Мы нашли этот город на опушке леса в развилке ручья – город сильно обгорел и истекал кровью, и непонятно как остался жив. Город – его можно было даже назвать уютным городком – бежал откуда-то с той стороны леса, с той стороны реки, с берега, охваченного громом и пламенем.
.
Мы принесли городу свежей воды из ручья, — город пил, жадно, хищно, окунал голову к колодцу. Лайна тайком сбегала домой, чтобы никто не видел, принесла свежего хлеба, сырных лепешек, свиной окорок и наливные яблоки. Город не глядя проглотил лепешки и хлеб, нарезал окорок и прожарил его хорошенько на противне с яблоками, — мы и не знали, что так можно. Город угостил нас причудливым блюдом – видно, так ели где-то там, по ту сторону реки.
.
Тамер сказал, что нужно рассказать про город – мы не согласились, мы не хотели, чтобы про город знал кто-то кроме нас, мы хотели, чтобы город стал нашей тайной, ведь должна же у нас быть хоть какая-то тайна, мы уже достаточно большие и еще достаточно маленькие.
.
Мы осторожно спросили город, не хочет ли он быть нашей тайной – к нашему немалому удивлению, город согласился, даже как-то быстро согласился, мы даже задумались, нет ли здесь какого-то подвоха.
.
Город оказался очень красивый, с причудливыми башенками, вычурными фасадами, витражными окнами. Мне кажется, ему даже неловко было, что он появился перед нами в таком виде, опаленный битвами где-то на том берегу. Мы сказали, что в этом нет ничего страшного, и даже пообещали принести свежих досок и кирпичей, чтобы поправить стены и крыши.
За ужином сидели непривычно притихшие, даже не стали ссориться из-за клубничного пирога. На все вопросы отвечали, что все в порядке, все хорошо, просто… ну… ну так вот… ну вот так вот просто…
.
Утром ходили на стрельбище, учились стрелять, на этот раз отец сказал, чтоб не по неподвижным мишеням, а по мелькающим, так сложнее, так интереснее. У меня получилось лучше всех, остальные заворчали, что это несправедливо, что у меня лучше всех, я посмеивался над ними, сами виноваты, целиться надо лучше.
.
Потом пошли к городу, принесли ему остатки клубничного пирога, и еще рыбу и абрикосы – мы так и ждали, что город сделает из них что-нибудь невероятное. Город сказал, что нужен еще лимонный сок, йогурт и тимьян – Лайна тайком принесла йогурт и тимьян, а лимон я сорвал в саду. Город запек рыбу с абрикосами, получилось и правда удивительно вкусно.
.
Мы просили город рассказать нам какие-нибудь удивительные легенды, — ведь наверняка за века и века у него их накопилось немало. Город как будто того и ждал, ему не терпелось поделиться с нами легендами. Он рассказал нам про человека, который жил на самой окраине города, в маленьком домике в пи этажей – их было не три и не четыре, а три целых и даже не четырнадцать сотых, а какое-то бесконечное дробное число, нелепый этаж, который называли не то мансардой, не то чердаком. Дом человека стоял, зажатый в череде таких же узеньких домиков возле моста, по которому тянулась железная дорога. Каждое утро человек просыпался, подброшенный звонком будильника, спешил на поезд, ехал в большие города, где у него была какая-то работа, — он не хотел рассказывать легенде, что именно он делал. А надо сказать, этот человек жил в необычайно красивом городке, центр которого сохранился с незапамятных времен, когда еще сама вселенная была молода и неопытна. Фотографии старинного городка висели на стенах в тесном домике человека (как его зовут? Легенда потеряла имя, а может, имя подстрелили, когда город убегал от смерти), человек возвращался домой и смотрел на фото, и говорил себе, что в эту субботу обязательно пойдет в центр города, ну если не в субботу, то в воскресенье точно, обязательно-обязательно. Но проходила суббота, воскресенье, все было как-то не до того, не до того, и человек обещал себе, что на следующей неделе уж обязательно-обязательно, непременно-непременно. Так шел год за годом, когда человек (а имя его не сохранилось) не выдержал и сказал себе, все, сегодня, сию минуту, сегодня или никогда. Каково же было его удивление, когда он узнал…
Потом что-то происходит, третий город исчезает – потому что больше никто не приезжает в эти края, никто не ходит по незнакомым улицам, восторженно глядя на роскошные фасады. Город глазами туриста умоляет – ну пусть я буду, ну пожа-а-алуйста, ну хоть немножко, ну я устал не быть. Остальные города разводят руками, объясняют, что ничего не могут сделать, ну что вы хотите, ну вот так бывает, это жизнь, и все такое. Третий город в отчаянии, он не знает, что делать, он живет воспоминаниями тех, кто когда-то посещал его, ходил по старинным улочкам. Город сам превращается в воспоминание, мало-помалу свыкается со своей судьбой.
