и не найдя ее в них, ответил:

— Я бы запомнил, но, к сожалению, — нет, — и ответил улыбкой.

Был конец смены, и Джон направлялся домой. Уже пройдя арку, он почти покинул промзону. Как тут у него чуть не выпрыгнуло сердце от неожиданности… Утренняя медсестра будто выросла из земли перед ним и сказала:

— Я вспомнила! Я видела тебя в больнице, я же там работаю, правда, тогда ты был какой-то мрачный, — и снова расплылась в улыбке.

— Возможно, — ответил Джон и продолжил свой путь.

— Ну-у-у… кто тебя так научил разговаривать с девушками? — говорила она почти ему вслед. — Или мне все нужно делать самой?

— Что делать? — с удивлением ответил Джон.

— Все ясно, — вздыхая и махнув рукой, она ответила: — Тебя вроде Джон зовут?.. Уважаемый Джон, не соизволите ли вы, милый сударь, пойти на свидание с дамой? — она залилась смехом и попыталась откланяться, как это выглядело в ее понимании.

— О, ваше величество, чего изволите? — со смехом ответил он и попытался тоже откланяться в стиле средневековой знати. Они вместе залились смехом, почти до слез.

Закрутился бурный роман. Он настолько его поедал, что Джон даже забыл о своем горе, начал пропускать тренировки и чтобы уделять ей больше времени, отказался от подработок.

Спустя два месяца безудержной любви Джона ждала отличная новость: Линда сказала ему, что скоро он станет отцом. Эта новость «окрылила» Джона, он позабыл про все невзгоды, что-то внутри изменилось, он не знал, что именно, но такого он еще не ощущал.

Вскоре Линду будто подменили: эта девушка выглядела как Линда, но то, что звучало от нее… нарушало логику Джона и складывалось впечатление, что у нее появилось новое хобби — мешать его с грязью и уничтожать нервную систему. Она просто десертной ложечкой… поедала его мозг.

Каждый вечер, приходя с работы, он слышал одни и те же фразы: «Джон! Если ты думаешь, что я и твой ребенок будем жить в этой конуре, то ты глубоко заблуждаешься!». «Тебе там на твоем боксе вообще все мозги отбили, ты собираешься что-то делать или нет?!». «А-а-а, я знаю, сам живешь в нищете, так решил и ребенку показать как это, да?!».

Иногда настроение было хорошим, тогда фразы были мягче: «Ой, Джонни, я сегодня видела такую колясочку. Она настолько красива, мало того, что малыш будет идеально в ней смотреться, так еще и все мамаши обзавидуются… А, я забыла, мы — нищие!!!».

«Да когда ты уже наконец выбросишь эту грушу?! В этой конуре и так нет места! Все равно у тебя ничего не вышло, так что, ты думаешь, что выйдет в будущем?!».

Мешок Джон снял, он набрал максимум часов в цеху, по воскресеньям работал суточную смену грузчиком в порту. Но сколько бы он не принес денег, их было мало. В очередной вечер после работы Джон словил себя на мысли, что не хотел идти домой и снова все выслушивать. Он понял, что сейчас работа — это отдых, а его дом превратился в камеру пыток.

Цех изменения тоже не обошли стороной. Как оказалось, у Тревиса было хобби — собирать компромат. В его блокнотике была куча фактов. Все действия его начальника были задокументированы, а к некоторым прилагались доказательства. Доброта и понимание начальника цеха обернулись ему горем, когда ответственный сотрудник вскрыл факты перед высшим начальством. Удивления не вызвало, что Тревис стал новым начальником в цеху. Теперь, чтобы сохранить рабочее место, всем сотрудникам приходилось очень искренне и громко смеяться над шутками Тревиса.

Тревис стал очень важной персоной, по крайней мере, так казалось. Можно было подумать, что он не мелкий начальник, а целый член парламента. Он оформил кредит на красивое представительское авто, походка стала весьма важной, отличный сшитый в ателье костюм тройка, шляпа и начищенные до зеркального состояния туфли, с их помощью можно было спокойно бриться.

