Начало

Тот, кто открыл сейчас сею страницу,

Кто эту повесть прочитать решил.

Здесь болью каждый слог пропитан,

Ведь автор всю её вложил.

Лишь ночь укутает сознание,

Лишь страх сомкнёт твои глаза,

Ты видишь дождь искрящий в полумраке,

И за окном твоим гроза....

Ты думаешь, что я скажу о смерти?

И ужаснёшься ты от строк о ней....

Ты прав, но, друг, поверь мне. ...

Она будет не твоей.

Когда вокруг взыграет ужас,

И пламя будет на земле. ...

Ты взгляд его, мой друг заметишь,

Который будет на тебе.

Да, он по прежнему блуждает,

Ему покоя не найти. ...

И в каждой строчке он блукает,

Как по бездорожному пути....

Твои глаза словно ловушка,

Но в них покоя не найдёт,

Он вглядываясь ищет бездну,

Где сам бесследно пропадёт....

1978 год. 24 декабря. Советская Россия. Город Шахты.

Петр Евгеньевич курил одну сигарету за другой. Дорога казалась долгой, хотя ехали они не больше десяти минут, то увеличивая, то сбавляя скорость из-за скользкой дороги.

Старший сержант, который сидел на заднем сидении говорил с лейтенантом, обсуждая планы на новый год, и жалуясь на то, что не сможет уехать в деревню, где собирался праздновать. Лейтенант рассказывал о подарках, которые уже купил жене и сыну, а Петр Евгеньевич всю дорогу молчал, иногда улавливая фразы, пролетающие по машине.

В ожидании следователя медики уже осматривали тело убитого ребенка. — Ножевое? — спросил молоденький патолог, указав пальцем на кровавую рану, на животе у ребенка. — Да — растерянно ответил эксперт. — Её изнасиловали, к тому же очень жестоко — сказал патолог и указал между ног девочки. — Всё разорвано — прокомментировал он.

— Мы видели её здесь — сказала одна из женщин седому милиционеру, который только что приехал. — Вы её родителей знаете? — спросил участковый. — Да, они здесь рядом живут — ответила женщина. — Сможете сюда их привести? — Да, конечно — ответила женщина. — Краснов, отвези женщину, за родителями девочки — махнул участковый.

Петр Евгеньевич увидел мост и снова закурил «Теперь едь медленнее!». — Хорошо — ответил лейтенант и притормозил.

Вокруг снуют люди, слышно, как между собой переговариваются: «Леночку убили», «Боже, бедные родители», «какая была хорошая девочка». Возле тела суетятся медики. Кажется, что время остановилось, и даже погода кажется более пасмурной, словно сейчас небо опустится на землю и всё вокруг лопнет. Машина остановилась, и Петр вышел из салона автомобиля, докуривая сигарету и вглядываясь вперед, щурясь от ветра резко бьющего по глазам. Впереди медики переговариваются между собой и уже накрывают девочку, которая лежит на снегу. Издалека силуэт ребенка кажется тёмным. Глаза слезятся от холода, и всё кажется расплывчатым. Петр Евгеньевич! — услышал он. — Да? — вполголоса ответил. — Убийство! Но, по всей видимости, тут ещё и изнасилование! — растерянно сказал участковый. — Хорошо, сейчас мы осмотрим все! — сказал Петр и закурил. — Да, конечно! — ответил пузатый, низенький милиционер. — Свидетели есть какие-то? — спросил следователь. — Нашлась одна, нужно хорошо проверить. — Хорошо, поговорим со всеми — процедил Петр.

Возле моста ветер воет особенно сильно. С новым порывом ветра слышится какой-то рёв, будто под мостом кто-то резко взвыл от боли в голос, и взревел, как раненое животное. Метели нет, но с неба вновь полетели снежинки. Медики заботливо, бережно упаковали труп бедняжки в черный полиэтиленовый мешок, закрыли, будто беспокоясь, что ей холодно, а затем отошли в сторону. Петр подошел к ним поздоровался: «Здравствуйте!». — Петр, привет! — ответил медик и протянул руку. — Что там? — спросил Петр. — Ну точно могу сказать, что её насиловали! — ответил медик. — Всё? — спросил Петр и затянулся крепким, горьким дымом сигареты. — Всё! Ну как ты знаешь её убили…. Били острым предметом, судя по всему ножом, душили — затем задумался и посмотрев вдаль, спросил: «Родители скоро будут?». — Едут уже, ждём — ответил Петр и кинув взгляд в сторону девочки, спросил: «Я могу посмотреть?». — Не вижу препятствий — ответил медик и присев, раскрыл труп ребенка.

Он давно работал в органах, и видеть приходилось всякое. За время службы, он видел преступления маньяков, которые могли повергнуть в ужас, видел расстрелянных автоматными очередями, иной раз самому приходилось участвовать в перестрелках. Срочную службу проходил в одной из тюрем, где служил в карауле. Во время службы в его бытность два преступника пытались сбежать и напали на конвой. Дерзкое нападение, которое было остановлено навсегда запомнилось ему. В ту ночь он как раз был в карауле и один из беглецов был застрелен именно им. После службы он уже выкинул из головы мысли о убитом зеке, но заступив на работу следователем, он столкнулся с вооруженным бандитом, который пытался захватить в заложники собственную жену, и снова стрельба. Видеть трупы ему приходилось часто, но то, что он увидел сейчас его повергло в шок. Детское лицо, распухло, и обезображено, запачканное грязью, застыло в муках, на нем отражается боль и ужас. Синяя, голубоватая кожа. Волосы спутались и безжизненно лежали под сгустками застывшей грязи. Широко открыт рот, глаза застыли в страхе, который читается буквально во всём. Вытянут нос, как это часто видно на лицах умерших. Тонкие, красивые девичьи губы почернели. На шеи синева, которая сразу бросается в глаза. Расстегнутая куртка, пропитана кровью, порвана, мокрая и грязная. На теле застывшая кровь. Три глубокие ножевые раны в животе. Детские ручки застыли, сжившись в кулачки, которых она сжимала грязь. Ножки голые, покрыты царапинами, сбитые колени, которые добавляют жути. — О Боже! — с ужасом сказал Пётр. — Это не всё! — сказал медик. — Родителям всего не показывайте — сказал Пётр и снова накрыл ребенка. Затем он направился к автомобилю, где его ждал лейтенант. — Что там? — спросил лейтенант, захлопнув дверь автомобиля. — Надо опросить свидетелей — ответил Петр. За мостом послышалось рычание, затем подъехал милицейский УАЗ. — Родителей привезли — прокомментировал Петр и отошел в сторону. УАЗ остановился и вот из нее вышли женщина и мужчина. Женщина бросила поникший взгляд в сторону, где лежала девочка и медленно пошла вперед. Муж шел рядом. Они приближались медленно, словно нехотя. Вокруг все казалось каким-то чужим, не естественным, далеким. Воздух приторный, сладковатый, какой-то чужой и странный. В глубине души теплится надежда, что там в мешке не их дочь, теплится надежда, что всё это какой-то дурной сон и сейчас открыв глаза они кинутся в спальню к дочери и она просто спит. Она откроет глаза, и они вновь услышат её голос, увидят её улыбку, и снова все будет хорошо.

