Дыхание тьмы

НЕПОНЯТНОЕ

В ноздри бьёт дикий смрад, и я выбрасываю руку вперёд, пытаясь остановить нападение твари, подкравшейся из мрака. Где-то во мгле заливается хохотом невидимая женщина, а мои конечности опутывает липкая паутина. Проклятье! Значит мы так и не смогли выбраться из проклятых переходов и сейчас...

— Да держите же его! Ни хрена себе, силища!

— Лёня, очнись! Да очнись же ты, чертяка!

Что-то вонючее снова обжигает ноздри, и я открываю глаза, обнаруживая над головой качающийся потолок, с какими-то хитрыми девайсами, явно медицинского назначения. Надо мной склоняются двое: Фёдор и парень в голубом халате, который качает головой и потирает запястье.

Когда туман в глазах окончательно расходится, вижу ещё пару медиков, удерживающих мои руки. Физиономии у всех — встревоженные. Даже немного испуганные.

— Очнулся? Вот и хорошо, — парень прекращает тереть запястье и показывает мне пальцы, — Сколько видишь?

— Три. Всё нормально, — делаю попытку встать, — Да отпустите!

— Можете отпускать, — парень пристально вглядывается в моё лицо, — Показалось, что ли… У тебя голова не кружится, ничего не болит?

Сажусь и тут же вижу Егора, на физиономию которого присобачили кислородную маску, а ногу сунули в бледно голубую колбу с амортизаторами. Хоменко в сознании и показывает большой палец. Оптимист, мля. Трезвый месяц тебе гарантирован. Мы, судя по всему, едем в медицинском фургоне, который раскачивается из стороны в сторону. В окошках, под потолком, видно серое небо и мелькающие стены домов. Значит, мы уже в городе.

Фёдор облегчённо вздыхает и оборачивается туда, где трое медиков что-то оживлённо обсуждают, посматривая в мою сторону. Слышу: "чёрный", "роговица", "склеры",

— Что там у меня с глазами? — спрашиваю командира, а он только пожимает плечами.

— Сейчас то нормально, а вот когда только очнулся… Помнишь, я тебе ещё тогда сказал? Такое ощущение, словно глазницы залили чем-то тёмным, типа смолы.

— Бред, — качаю головой, — Всё же нормально.

— Ладно, — Фёдор хлопает меня по плечу, — Пройдёшь осмотр — и всех делов. Этому охламону тоже повезло: надкол — ничего серьёзного.

Медики приходят к какому-то консенсусу и один из них начинает многословно и непонятно разговаривать с телефоном. Обилие неизвестных терминов и тихая речь делают подслушивание бесполезным занятием.

— Дело-то — дрянь, — сообщает Фёдор и потирает виски. Физиономия командира измазана бесцветным гелем — заменой зелёнки и блестит, точно рядом сидит манекен, — Такой прорвы трёхсотых сроду не было. Как минимум, треть Управления уложили в лазарет.

— Жабы намудрили?

— И они, и наши доблестные учёные, — Молчанов внезапно и зло бьёт кулаком по ладони, — Пока ты валялся в отключке, со мной связался Папа. Очень хочет видеть всех, — командир косится на соседнюю койку, — За исключением этого инвалида.

— С Надькой всё в порядке?

— Что с ней станется, с твоей Надькой, — физиономия кума на миг становится испуганной, точно он сболтнул лишку, — Уже в Управлении, у Папы. Ломилась к нам, типа мы все — одна большая семья, так её выпихали взашей. Плакала, дура. Особенно, как тебя увидела: покойник-покойником.

— Надо будет обязательно показать Папе этого чёрного урода, — бормочу я. Воспоминания о драке просачиваются понемногу, словно на пути потока памяти кто-то установил прочную дамбу, — Это же надо. Никогда такого не видел раньше.

— Никто не видел, — сумрачно вздыхает Молчанов и вновь лупит себя по ладони, — Подробно Папе расскажешь. Ты то запомнил побольше нас, обоих.

— Что значит: расскажешь?

Мы долго и пристально смотрим в глаза друг другу. Потом Фёдор яростно скрипит зубами. Ход машины становится тише, и она начинает маневрировать. Кажется, мы почти прибыли.

— То и значит! Много пропустил. Когда тебя, с Егором, начали грузить в этот катафалк, с неба вертушка — плюх. А внутри — Пётр Антонович Егоров, собственной персоной. И с ним эта — твоя Настя. Предписанием, мудак, тычет: изъять записи видеонаблюдения за операцией. Забрали их, загрузили чёрную тварь и сдрыснули. Я как Папе сказал, думал он на говно изойдёт. Сказал, что надо было сожрать, но этим козлам не отдавать.

— Надо было.

Автомобиль останавливается и медик, прикрыв трубку ладонью, кивает на открывающуюся дверь.

— Вы — двое — на выход. Громов.

— Да.

— Как освободишься, подходи в медблок. Сделаешь пару-тройку анализов. С начальством согласовано.

Охранники на входе и прочие зеваки на этажах смотрят на нас достаточно странно. Впрочем, странным это кажется лишь до того момента, пока я не вспоминаю, где нас носили черти и на что мы, оба, похожи. Точнее — я. Фёдор успел почиститься и теперь его костюм просто грязен. На мне же болтаются ошмётки паутины, темнеют пятна крови чёрного Альфы и ещё какая-то непонятная дрянь. Кроме того, смрадная дрянь, в которой мы едва не утонули, определённо не ароматизирует воздух вокруг. Просто — няша, как сказал бы Вареник.

Не в пример нам, Надя, ожидающая под кабинетом Папы, выглядит настоящей красавицей — примером для подражания. Впрочем, пример тут же бросается нам на шею, причём с таким энтузиазмом, словно собирается задушить. И со мной у неё почти получается. Фёдор выжидает некоторое время, пока меня тискают и лобызают, а потом тихо ворчит:

— Кротова, ты поосторожнее, его только на ноги поставили.

— Угу, хорошо, — наша старлей хлюпает носом и показывает на дверь, — Папа хочет говорить только с нами. Приходил кто-то из жаб, сказал; типа Егоров хочет обсудить, так он его матом послал.

— Лишь бы нас не посылал.

Алексей Константинович выглядит несколько непривычно, из-за бледного лица и становится похож на классическую статую Римского патриция. Зинаида, тоже присутствующая в кабинете, терпеливо очищает от пыли полковничью фуражку. Судя по всему, в порыве гнева, Папа запустил головным убором в стену.

— Садитесь, — полковник первым выполняет собственный приказ, после чего напряжённо сверлит нас глазами, — Думаю, вам не стоит объяснять, что мы сегодня вляпались в какое-то непонятное, но крайне вонючее, дерьмо?

