Круги на полях

Его зовут Жорж Жако. Ему тридцать пять лет, он живет в центре греческого мегаполиса, в однокомнатной квартире на сто первом этаже. Жорж симпатичный, эрудированный, толстый парень. Друзья прозвали его «саловаром» еще в детстве, когда он был тощий, но любил сальные шуточки. Теперь Жоржу не до шуток, и не до друзей.

Как-то ночью, прогуливаясь, он зашел на эстакаду, стал у перил; автомобили, проезжая — слепили его, Жорж закрыл глаза, прислушался к себе, к дрожи от проносящихся внизу машин; к ветру и запахам, к пятнам света… тогда он развернулся, не открывая глаз — взглянул в небо, и увидел нечто, что было видно даже с закрытыми глазами. Фиолетовое НЛО — искрящееся золотистыми брызгами, выгибающееся — подлетает, будто живое, любопытствует… Жорж попятился, опешив — чуть не перевалился через перила. «Где оно?!..» — задыхаясь от волнения думал Жорж, ища в пустынном, черном небе — то ли техническое чудо, то ли флюид воображения. Ничего. Тьма в небе. Как бы сильно не жмурился, куда бы не смотрел — ночь, тишина, а вот — у горизонта — идет на посадку самолет, «Боинг» наверное.

Та ночь выбила Жоржа из колеи повседневности, заставила думать, решать. Каждый день, просыпаясь, ему было всё сложнее отделаться от снов, от навязчивых идей — врывающихся из грез, науськивающих его поверить в то, что и очнувшись — он спит.

Жорж ушел от социума в дебри своей квартиры, где день сменяется ночью — по телевизору, будильник срабатывает включением радио, а из хищников страшат лишь комары.

Пространство Жоржа разделено на — медийное, и навязчивое физическое. Он весь день смотрит телевизор. Жорж старается не спать, чтобы смотреть телевизор. Томные, бытовые проблемы, требующие разрешения,— ожесточают Жоржа, он не любит когда кто-то, или что-то — мешает смотреть телевизор. Теперь многие вещи бесят Жоржа, наверное потому что, они не телевизоры. Уверен, где-то в подсознании Жорж хотел бы заиметь нечто вроде философского камня, только, превращающего не железо в золото, а предметы — в телевизоры.

Жоржа воротит от проявлений мира, от голоса, нет — скрипа, скрежета системности, ее хлюпающих возгласов, призывов к почитанию, патриотизму. Каждую неделю, каждые выходные по улицам маршируют солдаты, скауты, ополченцы — все с флагами, с транспарантами. «Их заставила система...— думал Жорж, выглядывая из-за пыльных занавесок, он наблюдал, гневливо, пренебрежительно, то и дело поглаживая подбородок.— Рыкающий монстр, дикий зверь, ненасытный людоед, истинный мизантроп, прирожденный гипнотизер, змея с дырявым чревом, гемельнский крысолов!..» Жорж не мог этого выносить, его просто выворачивало; он решил забаррикадироваться от мира: шкафами, трюмо, даже кирпичами, оставшимися после ремонта квартиры, затеянного бывшим хозяином.

Стало тихо. Стало темно. Стало глупо. Стало жаль сил. Стало тревожно, хотелось разнести всё здесь в щепки, спалить, вымыть из водомёта, впустить ураган, смерч, бежать, убежать. Стало страшно; бессилие, осознание немощи, дурости своих мыслей, смехотворной амбициозности, страшно вновь посмотреть в лицо острастки прошлого — чучелу хранящему межу, демаркационную линию, Рубикон, табу… Повеяло былым, минувшими образами из скверного мрака, однажды почти поглотившего Жоржа,— искаженные всеми гнилыми эмоциями — лица, нет,— рожи, морды, те самые аспиды-телепаты, манипулирующие, играющие на нейронах будто на плотском клавесине… Пуще всего Жорж боялся вновь услышать их занудное бормотанье, косноязычные напевы — эти гундосые мысли.

Так он и жил.

Квартира Жоржа — образец современного прогресса. Энергосберегающие лампы, ИИ1-прислуга: стирающая и убирающая; холодильник заказывает еду когда «Скрипт опустошения» переходит к значению «1»; кровать усыпляющая мелодией, со встроенным будильником, даже зубная щетка и мочалка — электронные.

Всё это оборудование занимает немало места, и кажется, живет своей жизнью, питается через провода, дышит шумом, пыхтит теплом, а когда его выбрасывают, противится унынием.

Жорж боится ночи, когда нужно отключить почти всю аппаратуру, боится тишины, ибо он начинает слышать… себя, мысли, а не желания. У него много разных желаний, например: побывать в тех же местах о которых рассказывают в передачах про путешествия, или заиметь телевизор побольше. Но лучше всего, для Жоржа — это решить ту задачу, данную ему на эстакаде… Что это было? Зачем это?.. Он тужился своим умишкой, всеми силами рыскал по закромам сознания — вытаскивая оттуда воспоминания, лица давно забытых людей, их голоса… находились какие-то пыльные сентенции, обрывки поэзии, разрозненные формулы, аксиомы, математические константы. Он пытался склеить всё это, привести в достойный вид, ну хотя бы к какому-то порядку… хотя бы к какому-то. Ничего. Тьма в небе. Никаких прозрений, откровений, мысленных флюидов, красочных всплесков, брызг вдохновения. Нуль.

Бросая все эти затеи, амбиции, мечты, недоведенные до ума теории, хлипкие гипотезы — Жорж утешался уходя в фантазии изливаемые телевизором. Там он находил хоть какой-то покой, блаженное забвение ума.

