Tabula rasa[1]

На золотистом коне, барон Морти де Ридо несся уже третий день, через поля и по дорогам, вдоль реки… Заляпанный грязью, барон спешит в свои земли, где неделю назад враг овладел замком Дже, что у самой границы с ныне враждебным — Северным королевством.

Конь харкает кровавой пеной, пачкает ливрею, руки всадника, охваченного тревогой, и не замечающего ничего кроме мыслей; барон не был в настоящем, он уже далеко в будущем — там, у Дже, поражает врагов правдой, принимая удары на щит справедливости; мысли барона неудержимы, но конь издыхает.

Солнце в зените, Морти, обессиленный лежит у реки, ноги в воде; редкие облака никак не лепятся воображением в образы…

«Если бы я мог стать пузырьком в этой реке...— думал барон.— Через полдня меня принесло бы к уделу Чейза...» — рядом сели птицы, таращатся на Морти; ветер за спиной тревожит кусты, прикрывшие сдохшего, любимого коня барона.

Мокрый песок совсем нагрелся под Морти, и он перекатился на живот, уткнувшись в горькие водоросли.

«Если б я мог стать камешком в этой реке; — думал барон,— там за порогами, бурное течение вынесло бы меня к землям Ричарда Чейза...»

Птица припрыгнула к Морти.

«О чем ты думаешь, пташка? — думал барон.— Ни о чем? У тебя наверное, есть только желания… Впрочем, эти три дня я живу так же, как ты, летучая тварь...»

Стоило лишь начаться войне,— король тут же отобрал ленные владения своих вассалов. Он сказал: «Вы разжирели и забыли что такое боевая доблесть. Ваши члены размякли, а ум разленился. Докажите обратное, и получите свои земли. Идите и отбейте их у своей немощи».

Только к вечеру Морти сумел взять себя в руки; он пошел вниз по реке, к деревеньке Ул. Там, вечером следующего дня, он купит за пару своих лучших колец с рубинами — лучшего коня, которого только видел в своей жизни,— пегого красавца Ула.

Владения Морти лежат прямо за узкой полосой земель Ричарда Чейза. Прибыв в свой городок — Плувон, где почти всегда льет дождь, Морти узнал что разбушевавшиеся северяне подогнули под себя почти все города и поселки в его землях.

В замке, барон не сдерживал эмоции; ураганные ветры чувственности метались по коридорам и залам, рвали боязливую покорность судьбе, и вселяли ужас перемен, которые Морти обещал уже тем — что он здесь. Он смеялся и плакал, приказывал отсечь челяди головы, потом отменял «свою глупость...» — как сам говорил.

Замок Плу огромен. Шесть башен, три крепостные стены, рвы, пятьдесят изысканно убранных комнат; в нишах статуи, под лестницами, в медных горшках — растут заморские растения, а диковинным птицам, привезенным из тропиков,— дозволено летать повсюду. Но, все это привносит еще больше томности, словно впитывает свет и легкость простоты, источает вязкий запах роскоши, пропитывающий всё и вся.

Эхо здесь, кажется живо́ и самобытно, особенно когда резвится в коридорах и под потолком центральной залы, из коей ведут сразу десять анфилад.

Морти носился как угорелый, и, казалось, всюду успевал.

— Где барон? — спрашивал прево у слуги, а голос Морти тут как тут, вылетает эхом — сразу из двух коридоров. Морти не стал говорить своему прево Генри Лао, об ордонансе короля лишающем вассалов земель. Барон пригласил Генри к ужину.

Усадили его напротив Морти, за десятиметровым трапезным столом. Перед носом барона — самые разные яства, прево же, довольствуется лишь кубком воды. Трапезная освещена десятком светильников, а у входа пара чадящих факелов. Холодный пол, влажные стены, понурая прислуга, унылая атмосфера. Всё тяжело, и приборы и стул, будто сдавливает.

«Только один вопрос Генри! Один!..— кричал Морти.— Сколько людей вы соберете до рассвета?»

Голос его, грубый как боевой топор ветерана, но такой же острый, пронизывающий, а взгляд у барона, как у лучника, готового спустить тетиву.

