Часть где ломаются копья

Итак, до сего времени, барон, с горем пополам отвоевал половину своих земель. Первая битва, у холмов, вошла в народный эпос, в песни бардов,— именно она стала ключом к городским вратам вновь обретенных городов. Да и сердца королевских подданных, ныне вмещают любовь к барону, и они готовы верой и правдой служить ему.

В задымленных от курева тавернах, менестрели пели: "… И полчище в сорок тысяч северян — разбил наш славный Морти!..— хотя другой бард пропоет: —… Тысяч семьдесят там было...— а иной замахнется и на все сто". Сколько же их было на самом деле, уже никто не узнает. А место то, наречено «Костлявым»; и цветы под теми холмами растут блеклые.

Страх и слава — шли впереди армии барона, и гарнизоны северян в замках, укрепленных городах, ослепленные подвигами этой небольшой, но отважной братии,— боязливо сдавались. Но попадались и горделивые смельчаки, решившие испытать судьбу,— они требовали сатисфакции, вызывали на бой Тетру, иль самого Морти.

Так, под стенами замка Помуйо, окруженного великолепными яблоневыми садами,— констебль бросил вызов барону.

— Не будем губить людей, барон...— говорил этот знатный боец, прикрикивал, дабы слышно его было и лучникам на башнях.— Я сражусь с тобой, или с твоим ветераном, и кончим на этом!

Когда дело, если можно так выразиться, спешило разрешиться столь «мирным» путем,— у Морти словно камень с души спадал; барон чувствовал что узы страха и волнения — опутавшие сердца его воинов — послабляются… но, не у безразличного Тетры. Морти принял вызов констебля и бросил жребий. В бой пошел ветеран.

Бились на мечах, под замком, на вытоптанной поляне. Гарнизон, наблюдавший с придыханием, не думал что всё кончится так быстро.

Ветеранский меч сперва кружился в руках мастера, затем, отразив пару выпадов — просвистел у подбородка северянина, тот ощутил ветерок, ставший дуновением жезла смерти. По груди храбреца разлилось тепло, красное и липкое… последнее что ощутил констебль в этом мире. Тетра отпрыгнул, и очередной его противник вдруг понял — это конец.

Гарнизон разоружили и по слову чести — отпустили. Ветеран же, после этого боя — занемог душой. В городишке Помуйо, в трактире, где первый и последний заказ всегда сидр,— Тетра сидел за липким столиком, взявшись за голову. Ветеран пил чтобы не думать, и думал — перестать пить, но ни то, ни другое — не получалось. Горесть крепла, взгляд просил милости; растрепанные волосы, кое-как связанные лентами — пачкались о стол, мокли в кружке сидра. Тетра не мог идти дальше, разучился мыслить, не хотел видеть свои израненные руки, а мутное отражение его бороды в кружке — казалось чужим.

Его угнетало не только убийство пробудившее совесть, но больше — жребий, указавший на убийцу. «Каков же смысл жизни — того, кто забирает жизни других?..— думал ветеран.— Может такова моя доля?! Сама судьба показала мне — что надо сделать, продолжить ремесло… ну и ремесло! Что же я за мастер,— разрушающий! Так не может быть. Не должно...— Тетра отпил сидра, и закрыл глаза.— А если бы меня здесь не было? Не случись тогда этого боя,— начался бы штурм… или в поединке, убили бы Морти, а Джоар мог и презреть уговор, тогда снова штурм и бессмысленные жертвы… а если нет? О Боже! Это безумие войны!.. Я теряюсь, тону, но не умираю… Да я верно глупец, раз выпил столько и думаю над смыслом жизни».

К ветерану подбежал мальчишка, просит научить драться, Тетра молча встал, прихватив кружку — вышел из трактира, в ночь.

Взяв Помуйо, Морти подошел к последнему рубежу — городу Дже — за коим брезжит власть над былыми владениями. Его армия разрослась до двадцати пяти тысяч, и обзавелась тысячью конницы.

Те жители Плувона,— что взяли первую победу,— были щедро одарены военными трофеями, но главным подарком барона стала свобода. Морти предложил им выбирать.

— Вы уже опытны и видели лицо смерти...— говорил он двухтысячному построению в блестящих латах.— Вы сменили лохмотья на хорошие доспехи. Вы знаете мир и войну. Вы работали оралом и мечем. Но главнее всего — вы узнали что́ есть честь и слово воина, долг вассала. Мы вырвали из вражеской глотки первую победу, а остальные взяли опытом и отвагой, теперь же, я даю вам свободу,— идите в Плувон, живите как знаете, или останьтесь со мной и бейтесь до конца!..— эти слова Морти произнес за неделю до взятия Помуйо. Пятьсот человек вернулись к миру, остальные, латы не сняли. Среди них была и та женщина, что родила под холмом. В битву она теперь ходит с ребенком, в сумке за спиной, и его плач будит в матери силу, разжигаемую местью за мужа. Временами, Тетра учит ее биться окованным посохом, а в отряде ее зовут просто «мать», иногда «мать воя» или «войны».

Зайдя в Помуйо, Морти не спешил в поход, и не мог объяснить себе — почему он медлит. В глубине его души был и страх и нечто противящееся сути того — чем он занят,— войне, убийству, власти. Да, Морти боялся смерти, и неосознанно пытался оттянуть момент скорби и боли будущих побоищ, выживший в которых возьмет трофеи вещей и славы, и даже больше — надежду взять что-то еще. Но что это за слава, уцелевшего в бойне — ценой мастерства убийства? Разве можно назвать славою и доблестью — то что зиждется на горе́ трупов? Едва ли, и сердце Морти стучало его уму, пыталось сказать о безумствах. А он слушал, и думал: «Да, правда, всё это безумие! Но ведь нужно довести его до конца?!..» — и не обращал внимания на то — что у безумия не может быть последовательности.

