А скока туда-то?

 

БЛИЦ-КОНКУРС.

Жаркий полдень прилип к привокзальной площади приморского городка. От жары плывут асфальт, мороженое и мозги. Маршрутки превращаются в консервы в собственном соку. Не все сразу могут уехать в шустрых «газельках», а многим и не хочется быть намыленными чужим потом, особенно тем, кто с поезда сошел уже в снежно белой одежде. И тогда взоры, замаскированные солнцезащитными очками, направляются в сторону шеренги разношерстных таксомоторов. Одни уезжают сразу, другие тащат громоздкую поклажу вдоль шеренги капототаксистов — капот, водила, капот — водила …

— Сколько туда-то?

— Сорок.

— А чЁ так много? Туда-то всего-то …

— А цены на бензин давно видели? Дак с комфортом же …

— Да какой же ж тут комфорт?

— А надо особый комфорт? Вон в конце — эксклюзив стоит.

В конце шеренги невозмутимо восседает на капоте широченного американского монстра толстенький лысый мужичок. Справа и слева от него по кипе газет. Слева прочитанные, справа старые, но еще не изученные.

— Сколько туда-то?

— Восемьдесят.

— Да вы в своем уме? Туда всего-то … У тех вон — сорок …

— Пока к тем вернешься, уже будет сорок пять.

— Да ладно?

— Знаю, что накладно.

Человекочемоданы возвращаются в начало шеренги. На пунцовых от злости и мокрых от пота лицах — коктейль из возмущения, досады и растерянности на фоне усталости от дороги.

— Сорок пять.

— Дак только же ж!!! Что же ж это такое?..

— За сорок уже уехал, у меня сорок пять…

— Дак, как же ж?

— Да вот так — цена договорная.

Мимо, мягко ступая по мягкому асфальту, плывут двое — внешность типа: Остап с подругой — все в белом и уже в Рио. Плывут, волоча чемоданы на колесиках, прямо к просторному люксу на колесах.

— Милейший, а сколько туда-то? (А туда-то — это все туда же.)

— Сто. И милейший — я для своей мамочки, которая мне сейчас пельмени варит.

— Да вы сбрендили, мужчина. Стоооо???? Дак вон там же ж — сорок пять.

— За сорок пять ща уедут вон те, а вы еще поторгуетесь и точно за пятьдесят поедете.

Пара, чувствовавшая себя обитателями Рио, с изменившимися остатками счастливых выражений на еще не загорелых лицах, на пятках разворачивается и уже не плывет, а подгребает к началу шеренги.

— А туда-то?

— Пятьдесят.

— Да имейте ж совесть …

— Совесть — это в маршрутках, где вас помнут и сварят вместе с чемоданами.

Мимо в конец очереди ураганообразно движется нечто шарообразное в шляпе, чуть меньше чем сомбреро, с собачкой в руке и зонтом в метр с четвертью. Позади семенит (по видимому муж в роли раба, или раб в роли носильщика) с огромными чемоданами, явно побывавшими не ближе, чем в Анталии.

— Не зацепи здесь. И не дергай ручку. — Затем собачке. — Тихо маленький, сейчас уедем.

Маленький, теряя сознание от жары и слепящего солнца, полуобморочно закрывает глазки.

— Туда-то отвезете? И за сколько?

Толстенький владелец шедевра американского автопрома, еще на подходе неординарных пассажиров сделал поправку на кошельки приезжих:

— Сто пятьдесят.

— Да вы, ополоумели!!! Это где ж такие цены?

— А вы пока ехали в поезде — бензин опять подорожал, к тому же «туда-то» дорога плохая и плюс за собачку и нервы.

— Совсем охренели, ни стыда, ни мозгов. — Ураган резко развернулся и налетел на мужерабаносильщика, у которого на носу повисла очередная капля пота. — Ты, какого хрена под ногами тусуешься? Ручку не дергай — оторвешь.

К началу очереди шар обозленности докатывается, когда голова собачонки безжизненно повисает в направлении очередного свободного корпилы, пьющего из большой бутылки воду без газа.

— Шестьдесят. За меньше не поеду.

— Да вы, что? Совсем … Ну ты слышал? Шестьдесят. Да тут всего-то …

Но, в торг вступают подошедшие, очередные клиенты и ураган, сложив зонт, втискивается на заднее сиденье корейской малолитражки. Худой, насквозь взмокший «спутник жизни» грузит чемоданы в багажник. В конце очереди лукавые глазки на американском постаменте излучают добродушие и обаяние. Как по команде, все водилы смотрят на начитанного седока и дружно подмигивают.

Так до вечера. С наступлением первых признаков сумерек, легкие предвестники вечернего прохладного бриза сопровождают ватагу мальчишек, появившихся из ближайшего двора. Один из таксистов проходит вдоль очереди и собирает по «пятерке» с капота, подходит к американизированному такси.

— Дядь Вова, может, вспомнишь молодость? Починим тебе движок, поставим, поездишь… Поди, уже и забыл, как рулить? — Пачка «пятирублевок» перекочевывает в нагрудный карман просторной, льняной рубахи под народным названием «прощай молодость».

— Тебя еще в проекте не было, когда я первый экватор на колеса намотал по нашему городу. — Мужичок сползает с широченного капота, разминает ноги и, приветливо взмахивает кипой газет в сторону добродушно глядящих в его сторону таксистов, зычно, но с хрипотцой «А ля Утесов», сипит: — Спасибо, братки!

— Будь здоров, дядя Вова! Удачи! Маме Вале привет, пельмешки с нее!

Ватага мальчишек уже приготовилась толкать транспортное средство дяди Вовы. Скучающие гаишники, в тени ларька с улыбками наблюдают процесс восседания дяди Вовы за руль. Один из коротко остриженных пацанов, явно имеющий неоспоримый авторитет у компании, подходит к водительской двери.

— Дядь Вова, пора бы таксу поднять …

— Что? Разве мороженое подорожало? Или вы уже курить начали?

— С завтрашнего дня по пятьдесят копеек хоть накиньте, а не то сами толкайте свою бутафорию.

— От ты шалопай. Ты меня перед фактом ставишь?

И уже с одесским говорком, обращаясь к «гаишам»:

— Ви, слишали за этих бездельников? Таки шантажируют старика. Где это видано, что бы машину без мотора, коробки, радиатора, аккумулятора и запаски вдруг стало дороже протолкать за сто метров?

В тени ларька два жезла поддев козырьки форменных картузов, сдвигают их на затылок.

— Дядь Вов, так их же кризис тоже коснулся, — Оба светятся улыбками.

Дядя Вова отсчитывает положенную сумму, что-то шепчет беззвучно. Протягивая деньги мальчишке, миролюбиво, по-отцовски:

— Держи. Дядя Вова никогда жмотом не был. Прибавляю уже сегодня. Только на гадость не тратьте, моя машина для вас вместо уроков физкультуры на время каникул.

Мальчишка корчит довольную гримасу, дважды щелкая себя сложенными купюрами по уху и уже через секунду, упершись в задний стояк, командует: «А ну навались!»

Под общий смех завсегдатаев привокзальной площади широченный американец в пять минут проделывает путь до ближайшей подворотни.

Летний зной спал. Свободных машин со скучающими лицами их владельцев заметно прибавилось. На оставшиеся поезда расценки заметно упали. Ближе к ночи, когда дядя Вова заснет еще до окончания вечерних новостей, цена за извоз еще поднимется, но ненадолго. До последнего пассажира ночного поезда.