Генри Лао приходится кричать: «Мой сир, думаю не больше пары тысяч...»

Полнотелый прево задрожал, глаза забегали, он боится что и ему Морти прикажет надеть кольчугу.

Они сидели в трапезной до глубокой ночи. Барон всё думал, да просил вина; иногда кидал кубок в прево, для которого сейчас — борьба со сном — стала чем-то вроде вассального долга. Генри уже готов стать в ряды пехоты, лишь бы Морти отпустил поспать.

Удивительно, но барон не пьянел, разве что самую малость.

— Тяжелое время, Генри!..— наконец заговорил Морти.— Король обезумел, враги бешеные, а мои люди — слюнтяи и боягузы! Стыд и срам!

Прево лишь сглотнул.

— Нет Генри, это даже не тяжелые, а отчаянные времена! Требующие таких же, Генри, таких же отчаянных мер!

Морти улыбнулся, даже не замечая этого. Небритый, исполосованный шрамами, шатающийся, он сам сейчас — походил на безумца, и прево стало еще страшнее. Генри не знал что ответить, как относиться к баронским выходкам.

— Повелеваю тебе Генри Лао! До рассвета собери мне всех кто может нести меч и свою голову!

Выходя из трапезной, Морти кричал: «Собирайтесь отродья! Мы идем на войну!.. Вина мне! И меч!..»

2

Детский плач, роптания стариков, стоны, грохот оружия, бряцанье кольчуг, звон шлемов, скрип телег… Занялся рассвет, проснулись птицы, затрепетали верхушки деревьев.

Десять тысяч человек, сонные, полунагие, озлобленные — толпятся в поле у замка Плу. В этой полутьме все кажутся одинаковыми, серыми, даже барон Морти де Ридо на коне, объезжающий толпу, по виду словно листья, носимые ноябрьским ветром.

Коннетабль барона, Джоар Аор — красный от негодования, «Эти идиоты...— возмущался он,— ни черта не понимают! Да они не знают как и меч-то держать! За рукоять иль за клинок...» — коннетабль не выспался и потому сердит. На самом же деле, он весьма добродушен, у него светлый ум, черпающий свой огонь из жизнелюбия и веры в успех. Когда Джоар нервничает, то невольно обо всем преувеличивает. Всем известно, если мистер Джоар говорит «Враг почти разбит!..» — значит первые воины только что скрестили мечи.

В военном совете у Морти есть и худодум, ветеран; удивительный человек, всё твердит: «Погибнем! Нам конец. Вы видели их силы?.. Говорю вам, это — последний день нашей жизни»,— и все же, в бою ветеран таков — будто уже мертв и терять нечего. Эти двое: Джоар Аор и ветеран Тетра, в бранный час всегда подле Морти.

Барон и его лучшие воины стали у телеги, с коей крестьяне тащат ржавые мечи и дырявые латы.

— Ну что мой верный Тетра, скажи хоть слово о нашем войске!

Тетра на вороном коне, шлем в руке, двуклинковая глефа (по клинку с обеих сторон древка) приторочена к седлу. У ветерана синие доспехи из сплава редких, энтильных руд севера; на груди инкрустирован ветеранский герб — череп, и посередине меч.

— Морти, сир, посмотрите на это жалкое сборище стариков и детей! Да они и сюда дошлепали-то с трудом, а вы говорите!.. Не видать нам победы как своих ушей. Нас наголову разобьют…

Джоар не смог промолчать: «Да это курам на смех! Что вы говорите, Тетра. Такие вещи! Да, войско худовато во многих смыслах, но зрите же в корень, ветеран! В первом же бою они окрестятся в пламени сражения, и станут настоящими воинами нашего королевства!»

— Делов-то! — ветеран усмехнулся.

Бородка Джоара задрожала от гнева, коим коннетабль распаляется быстрее чем огонь пожирает сено. Синие глаза блеснули и сощурились от солнечного света — только высвободившегося из-за гор. Джоар статен, кучерявый, красивый. Он в золотистых доспехах, с юбкой из обитой кожи; шлем открытый, черная, шелковая мантия, на завязках.