Никто не знает когда Морти прикажет выступать, потому каждый воин спешил сделать дело, дабы гулять смело: одни расселись на площади, залитой солнцем, другие в тени деревьев, под городскими стенами,— трут песком ржавые поножи, штопают подштанники; в кузнице столпотворение желающих заточить меч, и до самого утра здесь будет стоять шум и гам.

Трактирщики, ремесленники и торговцы, доселе не знали что за пару дней можно столько заработать. Кузнецы́ работали в две смены, привыкшие к грохоту молотов — спали в кузне беспокойно, ибо вояки Морти звучали громогласней. Ругань, хохот, крики, драки… Помуйо вскипает.

Портные, исколов руки — штопают знамена; вся белая, зеленая и синяя ткань мастеров пошла на флаги барона. И для Тетры вышили знамя, хотя он противился. Синее, с белым черепом и мечем.

Ночь безоблачна, яблоневые сады в свете полнолуния — посеребрились; у травы, над кустарником — то и дело вспыхивают золотые точки-светлячки. Там, дальше, в роще — воют волки, а рядом, над полем, бесшумно словно тень — пролетел филин с полевкой в когтях. Звуки ночи, ее атмосфера, сильна вне города, ибо здесь она гонима светильниками и шумом, беспечностью трактирских посиделок, насмешкой бессонницы и амбициями.

Тетра раздумывал куда податься теперь, спать не хочется, в трактире душно… Ветеран поднялся по внешней лестнице на балкон трактира, шатаясь, он уселся в плетеное кресло, выдохнул и захотел также легко как ветер — унестись отсюда прочь, бежать от войны, вассалитета, имений, интриг… Он заснул, а ветер перекатывал по балкону кружку, в луже сидра.

2

Еще неделю Морти не отваживался на решающий бросок к Дже. И вот, на кануне восьмого дня, в Помуйо прискакал лазутчик; едва стоявший на ногах — он расстроил барона вестью о надвигающемся враге, силами вдвое больше.

Вот и конец грезам, переживаниям и нерешительности. Осаду в замке Помо, не выдержать. Здесь всего пять башен сточенные ветром, выщербленные дождем — стены, заваленные рвы, трухлявые ворота… А людей-то сколько? Припасы кончатся, большее за месяц.

Перед рассветом, на крыше донжона собрались трое: Морти и его полководцы. Барон нервничает, глаза покраснели, взгляд блуждает, руки не находят покоя. Он зевает и вслед Тетра, Джоар. Еще темно, а холодный ветер заставляет горбиться.

Тетра и Джоар знали что барон уже неделю не спит; как призрак не находит места, Морти искал выход. Ведь «ставки» выросли, как и ответственность,— она-то и ссутулила баронский стан, ощущалась слишком уж явственно, да и совесть испытывала решимость Морти. Почему-то лишь сейчас он понял, что его приказ может быть погибелью для тысяч людей; как же он может хоть пискнуть с подобной мыслью? Ведь он ничем не лучше остальных, почему же какое-либо его решение — может быть лучше? Теперь барон осознал все свое безумие в Плувоне, вспоминал, словно во сне — битву под холмами, спрашивал себя — как такое могло случиться? — и чувствовал себя другим, умнее, взрослее; хотел бы не наступать дважды на те же грабли, но было в его сердце нечто, попирающее рассудок, требующее отдать долг абстракции иерархии, вассалитету…

Морти трясся то ли от холода, то ли от страха, а может от ожидания неотвратимого. На башне только один горящий факел, другие два затухли,— и его мельтешащего света не хватает дабы раскрыть волнение Морти — его друзьям. Хотя, прерывистый голос, паузы и заикание, выдавали барона.

«Молния,— думал барон, вглядываясь в невидимый горизонт,— дважды в одно место не бьет. Нельзя повторить тот подвиг… да и холмов здесь нет»,— Морти поделился мыслью с друзьями, но они и без того знали о его камне преткновения.

Тетра заметил что здесь есть леса, а севернее горы. Джоар поддакивал и старался утешить барона своим бессмертным оптимизмом. Но Морти всё не проникался их идеями, вдохновение покинуло его. Хотя может ли быть вдохновение к войне?.. Вдохновение созидает.

— Мой сир...— учительски, с долей раздражения говорил Тетра.— Разве вы не понимаете?! Так или иначе — нам конец. Если останемся для осады, или выйдем на поле брани… Зачем же, извольте спросить, томить судьбу?

Морти растерялся, не мог выловить из потока мыслей — нужную, слишком силен чувственный ветер, гонящий мысли вихрем; противоречие в нем должно разделить чувство и разум, и что-то уступит.

— Не думаю Тетра, да кто я такой чтоб принимать такие решения?! Друзья, как вы не поймете что шаг от Помуйо — был шагом безумия?! Нельзя так поступать с людьми, нельзя кидать их в пылающее жерло войны! Да, я ошибся, и не раз, но почему же теперь, когда осознал это — не могу поступить иначе? Вот что, пусть все уходят! Пусть бегут, спасаются…

— Сир, Морти, вы не спроста барон, и не от вежливости мы зовем вас «сир»...— Джоар разозлился.— Вы должны сделать выбор, вы просто обязаны отдать приказ!.. Ибо такова наша традиция иерархии доверия.