— Очень, очень вонючее, — ухмыляется Зина и хлопает Фёдора по плечу, — Феденька, не обижайся, солнышко, но смердит от всех вас, мама не горюй!

— Зина, сядь! Ещё и ты, — Папа тянет шею, и та отзывается глухим хрустом, — Обязательно было посылать начальника Управления на… Туда, куда ты его послала?

— Прости, Лёша, но, когда я, сложив два и два говорю, что всё это была заранее подготовленная ловушка и есть всего два варианта: либо спецсектор проморгал такую масштабную западню и тогда их нужно гнать в шею, либо они знали и специально погнали ребят в задницу. Тогда жаб нужно брать и вешать за яйца! И нехрен старому мудаку вякать, дескать я — тупая подстилка Череднякова.

— Да, мудак, — соглашается Папа и на Зину больше не сердится, — Ладно, к делу. Суммируем. Так называемая, тщательно подготовленная, атака захлебнулась в первый же десяток минут, потому что нас явно ждали. Ловушки на всех направлениях, твари, о существовании которых мы и понятия не имели, глушение связи. И в довершение всего, когда все бойцы покинули тоннели и по плану собирались выжечь переходы напалмом, внезапно прорвало сотню источников и заброшенную канализацию. Вуаля — подземка затоплена, без всякой возможности осушения.

— Похоже, никто и не планировал прорываться в город, — очень тихо говорит Фёдор и морщит лоб, — Какова цель, в таком случае?

— Учёный сектор, — Папа скрипит зубами, после чего наливает стакан воды и медленно пьёт, — Эти удоды уже выдвинули несколько версий. Одна из них — тестирование новых типов существ. Тех самых, к встрече с которыми мы оказались не готовы. Второе предположение основано на результатах операции. Половина опытных бойцов серьёзно пострадала, а значит — Управление практически нейтрализовано. Третья версия — самая неприятная. Всё это — отвлекающий манёвр, пыль в глаза, чтобы мы не заметили, чего-то ещё. И мы, чёрт побери, не заметили!

— Но как? — внезапно подаёт голос Надежда, — Как они могли знать, что мы их атакуем сегодня и именно там? Откуда знали, что напалм собираются использовать после, а не до?

Палец Папы поднимается и указывает на девушку.

— Самый важный вопрос, — цедит Чередняков, — С самого начала планирование показалось мне несколько странным и нелогичным, а вот теперь, мать бы его, всё стало на свои места! — внезапно он вскакивает на ноги, а пустой стакан летит в стену и с грохотом разлетается на осколки, — Всё становится понятным, если предположить существование пособника тварей. Предателя на самом высшем уровне.

Гремят кресла, отлетая назад. Надежда и Фёдор одновременно вскакивают на ноги, вглядываясь в полковника так, словно тот лишился разума. Да и Зинаида прекращает чистить фуражку и положив её на подоконник, очень тихо говорит:

— Лёшенька, ты — переработался, перегрелся, просто устал, мать твою!

И тут, почти в унисон, выкрикивают мои товарищи. Причём даже возгласы у них схожи:

— Как такое может быть?! — Надя.

— Этого просто быть не может! — Фёдор.

Я же просто молча сижу в стороне. Отчасти из-за шокирующего заявления, отчасти, потому что перед глазами пульсирует жирная чёрная медуза и кажется: стоит ей коснуться головы своими щупальцами, как череп тотчас разлетится на мелкие осколки.

Тем временем всё успокаивается. Стулья подняты, а Зинаида, тихо ворча, собирает осколки несчастного стакана на лист какого-то приказа. Когда следы начальственного срыва полностью устранены, а сам Папа усажен на место, наша странная беседа продолжается. Полковник старательно держит себя в руках, а мои товарищи, хоть и остаются олицетворением недоумения, но предпочитают держать рот на замке.

До поры, естественно.

— Расскажите, как всё было, — Чередняков тоскливо смотрит в окно, где плотная пелена облаков и не думает расходиться, — Сначала — ты, Фёдор.

Поскольку Надежде особо рассказывать и нечего, она очень внимательно слушает рассказ командира. Зина, та уже успела достать свой супер-пупер девайс с техникой 3-Д записи и фиксирует каждое слово и жест рассказчика. Сейчас координатор кажется неимоверно дряхлой, да и Папа резко набрал десяток годков.

Потускневшая было медуза, вновь наливается злобной силой, и я ощущаю приступ дурноты. Видимо, это как-то отражается на внешности, потому как Зина морщится и отвлекается от записи, рассматривая меня. Впрочем, тошнота скоро проходит, и полупрозрачная тварь вновь отступает в глубины зелёного космоса.

Тем временем, Фёдор заканчивает свою историю и делает приглашающий жест. Приглашение относится ко мне, но особо рассказывать нечего. Я до сих пор не понимаю, как мне удалось сломать дверь и что собственно произошло во время поединка с бронированным Альфой. Воспоминания о недавней операции стремительно выцветают, как и весь окружающий мир. Странное ощущение, словно я очутился в глубинах океана, где плавает та самая медуза и не остаётся ничего, кроме холодной мутной воды.

Я отрицательно качаю головой.

— Возможно, какой-то побочный эффект сурка, — вспоминаю предупреждение Насти и благоразумно держу рот на замке, — добро, медики тебя осмотрят, может чего скажут. А теперь о моих выводах, — Папа вновь встаёт, и Зинаида накрывает его огромный красный кулак своей ладонью, — Почему вы считаете, что у тварей не может быть пособников среди людей? Забыли, что безмозглыми пожирателями мяса являются только те, кто находится на самой низшей ступени — опарыши, как вы их любите называть. Твари, рангом повыше, вполне себе разумны. Учёные предполагают, что тот или та, кто управляет всеми мутантами по уровню разума превосходит самого умного человека. И такому умнику совсем нетрудно найти общий язык с кем-то, кто жаждет денег, власти или просто беспокоится о судьбе заражённых родственников.

— Но, работать на мутантов, против своих же...

В голосе Нади не слышится особой уверенности, и Папа не собирается отвечать. В истории человечества столько случаев предательства, что всех и не упомнить. Даже значительная часть Ветхого Завета посвящена этому прискорбному явлению.

— Но тот, кто работает на тварей должен понимать, — на лице Фёдора сосредоточенность, — В этот раз несомненно возникнет подозрение и начнётся расследование.

— Тут тоже есть варианты, — Папа осторожно снимает руку Зины и принимается ходить по кабинету, — Либо он настолько хорошо законспирирован, что не сомневается в надёжности легенды, либо игра настолько стоила свеч, что с той стороны очень сильно надавили. Второй вариант для нас предпочтительнее, ибо результат проявится скоро, а предатель начнёт нервничать и допустит ошибку.