Морти надел поверх брони сюрко; шлем у него с пластинчатой бармицей. Барон повязал шарф, концами коего играет ветер.

— Запомните этот рассвет!..— крикнул Морти.— И стены моего замка, и это поле, свои промокшие от росы ноги… запомните этот мир, ибо всё что ждет вас впереди — страдания и смерть. Никакого рассвета, росы, ветра… только боль и горесть!

Народ поддержал речь своего господина радостными «Да! Отчаяние!», «Вперед к страданию!», «Боль — всё что мы хотим!» — барон смотрел на них припустив веки.

Войско Морти де Ридо выступило на север: по колено в грязи, гремя на милю доспехами, поеживаясь от холода.

Сегодня небо чистое, солнце не греет, голые деревья словно поверженные воины, откидывают острые тени. Желтая трава, хрип лошадей, повозки, грязные лужи…

Морти, Джоар, Тетра — в авангарде, один думает о победе, другой о поражении, третий о том: «Почему деревья скидывают листву? Ведь с ней, им было бы теплее...»

Просторы севера пустынны, каменисты. Где-то попадется урочище, а где озеро; здесь много оврагов, колков, а вблизи замка Дже, есть поляна гейзеров.

3

Когда северяне взяли на землях Морти всё — до чего смогли дотянуться, они окрепли во мнении — что равных им нет.

Когда Малварме — маршалу Северного королевства, докладывали о перемещениях барона, маршал смеялся от души. «Десять тысяч? — переспрашивал он.— Да они глупцы! Не иначе».

И все-таки, Малварма не сидел сложа руки, он планировал ночные набеги, засады, чтоб в конце концов — истерзанный Морти сложил оружие. А если барону и удастся дойти до Дже, тут уж армия севера повеселится на славу. Лишь одно разочаровывало маршала — «Взять с этих бедняков нечего...»

Морти шел быстро, и коварства северян его не страшили. Да и, в поле о каких засадах может идти речь?

Время «Ч» приближалось, и главнокомандующие сил Морти — готовили войско по-разному. Тетра говорил что выжить никому не удастся. Джоар уверял,— что врагу не сносить головы.

Только сейчас, на второй неделе пути, Тетра заметил семью с телегой, на которой они тянули пожитки из самого Плувона. Ветеран редко злился, но эта семейка заставила его кровь забурлить. Он пустился рысью, вояки шарахались, а перед повозкой с крестьянами конь вздыбился, и пришпорив его — Тетра наскочил на них, семья с криками разбежалась, вещи покатились в грязь. «Глупые!..— кричал он.— И еще вам не ясно — что вы мертвецы?! Ходячие трупы! Зачем вам вещи?!..»

Кто сетовал на ветерана, а кто поддакивал.

Плувон опустел, став подарком для мародеров. Но когда ты идешь на войну, да еще на столь безнадежную,— терять тебе кроме жизни нечего. Каждый теперь живет ожиданием генеральной битвы. Они словно призраки, влекутся туда — где определят их судьбу: в жизнь или в погибель.

На следующее утро в лагерь Морти прибыли разведчики с вестью о враге. В дне пути, за теми холмами, в низине лежит город Ревне, над коим реет вражий флаг, белый с треугольником посредине. Лагерь свернули; Морти, сонный, прогибаясь под тяжестью доспехов, раздавал приказы и тут же ловил себя на мысли: «То ли я приказал?.. Или я это уже говорил?..»

Тетра всё зевал, и окружающие невольно подражали.

За неделю похода Морти потерял пятьсот человек. Тетра назвал это «критической потерей», «ценой и без того ужасного разгрома». Джоар не унывал, его слово подбодрило барона: «Слабые отсеялись, а это, мой сир, сделало наше войско еще сильнее!»

Утро выдалось сырым и холодным, вчера лил дождь, а сегодня остатки туч уже разбредаются. Ветер носится с запахом промокшей армии. Грязная одежда, слипшиеся волосы, ржавые доспехи, скрипящие кожаные ремни и куртки. Благо, у них нет конницы.