.
Они собираются снова каждый вечер, — приходит город глазами местного жителя, приходит город глазами гида, заказывают что-то каждый свое, ловят себя на том, что ждут этого, как его, ну этого, ну вы его знаете, ну да-да, его самого. Этот приходит – как всегда с опозданием, хотя никто не ждал его вовремя, роняет стакан, заказывает что-то непонятное, на что у него не хватит денег. Те двое смотрят на него, думают, что тут не так, а что-то очень и очень не так, понять бы еще, что именно.
.
Спохватываются.
Город жителя роняет тарелку, город гида переворачивает графин с чем-то чайно-рябиновым, осенне-ягодным.
Только сейчас понимают, что их нет, совсем нет, вообще нет, что есть только город туриста, город-воспоминание, больше никого нет.
Что случилось, спрашивают города, почему ты есть, почему нас нет, что, черт возьми, вообще происходит. Город не знает, городу нечего ответить, город извиняется, сам не знает, за что, пытается понять, не может…
.
Ближе к вечеру мы с городом идем дальше, город рассказывает мне о своих дивных краях, по его словам это вообще какое-то сказочное место, правда, там сейчас все выжжено дотла, но когда-то было сказочное место, да. Мы перебираемся через реку по разрушенному мосту, углубляемся в чащу леса, — и вскоре я замечаю далекие огни, которые становятся все ближе, и вот я уже вижу людей на опушке леса, город радостно бросается к ним, грызет уздечку.
.
Я чувствую, как отец пытается пробиться в мои мысли – раньше он никогда этого не делал – кричит отчаянно, стреляй, да стреляй же, идиотище, стреляй, ну что ты встал. Я сжимаю руки, чтобы не дать им прикоснуться к ружью, я направляю поводья в сторону огней – и даже не сразу понимаю, что случилось, когда пуля пронзает мне грудь – одна, две, три, еще, еще, еще, вот черр-р-рт… Я не понимал, что случилось, я так и не понял этого, я понимал только одно – я никогда не буду стрелять в города.
Раненный город
Мы нашли этот город на опушке леса в развилке ручья – город сильно обгорел и истекал кровью, и непонятно как остался жив. Город – его можно было даже назвать уютным городком – бежал откуда-то с той стороны леса, с той стороны реки, с берега, охваченного громом и пламенем.
.
Мы принесли городу свежей воды из ручья, — город пил, жадно, хищно, окунал голову к колодцу. Лайна тайком сбегала домой, чтобы никто не видел, принесла свежего хлеба, сырных лепешек, свиной окорок и наливные яблоки. Город не глядя проглотил лепешки и хлеб, нарезал окорок и прожарил его хорошенько на противне с яблоками, — мы и не знали, что так можно. Город угостил нас причудливым блюдом – видно, так ели где-то там, по ту сторону реки.
.
Тамер сказал, что нужно рассказать про город – мы не согласились, мы не хотели, чтобы про город знал кто-то кроме нас, мы хотели, чтобы город стал нашей тайной, ведь должна же у нас быть хоть какая-то тайна, мы уже достаточно большие и еще достаточно маленькие.
.
Мы осторожно спросили город, не хочет ли он быть нашей тайной – к нашему немалому удивлению, город согласился, даже как-то быстро согласился, мы даже задумались, нет ли здесь какого-то подвоха.
.
Город оказался очень красивый, с причудливыми башенками, вычурными фасадами, витражными окнами. Мне кажется, ему даже неловко было, что он появился перед нами в таком виде, опаленный битвами где-то на том берегу. Мы сказали, что в этом нет ничего страшного, и даже пообещали принести свежих досок и кирпичей, чтобы поправить стены и крыши.
За ужином сидели непривычно притихшие, даже не стали ссориться из-за клубничного пирога. На все вопросы отвечали, что все в порядке, все хорошо, просто… ну… ну так вот… ну вот так вот просто…
.
Утром ходили на стрельбище, учились стрелять, на этот раз отец сказал, чтоб не по неподвижным мишеням, а по мелькающим, так сложнее, так интереснее. У меня получилось лучше всех, остальные заворчали, что это несправедливо, что у меня лучше всех, я посмеивался над ними, сами виноваты, целиться надо лучше.
.