— Барон — такой же человек, ничем не лучше, и не хуже,— Морти не отступался.

— У нас, сир, долг перед вами, и вы, уж извольте, выполнить долг перед иерархией.

— Неужто она важнее тысяч жизней?!

— Не будем уходить в дебри полемики, мой сир… но, важна она или нет — сейчас и теперь нет времени это решать. Действовать, мой сир! Нужно действовать!

Тетра нахмурился. Нерешительность и сомнения барона — разбередили раны самосознания ветерана. Он ощутил себя и плоды своих деяний — прахом, лишь волей случая еще не развеянным ветром. Вернулось настроение из таверны, хмурое, безнадежное, сковывающее,— это бессмыслица жизни, заставляющая Тетру бороться с собой, искать в темноте своего мировоззрения — смысл жизни. Тетра — легенда войны, первый мастер меча, неистовый боец, однако, трофеи после победы над собой,— он выносил редко.

Джоар и Морти спорили, говорили всё громче, резче, меньше думая, а Тетра — словно щит — дрожал под ударами словесной перепалки, грозя вот-вот растрескаться. Как же, он — прошедший столько испытаний — теперь не в силах выдержать болтовню, распугивающую мысли, подстегивающую эмоции.

Тетра подошел к разгоряченному барону, голоса смолкли; начало светать, а летучие мыши еще охотятся, пищат, и полет их, кажется неуклюжим, будто они устали, сонные — то падают, то очнувшись — взлетают, ловят стрекозу, и вновь засыпают…

— Довольно сир...— запинаясь сказал Тетра.— Мы идем дать бой северянам, а вы догоните,— и тут же ветеран ударил локтем в висок барону. Морти упал словно подкошенный.

Тетра вновь ощутил ветер, и заметил обновленные цвета неба; сознание ветерана вышло из заточения, казалось, неразрешимой проблемы, теперь он был во всем теле, мог подумать даже о пальцах на ногах, пошевелить ими.

Джоар вдохнул поглубже, улыбнулся, а флаги на башнях показались духом барона, таким высоким и величественным. Джоар упрекнул ветерана, "… Но и Морти хорош,— говорил коннетабль,— что только на него нашло?!" Радость новому дню сменилась негодованием, и Джоар поспешил в город — собирать войско.

Тетра нес на плече своего барона, и надеялся лишь об одном — что Морти не очнется пока он тащит его. Ветерану стыдно, и он боится этого чувства, это оружие берсерка, поражающее дух и плоть.

Помуйо просыпался под звуки труб и барабанов — созывающих войска.

Воины смеялись, шутили о новой армии северян, ведь они привыкли к победам.

К полудню, у яблоневых садов собралось двадцать тысяч человек, под флагами, в блестящих кольчугах, многие в латах; довольные лица, за которыми легкомыслие, мечты, словно предстоит парад, а не мясорубка.

Тетра и Джоар взяли себе по отряду в десять тысяч человек, разделили и тысячу конницы.

Яблони цветут, и этот запах поможет впечатать в память день, накануне безумного сражения.

Жители Помуйо, уже попривыкшие к шуму, даже с сожалением заметят как опустел городок. Армия двинулась, а отряд барона простоит в городе до вечера, когда очнется Морти и, сломя голову понесется вдогонку мятежников.

В эту битву соизволил идти сам маршал Северного королевства. Он лично разработал план, в котором места для кавалерии не нашлось, ибо битва «У холмов» — преподала урок надменным стратегам севера. Маршал Малварма в пластинчатом панцире из энтила — прочнейшего, серебристого металла. На шлеме три пера вишневого цвета, в ножнах, притороченных у седла — полуторный меч. Маршал уверен в победе. Пустоши севера не позволят барону хитрить и извиваться. Здесь всё просто: орех покрепче, раздавит орех послабее. Маршал любил расчет, стратегию, ему нравилось продумывать тактические приемы. Ныне же, его план был таков: сперва он сделает вид что наступает, и когда барон примет вызов — первые ряды мечников отойдут к пикинерам, а с флангов, под прикрытием конницы — ударят лучники; маршал будет отступать — выигрывая время для стрелков. Некоторые генералы презирали Малварму за эту «трусость». «У нас пятьдесят тысяч войска,— жаловались друг другу генералы,— а он как трус будет отстреливаться!..»

Но маршал уверен что для победы все методы хороши, а после битвы «У холмов», так и вовсе — нет права на ошибку. На военных советах, критика маршальской стратегии бесила Малварму.

— Это вам что, турнир?! — кричал главнокомандующий.— На войне нет места изяществу и необдуманности!.. Ваши дядья и кузены,— на миг он покривился,— уже показали как надо проигрывать босоногим крестьянам! А теперь их много больше, и они отбили почти все земли и стоят в двух неделях от нашей родины!.. Где, я вас спрашиваю генерал, где был ваш военный талант и смелость, когда город за городом — переходили в руки Морти де Ридо? Молчите! Я внемлю лишь словам дела, а эту болтовню оставьте для трактира.

Маршал не терпел прекословия и разболтанности. Не редко учинял центезимации. Так и теперь, каждый сотый воин — отдан в жертву дисциплине. Северяне шли в бой не как люди, а словно какие-то механизмы. Малварма вознамерился показать — как нужно побеждать.

У Тетры и Джоара тоже была стратегия. Они назвали ее «Вольной». Она очень проста: первым в бой вступает Тетра, за ним Джоар и затем барон.