К вечеру отряд Морти подошел к холмам.

— Мой сир...— говорил Тетра.— Нападая ночью — у нас преимущество, но...— Тетра подъехал ближе, и без тени сомнения сказал: — Любая наша атака обречена. У нас даже орудий нет, сир, люди разобьются о эти стены как волны о скалы.

— Да, сир,— сказал Джоар, нахмурившись,— и не будем забывать что армия северян вдвое больше, и они вот-вот явятся. Так что, если мы хотим по-быстрому сложить кости — нужно штурмовать крепость.

Запалили факелы, развели костры; «воины», измученные, в грязи, усаживались прямо на землю, некоторые сразу засыпали.

— Сир,— говорил Джоар,— предлагаю осадить Ревне!

Ветеран лишь зацокал языком.

— Нет Джоар, на это нужно время, которого у нас нет. К тому же, в городе наши люди.

— Сир,— Тетра напрягся, будто пытался удержать пришедшую идею,— дадим горожанам знать о нас, пусть устроят диверсию!

— Да, Тетра, это всё на что мы можем надеяться.

Морти приказал разжечь на холмах сигнальные костры, поднять флаги, чтоб в Ревне знали — барон Морти де Ридо, хозяин этих земель — пришел со щитом справедливости и булавой правосудия.

Но, только занялись первые костры, как барон приказал собираться.

Джоар, в наспех поставленной палатке, уже спал, и когда Морти его разбудил со словами: «Мы разделимся...» — коннетабль недоумевал: — Что? Враг бежал?..

Морти потащил Джоара из палатки; Тетра ждал их, верхом на коне, чесал затылок.

Барон сказал коннетаблю:

— Они знают что мы пришли, и конечно нападут.

— Да, а мы разделимся и станем еще беззащитней?!..— полководцы оседлали коней.

Подбежал лазутчик, перебиваясь дыханием он пытался сказать: «Сир, мой сир… они идут! Северяне… совсем близко...» — и он указал на запад, вдоль холмов.

Эта новость задымила среди людей паникой. Куда бежать, за что хвататься, враг наступает!

Морти хотел образумить народ, но тщетно, сам он не справлялся. До рассвета барон ставил армию на ноги, скреплял ее веревками дисциплины; и вот, с денницей и туманом — по земле расстелилась тишина. Лишь хрипловатый голос Тетры и эхо строевого шага северян — будоражили умы и сердца этих горе-вояк.

Морти поделил свою армию на три отряда: два по четыре тысячи для Джоара и ветерана, и тысячу оставил себе.

Джоар со своими людьми двинулись за холмы, тем временем Морти объяснял перепуганным разделением армии более, нежели шуму подходящих северян: «Мы с Тетрой встретим врага прямо здесь!..— кричал барон, оглядывался, словно опасаясь что его могут подслушать.— И когда нас припрут, то с холмов, с фланга — выступит Джоар со своим отрядом, и да поможет нам Бог».

Кто неодобрительно завыл, кто наконец понял что первая же битва станет для войска барона — последней, а кто, разволновавшись — восхвалял эту тактику.

Что же, вот он миг! Когда будущее и слышно и зримо — приближается. Сколько людей ждало этой минуты, но в сердцах не верили что она наступит, что будет сражение, и уж конечно, кто мог искренне верить в свою кончину?!

— И помните...— кричал своему отряду Тетра, удаляясь от Морти,— мы последние свободные люди барона, вокруг смерть! Но не в наших сердцах; хотя нам и конец, вы...— слова ветерана погрязли в шуме.

Из-под лаптей летит грязь, рукоять меча сжата до боли в суставах; сердца колотятся, мыслей нет. Взоры отряда Тетры невольно цепляются за спину ветерана, держащегося на коне так — словно битва уж давным-давно кончилась, и теперь можно спокойно идти домой. Если в этом отряде и была надежда на спасение, то теплилась она рядом с боевым мастерством Тетры. В отчаянный миг, каждый надеялся оказаться близ мастера, который в боевом раже, кажется отражал и удары косы самой смерти.