— Здравствуйте — поприветствовал растерянно патолог и опустив глаза, наклонился к мешку с трупом. — Подождите — резко сказала женщина и зажмурилась. По щекам потекли слёзы, она закрыла лицо руками, и медленно отводя руки, сказала: «Покажите!». Патолог раскрыл мешок и испуганно поднял глаза на родителей. Секундная тишина, которое пробило громкое напряженное дыхание матери. Её глаза в секунду были покрыты слезами, и она упала на колени. — О Господи! — крикнула она и прижалась головой к лицу дочери. У отца напряглись скулы, сжались губы, и по щеке потекла слеза. — Это она — сухо прошептал он, переводя взгляд на милиционера. Затем он наклонился к жене и попытался поднять её. — Это же она — шептала мать, вглядываясь в лицо дочери. — Леночка — вновь прошептала она. — Прошу прощения, но мы должны… — сказал эксперт, глядя на мужа. — Да — ответил тот и стал поднимать жену. — Отпусти меня! — крикнула женщина и попыталась вырваться. — Пошел вон! — вновь крикнула она, а затем рухнула на руки мужа.

Петр подошел к ним и помог мужчине отвести женщину в сторону. — Я помогу вам — сказал Петр. — Да, спасибо — ответил мужчина. Мать с трудом стояла на ногах и склонив голову, на плече мужа, просто молчала и плакала. — Мы отвезем вас домой — добавил Петр. Между тем мужчина наблюдал, как два мужчина подняли мешок с его дочерью и на носилках несли в машину. — Леночка — прошептала женщина, глядя в пустоту. — Она здесь — вытирая слезу ответил отец.

Два дня спустя.

В кабинете было прохладно. С самого утра здесь была неразбериха. Куча работы, допрос подозреваемого, непонятные свидетели, которые сами не до конца понимали, что именно они видели, кого видели и что происходит. Петр Евгеньевич уже был весь на нервах от происходящего. Спустя два дня есть подозреваемый, который судя по всему, совершил другое преступление именно в день убийства девочки. Свидетели видели тоже с их слов другого человека рядом с девочкой. — Это был высокий, худощавый мужчина, с неуклюжей походкой — говорила женщина. — Он не производил впечатления убийцы, я думал он учитель — продолжала она. — Почему вы не подошли к ним? — безучастно спросил Петр. — Почему не спросили кто он? Может быть этого бы не случилось — как-то вскользь буркнул он и отвел взгляд. — На нем были очки, я не думала, что он её убьёт — словно оправдываясь ответила свидетельница. — Девочка шла с убийцей, но вы просто поверили очкам? — вновь спросил следователь. Женщина опустила глаза и вытирая слезы, просто молчала. — Вы можете идти — оборвал тишину Петр и повернувшись к лейтенанту, спросил: «Кравченко здесь?». — Да — ответил лейтенант. — Приведи его сюда -.

Спустя пару минут Кравченко ввели в кабинет. Это действительно не простое дело, сложное, да и получившее резонанс по всей области. Подозреваемый весьма сомнителен, несмотря на то, что был раньше осужден за подобное преступление, да и живет не далеко от места убийства. Он всё отрицает, сознается в краже, которую совершил как раз в тот вечер, когда убили несчастную девочку, соседи говорят, что его там не было и описывают совершенно другого человека. Кравченко уже здесь, он взволнован, испуган и кажется, что он действительно говорит чистую правду. — Я хочу вам напомнить, что, сотрудничая с нами, вы смягчаете своё наказание — говорил следователь. — А почему я должен себя оговаривать, чтобы вы смягчили мне наказание? — нагло ответил Александр. — Нет, не надо оговаривать, нам нужна правда — ответил следователь.

Кабинет просторный, весьма светлый. Пётр на несколько секунд замолчал и уткнулся в записи, водя пальцами по строчкам. — Правду я тебе сказал уже, начальник! — оборвал тишину Кравченко, с ехидной улыбкой. — Ты увлёкся! — снова процедил Кравченко.

— Я услышал тебя! — ответил Пётр, закрывая папку. Пётр вёл себя неуверенно, порой взбудоражено отводил взгляд на какие-то записи, водил руками по столу. — Ты за что прошлый раз сидел? — спросил он. — А какое это имеет отношение? А если бы я сидел за кражу, ты бы все кражи на меня повесил? — ответил подозреваемый. — Мы говорим с тобой не о краже — не отступал Пётр. — Девочку убили возле твоего дома, ты тут признаешься в кражах! — и нервно закурил. — Я тебе сказал уже, не трогал я девку! — снова ответил Кравченко. — Нырко! — крикнул Пётр, глядя на дверь. В кабинет вошел высокий, коренастый охранник. — Отведи его пока в камеру — спокойно сказал Пётр.

