— Эй! А поосторожней нельзя?!

За выкриком последовала крепкая моряцкая брань, вобравшая в себя слова трёх языков и двух наречий. Он не силён был в испанском, и тем более — в португальском, но общий посыл смог понять и без точного перевода: провинившемуся предлагалось биться о палубу лбом до тех пор, пока из головы на мокрые доски вместе с мозгами не вытечет всё скудоумие.

Он высунулся из-под одеяла, сонно сощурился и зевнул. В лицо тут же дунул холодный ветер, заставил поёжиться. На щеку попали брызги разбившейся о борт волны. Было пасмурно, солнце едва проглядывало сквозь затянувшие небо серые тучи, и просыпаться отчаянно не хотелось. Но незнакомый матрос разошёлся не на шутку, выкрикивая всё новые и новые ругательства в лицо своему юному напарнику. Парнишка стоял, вытянувшись перед ним в струнку, с плотно прижатым к груди подбородком и сутулился. Его затравленный взгляд метался по палубе, не находя пристанища.

Зыбко передёрнув плечами, он огляделся. Море простиралось от горизонта до горизонта. Сколько он ни напрягал глаза, ни в одной стороне не мог разглядеть берега: тот словно канул в эту чернильную синеву, растворился в ней без остатка.

Чуть в отдалении сгрудилась кучка потрёпанных кораблей — бывшая гордость английского флота. На ближнем трепыхались на ветру лохмотья оборванного паруса, на другом снесло мачту, в борту третьего зияла пробоина, а четвёртый просел так, что палуба выступала над водой всего на пять локтей. Когда тот пойдёт ко дну, было лишь вопросом времени.