Время от времени пускался дождь, пыль прибило, с доспехов смывался песок, флаги отяжелели, прилипли к древку. Небо местами ясное; в пятнах света искрятся мокрые камни, от ветра слезятся глаза; тучи у горизонта, будто касаются земли… Лиса отпрянула от лужи, вымокшая морда, навострила уши; рябь в воде отражает такт движения армии.

Тетра со своим отрядом, под синими знаменами — шел в авангарде. Ветеран не забывал напомнить людям о их последнем дне, кричал им чтоб готовились к переселению в преисподнюю. «То место — куда мы идем,— говорил он,— будет нашей братской могилой».

Мать Воя Тетра приставил к отряду Морти и приказал ей быть рядом с бароном. Ветеран почему-то был уверен в этой женщине.

Доспехи Тетры казалось впитывают солнечный свет, становятся то темно-синими, то лазурными, а инкрустация ветеранского отличия на груди — блестит словно брильянтовая. Ветер задувая под наплечники — холодит грудь. Тетра, уставший от помыслов, не без усилия — отпрянул от них, разум очистился на миг, и ветеран услышал как его борода в порывах ветра трется о нагрудник, а ленты связывающие волосы — забились под рубаху.

Джоар отпускал ветерана всё дальше… Кожаные ремни поскрипывают в такт движения, латная юбка хлопает, шлем у седла бряцает… Джоар всё думал над спором, пытался найти ответы для Морти по убедительнее.

Золотистые доспехи Джоара сверкают в сердцах воинов само́й победой; в солнечном свете, он будто отражает ту надежду, уверенность — которую проповедовал этот кучерявый коннетабль. Его люди воодушевлены, идут на смерть с радостью, глаза их так и сияют верой.

Там вдали, слева, тучи опустили серую вуаль дождя, а здесь, меж быстрых облаков светит солнце.

Джоар чувствовал себя более виноватым чем Тетра, даже подлецом, отвлекшим хозяина, подставившим его под удар, тогда как сам должен был закрыть собой Морти. Джоару хотелось побыстрее увидеть барона, защитить его, поддержать во всем, но, тут же витало иное чувство: о долге, иерархии, родине… Отрицать или того горше — хулить любовь к отчизне, которая и взывает к долгу и служению — для коннетабля было худшим предательством. Он разрывался между другом и деревом патриотизма, взращенным руками воспитания, и это точило его великодушие, порыв самопожертвования за друзей. Все шли на войну, а Джоар уже воевал с собой.

На закате следующего дня, словно из-под земли — на горизонте появились флаги северян. Армии даже не думали останавливаться, так и шли, словно и дела им нет до битвы. Но маршал руководствовался стратегией, а у Тетры и мысли не было замедлять ход. Его глефа у седла, шлем ветеран презирает, полагая что стеснение обзора — губит пуще всякой булавы.

Местность теряет очертания, камни сливаются с землей, одинокие деревья в сгущающихся сумерках — расплываются, а птицы, слетающие с ветвей — кажутся листьями. Ночь будет безлунной. И только сейчас маршал осознал, что к ночному сражению не готова ни его тактика, ни войско, ни сам он. Куда же будут стрелять его лучники? Маршала зазнобило от ужаса, как после воспоминания о том — что главное-то — оставлено дома… он вспыхнул яростью, сам не зная на кого. Генералы знали о чем думает их полководец, они чувствовали его смятение, а он боялся их, что растерзают словно гиены — поранившегося льва; готов убегать, окликнуть людей словом о предстоящем безумии, а не триумфе, как думал раньше,— и бежать, бежать, бежать… Но его же армия, а вернее гордость в образе армии, незримо и безмолвно — указывала и говорила куда идти. Маршал не мог свернуть, не мог ослушаться, не мог остановить пущенную стрелу. Его, словно на привязи тянули к бичевателю, в наказание за проступок.

Уже было не ясно — зашло солнце, или нужен еще миг; маршал сдерживал слезы, хотел вернуться в прошлое, но ход сделан. Малварме казалось что его войско, а особенно генералы — хотят побыстрее умереть, ему назло, чтоб увидел как ошибался.

«Ничего,— думал маршал,— еще не всё потеряно… да что говорить о потерях?! Что говорить, ведь у меня такая армия! Да мы сотрем этих проходимцев в пыль!.. Им не здобровать».

Тетра прибавил шагу, и с конницей стал заходить на правый фланг, дабы врезаться в угол вражеского построения.

Нет луны, нет звезд, лишь темнота, рог войны подал голос, налетел ветер холодящий лица, однако не могущий охладить умы и сердца.

Многих конников взяли из Помуйо, и они, еще не видав как бьется ветеран,— с замиранием сердца следили за Тетрой.

— Конница, мастер! — кричали они, но ветеран уже видел, и, выхватывая из-под седла глефу, ответил: «Мертвые не разговаривают!..» — с этих слов начался бой. Конные корпуса — сошлись будто залпы стрел. Неразбериха, кровь брызжет горячая, и невидимая, кони ржут, иные хрипят в агонии, или обезумев от боли — несутся прочь, подминая пехоту.

Тетра приказал своим умирать подальше от него, ибо он не собирался различать в темноте — кто есть кто. Однако, новобранцы хотели услужить ветерану, и шли подле него, но видя что вытворяет мастер двуклинковой глефы,— поневоле отходили.