Прошло больше двух недель. Кроме Кравченко не было ни одного подозреваемого. Родители девочки уже дважды приезжали в отделение, упрашивая начальство отделения найти убийцу и сделать всё, чтобы убийство не было безнаказанным. Майор Петренко понимал горе родителей, осознавал весь груз этой беды и не хотел остаться в стороне. Местные газеты, радио, да и просто люди в беседах не обходят этой трагедии. На похоронах у бедной девочки собралась вся школа, партийные активисты. Весь город закипал от происходящего. Слухи расползались каждый день, ставя то одного, то другого более-менее подходящего под подозрение. Лишь бедолага Кравченко постоянно был на мушке у следствия и порой даже боялся выходить из дома, чтобы вновь не подать какой-то повод для подозрений. Может быть скоро он и сам начнет верить, что сотворил это?! Его жена, заходя в магазин, чувствует взгляды, вопли, наверное, скоро станет слышать мысли людей, что вокруг. Чувствуется отвращение к ней, презрение и ненависть. Что чувствует беременная женщина, когда вся улица смотрит на неё с ненавистью и призрением, откровенно презирая её. Её маленькая дочь и та стала изгоем. С ней запрещают играть её сверстникам и буквально в момент, стоит ей переступить за ворота, родители отзывают детей и уводят. Приходится постоянно объяснять что-то ребенку, испытывая искреннюю жалость и отчаяние, а порой жалея саму себя. Может однажды люди сами совершат самосуд над ней и её мужем?! Уже появляются люди, которые чуть ли не сами видели, как Кравченко пытал эту девочку и на руках нес к реке. Но почему же он так внимательно воспитывает чужого ребенка и так ждет появление своего? Вечерами эта семья уходит в свою частную жизнь, стараясь не думать о том, что будет их поджидать завтра. Она иногда смотрит на свою дочь, как та рисует, или играет с куклами и вновь по её щекам текут слёзы. — Почему такое отношение к ней? Ну неужели это она изнасиловала и убила?! — недоумевает мать. Маленькая девочка, не задумываясь об этом рисует на листке солнышки, траву и домик.

Утром вновь Александр идет на работу. Нет, как раз в коллективе сотрудников он может не оправдываться.

Район буквально погряз в ненависть. Кравченко проходя по улице, чувствует, как лишь увидев его, люди начинают шептаться. Буквально полгода, как освободился из тюрьмы, отбывая срок за похожее преступление, он прекрасно осознаёт, что по крайней мере в этом районе ни у кого не остаётся сомнений в его вине.

Доезжая до места убийства Пётр уже не первый раз бросает взгляд на старенький домик, который одиноко стоит не далеко от моста. Говорят, что там редко бывает хозяин, порой даже кажется, что дом сир и никому не нужен. Местные видели хозяина дома считаные разы, да и толком не помнят даже как он выглядит. — Мужчина статный такой, но бывает очень редко — говорила пожилая женщина, отвечая на вопрос Петра. — Идём, посмотрим — сказал Пётр.

Покосившиеся заборы этих улиц вызывали особое волнение и жуть. Доходя до домика, Пётр смотрел по сторонам и закуривая, сказал: «Давай, сначала в окна посмотрим!».

Темно, ничего не видно, но какое-то чутьё подсказывало, что они на верном пути. — Можем посветим? — спросил лейтенант. Пётр молча всматривался в окно и молчал. — Командир, давай посветим? — снова спросил лейтенант. — Давай — ответил Пётр и отошел в сторону. Чувствовалось какое-то напряжение. Даже сама интуиция подсказывала, что они на верном пути. Закуривая, Пётр снова кинул взгляд к окну, и вновь подошёл. — Командир, я уже здесь! — суетливо выкрикнул лейтенант и стал светить. Всё равно ничего не было видно. — Смотри, смотри! — крикнул лейтенант. Пётр подошёл и посмотрев в окно, спросил: «Что там?». — Может, зайдём туда? — спросил лейтенант. — А что ты увидел? — спросил Пётр.

Вокруг нет не единой души. Казалось-бы каникулы, в школах, новогодние праздники, прекрасный зимний день. Но вокруг тишина и на улице нет не единой души. Чувствуется какое-то напряжение, которое постепенно нарастало и казалось, что с минуты на минуту всё закружится и взмоет в воздух. Позади слышен лай собак, который сливается с каким-то шумом, то нарастающим, то стихающим. Будто даже время шумит, и каждая минута проносится перед глазами, словно её можно видеть, или как-то чувствовать.

— Давай осторожно зайдём — сказал Пётр и указал на хлипкую, деревянную дверь. — Хорошо — согласился лейтенант. Они подошли к двери и замерли. Чувствуется неправильность этого поступка, какая-то странная глупость, то подступающая, то наоборот отходящая в сторону. — Смотри по сторонам — сказал Пётр.

Открыть дверь не составило особого труда. Буквально спустя три минуты они уже вошли в дом. — Не свети — прошептал Пётр и прикрыв дверь, зажёг спичку.

Дом был холодный, довольно не обжитый и пустой. Голые стены, покрыты сыростью, пол усеян грязными следами, пылью и кусками грязи. — Это что вообще такое? — прошептал лейтенант, проходя вперед. Коридор маленький, переходит в комнату. За спиной завывает ветер, который пытается ворваться в дом. Под ногами скрипит пол, и от волнения подкашиваются ноги.

Посреди комнаты стоял один деревянный стул, а у стены стол. — Вот, смотри — присаживаясь на корточки, говорил Петр, указывая на окровавленную тряпку, лежащую у стены. — Посмотри — снова прошептал Пётр. Тряпка пропиталась кровью и застыла. Наверное, очень торопился и бросил её здесь у стены. Не обязательно быть убийцей, чтобы на даче у тебя оказалась старая майка, пропитанная кровью. Перед носом странный запах. Смешалась сырость, запах какой-то ветхой халупы с не меняными лет восемь занавесками. Здесь даже просто быть противно. В дальнем углу стоит старенькая, односпальная шконка, с сырой, старой постелью. Такие чаще можно встретить в сёлах, где-то у стариков. Пётр подошел к шконке, приподнял подушку, затем приподнял край покрывала. Спёртый, странный запах грязной, сырой и старой постели, её вид отталкивал. Следов крови нет, нет даже ощущения, что здесь кто-то спал, но жёлтые пятна, с какими-то зеленоватыми зёрнами, тёмные разводы уже оставляли осадок.

На пыльном подоконнике лежат детские колготки и трусики. — Командир, смотри — показал пальцем лейтенант. — Что там? — спросил Пётр и подошёл к подоконнику. — Охренеть — прошептал Пётр.

Дом, в который так бесцеремонно вломился Петр, принадлежал члену партии, да и активисту к тому же. Доказательства, следы, да и всё, что указывало на вину активиста сейчас вообще никто не собирался рассматривать. Лишь днем вчера отпустили Кравченко, и взяли в разработку хозяина того дома.