— Но мы же не можем оставить такую информацию здесь, — спокойно констатирует Зина и отключает интерфейс, — Сектор Б — всего лишь одно, из множества подразделений Управления и далеко не самое главное. Тот же спецсектор стоит в иерархии значительно выше, а жабы определённо играют против нас.

— Егоров — предатель? — полковник задумывается, постукивая пальцами по подоконнику, — Скорее предположил бы, что говнюк имеет свой интерес и тоже пытается отыскать предателя. Кроме того, Пётр способен играть отдельную партию и пока она не завершится, вскрывать карт не станет.

— А время уходит, — замечает Фёдор, — Ещё пара подобных операций и Управление опустеет, а город останется без защиты.

— Что думаешь делать? — интересуется Зинаида, — Ну, кроме как бить ни в чём не повинные стаканы? Станешь рыскать по Управлению и искать предателя?

— Так. Всем отправляться домой и отдыхать, — Папа протягивает руку и получает свою фуражку, — За всё спасибо. А я попытаюсь напрямую к министру. Мы с ним несколько раз общались и вроде бы он — мужик неглупый.

— Да они все неглупые, — фыркает Зина и достаёт портсигар, — Пока дело не касается их задницы. А потом начинается: интересы государственной безопасности, честь мундира и прочая чепуха.

— Остынь и не вмешивайся. Ситуация и так весьма серьёзная, — Папа отправляет фуражку и отдаёт нам честь, — Бойцы, благодарю за доблесть и отвагу, проявленные во время операции.

— Служим России.

Потом Фёдор делает шаг вперёд и кивает на меня.

— Я бы Громова поощрил. За особые заслуги.

— Не стоит, — вяло ворчу я, — созерцая сокращения чёрных щупалец в зелёной мути.

— Стоит! Если бы не твои фокусы, там бы мы и остались.

— За кого ты меня держишь, — бурчит Папа, с которого разом слетает весь пафос, — Естественно. Сейчас, если буду разговаривать с министром, обязательно упомяну и это. Да и вообще, как по мне, парень давно перерос состояние птенчика и заслуживает собственную группу. Ну всё, топайте.

Мы вываливаемся в коридор, причём Надя хлопает по плечу и шепчет в ухо, что если я надумаю уходить, то она напишет рапорт, с просьбой усилить группу нового командира. Говорит она достаточно громко, но Фёдор не обижается. Напротив, командир замечает, что это — дельная мысль и он её полностью поддерживает.

Потом мы моемся в душевой, и я ощущаю приступ мерзкого озноба. Всё это весьма отличается от обычной реакции на сурка, и я некоторой завистью смотрю на зевающего Фёдора, который чешет свой ёжик расчёской, где отсутствует половина зубцов. У самого руки дрожат так, что пальцы едва способны застегнуть пуговицы рубашки. Зелёная муть перед глазами сменяется яркими сполохами, точно я вижу праздничный салют.

В конце концов даже ноги начинают трястись так, что я вынужден присесть в кресло. Фёдор как раз заканчивает приводить себя в порядок и приносит мне стакан с дымящимся кофе. Из второго командир отхлёбывает сам. Молчанов с тревогой всматривается в моё лицо и едва не силой впихивает стакан в дрожащие пальцы.

— Пей, — Фёдор качает головой, — Совсем дерьмово выглядишь. Помочь до медблока дойти?

— Угу, — я делаю глоток и ставлю стакан на стол, — А ещё в сортир проводи — подержишь.

— Это ты — к Надюхе, она с удовольствием, — он хмыкает, — Нет, ну видок у тебя, в натуре… Краше в гроб кладут.

— Не дождёшься.

Кофе совершенно не лезет в глотку: и запах, и цвет напитка вызывают тошноту. Кроме того, дрожь, вроде бы, прекращается и преодолевая жуткую слабость я медленно поднимаюсь на ноги. Рука командира, когда я её пожимаю, кажется куском металла, раскалённого в печи. Фёдор глухо ворчит, что я — как ледышка.

Мы прощаемся, я бреду через двор и поднимаюсь на лифте. Всё это время пытаюсь убедить себя, что происходящее — лишь реакция на неиспытанный препарат. Уж очень все эти симптомы напоминают признаки инфицирования. Если так — карантин на пару месяцев, а наш отпуск благополучно накрывается медным тазом. Вареник просто взбесится.

На входе меня встречает Настя и после приветствия, внимательно разглядывает лицо и глаза. Поднимает то правое, то левое веко. Наконец кивает.

— Так я им и говорила: нужно аккуратнее с дозировками, — она кивает, — Пошли.

— Меня вообще-то приглашали в медблок.

— Идём, я уже обо всём договорилась, — она улыбается, но улыбка кажется какой-то недоброй и насквозь фальшивой. Впрочем, я сейчас совсем хреново соображаю, — Или ты хочешь, чтобы у тебя в крови нашли плоды нашего совместного греха?

Честно говоря, я уже вообще ничего не хочу. Поэтому покорно позволяю отвести себя в комнату Михальчук и сделать ещё пару болезненных уколов. Но после них действительно становится легче и дрожь окончательно покидает тело. Вспышек больше нет, а я тут же согреваюсь. Да и дурные мысли разом покидают голову.

— Как огурчик, — кивает Настя и вносит пометки в планшет, — Но завтра обязательно подойди.

— Спасибо, — я пытаюсь поймать её взгляд, но Анастасия не отрывается от планшета, — До завтра.

ДОМ. ТЕНИ И ТЬМА.

Пока добираюсь домой, тучи начинают расходиться и в просвете между серыми рваными полотнищами мелькают золотистые блики. То ли от принятого препарата, то ли по какой, другой причине, но весь мир вокруг кажется таким же ярким и светящимся. Недобрые перипетии первой половины дня отходят на задний план и кажутся совсем неважными. Всё ещё наладится. Сейчас Папа смотается в министерство, перетрёт с шефом и найдёт решение. Да и с предателем полковник определённо погорячился: странно подумать, что эти твари способны на такие сложные комбинации.

Включаю проигрыватель и подпеваю Кипелову. Обожаю Арию, особенно — раннюю. Жаль, Вареник не разделяет моей страсти и постоянно жалуется, дескать от этого у неё начинает болеть голова. Приходится отрываться в машине. Вот, сейчас начнётся "Химера" и можно прибавить громкости. Почему мне так нравится эта композиция — понятия не имею, но история о тщетности достижения цели цепляет душу.