В последнее время Жорж Жако пристрастился к снотворным, и перестал кушать. Он истощал, кожа стала «пергаментной», глаза впали, лицо осунулось, начали выпадать волосы.

Холодильник пищит каждые два часа, сообщая о протухшей еде, мочалка и зубная щетка заплесневели. Жорж следит только за телевизором и водой в своем стакане.

* * *

Жорж больше не спит. «Жизнь слишком коротка, чтобы спать!..» — этой мыслью его осенило в 2:37 пополуночи, в понедельник, когда все каналы отключили на профилактику.

* * *

Сегодня Жоржу стало плохо. Он встал в туалет, и ноги свело судорогой: упал, носом пошла кровь, глаза закатились. Когда он очнулся, то прослезился, «Неудачник,— подумал Жорж,— пропустил шоу Маймона… что теперь будет?» С горя Жорж заказал пиццу, а ночью включили новый канал, по которому голос сообщил: «Жорж Жако, в твоем телевизоре вертится пространное реле!» — и тут же канал отключили на профилактику.

Каждый день этот канал включался в то же время, и сообщал о том же. Уже через месяц Жоржу было наплевать на любимые передачи, он ждал ночи, этого момента, когда голос сообщит ему о «реле».

«Если это так, я должен его увидеть!.. Нужно разобрать телевизор, и найти это реле!.. Нет, вдруг задену провод, вдруг разобью кинескоп!.. Слишком опасно, нет»,— целыми днями Жорж думал над этим.

Отчаявшись, он дождался ночи, когда слышал голос из телевизора о «реле», и когда это вновь произошло,— чаша терпения переполнилась. Жорж выдернул шнур из удлинителя, оголил провода, вставил в розетку и… ткнул себя в шею,— получив разряд током — его откинуло, он еще полчаса в помутнении бился о пол, тогда вырубился до утра. Правда, ночью он ненадолго приходил в себя, лежал парализованный, смотрел в потухший экран, на коем медленно — проступала схема профилактики — всё ярче, до ряби в глазах, до жжения,— слезы ручьем, в голове что-то стучало, в ушах звенело и — вновь тьма бессознательности.

* * *

С тех пор прошло полгода, и половина бытовой техники в квартире Жоржа вышла из строя. Он безутешно пытался вернуть аппаратуру к жизни, но тщетно. Пыльные трупы технического прогресса пугают тишиной, червями тоски.

* * *

Полдень, за окном +34 °C, безоблачно. В квартире Жоржа духота, фильтры кондиционера забились; Жорж с отверткой в руке, в одних бриджах, стоит перед выключенным телевизором. «Саловар» похож на узника концлагеря. И не только из-за внешности.

«Я сделаю это! Я увижу реле!..» — тешась надеждой, он отсоединял платы, откручивал гайки…

«Уже вечер...— чувствовал Жорж,— вот-вот начнется сериал, потом мое шоу...— он кинулся собирать внутренности телевизора,— нет стоп! Остановись Жорж! Реле!.. Помни о нем!.. Или всё это, мать твою, псу под хвост?!.. Я должен увидеть это реле, неужели оно вертится в моем телевизоре?..» — борясь с рукой — которая хотела прекратить всё это,— другой он раскладывал на полу: скрученные провода, микросхемы. Будто внезапным порывом ветра — его, исхудавшего «саловара»,— занесло в какую-то дрему, прострацию, в которой он барахтался, что-то делая — думал о совсем ином, а получалась так и вовсе, несуразица.

Жорж и не заметил, как выпил графин воды; уже ночь, пол завален деталями телевизора, а «реле» не найдено. «Еще одно место, если реле есть, оно там!» — блок схем, растянутый четырьмя проводами, предстал Жоржу морской раковиной, скрывающей жемчужину. Он уже не думал о риске. Он вообще ни о чем не думал. Важно было одно — найти «реле», а на поиски — хоть вся жизнь. Ухватившись за блок — Жорж выдернул его с медным корнем…

* * *

Жорж Жако больше не смотрит телевизор. Всё что в нем было: набор микросхем и обман,— Жорж выкинул в окно, и продолжал выбрасывать все вещи туда же, пока милиция с врачами не повязали его. Он кричал и отбивался, то хотел чтобы его усыпили как бешеную собаку, то чтобы отдали его «реле». Обвинял всех в коварстве и лжи.

Через два дня, в психбольнице, он успокоился, сознание, будучи согбенным ужасами, паническими атаками и депрессией,— приосанилось, вдохнуло реальностью поглубже, и уже было в силе отгонять настырную нечисть помыслов.

И хотя сны его тревожны, и там, почти всегда — он жертва, убегающая тень, оставляющая следы на песке… час от часу мерцающие точки в небе помогают проснуться, переносят лучом на гору, кружат с ним на полях. Но это сны, и Жорж больше не позволяет им вторгаться в его настоящее, материальное, фундаментальное — логическое.

Он часто разговаривал с доктором, от всего сердца веря в то, что в нем представлено всё человечество. Жорж полагал что общается со всеми людьми. Иногда мысленно, в другой раз — во сне… больше похожем на онейроид, где Жорж мог делиться будто клетка, флуоресцировать от эмоций и воплощаться в сознании двумерного существа. Тогда доктором для него был просто голос,— голос в голове, то ясный, то бубнящий, то декламирующий и грозный, то шепчущий, настораживающий, срывающийся в хохот.

— Посмотри на себя, Жорж...— говорил доктор.— Ты больше не «саловар», забудь, тот человек умер. Теперь ты — Жорж Жако, без приставок, и иронии,— доктор улыбнулся, положил руку на плечо своего нового пациента, и пообещал встретиться завтра утром.

Теперь у Жоржа есть время подумать, что в нём, и как в этом разобраться.