На похороны к девочке приезжали из газеты. Маленький городок буквально закипал от происходящего и, наверное, из каждой кухни доносились разговоры о несчастных родителях и бездействующей милиции.

Интеллигентный мужчина, который был хозяином этого дома явился в отделение, но ничего существенного от него добиться не удалось. Говорил медленно, вдумывался в вопросы, порой переспрашивал. Говорил на украинском, порой переходил на русский, но отвечал весьма понятно. Постоянно поправляя очки, он лишь говорил о проститутках, которых водил в этот дом, и о том, что не слышал ни о каком убийстве. — Откуда там детские колготки и трусики? — спросил Пётр. — Не знаю, може хтось без мене заходыв? — ответил мужчина, глядя в пол и поправляя очки. — Вы совсем ничего не понимаете? — уже более напряженно спросил Пётр. — Какие проститутки?! Кто подкинул?! — вновь спросил Пётр. Мужчина молчал, затем поднял глаза и вновь ответил: «Нащо мне убываты девочку? Я люблю детей, я виноват тики в том, шо этот дом мой?».

— Евгенич! — раздался голос из-за двери. Дверь приоткрылась и в кабинет вошёл щупленький милиционер. — Что ещё?! — нервно спросил Пётр. — Зайди к Петренко сейчас! — ответил милиционер. — Через минуты десять зайду — ответил Пётр. — Уже просят зайти, там начальство собралось! — не отступал милиционер, проходя по кабинету. — Посиди с этим, я сейчас приду! — вставая, сказал недовольным голосом Пётр и направился к выходу из кабинета.

Просторный кабинет, с двумя столами, длинным столом и простым кабинетным, которые расположены букой «Т». За столом сидело несколько людей в гражданском, во главе стола сидел полковник, с надменным взглядом, смотрящий на Петренко. Очевидно они приехали по поводу этого громкого дела, которое взбудоражило область, и как раз по поводу партийного активиста, который сидел в кабинете Петра. Пётр будто провинившийся хулиган, которого вызвали в кабинет директора, с поникшим видом, входил в кабинет и так и замер перед дверью. Один из людей в гражданском был весьма узнаваем. Второй секретарь обкома, который здесь бывал не однажды. Второй был первым секретарем городского комитета. Они с важным видом смотрели на полковника, пока тот что-то рассказывал, поглядывая на дверь, в ожидании.

Второй секретарь обкома поглядывал иногда на Петренко, будто хотел что-то спросить.

— А вот и он! — сказал с улыбкой Петренко. — Здравия желаю — виновато произнес Пётр. Несколько секунд молчания, которое накаляло обстановку. — Ну, что ты стоишь там? Присядь! — оборвал тишину грубый голос полковника. — Пока никто тебя расстреливать не собирается — добавил полковник и перевел взгляд на Петренко, буркнув: «Согласен?!». — Так точно, товарищ полковник! — ответил Петренко.

Пётр медленно подошёл к столу и вновь замер. Он посмотрел на полковника, словно ожидая какого-то одобрения.

— Садись, садись — сказал полковник, и посмотрел на папку, которая лежала на столе перед ним. Пётр уселся и положил руки на стол, словно школьник за партой. — Об этом деле уже знает вся область! — напряженно говорил полковник, открыв папку. — Не сегодня, завтра будет знать вся страна — перебил секретарь горкома. — Согласен, ситуация катастрофична — добавил полковник. — Вы допрашиваете у себя в кабинете партийного деятеля, Петр Евгеньевич? — подключился второй секретарь обкома.

— На каком основании честный человек, член партии оказался в качестве подозреваемого? — снова обратился мужчина. — В его доме обнаружили — попытался ответить Пётр. — Как вы оказались в его доме? — перебил его тут же тот же мужчина. — А может кто-то так же, как и вы проник в дом честного человека и там убил бедную девочку?! — добавил секретарь горкома. — Тихо, тихо, товарищи! — стал говорить полковник, успокаивая обстановку. — Нам нельзя поддаваться эмоциям, а нужно решить это недоразумение. — Как вы хотите его решить? — не отступал все тот же мужчина. — Мы не будем вступать в конфликт — более напряженно ответил полковник, и сделав глоток воды из стакана, продолжил: «Вы сейчас отпустите члена КПСС, извинитесь перед ним и продолжите работу». Петр молчал. То, что приедет партийное начальство и полковник они прекрасно понимали. Столь резонансное дело не могло обойти внимание партии. Другой вопрос, почему какой-то активист, вызванный на допрос, послужил такому противоречию, и чем вызвано такое бесцеремонное вмешательство? Почему спустя двадцать минут после начала допроса сюда заявился полковник и представители обкома? Неужели если следующий подозреваемый окажется членом КПСС, сюда вновь заявится половина области и будет плевать на объективность.

— По-вашему член партии не может быть насильником и убийцей априори? — вклинился Петренко, заступаясь за подчиненного. — Вам кто-то это сказал? — сквозь зубы произнес полковник. — Нам не нужны разногласия — продолжил он. — Хорошо, мы сейчас же выпустим его и продолжим искать преступника — ответил Петренко.

— У вас ведь есть ещё один подозреваемый?! Кравченко кажется? — спросил уже более спокойно полковник, водя пальцем по буквам на одном из листов. — Так точно! — ответил Пётр. — Очень хороший подозреваемый, что вам не нравится? — вновь спросил полковник. В происходящем чувствовался абсурд. Складывалось ощущение того, что сейчас будут хватать первого попавшегося и сажать даже без суда и следствия. — Товарищ полковник, я конечно с уважением отношусь и к вам, и к товарищам из обкома, но мы не можем брать Кравченко без каких-либо улик — с настороженностью и волнением в голосе ответил Петренко, щурясь, будто чувствуя гвалт, который вот-вот на него посыплется.

— Ну естественно — протянул полковник с ухмылкой. — Вы должны найти улики — добавил он. — Вам просто не нравится Кравченко? — спросил Пётр. — Мне перестаете нравиться вы! — вдруг его оборвал грубый, надменный голос второго секретаря обкома. — Я сюда приехал не для того, чтобы пререкаться с вами! — снова добавил он. — Вы вламываетесь честным людям в дом, вызываете их как бандитов повестками и ждёте, что мы будем на это смотреть?! Полковник, отстрани его от этого дела и назначь компетентного следователя! — вновь крикнул второй секретарь.