Звонит телефон. Замедляю ход и выключаю музыку. Смотрю на экран: Папа. Хм, давно не виделись.

— Да, Алексей Константинович.

— Ты ещё не дома? — получив отрицательный ответ, полковник задаёт вопрос, выбивающий меня из колеи, — Послушай, Леонид, ты же знаешь Анастасию Михальчук?

— Э-э… Ну, да.

— Начальник медблока, — уточняет Папа, — Мы именно про неё говорим.

— Знаю. Мы вместе учились, ну и… Дружили, в общем.

— Понятно, — Ты в курсе, что последние пять лет она работала в одной из обеспечивающих групп спецсектора? Из тех, что курирует лично Егоров?

Я принимаюсь лихорадочно шерстить воспоминания. Упоминала ли об этом Настя? Вроде бы, нет. Да собственно, она вообще не вспоминала о последних годах жизни. Настя работала в спецсекторе, у жаб?

— Понимаешь, какое дело, — продолжает Папа, — Поднял список кадровых перестановок за последнее время и некоторые моменты вызвали очень сильное недоумение. Что ты, кстати, про неё можешь сказать?

— Настя — хороший человек, открытый и добрый. Была, — внезапно я понимаю, что совершенно не знаю ту Анастасию Михальчук, которая изучала мои показатели и предлагала испытать новое средство, — Ну, собственно, вот и всё.

— Ладно, отдыхай.

Папа отключается, а я остаюсь в полном недоумении. Что это было? Зачем он звонил? Почему спрашивал именно про Настю? Позолота дня мало-помалу сползает с торжественных фасадов, солнечный отблеск прячется за мрачными тучами.

К дому я подъезжаю терзаемый непонятными подозрениями и опасениями. Может, кто-то узнал о несанкционированном использовании препарата? Тогда стоит объяснить, что я сам дал согласие и всё делалось в полном осознании происходящего.

Когда закрываю дверь и ставлю машину на сигнализацию, с неба начинают срываться крупные капли холодного дождя. Некоторое время неподвижно стою, подставляя лицо под ледяные уколы и ощущаю, как влага испаряется с горячей кожи. Потом чувствую чей-то назойливый взгляд и вижу неизменных бабок, обожающих чехвостить обитателей подъезда, проходящих мимо дежурной лавки. До сего дня, как мне кажется, один я не получил почётного звания: "наркоман". Ну что же, давно пора.

Убегающие от непогоды старухи специально задержались под начесом, чтобы поближе рассмотреть меня. Вежливо здороваюсь, получаю в ответ: "Доброго дня, Леонид" и прохожу мимо. Странное дело, в квакающих голосах сплетниц звучит нечто угрожающее. Или мне просто кажется?

Лифт, как обычно, торчит на самом последнем этаже, так что приходится подождать. Всё это время на площадке между первым и вторым этажами кто-то методично бьёт мячиком о бетон.

В конце концов это начинает раздражать, и я выглядываю за угол. Никого. И никаких звуков, кроме шума усиливающегося дождя.

Чушь какая-то! Возвращаюсь к лифту, двери которого открываются, выпуская наружу… Чёрного Альфу! На мгновение застываю, глядя в искрящиеся глаза, а потом бью кулаком в переносицу и… Проваливаюсь внутрь коробки подъёмника.

Нет никакого мутанта. Вообще никого нет.

— Нервы, это — просто нервы, — бормочу я и нажимаю на кнопку.

Лифт поднимается, а в шахте, за стеной, слышатся удары мяча о бетон. Чёрт возьми, если это — галлюцинации, то они на редкость реальны. Впрочем, что я знаю о видениях? Неужели голова доблестного Леонида Громова не выдержала неприятностей, происходящих с хозяином и отправила крышу проветриться?

Сейчас приду домой, немного поболтаю с Ватрушкой и завалюсь спать. Всё, как рукой снимет и когда проснусь, то буду, словно огурчик.

С первым пунктом намеченного выходит незадача. Вареник упорхнул к подруге, оставив пространное, милое и не совсем грамотное послание на кухонном столе. Здесь же дожидается меня кастрюля борща и сковородка жаркого. Внезапный приступ жуткого голода усаживает меня за стол и заставляет уминать сочное мясо. Прихожу в себя лишь полностью уничтожив содержимое всей сковороды. Ну, ни хрена себе! Должно быть, на нервах.

Ощущая приятную истому, начинаю разоблачаться, попутно листая новостную ветку. Монитор, напоминающий крупную сетку из разноцветных информационных блоков, по жесту руки выбрасывает требуемые окна.

В Бразилии пожары уничтожают остатки девственных лесов. Неинтересно.

В Антарктиде мор вызвал резкое сокращение популяции пингвинов. Бедные пингвины.

В Соединённых Штатах сенатор Мерфи предложил зафиксировать федеративное устройство на основе двенадцати уцелевших штатов. Туда вам и дорога.

В Центральной Европе зафиксировано странное явление. Непонятное образование, напоминающее по форме купол, расширяется со скоростью полсотни метров в сутки. Аномалия непроницаема для сканирующего оборудования и уже накрывает площадь диаметром в тысячу километров. Предполагается, что в центре образования находится город Бонн.

Расправляю рубашку, повешенную на тремпель. Потом поворачиваюсь и смотрю на изображение аномалии. Да нет, не на купол она похожа. Чёрные отростки напоминают лапки каракурта или щупальца осьминога. Тысяча километров — нехилый участок. Бонн… Что-то такое я слышал, совсем недавно.

Точно! Настя говорила, что именно Бонн был возможным центром всей этой гадости. Что теперь?

За окном полыхает синим, а чуть позже доносится оглушительный раскат грома. В тот же момент изображение на экране собирается в ослепительно сияющую точку и пропадает. Мгновением позже тухнет свет. Просто великолепно. Супер-пупер технологии, а поставить нормальную защиту от гроз так никто и не удосужился.

Кто-то громко и протяжно стонет. Я оборачиваюсь, испытывая странное ощущение, будто смутные тени быстро мечутся на периферии видимости. Естественно, сзади — никого. Но тут стон повторяется. Кажется, он доносится из коридора. Я не могу понять, мужчина стонет или женщина. Оба варианта равнозначно выглядят бредово.

Медленно выглядываю за дверь, и кто-то проскальзывает мимо, растворяясь в сером сумраке. Вновь гремит и гром и настойчиво стучит мяч. Теперь стон раздаётся непрерывно и почему-то кажется очень знакомым, точно кто-то прежде уже издавал похожие звуки. В некотором отдалении, может быть за стеной, начинает тонко хныкать маленький ребёнок.

