1.

Отпускница.

Веру ждали. В последнем письме она писала, что уже в отпуске. Веселье не готовили, но разве не радость для неё самой наконец-то оказаться дома. Вдохнуть запах утренней росы и парного молока. Увидеть поутру корову, пастуха, выгоняющего стадо на пастбища. Посидеть под черемухой. Повидать родных. Повидаться с подружками, какие ещё остались в деревне… Она часто об этом писала. Ну, конечно, в доме прибрались, навели порядок. Дочь-то теперь не та деревенская девчонка, что была прежде. Там, на городских-то харчах, поди, вымахала, раздобрела. Вона какие переводы слала, видать, зашибала девка куда с добром…

Веры не было дома четыре года. Долго Ефросинья Михайловна убивалась по ней. Старшая она была, помощницей. Как ушёл Илларион Минаевич на фронт, так и легло всё хозяйство им на руки. Детей, кроме Веры, четверо, да ещё хозяйство: корова, бычок, поросенок, два баранчика. Курочек полтора десятка. Худо-бедно жить можно было. Война началась, куда что делось? Одно государству сдали, пошло на оборону, другое — продали. Да только без коровы с такой оравой не тут-то было, не потянешь. Сено первую осень с Верунькой заготовляли, ломили, как каторжные. На себе вязанками из логов вытаскивали, другого-то места на покосы не давали. Копны метали, на стог ни сил, ни смётки не хватало. Потом с малыми — Надькой, с Игнатом мучилась, они часто болели. Досталось же. Да и не только им одним. Разве что Прынин с нуждой не знался.

"Вспомнила черта ни к месту! — ругнулась про себя Ефросинья Михайловна. — Вот по ком фронт плакал".

… В январе сорок второго года Филат Прынин и участковый милиционер Соловушкин ходили по деревне и наводили страх. Стоило заслышать стук в раму окна или в дверь, женщины притихали — дошла-таки очередь и до них. Уговоры редко помогали, но при хорошем закусе власти добрели, и хозяйская дочь или сын, подростки, вписывались в один из трех списков: "Лесозаготовка" или "Нужен колхозу". Даже лесозаготовка, где каторжная работа, в лесу, на холоде, в снегу, без отдыха всю зиму, и то так не пугала, как третий список — "Военный завод". Это куда-то, Бог знает где, от дома за тридевять земель… Не могло приземленное сознание охватить той дали, а сердце смириться с утратой ребёнка. И вербовка проводилась не добрым и доходчивым словом, а бессердечно грубо, не считаясь ни с составом семьи, ни с её трудностями. Добродушный участковый в дела председателя не вмешивался и к концу дня был в самом распрекрасном расположении духа. И только всеобщее горе, охватившее страну, сдерживало матерей от протеста...

Первое письмо от Веры пришло почти через месяц. А ещё через месяц денежный перевод. Потом ещё и ещё, и так все четыре года. Вера писала, что там ей деньги не нужны, а вам, дескать, помогут. И помогли. Ещё как помогали, Верочка. За налоги уходили. Молока, масла не хватало на сдачу, так со стороны прикупали. Потом — яйца, сало, масло, шерсть. Два баранчика было, да их держать — мýка и смех один. В конце года сдай полторы шкуры с каждого, хоть выроди, а нет, так Прынин всю душу вымотает, милицией застращает. Крутились люди, лебеду с крапивой ели, а налоги платили. А то как же? — дело государственное, война. Спасибо, Верочка, выручали твои денежки. Другим односельчанам городские тоже переводы слали. Но кому понемногу, а кого только подразнили. Оно конечно, дело хозяйское, никто от них не требовал. Им, поди, и самим там несладко, но Верочка регулярно, каждый месяц присылала. Вот уж дал Бог девку, сострадательная, с понятием. Спасибо тебе, деточка...

Ефросинья Михайловна со вчерашнего вечера ещё завела из сэкономленной ржаной муки тесто на опаре. Любит Верочка пирожки с зеленым луком и яичком. А уж как приедет, нажарит. Драников натрёт из картошки, щец наварит из молодой крапивки — угощение будет.

Надька и Игнашка выскоблили полы на кухне, в сенцах, на крылечке.

Ленька и Нюська промыли лавки вдоль стен.

Дощатый стол она сама скоблила, со щёлоком вымыла. "Не дочь встречаю — барыню, — смеялась довольная мать. — Сёдня должна прибыть, нутром чую, глаза чешутся — к радости".

Младшие, Ленька и Нюська, уж с обеда глаз не спускают с Сурановского проулка. И не до игр. Нюська не помнит сестру, так, что-то смутное и то, наверное, больше со слов Лёньки. Она, говорит, почти как мамка, только дохлее. А какая, толком и не помнит, сам-то был от горшка два вершка. Надя и Игнатка помнят. Они уже большенькими были. И потом, Вера постоянно с мамкой: то в поле, то на сенокосе, то на ферме — так и прошла мимо их детства. Хорошая или плохая, верь теперь старшим. Но раз мамка этак хлопочет, их в чистое заставила переодеться, наказала не пачкаться, верно, хорошая.

Им была поставлена задача: чуть что, бежать на Пеньчихину гору — там материна бригада на силос закладывает яму — и сообщить о гостье. Обрисовали на словах, какая должна быть Вера: в костюмчике, в шляпке, в белых туфельках. Словом, как Тоська Серёдкина, что была в прошлом месяце. Краля с завитушками. Кого-кого, а её-то Нюська запомнила. Знает, какие они, городские...