— Товарищ секретарь, я прошу вас — вновь вступил в разговор полковник. — Я знаю Петра с очень хорошей стороны и не хочу вмешиваться в работу следствия, но хочу внести корректировку — закончил полковник и снова налил воды. — Вы может быть действительно хотите передать дело кому-то? — спросил полковник, снисходительно посмотрев на Петра. — Дело не простое и возможно вам будет лучше просто понаблюдать?

— Вы хотите меня отстранить? — растерянно спросил Пётр. Затем он посмотрел на Петренко и продолжил: «Этот несчастный Кравченко вышел из тюрьмы, женился на женщине с ребенком, она вторым беременна». — Я бы не хотел этого, но я хочу скорейшего финала этой вздорной истории и готов поручить это дело более опытным товарищам из области — стал объяснять полковник. — И думаю, товарищи из партии меня поддержат. Ведь так? — спросил он. Секундная тишина и полковник, закрывая папку, стал разъяснять: «Я не отстраняю вас, но возглавит это дело с завтрашнего дня более опытный оперативник, а вы сможете вместе с ним вести это дело, заодно сможете поучиться чему-то». После этих слов наступила полная тишина. Петренко посмотрел на Петра и с понимающим видом, просто молчал. Очевидно, это решение было принято ещё до разговора и вполне возможно, что не было лучшей ситуации, что именно таким образом всё расставить. — Товарищ майор, к вам завтра приедет один из опытнейших следователей…. Думаю, что вы сможете найти с ним общий язык — процедил полковник и встал из-за стола. — Так точно — ответил Петренко.

Утром в кабинете Петренко уже собрались все сотрудники отделения, встречая помощь из области. Обстановка не была накалена, но чувствовалось волнение, которое исходило от каждого. Понятно, что дело разрабатывалось не идеально, были пробелы, но обычно это не так остро воспринималось. Чувствовалась тревога, какая-то непонятная суета, когда в кабинете Петренко сходятся все сотрудники, и о чем-то шепчутся. — Приехал! — сказал кто-то из сотрудников, глядя из окна на только что подъехавшую Волгу. Опытный оперативник капитан Филатов представительно сидел по правую руку от Петренко и выслушивал всё, что удалось наработать Петру. Он будто вникая листал все записи, которые лежали в папке, кивал, и порой вдумчиво уходил в себя, что-то обдумывая.

— Нужно сегодня же снова всех опросить! — стал говорить Филатов. — Нужно опросить всех продавщиц магазинов, которые там, вблизи, нужно опросить всех учителей — подчеркивал он, иногда заглядывая в папку. — Кравченко мы не отбрасываем, и продолжаем разрабатывать, в том числе и его! — закончил он.

Петренко одобрительно посмотрел на Филатова и развёл руками.

— Ну, что, тогда едем! — буркнул Филатов.

В отделении чувствовалась оживленность и суета. В ответ он не услышал не единого предложения, или поправки. Буквально спустя несколько секунд кабинет Петренко опустел и казалось, что началась оживленная работа.

Словно показывая своим примером как надо работать, Филатов немедленно выехал в тот самый район и в темпе вместе с Петром допрашивал людей, докапываясь до каждого слова, вызнавая у них каждую мелочь. Даже местные алкоголики, которые казалось, никого не интересовали, не остались без внимания. Казалось-бы какая разница, что скажут местные алкаши? Неужели это может как-то адекватно повлиять на работу следствия? Что может привидеться с пьяных глаз потерявшему голову пьянице? Но Филатов не оставил без внимания никого, и это принесло уже первые плоды. Два алкоголика вполне охотно вступили в разговор с Филатовым и охотно рассказали, что на новогодние праздники они собирались у одного из друзей, который по-пьяному рассказал, мол это он убил девочку. Доверять, или не доверять пьяному, престарелому дураку, который так себя оклеветал уже задача следствия. Та и мало ли, кто и что может сказать за бутылкой. Такие свидетели очень ненадежны и весьма бесполезны как правило для следствия. Половина алкашей сейчас могут начать показывать на цыган, которые и в дом могли залезть, и украсть, да и девочка могла увидеть, а они её там всей шайкой изнасиловали и убили. Да и мало ли, какие причины у собутыльников показывать друг на друга. — Хотите мы покажем где он живет? У него дочь Райка в горкоме, их семью тут все знают! — говорил бомжеватый мужичок. Таким верить на слово особо не приходится, однако и отбрасывать такие показания нельзя. Представительный, статный Филатов, у которого рост под два метра, в чистом, довольно недешевом пальто, отчищенных туфлях, выглаженных брюках, стоит и с интересом говорит с небритым, грязным, беззубым алкоголиком. У того вязанная шапка, которая растянулась и уже начала разлезаться, дырявые штаны синего цвета с коричневыми, грязными пятнами, и тулуп на два размера больше него самого. Алкоголик трясущимися руками поднес к губам помятую папиросу и взяв её губами, стал рыскать по карманам в поисках спичек. — Сейчас покажешь! А почему раньше не рассказали? — спросил Филатов. — Так это… — суетливо говорил алкоголик, затем подкурил папиросу и продолжил: «Случая не было! Ты ж знаешь, у нас всё надо успеть утром, а к обеду мы уже еле ходим». — Ну, поехали тогда? — спросил с улыбкой Филатов. Второй между разговором любезно попрощался и ушёл.