Всё это мне очень не нравится. Абсолютно не представляю, как поступать дальше. Если это — галлюцинации, то стоит позвонить Насте и сказать, что её лекарство дало очень странный побочный эффект. Или… не стоит?

А если это — не видения? Что тогда?

Осторожно выхожу в коридор, и кто-то огромный, нависающий над головой, выходит следом и тяжело дыша, всматривается в мечущиеся тени. Очень хочется обернуться, но я не собираюсь потакать взбесившемуся разуму, а просто пойду на звук протяжного стона. Под раскат грома, невесть откуда взявшийся ветер бросает в лицо горсть сухих листьев. Наверное, Вареник забыла закрыть окно в спальне.

На мгновение вспыхивает свет и тут же гаснет, успев бросить на стену передо мной жуткую тень огромного паука, изготовившегося к атаке. С хриплым рычанием оборачиваюсь и естественно вижу то, что и должно: пустой коридор. Сейчас проверю спальню и пойду звонить Папе. Он быстро разберётся со всей этой чертовщиной.

Стон умолкает, а плач невидимого ребёнка становится громче и начинает блуждать от стены к стене. Я узнаю это хныканье. Так рыдал несуществующий младенец из паркового павильона. И стон… Да, он тоже оттуда. Парень с разорванной грудью, которого я приказал добить.

Он просил о помощи и вспоминал мать.

Ноги начинают дрожать, и я прижимаюсь к стене, ощущая, как холодный пот липкой плёнкой сжимает лоб. Быть может, я просто уснул и всё это — жуткий сон, от которого вскакивают на липких простынях, не в силах отдышаться?

Точно! Всё это — сон.

— Я жду тебя.

Хриплый женский голос, невзирая на то, что звучит очень тихо, разом перекрывает остальные звуки. Да они и сами стихают, удаляясь. Стоны, плач и стук мячика исчезают. Раскатывается гром и наступает полная тишина. Вот только внутри всё продолжает дрожать, как после той попойки с Егором и Надей, когда внутренности превратились в желе.

Дверь в спальню прикрыта, так, что осталась только узкая щель, в которой видно сплошной мрак, точно это — выход в глубокую ночь. Однако, тьма колышется и на мгновение я ощущаю чей — то пристальный изучающий взгляд. Потом — перестук барабанных палочек и дверь начинает медленно открываться.

Если это — сон, то ему самое время завершиться, пока не началось самое страшное. Что? Не знаю и сам.

— Иди ко мне.

Голос неизвестной наполнен такой страстью, что ею можно разжигать ядерный реактор. В голове возникает лёгкий туман и несколько шагов я делаю, даже нее понимая, что происходит. Когда контроль возвращается, обнаруживаю себя стоящим на самой границе мрака и сумрачного света. Безумно тянет сделать последнее усилие и преодолеть этот рубеж, полностью погрузившись в колышущуюся массу тьмы.

Медленно поднимаю руку и протягиваю перед собой, ощущая дуновение прохлады. Сладковатый аромат разложения проходит по ноздрям, вызывая дикую смесь ощущений: отвращение борется с почти сексуальным экстазом.

Рука не успевает коснуться мрака, потому что в том месте, где пальцы почти погрузились в чернильную массу, внезапно появляется чья-то узкая чёрная ладонь. Это — ладонь женщины, но ухоженные ногти длиной и формой больше напоминают когти хищника. Когда подушечки наших пальцев касаются, по коже словно проскальзывает электрический разряд. Потом пальцы переплетаются, как у любовников в крайние моменты близости

Я поднимаю вторую руку и всё повторяется. Некоторое время ничего не происходит: слабые электрический разряды, дуновение холода и дрожь внутри. Потом из мрака появляется лицо. Женское. Трудно сказать, красивое оно или нет, но если бы я представлял олицетворение тьмы, оно бы выглядело именно так.

Закрытые глаза распахиваются, но под веками та же непроглядная ночь. Потом тонкие губы начинают шевелиться.

— Ты пришёл. Ты уже очень близко. Я долго ждала тебя, — перестук барабанных палочек и чёрная маска внезапно идёт мелкой рябью, — Поцелуй меня.

Наши губы всё ближе, но в тот момент, когда они должны коснуться, я теряю равновесие и падаю.

Оказывается, я так и не покинул гостиную, растянувшись перед потухшим экраном. За окном монотонно шумит дождь, и я слушаю шелест струй, иногда прерываемый грохотом далёкого грома. Жуткая апатия поглощает меня и не желает отпускать, убеждая, дескать, лежать на полу — лучшее, что может произойти с человеком.

— Вставай! Смотри на него, разлёгся!

— Варя, — бормочу я, ощущая, как меня вздёргивают над полом, — А я и не слышал, как ты вернулась.

— Ещё бы, — меня наконец ставят в положение, приличествующее человеку, — А морда то бледная! А ну, пошли, воздуха свежего глотнёшь.

Ноги всё ещё слушают команды мозга с некоторым сомнением, но мы-таки выбредаем на балкон. Створки распахнуты и капли барабанят по маленькому столику, выбивая некий замысловатый ритм. Завеса дождя настолько плотная, что кажется, будто вокруг нет ничего, кроме серой переливающейся пелены.

— Смотри.

Мне кажется или голос Вари странно изменился, став глубже и грубее? Однако времени рассуждать об этом уже не остаётся: крепкие пальцы поворачивают мою голову, и я вижу тёмное пятно, приближающееся из смутных глубин ливня. Свежий воздух внезапно сменяется прохладной затхлостью, как будто я оказался в глубинах заброшенной пещеры.

— Смотри.

Не остаётся никаких сомнений: рядом со мной — не Варя. Однако, тёмное пятно уже совсем близко и вдруг мир дождя исчезает, сменяясь мраком, пронизанным красным и жёлтым пунктиром. Напоминает трассирующие очереди, только их так много, что прерывистые линии сплетаются в густую сеть. И по этой сети скользят быстрые тени, слабо светящиеся на фоне абсолютной черноты.

— Что это? — вырывается у меня.

— Узнаешь, — в голосе ощущается лёгкий смешок, — В своё время.

Пальцы отпускают голову и в ту же секунду колени подгибаются, а я вновь падаю.

И вновь на пол гостиной. Дождь шумит значительно слабее, а звуков грома и вовсе не слышно. Взамен, бешено разрывается дверной звонок и одновременно сходит с ума телефон, лежащий в кресле, поверх смятой рубашки.

Кто там? Ватрушка… Ни хрена себе: с момента моего возвращения прошло уже три часа!

