Листьеву

Да, было, помню, мне вначале так обидно

Оставить этот мир, чарующий, но злой

И бросить всё: детей, друзей, работу, «Вид», но

Жизнь наша — торт, в ней горе, радость — слой на слой.

И я из новой, бесконечно странной сути,

С печалью лёгкой наблюдая вас, вздыхал,

И взгляд души моей, ещё подвластной смуте,

Увы, изрядно преломлённым проникал.

И я оценивал лишь то, что мне при жизни

Ласкало те пять чувств, которыми порой

Мы измеряем всё и всех, и в дешевизне

Приобретённых благ и видим душ покой.

И сытость жизненная медленно, со вкусом,

Скрывает складкой жировою в нас всё то,

Что нам с креста в сердца нашёптано Иисусом,

Всё, что и есть здесь наша суть и естество!

И пусть те годы, что прошли у вас, здесь — миги,

Но для меня они, как тысяч лет обвал,

Я всё давно простил вам: грязные интриги

И пуль плевки, что поразили наповал.

Нет зла к тому, кто, заказав меня, у гроба

Стоял, накинув маску-скорбь на лисий лик,

Довольства нету в нём, его душила злоба,

Он понял, как я, мёртвый, стал над ним велик.

Но как я рад, что то величье было кратким,

Оно моей душе — одёжка из свинца,

Лишь там, у вас, оно течёт нектаром сладким,

Но дёгтем брызжет после плотского конца!

Я вижу вас, таких холёных, толстых, сытых,

Час пик для ваших душ, как видно, не настал,

Но говорю от всех неправедно убитых:

— Я рад, что сам таким прижизненно не стал!