Конь Тетры издыхает, и еще на ходу — ветеран прыгнул на вражеского всадника — снеся тому пол черепа, зацепился за его коня, став ему новым наездником. Тут же лучник попал под удар, погиб рассеченный разом с луком; другим острием, ветеран пронзил шею лошади позади.

Для Тетры всегда существовало две войны: его, где он бился в одиночку; и его друзей, которые подходили в апогей сражения.

Маршал тоже не лыком шит, и его полуторник, в руках подкрепленных отчаянием — пронзал одних, рубил головы другим, кромсал и своих. Маршал окутался гневом к себе, и в нем пылала злоба к врагу.

Беспомощные лучники не могли отступать, ибо ярость маршала, мало чем уступала страху смерти.

Подступившие люди Тетры, наперли на северян медленно, словно приливная волна. Кавалерию северян зажали, она пыталась вырваться, бежала, теряя хоругви. Бывшие собратья по оружию, топчутся и по убитому новобранцу из Помуйо, и по трупу знатного паладина Севера — втаптывая тела в грязь. Чтить будут потом, оплакивают уже давно. А сейчас не время для слез и почестей.

Поднялся ужасный крик, вопли; в барабаны стучат чаще, сильнее, лязг мечей, скрежет ломающихся костей… Всё это, будто какой-то тайфун, после коего: гора трупов, плачущие вдовы и босоногие сироты.

Эта битва раскрыла подлинное безумие войны. Ночное побоище. Свой рубит своего. Лучники стреляют в темноту, а лица их — каменные, и стрелы разят всех подряд. Пикинеры делают выпады наугад. Но больше всех страдал маршал. Он бился в центре и вел людей — окружать пехоту Тетры. Слышал свист пролетающих над головой стрел, и каждый залп жег полководца пуще огня, и каждая стрела, будто попадала в него.

Хаос! Тетра уже пробился во вражеский тыл, словно какой-то смертоносный ветер, рвущий и пронзающий плоть. Еще усилие, и Малварма окружил бы ветерана, но вот, десять тысяч воинов Джоара, гремя броней,— несутся на помощь. Их появление сбило маршала с толку, ведь теперь его окружают, вернее — стискивают меж отрядами этих храбрецов-безумцев!

Морти очнулся еще на закате, носился по замку как зверь в клетке, не могущий цапнуть виновных в своем заточении; тысячу воинов оставленных Морти — он посадил на коней и ослов, на волов и коров, а иначе войска не догнать. У барона жутко болит голова, его подташнивает, и мысли не дают покоя — кого поразить первым? Тетру или северян? Морти готов снести всем им головы, одним махом.

Джоар тоже негодовал на ветерана, однако, некая сила толкала коннетабля — прорываться на помощь Тетре, держаться стратегии. Всё личное и эмоции — подавлялись этой силой, и Джоар, в попытке удержать ускользающее обличение Тетры — вдруг устыдился, ибо увидел куда большую неприятность — в лице разворачивающегося боя, нежели поступок ветерана.

Так и бился коннетабль в золотистых доспехах, в темноте не отличимых от ржавых лат мечника,— бился и размышлял, немало снося ран. Кто же думает в битве? Смешно! Джоар уворачивался от алебард, успевал заметить что возле уха пролетела стрела, «Повезло...» — думал коннетабль, и отсекал рубаке с топором — занесенную руку; принимал удар с другого бока, и постоянно ждал смертельного удара в спину. Джоар сражался и рыскал взором ища ветерана, этот вихрь.

Щиты не выдерживали, шлемы кололись под ударами булав — как орехи. Солдат падал и тянул за собой другого; стрела пущенная наугад попадала и в глаз, и в ухо; одни умирали мгновенно, другие мучились под убитыми, молясь — чтоб их побыстрее затоптали. Трупы суеверных украшены амулетами и оберегами, выпавшими из-за пазухи. А вот, парень, только что ослеп от удара по голове; он кричит, машет руками, но, за созерцанием войны — его никто не видит. Она слишком ревностна чтоб позволить отвести взгляд. Великий покой в сердце войны — когда глаза всех устремлены на нее.

Малварма оттолкнул гвардейца из-под удара алебарды. Кто-то прикрыл маршала щитом, и сошлись в ближнем бою. Паладину разорвали крюком щеку, а другого проткнули сразу пятью копьями; слышался булькающий, злорадный смех, будто из преисподней.

Когда за горами зарождался рассвет,— ветеран уже не чувствовал рук, меча, себя… всё слилось, перевоплотилось в нечто дикое, требующее освобождения.

На темно-фиолетовом небе проявились облака. Тетра уже не опознавал местность, да и мысли растерялись. Бездумно, он продолжал убивать; кровь северян текла по телу ветерана, и даже инкрустацию на его груди, за налипшей тканью, плотью и кровью видно не было. Тетра до того устал что его существо перенеслось в дыхание, только его он ощущал как часть себя, и пытался удержать это чувство, а значит и жизнь. Он уверен — стоит упустить миг дыхания — и смерть. Враги расступались перед ним, уже с каким-то суеверным страхом.

Удивительно, но конь маршала, под багровым чепраком — еще жив, дышит сквозь пену, носится от одного повергаемого мечем полководца — к другому… на сей раз к Тетре.

Фронт растянулся, поредел; группами разбрелись по полю, и кружили вокруг смерти, как мотыльки у огня.