Он всегда помнил про начальство свыше, вечно заносил им презенты, оптимизировал производство, сократив треть рабочих, и раздал их обязанности оставшимся. Премии не выплачивал, и этим всем он показывал свою лояльность и преданность высшим руководителям. На счет премий была непонятная картина, в ведомости расписаться нужно было, но в конверте денег не было. Добавилась жестокая система штрафов, но при этом он открыто заявлял, что незаменимых людей нет… Попадать под сокращение желания не было ни у кого.

На носу был великий праздник труда, поэтому на все фабрики поступила телеграмма, которая гласила: «Каждая фабрика должна собрать команду по футболу. Победившая команда получит премию».

Тревис собрал подчиненных и объяснил, насколько важна эта победа именно для них, что он даже не может представить, куда заведет их судьба, если они не победят, но, скорей всего, это место будет полно свободным временем и отсутствием денег.

Погода была отличная, Джон с Линдой направлялись на стадион. По дороге Джон не узнал ничего нового про свою личность и характер. Когда они вошли на стадион, он увидел свою команду и Тревиса. «Тренер» дико жестикулировал руками, не хватало только воды, тогда можно было бы подумать, что тот тонет или может он разгонял рой ос… Джон еще не решил. Они не спеша шли к своим, как тут их заметил Тревис, он крикнул через весь стадион:

— Джонни, ты ж вроде как спортсмен, можешь и пробежаться! Или то, что я тут распинаюсь, тебя не касается?!

Джон ускорил шаг.

— Джонни, ты что глухой?! Я сказал, беги сюда!!! — добавил Тревис.

Шла игра, все шансы на победу. Джон так виртуозно закатывал мячи, что можно было подумать, футбол — его профессия. Но даже это не тормозило великого тренера. Он то и дело кидал фразы: «Шевелите ногами, если вам нужна работа!», «Джонни! Ты уже начал играть? Или мне еще чуть подождать, а?!», «Почему мне досталась команда инвалидов?!», «Джонни, ты мяч сегодня впервые в жизни увидел?».

Заткнулся Тревис только после вручения грамоты с конвертом, но напомнил всем, что это его заслуга, без него у них не было шансов, и направился к авто. Но перед уходом он нашел свое начальство на трибуне и, взявшись за поле шляпы, кивнул в их сторону. Получив легкий кивок одобрения в ответ, он продолжил свой путь, но по дороге его голова снова повернулась в сторону трибуны и отвесила еще один кивок почтения… жене Джона.

Всю дорогу домой Линда вспоминала Тревиса и все больше понимала, что именно таким и должен быть мужчина. Его походка, тон, то, как он одет… да, это настоящий мужчина. Если бы не он, они бы точно не увидели победу. После она уже в ужасе думала о том, как ее угораздило вообще сойтись с таким, как Джон, ведь он — пустое место, а тем более, к еще большему огорчению, — ждать от такого ребенка. Вечер Джона был насыщенным, сегодня он слушал ее крики почти до утра. В эту ночь их квартира влилась в общий социальный ансамбль дома.

Джон сидел перед парадным уже около трех часов. Но все не мог заставить себя подняться домой, он знал, что его ждет, и пытался сократить это время на максимум. Он подумал, а может переночевать на лавке… Пересилив себя, он поднялся в квартиру. Картина освежила Джона в секунду, ему словно вылили ведро холодной воды в лицо, а после облили бензином и подожгли. Фокус навелся: в комнате сидела Линда вместе с Тревисом. Пока Джон пытался догадаться, что здесь происходит, Тревис начал речь:

— Привет, Джон. Хотя мы сегодня уже виделись на работе. Джон, не буду ходить вокруг, ситуация такая… Мы с Линдой любим друг друга. Джон, ты это понимаешь? — только он заикнулся, как Тревис продолжил:

— Джонни, дослушай меня! А потом будешь комментировать! Тебе попалось такое сокровище, а ты?! Не оценил подарок судьбы! Джонни, в отличии от тебя, я могу дать этой женщине будущее, понимаешь? Джонни, я думаю, ты оценишь то, что я говорю тебе все в лицо! Тема исчерпана, ты хочешь что-то добавить?!

