Дна фамильцы

Семейка умалишённых обедала, поставив стол прямо на кровать. Посуда, цокая и сдвигаясь по скатерти, блестела колеблющимся чаем, принимала штыки их вилок, терзающих недоваренный картофель с мюсли, политый молоком. По ковру, раздражающе тявкая, кувыркалась неугомонная собачонка, которую донимали бескрылые кровососущие насекомые. Снизу она с надеждой смотрела на членов семьи по очереди, с надеждой и ожиданием. Вот мать балансирует на кресле-качалке, буксующем в одеяле. Она накрутила на золотые волосы розовые бигуди. Голубые тени на щеках, на подбородке начертана стрелка, указывающая вниз, на младенца, которого она держит, намазывая ему губы помадой в третий слой. Младенец срыгнул ей на часы. Без пятнадцати двенадцать.

— Мама, а ты меня любишь с папой? — спросила пухлая, златовласая девочка, балансируя на стуле, клонящемся назад. Вместо гольфиков на ней ворсистые носки папы.

— Как я могу любить тебя вместе с папой, когда я, в сущности, отдельная организма? — Она посмотрела на грузно торчащее из детского креслица усатое существо, облокотившее на свой пластиковый столик массивные волосатые руки. — Твой папа, кажется, обделался.

Лысый, с большими кустистыми усами карлик, смотрел в себя, собрав губы в положении немого свиста. Щека с налипшим кусочком мюсли чуть задёргалась. Дочь продолжала:

— А Васюша отдельная организма или вы с ним одна огранизма? — Мать обратила внимание на обрыганные часы, почувствовав тепло на тыльной стороне ладони. Звякнув помадой о кружку, она положила её на стол, раскрыла рот и принялась погружать в него освободившуюся руку. Четыре пальца зашли до самых костяшек и упёрлись в основание большого. Свист ноздрей участился от поступательных движений, появились сопли, проступили слёзы. Не успев вытащить руку, мать сфонтанировала, как пиво из бутылки после тряски. По шее за ворот сарафана струился поток разного рода подробностей. Дочь восприняла это действие как утвердительный ответ на свой вопрос. Карлик-отец задрыгал ногами, от чего креслице чуть крутанулось на месте. Довольный, он захохотал, прикрыв глаза волосатыми лапами: «Кючи тевелизор, мама-кака!». Дочь, решив помочь, взяла пульт, как дубину, двумя руками и нажала на произвольную кнопку. На выпуклом, рябящем калейдоскопе проявился мужчина в очках и усах, снимаемый по грудь. Его лицо смотрело, не моргая, в камеру. Дочь, поигрывая пультом, стала повторять: «Папу показуют, папу показуют…» — мужчина, начавший говорить о программе сказочного существа Егоргайдара, действительно был похож на её папу, как и многие мужчины того времени. Собачка тяфнула. Девочка случайно мокнула пультом в молоко. Вся семья от экрана повернулась к зверю. Младенец от удивления лопнул вишнёвый пузырь слюней, окрасившихся губной помадой. Мать отняла у дочки пульт и метнула его в псину, отчего та, озираясь на пятую точку, сбежала за угол. «Ну куда!?» — впервые по-взрослому отозвался папка — «Тамжеш будут скоро… Тамжеш будут фильмы про каубоев!». Мать, раздражённо вытряхивая из-под одежды подробности рвоты, как заблудившихся букашек, отмахнулась: «Блохи у твоих каубоев, сам теперь включай иди. Или подержи Васюшу, только осторожно, это моя огранизма». Дочь с восхищением глядела, как два косматых крана папиных рук распрямились, взяв организму, и, окунув её попой в тарелку, затеяли тряску: «От-так-ота, тра-ля-ля, Васюшу покачаем, Васюшу искупаем». Младенец ошеломлённо смотрел по сторонам, двигая конечностями на манер пойманного жука-носорога. Папка обмакивал в мюсли то ножку, то ручку, потом начал с них есть. В комнату вернулась мать: «Дебил, положи. Там Ванда нам знак принесла. Оказуется, мы печку забыли выключить, там котлеты все сгорели». Васюша заревел, дочка, не понимая, как спасти положение, выдала: «Какая ещё Ванда? Это в которую купаются?».

Забираясь обратно, мать прищемила креслом-качалкой ногу и выругалась: «Держи, сам каубоев лови своих, дай организму мою сюда. Что наделал? Тут тоже, ну посмотри, Ваня… У меня бигуди все послетали». В суматохе канал переключился сам. Театральная кукла, туда-сюда переваливаясь, однообразно танцевала. В помехах это выглядело немного зловеще. Начавшееся пение шипело и стреляло, как электромагнитная газировка. Но песня была хорошей, и помехи шли ей, как некое придыхание спецэффекта. На какое-то время все смолкли, клацая посудой, пружиня и балансируя на стульях, прижимавших матрас. Собачка в спешном порядке хрустела, то погружая морду в сковородку, оставленную ей на полу, то глядя на завтракающих хозяев и выискивая одобрение. Вполне вероятно, кто-то из них уронит вилку или не найдёт ей рот, тогда получится ещё подкрепиться. Щенком её приютили сотрудники продуктового склада, среди которых впоследствии гуляла байка о подсобнике Ваньке, которого случайно заперли в секции на целые выходные, среди болонов с огурцами, легко открывающихся рыбных консервов и прочих доступных к употреблению — словом, шансов пропасть у него было мало. В понедельник утром его, исхудавшего и замёрзшего, нашли в углу, смотрящим в единственную светящую щель, прижимая к груди собачку. Оказалось, еду он нашёл, а собственный рот в темноте никак не смог обнаружить.