В предрассветной мгле барон видит перекошенные флаги, мятущиеся тени, слышит уже привычный глас войны. Сейчас, в этой темноте — Морти понял что война стала привычной ему, и это пугало. Скот в его отряде не выносит роли боевых лошадей, надсадно ревет, дохнет, солдатам приходится громоздиться по пять, а то и больше — на других коров и волов, которые падают еще быстрее. Вдали повис туман, вороны спорхнули с корявого дерева, и вот, каркая, пролетели у самой земли, взмыли над Морти. Около него, на пегом коне шла Мать Воя. Она всё не могла назвать своё дитя, и вот, теперь его имя — Вой.

Маршал уже дважды наскакивал на ветерана, и ранил его. Тетра не успевал, и навались сейчас на него мечники,— прикончили бы. Но маршал знал на кого испуганно смотрят его паладины. Он решил взять смерть ветерана как трофей, а Джоар увяз на подступах к Тетре, с пикинерами, свалившими его коня.

Жестом Морти приказал «кавалерии» атаковать в лоб, сам же, достав меч — пошел с фланга в тыл; барон готовился поразить Тетру, или его врага, Морти сомневался, кто падет от его удара первым — ветеран или северяне, а может он сам.

Тетра чудом оставался на ногах, а влетевшего сюда барона — ловко приструнили паладины, правда, за ним скакала галопом Мать Воя, пробившись через кольцо паладинов, спрыгнула возле Тетры и посохом, выхваченным из-за спины — ловко огрела по голове маршала. Удар слабый, но точно в висок. Шлем Малвармы покосился, узды потянуло вслед за падающим всадником. Конь взвился и помчал, топча паладинов. Маршал упал бы, да нога зацепилась в стремени, и теперь, волочась по камням, из-под него летят искры…

Пехота Морти подходит, «кавалерия» спешит в тыл, к барону, и знамена, еще чисты, еще высоко, над блестящими в свете зари — шлемами, в свете нового дня, дня — когда Тетра действительно увидел смерть, держащую его за горло; когда Джоар потерял оптимизм — словно выбитый щит; когда Морти понял — что никто не может быть прав, а только время ставит всё на места. Дитя за спиной матери разрывается от плача, северяне обступили Морти с его первыми воинами, но сделать первый шаг никто не решается, а Тетра слишком слаб, и вообще, кажется его здесь нет.

Не ясно что сдерживало изнуренных битвой: гвардейцев, мечников, и «прозревших» на заре стрелков — поставить точку в бою,— то ли страх смерти, никому не хотелось пасть в жертву завершения битвы; или эта женщина с ревущим дитём, следящая за каждым, будто змея, и кажется в любой миг готова наброситься; может барон? Отрешенный, уверенные движения, и крепкие доспехи, о которые уж точно, не один разобьется; а эта фигура «из крови», ветеран, на коем утренний свет отразил всю жестокость и ужас войны… Ясно одно — люди Морти смирились со смертью и ждут лишь возможности по дороже продать свое поражение.

Сейчас, северянам не доставало памяти к словам своего маршала: «В войне нет места изяществу и необдуманности...» — не решившись покончить с бароном, армия северян понесла удар «в прострации». Одни плакали, другие смеялись, а смерть ликовала. Люди Морти в плен не брали.

Облака расплывались, солнце заиграло на еще мокрых от тумана — стенах замка Дже, у коего бежала разбитая армия севера, гонимая остатками баронских войск.

Многие из людей Малвармы умоляли впустить их в замок, стучали по решетке, но в ответ, взбунтовавшиеся горожане — бросали со стен убитых воинов маршала.

За городом, на поляне гейзеров, северяне попали в ловушку своей неосмотрительности. Обжигающая вода из источников вырывалась с потрясающей силой, с шипением и паром, подхватывая закованных в латы паладинов, и они — ошпаренные, падая с такой высоты — ломали кости. Каждый из них надеялся умереть при следующем фонтанировании, ибо муки были ужасны.

Удивительно, но бегущие позади не останавливались, надеясь что им удастся проскочить; они шли через эту поляну гейзеров, и многие так безрассудно гибли.

Жители Дже дивились "… что это?!" — говорили они, глядя как подлетают рыцари над стенами их города, словно метаемые требушетом безумного инженера.

Когда двадцать человек, шатающихся на ветру,— со знаменем Тетры стали под воротами Дже — война на землях барона закончилась.

К замку подходили оставшиеся в живых несколько тысяч воинов с флагами барона, а сам он, улыбаясь, приветствовал людей Дже, обнимался, целовал в лоб…

Еще несколько дней, каждый кто ступал на поле брани, пачкал башмаки кровью.

Это место назовут «Кровавым».

3

Через неделю потеплело, небо, более не омрачалось тучами, а сухие, горячие ветры с юга — кружили пыль, срывали кровлю шатких лачуг, хлопали дверьми в замке Дже, притворившись сквозняком.

Гонца мистера Ричарда Чейза — барона соседних, на юге, земель — Морти принял в широком, темном коридоре. Здесь прохладно и Морти мог полдня простоять у окна, наблюдая за опустевшими к полудню улочками.

Морти повернулся спиной к окну, ветер треплет одежду, бросает волосы на лицо…

— Мой сир Ричард, просит уведомить вас… почтенный Морти де Ридо,— враг у самой столицы, и генералы Северного королевства захватили всё, кроме вашей сир, и наших земель.

Морти любил это время дня, бодрость духа и ясность мыслей — уже как неделю являлись барону спутниками. Но теперь, этот гонец со своим посланием, спугнул хорошее настроение; барон нахмурился. Он понимал что нет смысла это говорить гонцу, но говорил, возмущался, ведь ему казалось война кончена, маршал убит, а его бойцы разбежались.