Шатаясь, добредаю до входной двери и открываю замки, под аккомпанемент цоканья ноготков. Ватрушка нервничает. Как только дверь распахивается, она тут же вешается мне на шею, едва не сбивая с ног. Пока "ожерелье" болтается, выслушиваю укоризненное бормотание: "ну мы же договаривались: ложишься спать — запирай на ключ". Мы, правда, не договаривались, как поступать, когда я отрубаюсь посреди гостиной.

Наконец Вареник покидает свой насест и начинает восторженно вещать про чудесные вещички, которые ей привезла Маша из последней поездки. Внезапно Варвара останавливается и начинает пристально всматриваться в моё лицо. Её мордашка отражает недоумение и тревогу.

— Что с тобой? — она щурится, подступая ближе, — Глаза...

И в этот момент меня накрывает с новой силой. Кажется, мощный разряд проходит через всё тело и пальцы сжимаются, с хрустом ломая телефон. Такое ощущение, будто когтистая лапа прижимает голову к полу, да так, что начинают потрескивать позвонки.

— Что происходит?! — кричит Варя и наклоняется ко мне, — Боже...

Не знаю, что происходит дальше, но когда мрак уходит рядом никого нет. Вроде бы слышу торопливый задыхающийся голос из кухни, но уже не понимаю, на самом это деле или только в моей голове. Стены шатаются, а пол норовит уйти из-под ног.

Кажется, хлопает входная дверь. Чёрт!

А я ведь не уверен, возвращалась Варя или нет. Впрочем, сквозь колышущуюся пелену вижу пакеты, которые были у неё в руках.

— Варя! — голос предаёт меня, обращаясь бессильным шипом, — Варя!

Бессмысленно, я — один. Кое как натягиваю рубашку и туфли. Под ногами хрустят обломки телефона. Нужно выбраться на улицу и попросить о помощи. Но как же это трудно сделать, когда мрак и тени танцуют вокруг, а пол под ногами превращается то в бездонную пропасть, то в переплетение электрических разрядов.

Даже не помню, как выбираюсь на площадку и с силой бью по кнопке лифта. Может, попросить соседей? Поздно: двери распахиваются и пропускают внутрь.

Какого чёрта со мной происходит?

Куда исчезла Варя? Пошла за помощью?

Двери подъезда выпускают наружу.

ОШИБКИ И ПРЕДАТЕЛЬСТВА

На мгновение воздух, наполненный озоном и водяной свежестью, приводит в себя и в глазах светлеет. В серо зелёных полотнищах, закрывающих мир, появляются широкие прорехи. В этих сияющих дырах вижу мокрый асфальт, дома вокруг и тучи, которые с невероятной скоростью несутся по небу. От этого мельтешения кружится голова и подступает дурнота.

Пока свет не спел снова померкнуть делаю несколько шагов и поворачиваю голову, пытаясь отыскать хоть кого-то, кого можно попросить о помощи.

Никого.

Внезапный рёв мотора бьёт по ушам и в следующий миг рядом резко тормозит тонированный минивэн. Брызги воды летят в лицо, и я поднимаю ладонь, отступая назад. Дрожащие ноги подламываются, и я падаю на чёрный от влаги асфальт. В голове мелькает дикая мысль о грязных брюках.

Додумать чушь не успеваю: боковая дверца автобуса распахивается и наружу, точно чёртики из коробки, стремительно выскакивают рослые парни в чёрных костюмах и масках. У каждого — короткоствольная Скопа, но орудуют все руками.

Первый протягивает ладонь и почему-то ожидая помощи, я хватаюсь за неё. Мгновенный короткий полёт и физиономия прижимается к шершавой мокрой поверхности. Где-то слышен женский вскрик. Один глаз фиксирует светлое пятно за чёрными силуэтами, а в следующий момент обе мои руки заламывают за спину, и я ощущаю прикосновение металла к виску.

— Не шевелись, урод! — шипит один, из нападающих и упирается коленом в позвоночник, — Готово? Внутрь его!

Меня, точно снаряд, забрасывают в автомобиль. Неизвестные запрыгивают следом. Нет времени расслабляться: скованные руки тотчас попадают в магнитный замок на стене и такую же штуку пытаются проделать с ногами.

Я не знаю, кто эти люди и почему так поступают, однако никто из них не напоминает медика, приехавшего оказать первую помощь больному человеку. В голове бурлит ярость и непонимание. Когда один парень садится на колени, а второй — открывает захват на полу, я вырываюсь и пинаю обоих; одного — в спину, второго — в грудь.

Удар получается необыкновенно сильным, да ещё и усугубляется тем, что минивэн начинает стремительное движение.

— Сука! — человек влипает лицом в окно и скатывается вниз. Второй пролетает через весь салон и сшибает с ног сразу пару товарищей.

Уцелевший пытается ударить меня в челюсть, но почему-то его попытка выглядит словно движение в густом киселе. Поэтому я с лёгкостью уклоняюсь и наклонив голову, бодаю нападающего в челюсть. Его подбрасывает до потолка, а потом отшвыривает в конец машины. Теперь пятёрка неизвестных или вяло барахтается на полу, или вообще неподвижно отдыхает.

Окошко водительской кабины распахивается и в проёме мелькает чья-то озадаченная физиономия. Судя по удлинившемуся овалу лица, увиденное наблюдателя совсем не радует. Кроме того, откуда-то сзади доносится прерывистые звуки сирены, и машина похитителей прибавляет в скорости.

Один из сбитых парней выбирается из-под упавшего товарища и почти не раздумывая я бью его ногой в лицо. В висках пульсирует огненная боль, а в глазах порхают сотни зелёных медуз, вроде той, что надоедала в кабинете Папы. Если помотать головой, то твари испуганно разлетаются, но потом быстро возвращаются обратно.

Хоть и понимаю, насколько это бессмысленно, но упираюсь ногами в пол и пытаюсь вырвать руки из захвата. В этот момент на свет божий появляется ещё один персонаж в маске и тянет Скопу из-под нагромождения тел. За спиной страшно хрустит, а минивэн резко тормозит. Срываюсь с места и кубарем налетаю на боевика, успевшего завладеть автоматом. С протяжными воплями мы образуем новую кучу-малу у кабины водителя.

Мне везёт немного больше, и я остаюсь в сознании. А противник — нет. Кажется, теперь сирены доносятся сразу со всех сторон. Из-за стены слышны громкие матюги и фургон снова увеличивает скорость. Похоже, про пассажиров тут вообще никто не думает и все шестеро вновь перемещаются на корму. Сотни зелёных медуз тоже.

Внезапно с диким рёвом тормозов стена автомобиля превращается в потолок, а я, на долю мгновения, зависаю в воздухе. При этом я отлично понимаю, как бы сейчас пригодились свободные руки, но ничего поделать не могу. Да, руки скованы за спиной, поэтому страдает голова, влипающая в новый пол.