Потом пошли к городу, принесли ему остатки клубничного пирога, и еще рыбу и абрикосы – мы так и ждали, что город сделает из них что-нибудь невероятное. Город сказал, что нужен еще лимонный сок, йогурт и тимьян – Лайна тайком принесла йогурт и тимьян, а лимон я сорвал в саду. Город запек рыбу с абрикосами, получилось и правда удивительно вкусно.
.
Мы просили город рассказать нам какие-нибудь удивительные легенды, — ведь наверняка за века и века у него их накопилось немало. Город как будто того и ждал, ему не терпелось поделиться с нами легендами. Он рассказал нам про человека, который жил на самой окраине города, в маленьком домике в пи этажей – их было не три и не четыре, а три целых и даже не четырнадцать сотых, а какое-то бесконечное дробное число, нелепый этаж, который называли не то мансардой, не то чердаком. Дом человека стоял, зажатый в череде таких же узеньких домиков возле моста, по которому тянулась железная дорога. Каждое утро человек просыпался, подброшенный звонком будильника, спешил на поезд, ехал в большие города, где у него была какая-то работа, — он не хотел рассказывать легенде, что именно он делал. А надо сказать, этот человек жил в необычайно красивом городке, центр которого сохранился с незапамятных времен, когда еще сама вселенная была молода и неопытна. Фотографии старинного городка висели на стенах в тесном домике человека (как его зовут? Легенда потеряла имя, а может, имя подстрелили, когда город убегал от смерти), человек возвращался домой и смотрел на фото, и говорил себе, что в эту субботу обязательно пойдет в центр города, ну если не в субботу, то в воскресенье точно, обязательно-обязательно. Но проходила суббота, воскресенье, все было как-то не до того, не до того, и человек обещал себе, что на следующей неделе уж обязательно-обязательно, непременно-непременно. Так шел год за годом, когда человек (а имя его не сохранилось) не выдержал и сказал себе, все, сегодня, сию минуту, сегодня или никогда. Каково же было его удивление, когда он узнал…
Потом что-то происходит, третий город исчезает – потому что больше никто не приезжает в эти края, никто не ходит по незнакомым улицам, восторженно глядя на роскошные фасады. Город глазами туриста умоляет – ну пусть я буду, ну пожа-а-алуйста, ну хоть немножко, ну я устал не быть. Остальные города разводят руками, объясняют, что ничего не могут сделать, ну что вы хотите, ну вот так бывает, это жизнь, и все такое. Третий город в отчаянии, он не знает, что делать, он живет воспоминаниями тех, кто когда-то посещал его, ходил по старинным улочкам. Город сам превращается в воспоминание, мало-помалу свыкается со своей судьбой.
.
Они собираются снова каждый вечер, — приходит город глазами местного жителя, приходит город глазами гида, заказывают что-то каждый свое, ловят себя на том, что ждут этого, как его, ну этого, ну вы его знаете, ну да-да, его самого. Этот приходит – как всегда с опозданием, хотя никто не ждал его вовремя, роняет стакан, заказывает что-то непонятное, на что у него не хватит денег. Те двое смотрят на него, думают, что тут не так, а что-то очень и очень не так, понять бы еще, что именно.
.
Спохватываются.
Город жителя роняет тарелку, город гида переворачивает графин с чем-то чайно-рябиновым, осенне-ягодным.
Только сейчас понимают, что их нет, совсем нет, вообще нет, что есть только город туриста, город-воспоминание, больше никого нет.
Что случилось, спрашивают города, почему ты есть, почему нас нет, что, черт возьми, вообще происходит. Город не знает, городу нечего ответить, город извиняется, сам не знает, за что, пытается понять, не может…
.
Ближе к вечеру мы с городом идем дальше, город рассказывает мне о своих дивных краях, по его словам это вообще какое-то сказочное место, правда, там сейчас все выжжено дотла, но когда-то было сказочное место, да. Мы перебираемся через реку по разрушенному мосту, углубляемся в чащу леса, — и вскоре я замечаю далекие огни, которые становятся все ближе, и вот я уже вижу людей на опушке леса, город радостно бросается к ним, грызет уздечку.
.
Я чувствую, как отец пытается пробиться в мои мысли – раньше он никогда этого не делал – кричит отчаянно, стреляй, да стреляй же, идиотище, стреляй, ну что ты встал. Я сжимаю руки, чтобы не дать им прикоснуться к ружью, я направляю поводья в сторону огней – и даже не сразу понимаю, что случилось, когда пуля пронзает мне грудь – одна, две, три, еще, еще, еще, вот черр-р-рт… Я не понимал, что случилось, я так и не понял этого, я понимал только одно – я никогда не буду стрелять в города.