Джон был в шоке, он молча развернулся и ушел на кухню, присев у окна, просто смотрел вдаль.

— Линда! Давай чемоданы, поехали, — сказал Тревис.

Еще пара минут шорохов — и дверь захлопнулась, в этом месте наступила тишина. Спустя час Джон пошел в ночной магазин, прикупив бутылку и пачку сигарет, отправился в семейное место.

Шли месяца и годы, у Джона сформировался новый график. Тренировки свелись к утренней пробежке и небольшому комплексу физических упражнений, по выходным он посещал ночной магазин. Тревис на роботе разошелся не на шутку, оказывал дань уважения Джону ежедневно… И сколько уже прошло времени, но ему даже не дали увидеть дочь, он не знал, как ее зовут.

В один из вечеров, которые он проводил в компании виски, в его голове начали всплывать все моменты, как пелена спала с его глаз… Он вспомнил своего тренера, кредит, который он платит до сих пор, но сумма только растет, врачей, карьеру Тревиса. И только сейчас он осознал, что это не судьба его била… Это что ни есть обычные люди, теперь он отчетливо видел их гниющее нутро и порочность всей системы в целом. Он подумал, а что я могу один против этой машины, поедающей жизни людей?..

Был очередной визит в магазин, Джон прикупил все необходимое и направился в свое место, как услышал крик в спину:

— Малой, ты?!

Обернувшись, он увидел знакомые черты лица, но никак не мог понять, кто это и где он мог его видеть. Перед ним стоял полностью седой мужчина, про возраст было судить тяжело, по лицу — лет за семьдесят, движения и походка — лет на двадцать. На нем была кожаная куртка, такая же, как и у военных летчиков, но даже сквозь нее было видно атлетичное сложенное тело. Когда он подошел ближе, Джон разглядел в нем Генри, но в отличии от того парня, глаза этого мужчины были как бы пустые.

— Генри, ты? — ответил Джон и улыбнулся.

Завязался беглый разговор, что, как и у кого сложилось в жизни, в подробности никто не вдавался. Увидев, что беседа складывается, Генри предложил посидеть вместе. Джон согласился, и они уже ехали в машине Генри на стадион, чтобы вспомнить молодость. Они сидели на трибуне бывшего стадиона, а нынче — пункта приема вторсырья, и вспоминали бокс… Одна допитая бутылка чуть приоткрыла обоюдное доверие и тема немного свернула в сторону, пошел разговор про жизненные беды обоих. Середина второй бутылки резко сменила тему на проблемы общества и свободы… Перебивая друг друга, они рассказывали про коррупцию, которую повидали, несправедливость, наплевательское отношение к людям…

Генри спросил:

— Джон, скажи мне, в тебе сейчас говорит алкоголь? Или ты действительно чем-то не доволен? Просто пойми, я много людей услышал, все твердят одно и то же, но протрезвев, они боятся вслух произнести вчерашние речи. Потому ответь мне, это градус или ты?

— Я, — задумчиво он ответил.

— Хорошо, все плохо… Ужасно, с твоих слов. Но скажи мне, что ты сделал, чтобы это исправить?! — в его голосе прозвучала какая-то угроза.

— Ничего, — почти шепотом сказал Джон.

— Видишь ли, Джон, у нас такие все люди! Они жалуются, что те плохие и вот эти, там их обманули и здесь, выкинули с работы, с квартиры… Они кричат во весь голос, но чтобы никто не услышал, а когда трезвеют, опускают взор вниз и ползут к хозяину… Скажи мне, ты хочешь что-то изменить?! Или поползешь с утра к хозяину? — Генри ухмыльнулся с каким-то презрением.