Приехали они к дому подозреваемого довольно быстро. — Колька! — стал кричать алкоголик. — Колька! — снова крикнул он. В ответ была тишина и казалось, что дома никого нет. Ветхий домик, кирпичный, с деревянной пристройкой, покрашенной в синий цвет. — Колька! — вновь крикнул мужик. — Иди! — строго сказал Филатов. — К-куда? — спросил мужик, подавившись дымом папиросы. — В дом! — ответил Филатов и расстегнув кобуру, достал пистолет. — Вперед! — вновь сказал Филатов. Мужик дрожа подошёл к покосившемуся забору и протянув руку, отодвинул крючок. Скрипя, дверца открылась и вот, он прошёл во двор. Филатов спешно шёл позади и вот, они уже подошли к дому. — Начальник, может его нет? — спросил алкоголик. — Иди, посмотри в сарае! — сказал Петру Филатов и направился к двери дома. — Начальник его нет наверное — волнуясь, снова сказал мужчина. Филатов резко дернул дверную ручку, но дом был закрыт на замок. — Что у тебя? — крикнул он на Петра. — Никого — ответил Пётр. — Я ж говорю, что нету — снова сказал алкоголик. Филатов спустился и схватив мужичка за ворот тулупа, крикнул: «Где он?!». — Так не знаю — ответил мужичок. — Узнаю, что соврал, пристрелю — сказал Филатов и отбросил алкоголика в сторону. Тот не устоял на ногах и повалился на землю, выронив папиросу. — Так не вру я! Я ж не один слышал — поднимаясь, говорил алкоголик. Филатов подошёл к нему и улыбнувшись, опустил пистолет в кобуру, а затем врезал ногой в лицо, не успевшего встать мужичка. Бедолага вновь повалился на землю, и тут же Филатов добил его, вновь попав ногой в лицо. — С нами поедешь! — крикнул Филатов. — Подними его! — скомандовал он, глядя на Петра. Тот подал бедолаге руку и помог встать. — Куда ехать, начальник? — еле слышно спросил мужичок. — Напишешь показания! — ответил Пётр. — Да вы что? Я ничего писать не буду! Мне тут потом жить ещё — процедил испуганным голосом алкоголик. Филатов застегнул кобуру и подходя к несговорчивому мужичку, говорил: «Ты думаешь, что я играться буду с тобой?! Или ты набрехал мне?». — Да нет, начальник! Вот те крест — перекрестился тот. Филатов вытер носы испачканных туфель, спрятал платок в карман и вновь сказал: «Тогда напишешь!». — Да нет же! Не надо! — стал вновь уговаривать алкоголик. Филатов сжал руку в кулак и впился глазами в стоявшего перед ним мужичка, глядя словно на насекомое. — Ладно! — сквозь зубы сказал Филатов. Глухой удар под дых, от которого бедолаге перехватило дыхание, и он согнулся, схватившись руками за живот. Филатов схватил бедолагу за ворот и вот следующий удар пришёлся в живот, а затем глухой удар по затылку кулаком сбил мужичка с ног. — Ладно! Ладно! — выдавил из себя мужчина и град ударов в одну секунду закончился. — Вот и всё! — прокомментировал Филатов и плюнув на бедолагу, направился к автомобилю.

Уже наступил поздний вечер. Городской парк был тёмным, лишь тусклый свет фонаря освещал его. Бедолага, который буквально пару часов назад написал свидетельские показания, сейчас торопился к друзьям, которые вновь сообразили на выпивку и сидели на одной из лавочек, выпивая. — Где Колька? — спросил он у друзей. — Так в магазин пошел, будет сейчас — ответил один из друзей. — Ясно — ответил тот и закурил папиросу.

— Что случилось то? — спросил басистым голосом один из товарищей, между тем жуя. — Вот тебе всё знать надо! — отвертелся от вопроса бедолага. — Колька, тут вон ищут тебя! — услышал он позади себя и повернувшись, увидел Николая. — Поговорить надо! — крикнул он и направился к Николаю. Они отошли в сторону, и побрели в глубь парка. — Тут за тобой менты приезжали! Ищут тебя! — сказал он. — Зачем?! — спросил Николай. — Так за ту девку! Помнишь ты пьяный говорил? — ответил ему товарищ. — Ну то ж я пьяный был! — отбивался Николай. — Знаешь, ищут! Правда! Тебе бы деться куда! Вот видишь, я по морде получил, меня ж допрашивали! А у тебя и дочь в партии! — говорил мужичок. — Ох мама, мама! Прошептал Николай. Так они вернулись к товарищам. Один стакан, затем второй. Крепкие папиросы, и всё постепенно забылось. В голове всё стало смешиваться, кажется всё далёким и забытым, будто проблем нет, словно они уже решены. Рядом товарищи, которые смеются, разговаривают, что-то обсуждают. Мат, который сливается со смехом, и всё это мгновенно уходит на второй план, когда он вновь вспоминает о том, что его ищет милиция. — Давайте ко мне пойдём! Холодно уже! — доносится бас одного из выпивших. — Да, а по пути ещё купим! — говорил второй. Сначала лёгкая эйфория помогла забыться и увела всё на какой-то второстепенный план, но спустя пару минут вновь он почувствовал тревогу, сменявшаяся уже волной мыслей, которые его атаковали и не давали покоя. — Идём! Идём — услышал он снова. — Колька! — позвал его один из пьяниц, толкая в плечо. — Идите, я сейчас догоню вас! — ответил он, и закурил папиросу.

Гвалт голосов стал отдаляться, смешиваясь с окружением и затем вовсе пропал из его внимания. Лишь волна мыслей кубарем налетела. Он докуривал папиросу, затем закурил ещё одну и так, сидел и молчал. Прошли минуты, затем дошло да часа, и он по-прежнему был там.

Хлопья снега ложились на лавочки, на дорогу, и на замерзшие ветки деревьев. Он погружен в свои мысли, но спустя пару минут он обратит внимание на красоту, которая его окружает. Огни машин, которые проезжают недалеко от парка, порой освящая фарами дорогу, видит свет от фонарных столбов, тускло горящих над дорогой. Он слышит голоса людей, которые изредка проходят мимо него. И будто обухом по голове ударит вновь страх. Неприятный, странный, навязчивый вкус спиртного, который до тошноты ему не приятен, становится хуже. Наверное, от холодая он стал трезветь и почувствовалась головная боль. Сколько времени прошло? Глаза начинают закрываться, клонит в сон и, наверное, здесь же он и останется. Боль бьёт по затылку, затем по вискам и по переносице. Прикоснувшись руками к лицу, кажется начинает приходить в себя и хочет встать, но вдруг чувствует, как покидают силы. Взяв снег, проведет по лицу и вновь волна, которая охватывает всё его тело. Странное чувство, которое смешивается с болью, тошнотой, и затмением уволакивает его в сон. Он свернется на этой лавочке, как бездомный кот, поднимает воротник, натягивая на лицо, чтобы на лицо не падали снежинки и таким образом уснет.