В тумане, синие доспехи ветерана казались темнее, а грозовые тучи, только и ждали конца побоища, дабы омыть поле брани.

Время от времени Тетра тяжко выдыхал, засмеется, и скажет: «Хорошая погодка, чтоб умереть в бою...»

Отряд идет не в ногу, гремит мечами, вязнет в грязюке.

Морти проводил взглядом своего лучшего воина, растворившегося в тумане, и покосился на тысячу бойцов. Чумазые, переминаются, стонут под тяжестью кольчуг, клонят головы в неудобных шлемах… еле держат оружие, а взгляды… эти глаза — чего только они не выражают, но все они далеки от битвы, от войны.

Морти увидел своих подданных такими — какими они были — немощными. Он задумался: «Неужто и я таков со стороны?.. Чахлый и жалкий. Такое ничтожество, просящее милости — всем своим естеством?!..» — и барон усомнился в успехе кампании, да он и знал что всё это тщета, и во всем винил короля, ощутил его предательство, как казалось Морти — король предал его.

«Он ведь знал,— думал Морти,— какой я беззащитный со своей худой армией — перед лицом войны, зачем же спустил псов нетерпения, этих адских гончих? Погнал меня кинуться в омут этого безумия...»

Сюрко барона вымокло, на волосах появились капли от тумана. Странно, еще минуту назад Морти не ощущал на себе вес амуниции, а теперь плечи устали, спина заныла, руки тянуло к земле; хотелось бросить все это, но нет места куда можно было бы спрятаться…

Барон ссутулился, его конь фыркает, а знамена за спиной шелестят и хлопают на ветру.

Перед сражением все грани стираются. Нет ничего кроме тебя и борьбы за себя. История перемешивается с настоящим, мечты забыты. Словно ты тонешь, вокруг обломки корабля, и всё сознание дышит из усилия спастись. Так и армия барона, тонет, но надеется что, вот-вот из тумана выплывут шлюпки, и всех спасут…

4

Из тумана вынырнули знамена северян; на левом фланге — конница; пехота держит шаг и пики. Боевой барабан мерно отстукивает ритм.

Тетра жестом остановил свой отряд, прикинул на сколько врагов больше, качнул головой, и крикнул через плечо: «В оборону! Разделиться!..» — отряд расступился для воинов Морти, выжидающих позади.

Понеслась кавалерия, но ее-то, Тетра и не боялся. По флангам пронеслось: «Крючья!.. Конница!» — и вооружились крюками, лассо, цепами, и кривыми шестами для остановки лошадей.

Тетра чувствовал поддержку с тыла, от Морти, нежели с фланга от Джоара. Ему казалось что каннетабль со своим полком, испугавшись — удрал. Ветеран был уверен что большего они добьются с бароном, чем с этим «Прекословом-весельчаком» — как Тетра в сердцах называл коннетабля. Он не понимал такого романтического отношения к жизни, и тем более к войне. Клеймил романтизм — легкомыслием, диагнозом, с которым, по мнению Тетры — жил и Джоар; ветеран удивлялся: «Почему невзгоды и скорбь не излечивают этого романтика?!»

— Ну что мои хорошие...— кричал Тетра, заходя на фланг. Кавалерия мчалась во весь дух.— Вот оно! Начало конца,— достав глефу.

Пустив кавалерию в авангард, северяне хотели затоптать пехоту, пробить брешь в первой линии обороны и посеять панику, но сотня шестовников — выбежала под удар, вонзали связанные между собой шесты — под углом в землю, кони падали, и тут вступали в бой копьеносцы, мечники, подле коих шли с крючьями и стаскивали удержавшихся в седле.

С началом боя полегли почти все шестовники, но конницу разбили. Тетра отгонял опешивших северян, увеча коней, полосуя по лицам всадников, да и голов слетело от руки ветерана немало. Но это была разминка для Тетры, дебют для его войска и оплошность самоуверенного врага.

Сраженные лошади, агонизирующие люди; грязь на поножах красная от крови, и всё что прикоснулось к битве — обагрено кровью.

Зашумел ветер, и принес топот отряда Морти.