Точно дождавшись подходящего момента, медузы разом набрасываются со всех сторон. Я не выдерживаю их стремительно натиска и сознание со свистом покидает несчастную голову.

Что-то грохочет, и кто-то рычит неприличные слова. С трудом отрываю голову от мягкого и уютного металла и гляжу вверх. Дверь фургона оторвана к чёртовой матери и с небес спускаются ангелы в знакомой форме 5-го отдела. Рядом кто-то тихо стонет и пытается подняться на ноги.

— Лежать, паскуда! — рычит Лавров из Шишиги и пинает этого кого-то в лицо, — Костя, а ну, зацени мордашки этих скромняг. Какого-то хера же они их прячут.

Меня осторожно поднимают, и коллега внимательно осматривает физиономию, поворачивая голову из стороны в сторону. Только теперь обращаю внимание, что все наши — в полной боевой, лишь забрала подняты. Их что, с операции сорвали?

Лицо Лаврова сосредоточенно, и я не вижу на нём сочувствия или участия, уместных по отношению к пострадавшему товарищу. Потом капитан кивает Антипову, деловито срывающему балаклавы с лежащих.

— Жабы, — откликается тот, — Парочка — точно, а остальных тоже видел, но не помню по батюшке.

— Так я и думал, — Лавров поднимает меня на ноги и толкает к подчинённому, — Этого осторожно упакуйте и везите Папе, пусть полюбуется. Мы с Чехом остаёмся охранять этих блядей.

"Этого"? Меня не узнали? Впрочем, может морду так помяли, что и пластическая хирургия отдыхает?

— Лавров, — бормочу я, — ты чего?

— Рот закрой, — он и Антипов поднимают меня и передают в открытую дверь, — С Папой будешь разговаривать. Пацаны, вы там аккуратнее, браслеты не снимайте.

Дерьмо продолжается. Ладно меня похитили сотрудники спецсектора, но сейчас то я уже попал к своим! Однако, дружелюбием не пахнет и здесь. Мало того, остальные бойцы скрывают лица за щитками, и я даже не могу ни с кем поговорить.

Снаружи — чистый бардак. Вокруг лежащего минивэна замерли пять наших оперативных автомобилей. За ними — полицейские тачки, мигающие всей имеющейся иллюминацией. А ещё дальше, за оцеплением бойцов, торопливо собираются зрители. Еще на земле лежит парочка, которую, как я понимаю, выдернули из кабины. Над ними стоят оперативники пятого с Кочетами наизготовку. Раньше такой цирк видел только в новостях про задержание контрабандистов или наркоторговцев. Ну надо же, поучаствовал!

Под пристальными взглядами галдящей толпы, меня ведут и садят в чёрный фургон. Представляю, как это выглядит со стороны, учитывая мою грязную одежду и разбитую физиономию. Впрочем, парни ведут себя весьма корректно и оставив попытки разговорить хоть кого-то, покоряюсь обстоятельствам.

Как и приказывал Лавров, браслеты не снимают. Кроме того, все четверо конвоиров держат винтовки на коленях, словно готовятся отразить внезапное нападение. Такое ощущение, словно они опасаются меня. Чертовщина!

Машина останавливается и все выбираются наружу. Меня, как и прежде, ведут плотно и аккуратно, не спуская глаз. Почему-то я ощущаю внимательные взгляды даже через непроницаемые забрала шлемов и это здорово нервирует.

Мы выгрузились у одного из служебных входов, которым я прежде никогда не пользовался. Здесь тоже имеется охрана и судя по всему они в курсе происходящего. По крайней мере никто не задаёт никаких вопросов, а бойцы просто расступаются, позволяя пройти в длинный узкий коридор, залитый мертвенным голубым сиянием. Ни одной двери или ответвления — прямая кишка с дверью лифта в самом конце.

Подъёмник опускается невыносимо долго и когда всё же замирает, появляется ощущение, что мы достигли центра земли. За открывшимися дверями — круглый зал с пультами охраны и пятёркой вооружённых бойцов. Они принимают меня у сопровождающих и молча ведут дальше, в левый, из трёх коридоров. В стенах — массивные металлические двери, напоминающие тюремные. По крайней мере в них имеются лотки для передачи пищи.

Но нам не сюда.

В самом конце воистину бесконечного прохода находится небольшой кабинет, вполне себе цивильного вида. Похож на тот, где нас обычно принимает Папа. Папа, кстати, тоже тут. Сидит за столом и смотрит на меня так, словно я — случайный бродяга, пробудивший медведя от зимней спячки. Кажется, перед моим приходом полковник что-то смотрел на мониторе, который стоит перед ним на столе.

Меня усаживают на металлический агрегат, отдалённо напоминающий кресло, после чего пристёгивают ноги и руки. Сидеть достаточно удобно, но вырваться абсолютно нереально. Я по-прежнему ни хрена не понимаю, но надеюсь, что хоть здесь растолкуют, в каком шоу я участвую против своей воли.

Папа тяжело вздыхает и поворачивает монитор так, чтобы я видел изображение.

— Смотри, — он тихо кряхтит, — Вопросы — потом.

На экране — Настя и сначала я так ошарашен её внешним видом, что всё сказанное проходит мимо ушей. Лицо Михальчук покрывают синяки и ссадины, бровь рассечена, а нижняя губа опухла. Под левым глазом — огромное синее пятно. Волосы всклокочены и кажется отсутствует некоторая часть шевелюры. Анастасия сидит, наклонившись вперёд и лишь спустя некоторое время я понимаю, что её руки скованы за спиной. А металлический стержень справа — совсем не микрофон, а ствол Скопы, направленный в голову говорящей. Что она там рассказывает?

Что она рассказывает?!

— Когда мы получили информацию о месте и времени появления эмиссара, встал вопрос об объекте инициации. У нас имелись кандидатуры, одобренные проводником, но к моменту операции одна выбыла.

— Почему? — резонирует неразборчивый голос.

— Людмила Шемякина подтвердила положительный тест на беременность, а нас не устраивали любые отклонения. Они… Они могли сделать эксперимент непредсказуемым. Так что пришлось выбирать из двух оставшихся.

— И вы сделали выбор?

— Да. Пётр Антонович настаивал на кандидатуре Леонида Громова. Все его показатели выглядели много предпочтительнее, чем у Антона Хруцкого, — Настя сглатывает и пытается слизнуть каплю крови, ползущую из уголка рта, — У меня не имелось особых оснований для возражений, поэтому я согласилась.