— А что я могу?! Что я один сделаю?! — Джон просто начал кричать.

— О, потише. Пойми, иногда и один в поле воин, — тон его стал как бы понимающим.

— Давай поставим вопрос по-другому, допустим, ты собрался выразить свой протест. Скажи мне, Джон, насколько далеко ты готов зайти?

— Если я буду уверен, что мои усилия принесут хоть каплю справедливости, я пойду до конца… — этот тон заставил Генри ему поверить.

Генри закурил, встал и начал ходить между рядами, что-то обдумывая. Он вернулся из своих мыслей и сказал:

— Пей и поехали, — при этом его лицо засветилось в зловещей улыбке.

Они сели в машину и куда-то ехали, но Генри ничего не говорил, лишь настукивал пальцами по рулю какую-то мелодию. Они заехали в гараж, Генри не было несколько минут, потом появился с канистрой и большим пакетом, сел в машину и они снова ехали, молча, но теперь, помимо постукиваний по рулю, добавились слова… Песня была вроде как о войне и каких-то солдатах, что-то из этой стихии. Впереди виднелся контроль, но Генри свернул в частный сектор. Да, репертуар его песен невелик, подумал Джон. Вот они уже едут по полю, и прям посреди поля Генри остановился и сказал:

— Выходи! — это больше походило на команду, нежели на просьбу.

Джон вышел, тот копошился в багажнике и вдруг кинул в него кучей тряпок с очередной командой: надеть. Джон развернул, это был черный спортивный костюм и маска… Он спросил:

— Зачем это?

— Может тебя отвезти домой? — ехидно ответил Генри.

Джон стал переодеваться, Генри был в таком же костюме. Джону досталась канистра, а Генри нес какой-то ковер. Спустя минут двадцать — и они были у забора с колючей проволокой. Генри накинул ковер и перелез, Джон перекинул канистру и через пару секунд стоял возле Генри.

— Идем тихо, смотри под ноги и молчи, — Генри двинулся вперед.

Джон волочил канистру, его трусило, он не знал, куда и зачем они идут, но забор с колючей проволокой — точно плохой знак. Он понимал, что, скорей всего, будет что-то гореть с помощью бензина, но причинит ли это кому-то вред? Он не хотел навредить никому физически, даже из мести. В его понимании это было неправильно, насилие — не выход.

Джон собрался с мыслями и сказал:

— Генри! Объясни мне, что именно мы собираемся сделать, или я иду домой!

— Как что? В честь своего протеста ты совершишь на лужайке ритуальное самосожжение одного члена из парламента! Идет?

У Джона отпала челюсть.

— Та ладно, малой, шучу, никто не пострадает, — с ухмылкой добавил Генри. — Но если ты еще раз издашь звук, я заберу свои слова обратно… о пострадавших.

Через несколько минут они сидели в кустах, перед ними стоял дворец, перед его центральным входом было припарковано три автомобиля. Генри дал указания:

— Действуем быстро. Видишь тот кабриолет? Он — наша цель. Твоя задача — вылить всю канистру в салон… Я поджигаю, понял? И еще, как только вылил все, беги к моей машине со всех ног, я буду сзади.

Джон кивнул. Так его еще не трусило, он лил бензин, но канистра казалась ему бездонной… Все, он бежит, так быстро он еще не бегал: забор просто перелетел, еще пара минут — и он возле машины… Но Генри нет, пять минут, десять, что делать? Идти за ним? Тут показался хекающий силуэт, он уже больше шел, чем бежал, и показывал жестом, чтобы Джон садился в машину. Они уже едут, почти отдышались, Генри выдал:

— Джонни, ну ты прям гепард, — машину залило смехом.

Так Джон вступил в ряды подпольного движения…