Ни один мускул на лице Тетры не дрогнул, ни в бою, ни при виде надвигающейся армии. Его глаза, под тяжелыми бровями — отражают просто еще одну битву. Тетра видел людей, слышал их, но себя не замечал. Он будто умер, а остались его доспехи и меч, оживленные духом ярости к борьбе. Призрак Тетра, не ждущий, или отчаявшийся в ожидании упокоения.

Первая победа вселила в сердца титаническую уверенность.

«Двадцать шагов!..» — приказал ветеран, и все, уже дисциплинированно — двинулись вперед. От фланга до фланга пронеслось: «Оружие к бою!.. Поднять щиты!..» — и каждый еще сильней сжал свое орудие войны, а у кого был щит — тот, с начала сражения и не думал опускать его ниже подбородка. Были в армии барона и безоружные, озирающие поле брани словно коршуны, ждущие смерть, дабы присосаться к ее плодам, во имя выживания.

Армия северян растянулась от холмов — в половину горизонта. Каждый их шаг отдавался уверенностью, и даже то что конница уже не сражается с оборванцами Морти, — не могло поколебать хладнокровие северян. Они знали кто виновен в тактическом промахе — погода или полководцы, и для людей эта потеря — была лишь ошибкой. Многие смеялись, видя это миниатюрное войско, проступившее из тумана; а чего стоит их облачение! Это жалкое отрепье, и ржавые алебарды…

— Посмотрите,— иронизировал северянин,— какая у них мощная кавалерия!..

И они не знали что этот единственный всадник — ветеран Тетра. Он опустил глефу, уперев рукоять в локоть. Ветеран ждал с нетерпением, будто друзей. И они всё ближе, заходят в лоб и с фланга, пытаясь прижать непокорных к холмам и раздавить. Барабан всё громче, дыхание чаще, встретились глаза противников и… Заиграл оркестр битвы; сопелки — мечи, флейты — стрелы, туба — бердыши, труба — пики, и орган — смерть.

Безумное неистовство против холодности и опытности.

Доспехи знатных воинов севера — удивительно прочны, но и эта броня не выдерживает напора усиленного каким-то нечеловеческим порывом. Тупой меч — был острее бритвы, а хилый пикинер — разил пикой без наконечника; но враг напирает, и вот, конь Тетры — утыканный стрелами и только что пронзенный мечем паладина — свалился замертво, придавив и своего наездника. Тетра быстро выбрался, взмахнул глефой над головой и ринулся в гущу боя. Он не смотрел по сторонам, не оборачивался. Его ничто не волновало, лишь битва. Если он жив — он в бою, если он мертв — бой окончен.

Паладин, рассеченный с плеча до поясницы — умер в снопе искр, высеченных ударом Тетры. Каждый мах ветерана шел к цели, и в каждый он весьма вкладывался.

Морти улыбнулся проезжая у разбитой конницы, но только увидел что северяне потеснили к холмам отряд Тетры,— предательский страх охватил ум барона, почти завладел его конечностями, его нутром. «Ничто нас не спасет,— думал Морти,— Тетра был прав, они раздавили нас, размазали по стенке, как жалких мух...» — барону показалось что и Джоар там — у холмов, и враг просто добивает их.

Знамя Морти еще держалось над бьющимися в окружении, и это,— лишь одно знамя среди десятка вражеских — воскресило в Морти дух лидера; очнулась сила отваги, перед которой страх — убог. Барон даже пристыдился, из-за потачки боязливости.

Ветер разгоняет туман, запахи крови и пота; пустился дождик.

Отряду барона не нужен приказ, всё и так ясно. Их сир понесся занося меч, словно не было позади войска, словно всё оно — в руке, в мече, еще блестящем, а на лезвии капли дождя… но лишь до следующего мига…

То что не удалось кавалерии северян,— отчасти исполнил Морти. Он прорвал ряды врага, и буквально влетел к озверевшему отряду ветерана. Они, словно загнанные змеи — кидались, вынуждая северян отступить на шаг, но только на шаг, и на миг.