Утром его найдёт дворник. Нет, он не замёрз до смерти на этой лавочке, а повесился при помощи шарфа на одном из деревьев.

Дальше всё происходило сумбурно. Сначала всё как бы списали на повесившегося алкоголика, дело уже было хотели закрывать, но спустя пару недель на горизонте вновь появился Кравченко, и Филатов вновь стал сомневаться.

Кравченко легко согласился с преступлением и чуть ли не писал чистосердечное признание, но тут же им стал вновь интересоваться Филатов. Уже когда шло дело до суда, он впервые встретился с Филатовым.

Пётр присутствовал, но не принимал участия в разговоре. Он отстранённо сидел и слушал, лишь иногда включаясь в тему разговора. Филатов был спокоен, весьма уверен в себе и не готов отступать.

Казалось, что ему совершенно всё равно виновен ли бедолага Кравченко, а он просто задался целью.

— Много слышал о тебе! — с улыбкой говорил Филатов, переводя взгляд на Петра. — Кравченко молча смотрел на Филатова, потом посмотрел на Петра и спросил: «Это конечно радует, но сейчас то вы что хотите?». Чувствовалось недоверие, непонимание и страх, который читался в глазах и в каждом движении Александра. — Ты, что? Волнуешься? — спросил Филатов, посмотрев в глаза Кравченко. — А чего мне волноваться? — пожал плечами Александр. — И я так считаю…. А чего тебе переживать? Ты ведь совершил только кражу, на тебе ведь больше ничего? — стал говорить Филатов. — Ты ведь не проходишь у нас по изнасилованию и убийству? — добавил он и встал. — Ну да! Я и тогда честно сказал, что крал, но не убивал никого! — сказал Кравченко, с невозмутимым лицом. Обстановка становилась напряженной. Полная тишина, молчание и вот резкий хлопок, стон Кравченко и крик Филатова: «Ты, что меня за дурака держишь?!». Он выбил из-под Кравченко стул и стал добивать его ногами. — Ты, что думаешь я таких умных не видел?! — говорил Филатов и добивал его ногами. — Решил уйти по краже?! — сквозь зубы говорил Филатов и схватив Кравченко за ворот куртки, потянул к себе. — Ты признаешься, и поедешь на полную катушку! Если не признаешься, я заставлю! — добавил он.

Так и вышло. Спустя неделю, просидев в изоляторе с буйным уголовником, после всех издевательств, Кравченко признался в убийстве девочки. На суде он пытался указать, что его заставили признаться, но суд ему не поверил. Спустя два месяца суд приговорил Александра Кравченко к расстрелу.

Он до конца ждал, что однажды всё прояснится, и он выйдет из тюрьмы. Может быть его помилуют, или найдётся настоящий преступник.

Здесь запрещены свидания с родственниками, запрещены передачки и посылки, но разрешены письма.

Спустя пару месяцев, после того как он оказался в камере смертника, из письма он узнал, что у него родился сын. Будучи на свободе, он ждал рождения этого ребенка, откладывал деньги, надеялся.

Уже по-другому воспринимается жизнь. Здесь начинаешь ценить то, чего вчера ты не замечал. Вдали от дома, понимая всю свою хрупкость, тщетность и обреченность, ты ждешь письма из дому. Может быть на клочке письма ты сможешь уловить запах родных стен, или прочтешь родные слова, которые для тебя важны как никогда.

Старое здание, с высокими потолками и длинными коридорами. Двор огорожен колючей проволокой и высоким кирпичным забором. Когда его сюда привели уже была весна, и так в памяти и отложились оживающие после зимы деревья. То холодное, солнце, что только просыпалось и начинало согревать землю. Ранним утром, светлая улица, металлические ворота и запах весны, который не сравнится ни с чем. Это приятный запах деревьев и тепла, знакомый из детства. Когда перед каникулами он утром шёл в школу. Те далекие времена, когда утром он выходил из дома и чувствовал приятную прохладу, от просыпающегося солнца. Оживающая улица, всегда приветливо встречающая, и вместе с ней он входил в новый день. За спиной стоит мама, провожая его взглядом, а потом закрывает калитку, а он здоровается с ребятами, и так все вместе идут в школу. Освящается часть школьной площадки, а другая почти всегда в тени и там было прохладней. Это не забудется никогда.

Сейчас, когда он уже почти три года живет в камере смертника, он не однажды прокручивал в голове те моменты из детства, не единожды возвращался в юность и вспоминал те годы. Мог ли тот мальчик, идущий весело с друзьями в школу знать, что будет заканчивать свою жизнь здесь, в холодной камере, с решетками на окне? Наверное — нет.

Прошло три года с того момента, когда его приговорили к смертной казни. Борьба за жизнь продолжается и до сегодняшнего дня, но уже опустились руки. Дело вновь пересматривали, апелляция в высшие суды, мольбы о снисхождении, но каждый раз приговор остается без изменений. Обреченность чувствуется буквально во всем. Ночами порой снится дом, жена и мать. Порой просыпаясь, он хочет вновь уснуть, чтобы остаться во сне навсегда, но вот за металлической дверью слышны шаги и звучит команда: «В исходную!». — Эх, не легка жизнь! — думает каждый в смертном коридоре. Ведут по коридору в полусогнутом положении, заведя руки за спину. Отношения со стороны конвойных терпимое, но тем не менее очень часто напоминают: «Ты не в исправительной колонии, ты здесь для исполнения приговора!». Редкие письма из дому, читая которые он вновь пытается мысленно перенестись в родные места. Становится ценным всё и это ощутимо с каждым днём. Ценен даже домашний запах, который с трудом улавливается на листочке, тот он любит почерк, которым оно написано и ценит это всё сильнее. Порой в ожидании казни, он хочет скорее прекратить всё, а порой вновь надеется на милость. Стены выкрашены до половины в синий цвет холодная камера давит с четырех сторон, словно каждый раз становится всё уже. Он точно знает, что вся камера ровно шесть шагов, которые он совершает ежедневно из одной стороны в другую, но порой кажется, что он сходит с ума.