«Сир, мы в опасности...» — это всё что сказал гонец напоследок. Морти разозлился больше из-за своего пустословия, и выставил гонца без ответа барону Ричарду.

Заснуть Морти конечно не смог. Ночью он вышел на самую высокую башню, отправил дозорного, а сам с бутылкой рома, оперся плечом о зубец и задумался.

«Неужто вновь война?!.. Нет так не бывает. Они разбиты, их больше нет. Что этот гонец трепет! Да что он знает, откуда у них столько войска?!..— Морти прилично отпил.— Что ж, все эти битвы, победы, столько жертв… что всё напрасно? Враг непобедим?.. Я взял людей из их домов и мастерских, с полей и мельниц, сказал нужно оборонить свою землю, обещал свободу перед каждой битвой, и эту… Эта уж точно должна была стать последней. Не могу же я сказать им — стойте! Враг еще силен, и скоро будет здесь. Нет, я не скажу им, лучше… лучше-ка сброшусь отсюда. Пусть Джоар решит их судьбу».

Морти влез на стену, поставил бутылку на зубец. Ветерок холодит пылающее лицо; новая луна, звезды, туманность Арфы видная в это время года — Морти последний раз смотрел на это, и не опуская взор — шагнул, на встречу к смерти.

Тревогу поднял дозорный. На рассвете он пришел на смену, увидел недопитую бутылку, перегнулся за стену и закричал.

Барона вытащили из сена, на телеге, коя от удара переломилась. Морти еще не протрезвел, и не помнил почему он проснулся под стеной замка, на торговой улице, куда уже стаскивались купцы, и хозяин сена, на кое упал Морти,— не знал радоваться ему или причитать из-за испорченной телеги.

— Вот так...— говорил купец друзьям.— Поставил телегу под башней, уж тут, думаю, ничегошеньки с товаром не станется… и нате вам!..

На следующее утро, глашатаи драли глотки на каждом углу в городе Дже, а восемь послов отправились в крупнейшие поселения земель барона. Все они вещали об одном: «Наш барон Морти де Ридо, назвал новообретенные свои земли, лишь одной буквой — „А“.

Морти радовался как дитя, и почему-то был уверен — что его подданные так же веселы. Он считал что его осенила прекрасная мысль, и люди не могли не заметить всей грациозности и глубины этой идеи. Хотя народ недоумевал.

Пятого дня месяца посева, в небольшом тронном зале замка Дже, собрались трое — сюзерен и его вассалы.

Тетра стал еще задумчивей, его лицо украсилось новыми шрамами, а волосы подвязала еще одна лента, красная. На нем просторная, золоченая туника, под ней шелковый дублет; он сложил руки на груди, оперся о мраморную колонну; в спор ему встревать не хотелось.

Здесь всего четыре колонны, а стены сплошь из витражей. Сегодня солнечно, и зал пронизывают сотни разноцветных лучей. Сам трон на возвышении из серебра, весьма монументален.

— Нет Джоар, войны больше не будет!..— Морти уже полчаса стоит на своем. Он решил сдать часть своих земель в обмен на независимость уделов Дже и ближних восьми городов.

— Барон, вы думаете они насытятся? — не выдержав, сказал Тетра.

— Если им известны исходы двух битв, кои были для нас безнадежны, думаю они обрадуются таким условиям.

— А если нет, мы обречены! — Джоар не унимался.

— Не кричи сеньор, мы в любом случае обречены.

— Но есть же стратегия, северяне расслаблены, ибо не встречают сопротивления! Давайте ударим с тыла, возьмем столицу…

— Нет Джоар, люди устали, да и что греха таить, когда у северян впятеро большая армия!

— Месяц назад, мой сир, это вас не смущало!

Но Джоар ошибался, и Морти не хотел вернуться к тому состоянию, он только оправился; настала весна, начались посевные работы, застучали молоты строителей, жизнь возрождалась и барон хотел стать частью этого.

За окном пролетели воробьи, стуча крыльями по стеклам.

— Мы примем их посла, и предложим сдачу. Если они откажут… Что ж, последние дни, как вы и хотите, мы проведем в сражении. Тут, бороня последний оплот нашего королевства.

— Сир…

— Нет Тетра, я уже в третий раз вам говорю. Поймите — это шанс выжить, а ваш план — это сущее безумие.

— Дипломатия сир, это оттягивание неизбежного. Они не смирятся с тем что, этот клочок земли не в их власти!

— Всё! Хватит болтовни, вы свободны.

Не спеша, вассалы шли из зала, словно надеясь, что их барон передумает.

Тетра, да и Джоар еще никогда так не злились на Морти. Выйдя из замка, Джоар вскочил на коня и помчался, распугивая жителей. В последнее время он часто уходил из города на пустыри, близ погибающей рощи. Сидел у заболоченного пруда, бросал камешки, и думал.

Ветеран, щурясь от солнца, прогуливался улицами; ему нравилось наблюдать спокойную жизнь этих людей на бричках, в кузнице, за торговыми лавками, вот — на высоте — каменщики, достраивают второй этаж. Пыль вокруг стройки, одежда ветерана теряет цвет; с качающейся телеги сыплется солома; торговец ругается в след удирающего воришки… Для Тетры эта жизнь являла нечто иное от его естества. Он не мог представить себя без дум о смерти и войне, без доспехов, а в этой среде ремесленников и крестьян, стражи или даже прево — ветеран не находил себя. Для него это было мило, но чуждо, он был уверен что рожден для войны и смерти. Он не знал своей матери, и Мать Воя с этим вопящим дитём,— затрагивала своим образом какие-то струны в душе ветерана. Он видел в ней свою мать, а ее ребенок, конечно отражал дух Тетры. Он понимал что это всё чепуха, хотя иногда приходила мысль о том что и он родился так же, как Вой. „Может эта женщина призрак,— думал Тетра,— может ее и нет, и тех кто ее видит — тоже?!..“ — обычно такие раздумья хлынули после бутылки рома.