Войско Морти ударило с тыла, и враг засуетился. Барон рассекал головы разом по две, шлемы трещали, сыпались искры.

Но вот, копейщик, вскинув пику — ловко пробросил ее над головами — разя в шею коня Морти. Его Ул, прекрасный, пегой Ул,— конь каких не видывал барон доселе, и больше не увидит… Этот удар пошатнул боевой дух Морти. Подданные вытащили своего барона из-под коня и мечей, оттащили, и тут — с холмов двинулся Джоар, а за ним четыре тысячи орущих берсеркеров, готовых сражаться и без головы, лишь духом — был бы у него меч. Бежали под знаменами, колотили в щиты,— полк Джоара летел на врага словно камнепад.

Северяне бьющиеся под холмом — кинулись наутек; никто не знал сколь велик отряд идущий на подмогу Морти. А тыл, бьющийся с отрядом барона, страшась окружения — отступал. Но в центре, где бился сам полководец северян — и не думали сдавать позицию, никакие оборванцы, сколь громко бы они ни кричали — не могут испугать настоящих воинов.

Да, голь бессильна перед тренированными борцами, и хотя дубина, крючья — приобретут новое качество в глазах тактиков севера, всё же, точеные мечи и мастерство паладинов, мечников и гвардии маршала — не оставляли шансов босоногой амбициозности.

Хрип, брызги крови, отрубленные руки, утыканные мечами или стрелами трупы… плач и мольбы о пощаде, крик, слезы… безумие. Дубина сносит пол черепа, цеп захватывает за шею, ломая ее; звон мечей, грохот доспехов, проклятия булькающие в перерезанной глотке. И земли не видно, всё — трупы…

Кто-то оступился и тут же шею пронзил меч. Женщина истошно кричит, в тылу, у холма,— рожает уже вдова…

Отряд Джоара отбросил северян и почти соединился с Тетрой. Но посмотрите на ветерана… его броня побагровела, а меч, кажется сделан из крови. С криком Тетра наступает и мертвые враги падают к его ногам. Он один идет в атаку, остальные лишь готовы помочь ему. Это не воин, а танцор. И оркестр войны играет для соло Тетры.

Видя что к ветерану пробились товарищи,— северяне отпрянули, а он — ухватившись взглядом за разодетую гвардию маршала, к слову — отправленную на помощь в этой битве,— пошел на них. Первый удар Тетры пришелся на бегу — острием под кадык.

Один вид Тетры вселял ужас, а сумевшие различить на его груди, за кровью и грязью — отличие ветерана — череп и меч,— те просто бежали.

Гвардейцы не верили что им приходится отходить, прогибаться под чьей-то рукой. Ветерану тоже досталось. Морти с Джоаром пробились к Тетре, и всё что осталось от армии барона, уже на втором дыхании — ринулось добивать упрямцев, обезумевших от осознания поражения.

Северяне бежали, а над еле дышащим войском Морти де Ридо — высится единственно уцелевший флаг.

Все кроме Джоара потеряли коней; Тетра не может отдышаться, а кровь северян на нем, будто вторые доспехи. Он воткнул глефу в землю, и наблюдал как удирает враг, теряя знамена, и воинскую доблесть. Сейчас Тетра не видел во враге — армию,— северяне были для него чем-то единым,— личным врагом.

Поле усеяно трупами, а чудом уцелевшие крестьяне, теперь окрещены в воины. Они еще не поняли что выцарапали победу; лица их каменные,— тела дышат, видят, слышат, а мыслей нет. Словно души отошли в сторонку, ждут пока закончится этот пир жестокости.

Картина эта оглашается плачем только родившегося дитя; рыдает и его мать, но от счастья. Потом она будет оплакивать убитого мужа, и поймет, что слезы радости катились по ее щекам и падали на мертвецов.

Морти не верится что это конец, он хочет проснуться, начать битву, перестать мечтать… Его сюрко разодрано, гарда надломилась. Боли от ран пока никто не чувствует.

Дождь усилился.

____________________________________________

1. Лат. «Чистая доска», выражение означающее «начать сначала», «начать с чистого листа».