Когда смертника выводят из камеры, это происходит строго в наручниках, и прежде чем откроют дверь, он вытянет руки в кормушку на двери и его руки закуют. Перед ним открывается железная дверь, затем его выводят из камеры два конвойных, а третий позади закроет за ними дверь, и таким образом он идёт в баню, возможно в последний раз в жизни.

Баня — это обыкновенная камера с шлангом, из которого течёт холодная вода, тазик и кусок хозяйственного мыла. В бане заключенный проводит около двадцати минут, но периодически дежурный заглядывает в глазок. Он за стиркой отвлечется от воспоминаний, или грусти. Здесь он уверен, что сейчас его точно не убьют. Более разряженный, влажный воздух, которые впервые секунды приятно опьяняет, а дальше он забудет и это и спокойно сможет побриться, обмыться и выстирать вещи.

Спустя двадцать минут за дверью вновь подаётся команда: «В исходную!». Теперь он становится у стены и ждёт, когда его выведут. Таким образом он проведёт последний вечер в своей жизни.

Старая кирпичная тюрьма огорожена колючей проволокой, и высоким кирпичным забором. На окнах железные решетки, а на некоторых, в частности на окнах камер смертного коридора к решеткам приварены железные листы. Высокие потолки, по коридорам добротные арки. Яркий свет вечером становится тусклее, и когда стихают разговоры, становится слышно каждый шаг дежурного, который сегодня ровно в 10 часов вечера выйдет из смертного коридора, закроет за собой железные двери и сдаст на вахте ключи.

Исполнитель приговора за час до исполнения приговора получает служебный пистолет и выслушивает подробную инструкцию и вот, четверо конвойных и дежурный входят в смертный коридор. Слышен звонкий лязг стали, когда открывается решетка, и они быстрым шагом идут к камере, где содержится Кравченко. — Осужденный Кравченко, на выход без вещей! — командует дежурный. Узник быстро реагирует на команду и быстро подходит к железной двери, изворачивается и сует руки в кормушку. Один из конвойных сразу заковывает его руки наручниками и командует: «Отойди от решетки!».

Кравченко отходит в сторону и звучит два звонких щелчка, а затем открывается дверь. — На выход! — командует дежурный. Он резко выходит из камеры и тут же два конвойных хватают его под руки и тут же разворачивают в сторону выхода. Дежурный закрывает дверь, и тут же все идут в сторону поста. В голове тысячи мыслей. Почему вдруг в десять часов вечера за ним пришли? Неужели пришло время расстрела? Может быть наоборот его выпустят? Вот они дошли до ещё одной железной двери, и дежурный открывает её и когда они выходят, дежурный остаётся в смертном коридоре и закрывает за ними дверь.

— Направо! — командует один из конвойных, и они поворачивают. Перед ним открыта дверь в кабинет, где он видит прокурора, который сидит за столом, а рядом с ним начальник тюрьмы. Напротив, кабинета открыта железная дверь в камеру. — Фамилия, имя, отчество — процедил прокурор. — Кравченко Александр — ответил узник. — Год рождения? — снова спросил прокурор. — Тысяча девятьсот пятьдесят четвертый — ответил Александр. — Вы подавали прошение о помиловании? — как-то холодно прозвучало снова от прокурора. — Да — с надеждой в голосе ответил смертник. Минутное молчание, шелест бумаг, и Александр чувствует на себе взгляд прокурора и начальника тюрьмы. — Саша, мне очень жаль, но пришел отказ… — сказал прокурор. В мыслях мелькают разные картинки, стало бешено биться сердце, будто сейчас выпрыгнет из груди. — Что же теперь будет? — с трудом выдавил из себя он, не отпуская надежду. — Приговор будет исполнен — ответил прокурор. — Хочешь покурить? — спросил начальник тюрьмы. — Так… так точно — ответил Александр. Учащенное дыхание, быстро колотится сердце, так, что даже в рёбрах ощущается боль. — Сними браслеты — скомандовал начальник тюрьмы, и конвойный расстегнул наручники на руках Александра. Он чувствует свободу в руках, и трясущимися руками берет из руки начальника тюрьмы сигарету. — Что же, вы меня убьёте? — дрожащим голосом произнес Кравченко, и потянулся огоньку от спичек, чтобы подкурить сигарету. Вокруг была полная тишина. Прокурор и начальник тюрьмы безучастно сидели и молчали. Александр затянулся горьким дымом сигареты и закрыл глаза. Всё кажется нереальным, каким-то вздором, который вот закончится и всё будет простой шуткой. Несколько затяжек и он чувствует, что даже цвета становятся ярче, чувствует, что шум, которому он раньше не предавал значения, стал громче и как-то нападает новая волна мыслей. Может быть это и есть звук жизни? Может быть сейчас, когда Фемида взмахнула мечем и ему остается жить какие-то незначительнее минуты, он стал слышать то, что положено слышать человеку перед смертью? Как же сынишка, которого он так и не увидел? Неужели, даже перед смертью он не сможет увидеть хотя бы его фото?

— На этап! — скомандовал начальник тюрьмы, закрыв какую-то папку. — Что? На этап? Я куда-то поеду? — мелькнуло в его мыслях. Позади два здоровенных конвоира взяли его за руки и мгновенно заковали в наручники. Спустя несколько секунд его повели из кабинета в ту камеру, что, напротив.

Он чувствует, как его спешно подталкивают и старается идти быстрее. Входя в камеру, он видит двоих конвоиров, и затем оглянувшись, он увидел, как сзади закрылась дверь. Конвоиры, которые вели его отошли и вот в руки одного из конвойных блеснул пистолет. — Что?! — испуганно шепнул он, будто не ожидал. Рука конвойного поднялась и вытянулась в его сторону и вот резкий хлопок, звон гильзы, которая ударилась о стену и упала на пол и глубокий вздох Александра. Брызг крови, тяжёлый хлопок и смертник опустился на колени. Пуля вошла в переносицу. Тяжелое дыхание сменилось хрипом и ноги судорожно подкосились, после чего он грохнулся на пол. Тяжелые шаги конвойных сменились скрипом, и вот в камеру вошел врач. Врач, опустившись на корточки, коснулся двумя пальцами шеи, чтобы нащупать пульс. Несколько секунд он держит руку у шеи смертника, а затем посмотрев на стоявшего у стены начальника и говорит: «Живой!». — Повтори — ровным голосом сказал начальник и снова послышался выстрел.