— Невзирая на ваши прошлые взаимоотношения? — в голосе звучит искренний интерес, — Ведь вы, вроде бы, были близки? И насколько нам известно, Громов до сих пор испытывает к вам симпатию.

Михальчук дёргает головой, точно её сильно ударили по лицу. Глаза женщины закрыты, а губы плотно сжаты. На бледной коже особо чётко проступают все повреждения.

— Отвечайте.

— Наши прошлые отношения касаются только нас. А дело — есть дело.

— Ваша позиция понятна. Продолжайте.

— Мы уже сталкивались с эмиссарами и знали их модус операнди и особенности внешнего облика, поэтому в самом процессе инфицирования проблем не возникло.

— Уточните. Каков образ действия и особенности внешности? Какие могли возникнуть проблемы?

— Эмиссар, он — как торпеда, чётко ориентированная на одну единственную цель. После инфицирования он позволяет себя убить, потому что его миссия полностью выполнена. Внешность… Тут имеются определённые различия, в зависимости от места и времени. Но всегда — абсолютная мимикрия. Впрочем, эмиссар может и раскрыться, чтобы произвести оценку объекта инфицирования. Главной проблемой является необходимость скрыть заражение. Иногда получается, иногда — нет.

— В этот раз получилось?

— Мы разработали комплекс мер, чтобы перехватить Громова после операции, но этого не потребовалось.

— Почему?

— Леонид… Громов сам решил скрыть то, что произошло. Мы не знаем, по какой причине это произошло, но его действия сильно упростили нашу задачу.

Папа останавливает воспроизведение и сжав кулаки, встаёт. Его взгляд пылает яростью.

— Понял, идиот? Ты сам, сам, мать твою, облегчил задачу этих уродов! Ты думаешь инструкции пишут для того, чтобы засрать мозги? Нет, придурок, их пишут смертями и кровью! Таких, как ты, остолопов!

Я слишком ошеломлён, чтобы возражать. Да и что я могу сказать?

И вновь Настя.

— Дальше оставалось только вести наблюдение и ждать, пока контролируемый объект покажет нужный результат.

— Какой?

— Судя по имеющимся данным, инфицированный должен был стать своего рода супер Альфой — особью, способной справиться с любыми внешними воздействиями, будь то физическое или психологическое насилие.

— Инцидент в промзоне как-то связан с вашими… экспериментами?

— Не только нашими, — Настя мнётся, — Изначально инициатива находилась в руках противника, а мы лишь ожидали подходящего момента, чтобы возглавить процесс. За Громовым постоянно наблюдали...

— Кто?

— Мы не знаем. Просто наши датчики фиксировали единичные всплески ментальной активности в непосредственной близости с инфицированным. Потом поступило предложение, — Анастасия вновь облизывает разбитую губу, — С той стороны. Нам предложили зачистить хорошо скрытый объект в промзоне. С какой целью, нам не сообщили, но мы предполагали, что противник намеревается испытать Громова в полевых условиях. Никто не предполагал, что противник использует ситуацию ещё и для организации гигантской ловушки.

— То есть, вас переиграли. Испытание провели, а заодно вывели из строя огромное количество наших бойцов. Вам не кажется, что этот противник умнее вас и не позволит перехватить инициативу?

— Мы задумывались над этим, — морщится Настя, — Но всё уже зашло слишком далеко. А тут ещё и вы вмешались...

— На какой стадии инфицирования находится Громов?

— Между второй и третьей. Ближе к третьей.

Папа тяжело смотрит на меня, пока я силюсь переварить последнюю фразу. На первом этапе заражения жертву возможно излечить, пусть это занимает много времени и препаратов. Вторая стадия — граничная. Здесь ещё можно побороться, но шансы на успех — минимальны. Дальше — всё. Инфицированный теряет человеческий облик и прекращает мыслить, как человек. Лечить уже бесполезно, мутация состоялась и пытаться применять любые средства — значит делать из жабы гадюку.

— Значит, это — конец? — глухо спрашивает допросчик и даже через рычание конвертера прорываются знакомые интонации. Допрос ведёт Алексей Константинович, — Благодаря вашим экспериментам хорошего парня придётся усыпить, как бешеного пса?

— Нет! Нет, есть выход! — Анастасия пытается вскочить и её очень жёстко осаживают два бойца. Удар настолько силён, что Михальчук бьётся затылком, — Я могу поддерживать Громова в таком состоянии, если только материал для сыворотки будет поступать регулярно.

— Какой материал?

— Человеческая кровь. Можно употреблять и чистую, даже пить её, но эффект слабеет, да и велик риск положительных подвижек.

— Ну и на кой ему такая жизнь? — Папа глухо кашляет и тот, что сидит за столом, кашляет в ответ, — Постоянно взаперти, на уколах, как наркоман, с риском в любой момент превратиться в монстра?

— Я, я сама стану следить за его состоянием! — Настя вновь пытается подняться и в этот момент её бьют в лицо, — Возможно мне даже удастся обратить мутацию! У меня имеются наработки… Оставьте его в живых! — ещё один удар в разбитое лицо, — Он может быть крайне полезен. Сами видели, как он действовал последний раз. Зачем же отказываться от такого сильного бойца? Послушайте...

Папа выключает запись и пристально смотрит на меня. Потом карандаш в руках полковника трещит и ломается. Алексей Константинович поднимается. Ощущаю движение за спиной.

— Вот так-то, Лёня, — глухо бормочет Папа, — Придётся думать, как с тобой поступить. Риск велик...

— Можно мне позвонить? — голос кажется незнакомым, точно слова выплёвывает осипший ворон, — Позвоню Варе, скажу, что со мной всё в порядке.

Полковник внимательно глядит на меня и внезапно его лицо точно оплывает в гримасе жалости и бессилия.

— Не надо, — глухо говорит он, — Не стоит.

Видимо он считает необходимым пояснить отказ, но объяснение даётся ему нелегко.

— Думаешь, откуда мы узнали? — он пожимает плечами, — Ведина твоя позвонила на контактную линию Управления и сообщила, что её сожитель, Леонид Громов, скорее всего инфицирован. Попросила переслать её вещи, потому что сама она в заражённую квартиру возвращаться не собирается. Вот так-то.

Полковник подходит к двери.

— Выйдите все, — тихо командует он, — Пусть посидит, подумает.

И я остаюсь один.

Это очень хорошо, потому что никто не видит, как я плачу. Навзрыд, точно мальчишка, у которого отняли самое дорогое.

У меня не осталось ничего: ни работы, ни будущего, ни любимой женщины. Те, кого я любил, меня предали. Обе.

Мне плохо. Мне п… дец.