Холодный ветер с севера, словно недоброе предзнаменование — нашел на Дже; к вечеру горожане кутались, надевали куртки, потрепанные флаги хлопали в порывах, а некоторые, даже срывало.

Хотя облаков не было, к утру все ждали снега или дождя. Да и посетовать на северян не забывали, мол, с их стороны — одни неприятности.

В трактирах заказывали что по крепче, вновь задымили трубы, из погребов натаскали остатки дров.

Но, действительно жарко и без огня — сейчас в покоях Джоара, где ветеран пытается убедить друга не делать глупостей. Об этих глупостях слышит и Морти — притаившийся в нише, за занавеской. Он хотел поговорить с Джоаром лично, но, услышав громкие голоса своих вассалов, поносящие своего барона,— Морти спрятался, он не хотел, но тело будто само шагнуло в нишу, а выйти потом уже было неловко.

Конечно поносили Морти весьма искусно, саркастично, и барон не терпел сарказма. Ветеран подвыпивший, а Джоар сам не свой, рвет и мечет. Всё ему не так, и Морти „горе-управитель“, и „позиция скверная“, и „армия распоясалась...“

— Нет...— говорил он.— Так нам действительно не одолеть их.

— Может Морти и прав, послушай, ведь мы не испытывали дипломатию.

— И ты туда же?! О чем ты, ветеран! Он просто трус. Претворился в крестьянина, ничего ему кроме пажити и не нужно!.. А нам, и нашему королевству — нужна сильная рука! Чтоб и врагов проводить, и порядок восстановить…

Половину тирады, Тетра пропускал мимо ушей. Но с главным он соглашался: „Рука-то нужна, но лучше Морти у нас нет...“

Джоар еще больше раскраснелся, но ветеран не дал ему сказать.

— Нет друг мой, ты слишком горяч для этого! Тут нужна рассудительность, а не эмоции, уж поверь, я видел битвы, кои проигрывались лишь из-за эмоций. А сколько люду-то, погибло в своем бахвальстве и порыве тщеславия! Ох сколько!

— Но… но ты ведь не хочешь высохнуть как дерево на зное, а Морти пытается разогнать тучи, ветры, сезоны! Ничего не будет, только мир и покой!

Сейчас Тетра многого не воспринимал, но он знал что точит его изнутри, это будущее, описанное Джоаром.

— Но то что ты хочешь сделать, это… предательство, а для меня…

— Нет Тетра! Предательство, как раз в том — чтобы этого не сделать.

— Я не знаю…

— Погибнут не только тысячи людей, а и королевство. Вся наша история, ты и я — канем в Лету.

— Мы будем гореть в аду.

Джоар знал как убедить ветерана.

— Мы в любом случае, мой друг, будем там гореть.

Джоар обнажил меч, перекованный на днях, с новым рубином в гарде.

— Сейчас или никогда, Тетра.

— У меня нет оружия.

Джоар оглянулся.

— Возьми со стены ту секиру.

Ветеран фыркнул.

— Хочешь чтоб я как мясник пришел к нему?

— Он спит, и уже никогда…

— Я не сплю...— наконец сказал барон, выходя из ниши.— Но хотел бы, что б это был сон.

Тетра закачал головой.

— Всё ошибка, всё ошибка...— бормотал он.

— Что же барон, так даже лучше! Не придется подкрадываться, как крысам. Вы, мой сир, всё слышали, и мы не отступим.

— Что опьянило тебя, Джоар?!

— Не то что Тетру, мой сир! И довольно, примите же смерть!

Морти выхватил из ниши пику в полтора роста, Джоар готовился к атаке, а Тетра взял два меча со щита, на стене.

Морти сделал выпад, но Джоар увернулся и кинулся на барона, который упал на колено, в бок и что силы махнул пикой. Джоара задело в челюсть, он оступился, сплевывая кровь и зубы, от ненависти в глазах помутилось, а искаженное усилием лицо барона — стало последним что видел Джоар.

Тетра не сдержался чтобы не сказать: „Прямо в сердце, мой сир! не думал что пика в ваших руках так смертоносна“.

Ветеран вертел мечами, улыбался, видя как Морти боится.

— Погибнуть от вас, мой сир — честь для меня!

И тут ветеран бросился на Морти со стороны, попытался перехитрить, и в последний миг перед прыжком — ушел в бок, надеясь проскочить под пикой, но барон, то ли от страха, то ли от растерянности — не среагировал на первый маневр Тетры, а когда он кинулся в бок, то Морти встретил его выставленной пикой. Тетра словно рыба — сам сел на крючок. Ему пробило шею. Захлебываясь, он смотрел барону в глаза, беззлобно, ни тени презрения, укора… видел в нем освободителя.

Только через минуту Морти осознал, что убил двух лучших воинов королевства, своих друзей. Ставший за эту войну легендарным — ветеран Тетра, лежал в крови у ног Морти, а коннетабль Джоар Аор — в обагренных кровью — золоченых одеждах, кажется хочет встать, не верит что убит.

Так и стоял Морти в ступоре, без единой мысли, пока стражник не открыл дверь.